Твари Господни

1

Кайданов задерживался. Это не могло не раздражать, но в данном случае ничего не меняло. Хотя, точность никогда не входила в число его добродетелей, достоинства, и недостатки Кайданова отношения к делу не имели.

Впрочем, как посмотреть.

Смотреть, действительно, можно было по-разному. Если бы Кайданов не был таким, каким он был, не суетился, не спешил, забывая между делом о времени, все могло бы сложиться иначе. Но таким уж человеком он был, кандидат физико-математических наук Герман Кайданов. Он и работать спешил, и жить, существуя в состоянии постоянного, едва ли не полового возбуждения. Впрочем, на жизнь и на «эти глупости» ему как раз времени и не хватало. Человек, что называется, горел на работе, понимая, однако, под этим словом все, чем занимался. А занимался он, в последнее время, очень опасными вещами. Крайне опасными в полном смысле слова «крайний».

«А может, ну его?» — подумал человек, растворившийся в тени у дома напротив. — «Горел, сгорел. Одним больше, одним меньше, какая для матери-природы разница?»

Но он лукавил, разумеется. Не было бы ему до Кайданова дела, не стоял бы сейчас здесь, как киношный шпик, а сидел дома, у телевизора и смотрел какой-нибудь фильм. «Адъютант его превосходительства», например. Или вот книжку еще можно было почитать, или водки выпить. Да, мало ли интересных дел найдется, если хорошо подумать?

«А чего думать? — дверь парадного напротив внезапно распахнулась, и на вечернюю улицу вывалился размахивающий руками Кайданов, что-то горячо рассказывающий молоденькой темноволосой девушке в светлом плаще. — Поздно думать, трясти надо».

«Вот ведь образец гомо сапиенса, — покачал мысленно головой человек, рассматривая тех, кого нежданно-негаданно взялся спасать и защищать. — Вот ведь, моральный урод, какой! Рядом с ним такое чудо, а он ей о седьмой серии своего дурацкого эксперимента рассказывает!»

«Так, ты, друг, для нее, что ли стараешься? — Спросил он себя, неожиданно сообразив, из-за чего, собственно, вылез из норки. — Ну-ну!»

Ему стало вдруг тоскливо и противно. Все, как всегда, сторонний наблюдатель Некто, который никто и звать которого никак.

Между тем, Герман и Лиса, увлеченные разговором — впрочем, говорил, кажется, один только Кайданов — отошли уже от дома, в котором жила их общая подруга, и двинулись в сторону Первомайской. Кайданов, надо думать, предполагал посадить Лису на автобус и отправиться домой — он жил неподалеку — чтобы, как велел молодым коммунистам на каком-то там, первом, что ли, съезде Комсомола, товарищ Ульянов, учиться, учиться, и учиться.

«Однако не выйдет, — с грустью подумал человек в тени, наблюдая, как оживает припаркованный в конце улицы старенький „Москвич“. — Это ты неправильно придумал, гражданин Кайданов. Некоторым вещам, если и стоит учиться, то тихонечко. Тихо, совсем ти…»

Он не успел додумать мысль, вспыхнули фары — «Даже так!» — и машина тронулась, набирая скорость и стремительно нагоняя уходящих по улице людей.

«Кажется, я успел в последний момент», — мысль мелькнула, не задержавшись, а машина была уже рядом.

«Ах, ты ж! — его охватил мгновенный гнев, когда он понял, что они собираются сделать. — Суки!»

Тряхнуло, как изредка случалось, когда эмоции брали верх над разумом, и все закончилось, едва успев начаться. «Москвич» резко затормозил, прижавшись к тротуару и не доехав до обернувшихся на скрип тормозов Кайданова и Лисы буквально несколько метров. Погасли фары, распахнулась дверца, но выйти водитель уже не смог, безвольно опустившись обратно на сидение.

«Все, — устало усмехнулся человек, быстро выходя из тени. — Завод кончился. Несколько рефлекторных движений, и конец».

Ослепленный светом фар Кайданов попытался рассмотреть людей в машине, но, видимо, не смог и, отстранив, Лису, шагнул к «Москвичу».

«Ну что ж, любопытство не порок, неправда ли?»

2

— Не надо! — властный оклик остановил Кайданова, когда он был уже рядом с машиной. — Вы им ничем не поможете.

Герман повернул голову и увидел быстро подходившего к ним по как-то сразу опустевшей улице мужчину. Что-то в облике незнакомца Кайданову сразу же не понравилось, но понять, что это было, он смог только тогда, когда мужчина подошел вплотную, небрежным жестом захлопнув по пути дверцу машины.

— Идемте, — сказал мужчина, облика которого Герман рассмотреть никак не мог, несмотря на то, что тот стоял совсем рядом, и находились они в пятне света, падавшем сверху, от уличного фонаря. — Ну же!

Мужчина взял Кайданова под локоть и, с силой развернув, повел обратно к не успевшей еще придти в себя девушке.

— А что, собственно…? — спросил Кайданов, пытаясь остановиться и все время, оглядываясь через плечо.

— Ничего! — отрезал незнакомец. — Машина, и в ней два трупа. Неужто, никогда трупов не видели, Герман Николаевич?

— Что? Какие трупы? Что вы несете?! — Герман наконец вырвал руку и остановился, пытаясь рассмотреть незнакомца, и с ужасом понимая, что сделать этого не может. Он даже роста мужчины определить с уверенностью не мог. Человек этот, казалось, то был выше Кайданова, то ниже. Определенно Герман знал только одно, это — мужчина, однако не смог бы даже сказать, во что этот человек был одет.

— Вы кто? — спросил он требовательно. Впрочем, его требовательность являлась результатом растерянности.

— Никто, — в ответе мужчины прозвучала усмешка и, возможно (во всяком случае, так тогда показалось Кайданову) грусть. — Я, Герман Николаевич, никто, и это, вы уж поверьте, большое преимущество. А вот вы и Алиса Дмитриевна кто-то. У вас есть имена и адреса, и это плохо.

— Почему? — спросила Лиса. Голос ее сейчас резко изменился, неожиданно став низким и чуть хрипловатым, отчего у Кайданова ни с того ни с сего мороз по коже побежал.

— Вот, Герман Николаевич, — сказал странный незнакомец, и Кайданову снова почудилась усмешка, прозвучавшая в голосе этого непонятного человека. — Учитесь! Девушка о главном спросила. Не то, что вы!

— О главном? — Кайданов отступил на шаг и прищурился, пытаясь все-таки пробиться сквозь морок. Даже воздух завибрировал, и Лиса испуганно охнула и отступила в сторону, так он старался. Но все впустую. Морок не пропадал.

— О главном, — кивнул мужчина. — У нас мало времени, поэтому коротко. Конспективно, так сказать. Не тешьте себя иллюзиями, Герман Николаевич, это не физика и не парапсихология. Это магия, хотя, думается, вы об этом уже начали догадываться и сами, а вот Алиса Дмитриева, давно уже знает, только вам сказать стесняется. Ведь так?

— Это не ваше дело! — огрызнулась девушка.

— Правильно, — спокойно кивнул мужчина. — Не мое. Это дело компетентных органов, которым вас, собственно, и сдала небезызвестная вам Алина Заславская.

— Что? — такова поворота Кайданов не ожидал совершенно. Лиса, кажется, тоже.

— Ну что вы, как дитя малое! — уже откровенно усмехнулся незнакомец. — Вы же советский человек, товарищ Кайданов, должны понимать. Девушка стала свидетелем подозрительных антинаучных экспериментов и поделилась своими сомнениями с капитаном госбезопасности Гаврилюком, который за ней ухаживает. По-моему, вполне логично.

— Витька работает в КГБ? — быстро спросила Алиса.

— А вы думали он инженер-строитель? Ну не рассказывать же всем подряд, что он чекист?

— Постойте! — сказал Кайданов, беря себя в руки, но все еще нервно оглядываясь на замерший в нескольких метрах от них «Москвич». — Какое дело КГБ до моих исследований?

— Видите ли, Герман Николаевич, — мужчина сделал такое движение, как будто хотел вытащить из кармана сигареты, но передумал и остановил себя на полпути. — Даже если бы это была парапсихология, и то бы заинтересовались, а магия… Вы все-таки должны понимать. Впрочем, мы зря тратим время. В КГБ этими вопросами занимается отдел «И». Они ведут вас уже третий месяц. Сегодня должна была наступить развязка. Вас, Герман Николаевич, должен был сбить этот автомобиль, — мужчина кивнул на «Москвич» и снова повернул лицо, которое невозможно было рассмотреть, к Кайданову. — Вообще-то они ошиблись, и это, скорее, хорошо, чем плохо. Недооценили они вас, товарищ Кайданов, оно и к лучшему, но вот вас, Алиса Дмитриевна, они оценили вполне, и я не знаю, кому надо было бы больше сочувствовать, покойному гражданину Кайданову, или вам, не случись меня рядом.

— Вы серьезно? — Кайданов, как оказалось, взял себя в руки только отчасти. Он был ошеломлен, его физически трясло, и справлялся он с неожиданно рухнувшими на него обстоятельствами с трудом, если справлялся вообще. — Что вы такое…

— Угомонитесь, Кайданов, — жестко остановил его незнакомец. — Левона Аркадьевича помните?

— Левона? — удивленно раскрыл глаза Кайданов. — А вы знаете, где он? Я его уже сколько разыскиваю!

— Левона больше нет, — тихо сказал мужчина. — И, как он умер, я вам рассказывать не стану. Это долгая история, а времени у нас в обрез. Скажу только, что умер он плохо. Люди так умирать не должны. Вот, держите, — он протянул Кайданову, неизвестно как и когда появившуюся в его руке толстую пачку денег. — Домой не заходите, уезжайте куда-нибудь подальше, но не к родственникам и не к близким знакомым. Перекантуйтесь как-нибудь хотя бы с неделю, а там, глядишь, что-нибудь и придумается.

— Что придумается? — спросил опешивший и, как будто лишившийся вдруг сил, Кайданов. — О чем вы?

— А мне что делать? — вот Лиса самообладания, кажется, не потеряла, но явно обиделась на Кайданова, который, за своими проблемами, совершенно о ней забыл.

— А вы пойдете со мной, — сказал незнакомец, совершенно не удивившийся ее вопросу. — Недалеко, но я не хотел бы, чтобы Герман Николаевич слышал наш разговор.

— Почему это? — встрепенулся задетый его словами Кайданов.

— Потому что вы, Герман Николаевич, человек талантливый, спору нет, но ненадежный. Помолчите! — человек поднял руку, останавливая готового начать препираться Кайданова. — Вам надо исчезнуть. А вопросы… Что ж. Вы уже видели «звездное небо»?

— «Звездное небо»? — недоверчиво переспросил Кайданов. — Какое…? Ах, вы это имеете в виду! Вы знаете, где это? Как получается?

— Как получается, — повторил за ним незнакомец. — Да, уж… получается. Впрочем, не важно. Действительно получается, и это главное.

— Так, вы тоже видели? — оживился угасший было Кайданов. — Видели? Можете сказать, где это? Откуда мы смотрим?

— Значит, видели, — незнакомец вопрос Кайданова проигнорировал. — Тогда…

— Вы не ответили на мой вопрос!

— А я не обязан отвечать на ваши вопросы, — небрежно бросил незнакомец. — Я и так делаю больше, чем надо. Но вернемся к «звездному небу». Выпейте водки, Герман, или вина, тут главное расслабиться, и смотрите на звезды. Ни в коем случае не отвечайте на вопросы, просто лежите и смотрите.

— На какие вопросы?

— Ни на какие! — раздраженно бросил незнакомец. — Если вдруг вас пригласят поговорить, молчите. Вам главное пробиться к «светлому небу». Выберите кусок черного и представьте, что выворачиваете его на изнанку, как кусок ткани. С вашей стороны ткань черная, а с обратной — белая. Поняли принцип?

— Ну… — не очень уверенно ответил Кайданов.

— Это не трудно, — успокоил его незнакомец. — У всех, получается, получится и у вас.

— А зачем?

— Затем, что вы увидите «светлое небо». Солнца там нет, но небо светлое. Туда вам, собственно, и надо. Вы поняли, Кайданов? Или надо повторять для особенно одаренных кандидатов наук?

— А что там? — упрямо спросил Кайданов, явно задетый за живое злой иронией незнакомца.

— Там Город, — тихо сказал незнакомец, произнеся слово «город» так, что сразу становилось ясно — писать его следует с заглавной буквы. — Пойдете по главной улице…

— То есть, как пойду?!

— Вы или заткнетесь, Кайданов, или мы с Алисой Дмитриевной уходим, а вы… Вы уж сами как-нибудь.

— Помолчи, Герман, — попросила Лиса таким тоном, какого Кайданов от нее в жизни не слышал. — Продолжайте, пожалуйста,… э…?

— Некто, — сказал незнакомец. — Раз, никто вам не подходит, зовите меня Некто.

— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Некто, — попросила она.

— Пойдете по главной улице, — как ни в чем, ни бывало, продолжил незнакомец. — Она так и называется «Главная». Дойдете до торговой площади. Она называется «Торжище», но рынок не работает, впрочем, вам он без надобности. Справа откроется переулок, вернее крутая лестница вверх, туда и идите. Примерно на середине подъема увидите маленькую кофейню. Ее содержит человек по имени Гург. Спросите его о старике Якове. Яков ответит на все ваши вопросы. Это все. Вы меня поняли?

— Да, — Кайданов явно не был уверен, что все понял правильно, он вообще ни в чем сейчас не был уверен. — Но…

— Без «Но», Кайданов! — жестко остановил его незнакомец. — Последнее. Смотреть в «звездное небо» можно только там, где вы чувствуете себя в полной безопасности. И второе, последнее, специально для вас. В Городе никаких имен, адресов и прочей фактологии не озвучивать. Полное инкогнито. Пойдемте, Алиса!

Незнакомец легко и стремительно переместился к Лисе, подхватил ее под руку и увлек за собой. Все это произошло так неожиданно и быстро, что Кайданов не сразу даже понял, что происходит, а когда понял, было уже поздно. Он рванулся за незнакомцем, но догнать его и идущую рядом с ним девушку не смог. Они все время оказывались впереди, хотя Герман едва не бежал. В голове теснились тысячи вопросов, которые он должен был, но не успел задать таинственному незнакомцу. Впереди мелькали спины уходящих людей, но сколько Герман не напрягал силы, он не мог к ним даже приблизиться. А потом, Лиса и незнакомец миновали пятно света от уличного фонаря, вступили в тень и исчезли вовсе. Пораженный Кайданов остановился на ходу как будто его осадили. Он видел освещенную фонарями и светом из окон домов улицу из конца в конец, но ни загадочного мужчины, ни Лисы там уже не было. Вообще, как ни странно, на улице было тихо и пустынно. Ни души. Никто, Некто, никого. Кайданов оглянулся на оставшийся позади него «Москвич», но возвращаться не стал. Он вдруг с ужасом понял, что это не сон, а реальность, и, вернись он назад, в машине он найдет, как и сказал Некто, два трупа.

Кайданов опустил взгляд и посмотрел на все еще зажатую в руке пачку денег. В тусклом розоватом свете, пролившемся из окна над головой, он рассмотрел денежные знаки. Это были четвертные, и было их много, так много, что у него закружилась голова.

3

Девушка оказалась просто чудо. Все схватывала на лету и испуга не выказывала, хотя и боялась, конечно. И вопросов лишних не задавала, даже если они у нее были. И еще глаза…

«Как это называется? — спросил он себя. — Узкий разрез глаз? Господи, если ты есть, и это описание такого чуда?»

Высокие скулы, огромные, но узкого разреза зеленые глаза, полные четко очерченные губы… Красавица!

«И ты ее отпустишь?» — спросил он себя.

«А что я должен делать?»

«Ты еще пожалеешь!» — это было ясно и без того, чтобы «произносить вслух». Естественно, пожалеет.

«Да-да, пожалею. Пожалею и заплачу».

— Иди, — сказал он ей. — Иди. И постарайся уцелеть!

Она что-то почувствовала — «ведьма!» — и обернулась, но опоздала, он был уже за ее спиной. А потом Некто спрятался в тени ближайшего дома и, растворившись в ней так, как умел, вероятно, один только он, долго смотрел Лисе вслед.

4

Очнулся Кайданов только в поезде. Проводница начала разносить стаканы с чаем. Кто-то из попутчиков окликнул его, и Герман как будто проснулся от тяжелого полного пугающих видений сна, с удивлением обнаружив себя, лежащим на не застеленной верхней полке, в купе уносящегося в неизвестность поезда. Судя по всему, до этого момента он пребывал в полуобморочном состоянии. Во всяком случае, более или менее отчетливо прошедший день вспоминался только до того момента, как он услышал за спиной шум мотора приближающегося к ним с Лисой автомобиля, почти сразу сменившийся противным, дерущим за душу визгом тормозов. Все остальное тонуло в тумане. Помнился только властный голос незнакомца, возникшего из ниоткуда и в никуда затем исчезнувшего.

«Некто по имени Никто», — Кайданов напряг память, но, как оказалось, напрасно. Ни того, как он ушел с улицы Тургенева, ни того, как ехал в автобусе к вокзалу — ведь не пешком же он шел? — Герман вспомнить не смог. Припомнилось только размытое невнятное пятно дома Ипатьева, который он, вероятно, увидел из окна автобуса, и все. Зато слова страшного («Да, да, — признался себе Кайданов. — Страшного!») человека, сказанные на пустой («А почему, собственно, пустой, ведь не поздно еще было?») вечерней улице, звучали в его ушах так, как если бы, он услышал их только пять минут назад.

«Ужас! — подумал он, спускаясь с полки. — Мы попали в руки афериста!»

И в ту же секунду, вероятно, потому что ему пришлось расплачиваться за чай и постельное белье, Кайданов вспомнил о пачке денег, ощутимо оттягивавшей внутренний карман пиджака.

«Если там действительно деньги, значит…» — не додумав этой достаточно простой мысли, Герман сунул руку в карман и на ощупь вытянул из пачки одну купюру, но сдачи с двадцати пяти рублей у проводницы, естественно, не оказалось, и Герману пришлось выгребать из карманов брюк мелочь.

«Настоящие…» — Кайданов вышел в коридор, прошел к туалету, но там была очередь, а в тамбуре курили. Так что, не солоно хлебавши, то есть, не реализовав мгновенно возникшее у него острое желание рассмотреть всю эту гору денег, он вернулся в купе и присоединился к двум едущим в командировку средних лет теткам и отпускному подполковнику-артиллеристу, еще не старому, но уже почти совершенно седому. Попутчики уже разложили на столе снедь и принялись за поздний ужин, впрочем, как тут же подумал Кайданов, начинать путешествие без того, чтобы сначала перекусить, в России не принято.

— А вы, я вижу без вещей, — добродушно сказал подполковник, оборачиваясь, и обе женщины, устроившиеся на полке напротив, дружно посмотрели на Кайданова. — Да вы присоединяйтесь, товарищ, у меня на двоих хватит.

— Спасибо, — выдавил из себя улыбку Кайданов, присаживаясь рядом с военным. — Я не голоден.

Как ни странно, он действительно совершенно не испытывал чувства голода, хотя даже не помнил, когда в последний раз ел.

«Возможно, утром, — подумал он рассеянно. — Или я все-таки обедал в институте?»

Под любопытствующими взглядами попутчиков, Кайданов взял со стола упаковку с двумя сахарными кубиками и, разорвав бумагу, опустил их в чай, который был, на его вкус, конечно же, жидковат, но зато оказался обжигающе горячим.

— Случилось чего? — сочувственно спросил военный.

— Случилось? — переспросил Кайданов, мучительно соображая, что соврать. Он ведь и, в самом деле, ехал в поезде без вещей и выглядел, надо полагать, не лучшим образом.

— Да, случилось, — сказал он наконец. — Тетка из Москвы позвонила…

Сказав это, Герман вдруг испугался, что не помнит точно на каком поезде и куда он едет.

«А что если это не московский поезд?»

— Дедушка умирает, — обреченно закончил он, надеясь, что с поездом не ошибся.

— Так ты, значит, так и подхватился? — Переходя на «ты», спросил военный.

— Она мне на работу позвонила, — пожал плечами Кайданов. — Мы поздно работаем. Ну я у ребят денег одолжил и прямиком на вокзал.

— Ну и молодец! — хлопнул его по плечу подполковник. — Присоединяйся! Меня, между прочим, Борисом зовут.

— Герман, — протянул руку Кайданов.

Аппетита у него на самом деле не было совершенно, но Борис и женщины — экономист Варвара Гавриловна и инженер-конструктор Елена Евгеньевна — настаивали, и отказываться стало совсем уж неудобно. Так что следующие полчаса прошли в неспешном пустом разговоре с попутчиками, сопровождавшем трапезу, само собой, не ограничившуюся котлетами и пирожками с капустой, крутыми яйцами и прочей домашней снедью.

— Выпьем, — предложил подполковник, доставая из чемодана бутылку водки, и вот от этого предложения Кайданов не отказался бы даже из вежливости.

Ему было плохо. Это он только сейчас вдруг осознал, как ему плохо. В голове стоял туман, мысли путались, и водка представлялась замечательным средством, как от этого невнятного нездоровья, так и от тяжести на сердце, которую Герман чувствовал едва ли не впервые в жизни, и с непривычки, просто не знал, куда себя деть.

— С удовольствием.

5

Засиделись за полночь. Поезд ритмично стучал на стыках. За окном проносилась тьма, а в купе было тепло и уютно, и водка, которую Кайданов, вообще-то, не любил, уходила легко и незаметно, согревая тело и освобождая сердце от непривычной тяжести. Однако, после очередного возвращения из тамбура, куда они с Борисом выходили покурить «на сквознячок», они застали женщин уже в постелях. Свет был выключен, светились только синие ночные лампочки в изголовьях полок. Намек был, что называется, понятен без пояснений: пора спать. Они переглянулись, Борис пожал плечами, как бы показывая, что делать нечего, и, быстро допив оставшуюся в бутылке водку — там как раз и оставалось по четверти стакана на человека — стали устраиваться на ночь.

Кайданов встал на полку подполковника и, придерживая себя локтями, упертыми в верхнюю, стал застилать постель. Это и вообще-то — в раскачивающемся на ходу поезде — мероприятие непростое, но в данном случае процесс осложнялся еще и очевидным нарушением координации. Выпил-то Герман много, да и не закусывал почти. «На нерве» и за компанию пилось легко, однако сейчас, балансируя на ходившей ходуном полке, чувствовал он себя не очень уверенно, думая только об одном, как бы побыстрее застелить эту чертову постель и, забравшись в нее, наконец уснуть. Все-таки — с горем пополам — он с этой задачей справился, не упав и ничего себе не разбив, что уже являлось немалым достижением, и исполнил в конце концов свое «заветное» желание: растянулся на покачивающейся в такт движению поезда полке и натянул на себя пахнущее какой-то химией казенное одеяло.

Внизу еще возился устраивающийся на ночь Борис, но Герман на это внимания не обращал, неожиданным образом отрешившись, отъединившись от окружающего его мира, и оказавшись, вероятно, впервые за те считанные часы, что прошли со встречи на улице Тургенева, наедине с самим собой. Как ни странно, он не заснул сразу, как случалось обычно в сильном подпитии. Однако и бодрствованием, в полном смысле этого слова, состояние Кайданова назвать сейчас было нельзя. Голова стала «легкая», необязательные мысли вяло ворочались в ней, не в силах привлечь его рассеянного внимания, и жесткая вагонная полка медленно кружилась — под ним и вместе с ним — или это кружился над Германом смутно различимый в размытом, как гуашь, мраке потолок купе? Кайданов лежал, убаюканный ритмом движения, фальшивым теплом, гулявшим в крови, и усталостью, которая, впрочем, не гнула, но властно прижимала его тело к жесткой полке. Лежал и смотрел прямо перед собой, зависнув в зыбком нигде между явью и сном.

В этом состоянии, может быть, даже легче, чем во сне, могли происходить и происходили совершенно невероятные вещи. И вот уже смутно различимый потолок, по которому гуляли невнятные блики неведомых огней, стремительно и плавно превратился в бездонное и бескрайнее звездное небо. Он как-то сразу, но не резко, раздвинулся, охватив все пространство вокруг Кайданова, исполнился глубокой бархатистой тьмы, подразумевавшей бесконечность, и мечущиеся отсветы пролетающих за вагонным окном неведомых огней превратились в неподвижные светила, различающиеся между собой, как и положено настоящим звездам, относительными размерами, цветностью и яркостью свечения. Их было много, но рисунок созвездий был Кайданову незнаком, хотя Герман полагал, что хорошо знает звездное небо северного полушария. Мог он, пусть и не безошибочно, представить себе — по картам, разумеется, — и ночное небо южных широт. Однако дело было в другом. Сейчас, в отличие от нескольких других случаев, когда Кайданов смотрел на «звездное небо», он был ошеломлен не тем, что видит «чужой» космос — или, быть может, свой собственный, но под необычным и непривычным углом — а грозной и тревожной красотой, неожиданно открывшейся перед ним. Потрясенный и восхищенный, переводил он взгляд с одной крупной звезды (сияющего льдистой голубизной кристалла) на другую — алую, пульсирующую, как маленькое гневное сердце. С одного созвездия, вызвавшего в памяти мгновенный образ молота и наковальни, к другому, похожему на схематическое изображение вставшего на хвост дельфина.

— Привет! — сказала ему крупная голубая, почти сапфирово-синяя звезда. — Ты кто?

— Я? — Кайданов растерялся, не услышав, а, скорее «почувствовав» этот вопрос. И вдруг отчетливо вспомнил предостережение, сделанное странным незнакомцем, то ли спасшим Германа от какого-то ужаса, то ли, напротив, погубившим, вырвав из привычной жизни и выбросив — одним лишь своим внезапным появлением — в никуда.

— Ты, — подтвердила звезда. — Ты ведь тут уже бывал?

«Ни в коем случае не отвечайте на вопросы, просто лежите и смотрите», — сказал Некто.

— Почему ты молчишь?

«Потому что, — Кайданов с трудом отвел взгляд от разговорчивого светила и заставил себя смотреть в бесконечное пространство между звезд. — Как он сказал? „Выберите кусок черного неба и представьте, что выворачиваете его на изнанку“. На изнанку? А как это, на изнанку?»

Кайданов попытался представить, что перед ним не разверзшаяся в бесконечность бездна межзвездного пространства, а черная ткань или бумага, обратная сторона которой теоретически должна быть светлой. Но как можно вывернуть эту «ткань» наизнанку? Как это сделать? Это ведь даже не лента Мёбиуса, а какая-то бутылка Клейна[1] получается, и здесь следует…

Внезапно тьма обернулась светом, но не ярким, режущим глаза, а приглушенным, и Кайданов увидел перед собой небо осени, серое, пасмурное, но, с другой стороны… Это небо — и ведь он доподлинно знал, что видит перед собой именно небо — было совершенно пустынным. Ни солнца, ни туч или облаков, ни птиц. В нем не было ровным счетом ничего, за что мог уцепиться взгляд.

«Пустыня», — почему-то сразу же подумал Герман.

И в то мгновение, когда слово «пустыня» мелькнуло в голове, Кайданов почувствовал тепло, и сразу же понял, что все с ним и вокруг него изменилось самым драматическим образом. До это момента он ничего, собственно, не чувствовал и даже не обращал на это свое «бесчувствие» никакого внимания. Вся его человеческая активность ограничивалась одной лишь способностью видеть и еще, быть может, «ощущать» обращенную к нему речь звезд, чем бы эти звезды на самом деле ни были. Однако сейчас Герман неожиданно обнаружил, что ощущения — все ощущения сразу! — вернулись к нему, и тотчас, словно повинуясь некоему беззвучному приказу, опустил глаза. Оказалось, что стоит он на занесенной песком земле перед широко распахнутыми городскими воротами. То есть это он так подумал, что это городские ворота, потому что никогда прежде ничего подобного не видел, разве что на иллюстрациях к Вальтеру Скотту и другим подобным книгам.

«Квентин Дорвард… Хозяйка Блосхольма… Или это был Хаггард[2], а не Скотт?»

Вправо и влево уходили высокие зубчатые стены, сложенные из крупных блоков желтовато-серого грубо обработанного камня, а прямо перед Кайдановым поднималась круглая башня, в которую, собственно, и были врезаны ворота с широко распахнутыми створками. За воротами лежало затянутое густой тенью пространство тоннеля, ведущего сквозь толщу массивной башни, но там, в конце темного прохода, угадывался дневной свет.

«Однако!» — Кайданов покачал головой и обернулся назад. Насколько хватало глаз, перед ним тянулись бесконечные пустынные пространства: желтый песок, серые камни, невысокие барханы и далекий, едва различимый взглядом темный силуэт какого-то замка или чего-то подобного на горизонте.

«Н-да», — Кайданов в задумчивости потер лицо ладонью и замер, удивленно уставившись на собственную руку. Темно синий рукав, того, во что почему-то оказался одет Кайданов, был расшит серебряной нитью и украшен по краю широкой малиновой тесьмой. Из-под рукава выглядывали белоснежные кружева манжет, скрепленных золотыми запонками с огромными бриллиантами, но вот рука в рукаве была, несомненно, его собственная, хотя в следующую секунду Кайданов в этом уже усомнился. У него никогда не было таких ухоженных — что называется, холеных — рук, с гладкой матовой, чуть тронутой загаром, кожей, длинными покрытыми лаком ногтями, и такого перстня на указательном пальце у него тоже не было. Кайданов отродясь не носил никаких колец или перстней, а такого — тяжелого, золотого, украшенного зелеными и красными камнями — он никогда даже не видел.

Герман опустил взгляд еще ниже и обнаружил, что одет он в какой-то длиннополый сюртук — или как эта штука называется? — из темно-синего сукна, расшитого серебром, белую, всю в кружевах, рубашку и мешковатые синие же штаны, заправленные в высокие черные сапоги. Слева, на широком, украшенном чеканными серебряными бляшками поясе висела длинная шпага или рапира, но в холодном оружии, в отличие от тактических ракет, Кайданов тоже не разбирался. Он лишь отметил, что рукоять и полусфера («Как ее там?»), которая, по-видимому, должна была защищать руку, державшую оружие, богато украшены чернью.

«Что за…? — но у него даже подходящих слов не оказалось. — Что происходит?!»

Пойдете по главной улице…

«Пойти?»

Герман пожал плечами и неуверенно шагнул к воротам. Выходило, что незнакомец знал, что говорил, и, значит, ему, Кайданову, оставалось лишь последовать совету этого, черт знает, откуда взявшегося на его голову, таинственного Некто и отправиться на поиски старика Якова, кем бы этот Яков на поверку не оказался.

6

Если разобраться, полученные Кайдановым объяснения могли оказаться или исчерпывающими, или, напротив, совершенно недостаточными. Сразу за воротами начиналась довольно прямая улица, уводившая куда-то в глубину города, но была ли она той самой, о которой говорил Некто Никто, или нет, сказать было трудно. Улица была не особенно широкой, во всяком случае, на взгляд Германа она была узковата, чтобы называться «главной», а дома, ее образующие, никак не могли сойти за выдающиеся образцы архитектуры. Табличек с названием здесь не оказалось тоже, что было, вероятно, естественным для средневекового города — а город был, очевидным образом, средневековый — так что Кайданову оставалось только надеяться, что он не ошибся и все делает правильно.

Он шел по пустынной мощеной булыжником улице, полого поднимавшейся куда-то вверх, слышал стук своих подкованных сапог о камни мостовой, и рассматривал двух и трехэтажные дома, стоявшие слева и справа от него. По первому впечатлению, большинство из них были необитаемы, но при том отнюдь не выглядели заброшенными, и на руины похожи не были тоже. Потом улица сделала неожиданный поворот, и Кайданов увидел первого живого человека. Прямо в дверях высокого и узкого — два крошечных окна по фасаду — дома сидел в деревянном кресле молодой мужчина в белой рубахе до пят, какие носят арабы — Кайданов никак не мог вспомнить, как она называется, бурнус или галабия? — и курил трубку. На араба мужчина похож не был, он был рыжим и сероглазым, и к тому же держал в руке бокал с вином, а вот про то, что мусульмане вино не употребляют, Герман знал совершенно точно. Конечно, все знакомые Кайданову татары пили водку, то есть ее пили, в основном, мужчины, женщины, как и большинство других знакомых Кайданову женщин, предпочитали вино. Но, с другой стороны, эти татары точно так же, как и Венька Розенблат, ели и свинину, которая ни татарам, ни евреям вроде как тоже не полагалась. Однако еще с другой стороны, татары не арабы, а советские граждане и белых рубах до пят не носят.

— Здравствуйте, — сказал Кайданов, останавливаясь перед курильщиком. — Вы не подскажете, это «Главная» улица?

— Так, — коротко ответил мужчина и, утвердительно кивнув, с любопытством посмотрел на Кайданова.

— А Торжище?

— Там, — рыжий «араб» показал рукой, с зажатой в ней трубкой, вперед и вверх.

— Спасибо, — поблагодарил Герман и, неуверенно повернувшись, пошел дальше.

— Не за что, — сказал ему в спину человек, и тут до Кайданова дошло, что короткий их разговор происходил на двух разных языках: он, Кайданов, говорил по-русски, а рыжий — по-немецки, которого Герман отродясь не знал, но сейчас, вот буквально секунду назад не затруднился понять.

«Странно это… — он оглянулся. Мужчина неподвижно сидел в своем похожем на трон кресле, поставленном прямо в проеме двери, и на Германа уже не смотрел. — Очень, странно».

Кайданову никак не удавалось понять, что это за место, хотя, справедливости ради, следовало признать, что он не очень-то и пытался. Каким-то образом, если все увиденное здесь и вызывало у него удивление, то чувство это было очень слабым, притом, что умом Герман прекрасно понимал, что должен был бы сильно удивляться тому, что с ним происходит, как и тому, что он к этому настолько равнодушен.

Пройдя по улице еще метров двести, и не встретив по пути ни одной живой души, он неожиданно вышел на открытое место. По-видимому, это и была та самая рыночная площадь — «Торжище», о которой говорил Некто, однако, как тот и предупреждал, ни людей, ни торговли здесь не наблюдалось. Только закрытые лавки в высоких домах с остроконечными крышами, да пустые каменные столы, расставленные на больших гранитных плитах, которыми площадь была вымощена. Впрочем, нескольких людей Кайданов здесь все-таки увидел. На противоположной стороне площади, прямо на одном из каменных столов сидели несколько пестро и необычно одетых мужчин и женщин и что-то живо обсуждали, прикладываясь между делом к бутылкам темного стекла с длинными горлышками. На Германа ряженные никакого внимания не обратили, но и ему неудобно было стоять и глазеть на занятых разговором людей, а подходить ближе не было причины. Он только подумал мимолетно, что люди эти похожи на актеров массовки из нескольких разных фильмов про старые времена, вышедших из павильонов киностудии на перекур. Общее впечатление было такое, что одеты они были по моде разных эпох и разных народов. Однако мысль эта возникла и исчезла, почти его не встревожив. А в следующее мгновение Кайданов увидел справа от себя — между чуть раздвинувшими свои плечи домами — уходящую куда-то вверх узкую крутую лестницу, и, мысленно пожав плечами, направился прямиком туда, чтобы разыскать наконец этого старика Якова, который, если верить Некто Никто, и должен был ответить на все его вопросы.

Кофейню Гурга Кайданов нашел без труда. Примерно на середине подъема — отсюда Герман уже мог видеть далеко наверху конец лестницы — стены домов, сжимавшие с двух сторон крутые стертые ступени, немного раздвинулись, образовав нечто вроде крохотной площади. И слева, под вывеской «У Гурга», действительно, нашлась широко открытая дверь, а за ней и сама кофейня — погруженное в полумрак неизвестных размеров помещение с деревянными столами и трехногими табуретками вокруг них. Кайданов остановился, пытаясь рассмотреть, есть ли там люди — а о том, что это именно кофейня легко было догадаться по запаху свеже сваренного кофе — и тут же обнаружил, что он на лестнице уже не один. Шаги за спиной прозвучали так неожиданно, что он даже вздрогнул и резко обернулся назад. Буквально несколькими ступеньками ниже застыла внимательно, но без удивления рассматривавшая его девушка. Однако в следующую секунду Кайданов уже не был уверен, что это именно девушка. Существо, стоявшее перед ним, с равным успехом могло оказаться и мальчиком-подростком, но первое впечатление все-таки было таким, что это высокая, худенькая, стриженная и одетая под мальчика девушка. Узкие кожаные штаны, заправленные в короткие сапоги, длиннополый кафтан — «или эта штука называется камзол?» — который не позволял рассмотреть, есть ли у нее — или все-таки у него? — грудь, и так ли узки его бедра, как должно быть, если это все-таки парень, непокрытая голова с коротко стриженными черными волосами, и огромные карие глаза, внимательно и спокойно изучающие Кайданова.

«Нет, все-таки девушка…»

— Привет, — сказал Кайданов, чтобы что-нибудь сказать.

— Привет, — ответила девушка. Голос у нее оказался высоким, напоминающим звучание какого-то струнного инструмента. — Ты идешь в кофейню?

— Да, — кивнул он. — Вот захотелось, знаешь ли, выпить кофе.

— Ты… — она запнулась, но быстро нашлась и, как ни в чем, ни бывало, закончила фразу, назвав Кайданову свое имя. — Меня зовут Рапоза Пратеада.

— Гер… — автоматически начал отвечать он.

— Без имен, — резко сказала девушка и Кайданов вдруг сообразил, что зовут ее на совершенно незнакомом ему португальском языке Чернобуркой.

«Чернобурка… — оторопело сообразил он. — То есть, черно-бурая лиса… Лиса? Алиса?!»

— Да, — сказал он растерянно, пытаясь увидеть в этом то ли мальчике, то ли девочке хорошо знакомую ему Лису. — Извини, меня зовут… Фарадей.

— Фарадей? — девушка чуть приподняла брови. — Красивое имя, только почему на крыше?

— Потому что я люблю свежий воздух, — усмехнулся Кайданов, с облегчением понимая, что раз она здесь, значит, с ней все в порядке, во всяком случае, она на свободе.

— Пойдем, Фарадей, — ответно улыбнулась Лиса, возможно, подумав о том же самом, но уже имея в виду его самого.

Она поднялась на площадку, и они вместе вошли в кофейню Гурга. После дневного света, здесь было почти темно. Однако Кайданов все-таки рассмотрел двух людей, сидевших за столиком в углу. Кроме этих двоих в зале заведения никого больше не было, и Кайданов, подойдя чуть ближе, кашлянул, привлекая к себе внимание, и когда головы тихо разговаривающих людей повернулись к вновь прибывшим, вежливо поздоровался.

— Добрый день, господа, — сказал он, мимолетно удивившись тому, как легко сорвалось с его языка это непривычное, чужое слово, «господа». — Извините, что помешали вашей беседе, но мне сказали, что здесь я могу найти старика Якова.

— Иаков наверху, — сказал один из мужчин, сделав неопределенный жест рукой. — Музицирует.

Глаза Кайданова немного привыкли к полутьме и он смог наконец рассмотреть собеседника. Это был неопределенного возраста огромный мужик с темным изрезанным морщинами лицом и длинными светлыми волосами, в кожаном жилете, надетом прямо на голое тело и позволявшем видеть мощную мускулистую грудь и богатырские плечи и руки.

— Простите? — переспросил Кайданов. — Что вы сказали?

— Идите вверх по лестнице, — под стать фигуре был и голос человека, низкий и хриплый. — Он играет в соборе на верхней площади. На органе.

— Спасибо, — сказал сбитый с толку Кайданов, и они с Лисой поспешили вернуться на лестницу.

— Ты в порядке? — все-таки спросил он, когда они снова начали подниматься вверх по крутой с выщербленными ступенями лестнице.

— Да, — сразу ответила она, но в подробности посвящать его не стала. — А ты?

— Я тоже, — сказал Кайданов, но тут же понял, что совершенно не помнит, где он находился до того, как пришел сюда. Смутно вспоминался лишь бег по ночному городу, вокзал, где с огромной переплатой он купил билет на ночной поезд до Москвы и… черная дыра беспамятства.

«Наверное, сейчас я еду в поезде», — решил он.

— Ты…? — начал было Кайданов.

— Не надо, Фарадей! — остановила его Лиса. — Он же сказал, без подробностей.

— Ладно, прости, я просто…

«Я просто хотел поговорить с кем-то, кого я знаю», — понял Кайданов и вынужден был признать, что в словах таинственного Некто Никто имелась сермяжная правда о нем самом, Германе Кайданове. Теперь он и сам видел, насколько несерьезным, пустым человеком оказался на поверку, и ему вдруг стало стыдно и грустно.

«И она это тоже знает, — понял он. — И всегда знала, просто в той жизни это было приемлемо, а в этой нет».

Лестница вывела их на другую, просторную и безлюдную, площадь, на противоположной стороне которой стоял высокий, устремленный ввысь готический собор. Широкая мраморная лестница, сужаясь, вела к паперти — «Ведь, это называется папертью?» — к широко открытым, из резного темного дерева, дверям, под огромным круглым витражом из цветного стекла. К удивлению Кайданова на витраже была изображена шестиконечная звезда — «Магендовид?»[3] — но долго на этой мысли он не задержался, как уже случалось с ним в этом странном месте не раз, когда он встречался с необычными или незнакомыми ему вещами. Из распахнутых настежь дверей, из тьмы, заполнявшей внутреннее пространство храма, лилась на площадь величественная музыка, заставившая Кайданова замереть и забыть обо всем, о чем он только что думал. Кто-то играл там, внутри собора, на органе. Прежде Герману приходилось слышать органную музыку только в кино, и она никогда не производила на него никакого особого впечатления, как и классическая музыка вообще. Однако сейчас мощная и запредельно прекрасная в своей изощренной сложности мелодия буквально захватила все его существо, заставив переживать такие чувства, каких он, кажется, и не ожидал в себе найти. Сколько длилось это чудо? Как долго стояли они с Лисой посередине площади перед открытыми дверями храма? Кайданов этого не знал. В мире, где они оказались, не было солнца и, соответственно, не было теней, и узнать, сколько прошло времени, не имея на руке часов, было невозможно. Они пришли в себя — да и то не сразу — только после того, как музыка отзвучала, и наступила тишина. Еще какое-то время Кайданов чувствовал себя так, как будто только что вынырнул со дна океана и не вовсе понимает, где находится и что теперь должен делать, но одновременно он ощущал огромной силы чувство сожаления, утраты и разочарования тем, что волшебство растаяло, и теперь ему предстоит жить без этой музыки. Он посмотрел на Лису, но и она, похоже, тоже с трудом возвращалась в себя, и, возможно, впервые ему удалось увидеть так много чувств на ее лице, хотя это и не было ее настоящим лицом.

— Пойдем? — спросил Герман, с трудом проталкивая звуки голоса сквозь вдруг пересохшее горло.

— Да, наверное, — ее голос звучал неуверенно и как-то напряженно.

Но никуда идти не пришлось. В тишине, упавшей на площадь, раздались гулкие шаги человека, выходившего из глубины собора, и они замерли в ожидании. Прошла, возможно, целая минута, прежде чем человек вышел из тьмы на свет. Это был высокий, чуть сутулый старик, одетый в длиннополый коричневый фрак и узкие бордовые штаны, заканчивавшиеся чуть ниже колен. На ногах у него были коричневые туфли на высоких каблуках, украшенные золотыми пряжками, и высокие белые носки. Под фраком была надета белая рубашка с кружевным жабо. Такие же пышные, но, как заметил теперь Кайданов, пожелтевшие от времени кружева опускались из рукавов, скрывая кисти рук почти до самых пальцев, узловатых и длинных.

— Вы Яков? — спросил Кайданов, с некоторой оторопью рассматривая узкое темное лицо, изрезанное глубокими морщинами и обрамленное длинными седыми волосами.

— Здравствуйте, молодые люди, — голос у старика оказался чистый и звучный, напомнивший Герману звук валторны, слышанный им как-то еще в студенческие годы, но поразило другое — глаза Якова. Они были ясными и светлыми, почти прозрачными, и, казалось, светились на темном, похожем на кору старого дерева лице.

— Ой, извините, — сказала Лиса. — Здравствуйте, уважаемый… — она запнулась, не зная, как продолжить начатую фразу.

— Иаков, — подсказал старик.

— Здравствуйте, Яков, — поздоровался Кайданов.

— Иаков, — поправил его старик, подчеркнув голосом это непривычное «иа» в начале своего имени.

— Да, конечно, — смутился Кайданов. — Иаков.

— А вы кто такие? — старик без стеснения рассматривал Кайданова и Лису, но создавалось впечатление, что он все про них давно знает.

— Меня зовут Фарадей, — представился Кайданов.

— И вы носите шпагу, — кивнул старик. — А вы, молодой человек?

— Я Рапоза, — сказала Лиса. — И я девушка.

— И носите меч, — усмехнулся Иаков, а Кайданов удивленно оглянулся на Лису и обнаружил, что эту-то деталь он каким-то образом пропустил. Лиса действительно была опоясана мечом.

— Это что-то значит? — спросила она.

— Возможно, — неопределенно ответил старик. — Под «светлыми небесами» многие простые вещи оказываются многозначительными, и наоборот. Зачем вы пришли?

— Один человек, — Кайданов вдруг понял, как глупо звучит его объяснение, но делать было нечего, ведь так все на самом деле и обстояло. — Один человек сказал нам, что вы можете ответить на наши вопросы.

— Кто? — коротко спросил старик.

— Он сказал, что его зовут Никто.

— Пойдемте, — старик плавно взмахнул рукой, приглашая следовать за собой, и, повернувшись, медленно пошел обратно в плотный до вещественности сумрак собора.

Переглянувшись, Герман и Лиса быстро поднялись на паперть и вошли вслед за стариком под гулкие своды. На самом деле, здесь оказалось совсем не так темно, как казалось, глядя снаружи, но, тем не менее, им потребовалось какое-то время, чтобы глаза привыкли к полутьме. Они лишь смутно видели спину Иакова, уводившего их в глубину огромного зала, и лишь постепенно стали различать детали. К тому моменту, когда старик неожиданно остановился перед глухой каменной стеной, Кайданов уже увидел и вполне оценил роскошь внутреннего убранства собора. Он плохо разбирался во всех этих вещах, и поэтому не смог бы с уверенностью сказать, какой религии и какой эпохе принадлежал этот храм, но он был великолепен. Впрочем, додумать эту мысль он не успел.

— Сюда, — сказал старик и сделал такое движение рукой, как будто рисовал на стене прямоугольник. И в следующее мгновение Кайданов увидел в стене дверь, которой — он был в этом абсолютно уверен — еще секунду назад здесь не было.

Старик положил руку на бронзовую ручку и потянул на себя. С легким скрипом узкая и низкая дверь темного дерева отворилась, и Кайданов увидел за ней маленькую комнату с тремя креслами, расставленными друг против друга вокруг низкого восьмигранного столика.

— Входите, пожалуйста, — пригласил старик.

Кайданов оглянулся на Лису, пожал плечами и прошел мимо Иакова в комнату. За ним вошла Лиса, а за ней, закрывая за собой дверь, и старик.

— Садитесь, — он взмахнул рукой и в камине вспыхнул огонь, а в двух серебряных подсвечниках, стоявших на столике между кресел, загорелись свечи. — Прошу вас.

— Спасибо, — Лиса села первой, а после нее опустились в кресла и Кайданов со стариком.

— Итак?

— Что это за место? — спросил Кайданов.

— Это моя комната, — с усмешкой ответил Иаков, подчеркнув интонацией слово «моя». — Здесь мы можем говорить, не опасаясь, что нас подслушают. Впрочем, я думаю, вы хотели спросить не об этом, не так ли?

— Да, — вместо Кайданова сказала Лиса. — Фарадей имел в виду это место, этот город, все это, — сделала она охватывающий все вокруг жест.

— Не знаю, — покачал головой старик. — И никто не знает. Мы говорим «светлые небеса», но смысл этих слов лишь в том, что все мы видели другое небо, черное. Но там есть звезды, а здесь… Здесь нет солнца, молодые люди, но есть свет. Здесь никогда не бывает ночи, и сезонных изменений погоды здесь нет тоже. Тут, в городе, всегда тепло и светло, а в пустыне жарко, вот и все разнообразие. Город мы называем просто «Городом», а пустыню — «Пеклом».

— Но кто-то же должен был построить этот город! — возразила Лиса.

— Естественно, — согласился с ней старик. — Мы сами его и строим, милая девушка. Вот этот собор, например, создал я, а кофейню, в которой вы, наверняка, уже побывали, — Гург. Но, правда и то, что Город, как город, существовал всегда. Во всяком случае, даже самые старые его обитатели, пришли уже на готовое.

— Значит, — осторожно сказал Кайданов. — Раньше здесь кто-то уже жил?

— И да, и нет, — усмехнулся Иаков. — Да, потому что это самая правдоподобная версия, и за неимением других — кроме, быть может, божественного промысла — приходится довольствоваться ею. Но, с другой стороны, нет, потому что здесь нельзя жить, и никто в городе не живет. Сюда только приходят, чтобы рано или поздно из него уйти.

— Почему? — спросила Лиса.

— Возможно, — старик смотрел сейчас на нее серьезно и строго. — Возможно, потому что это иллюзорный мир, донна Рапоза.

— Ничего себе иллюзия! — удивленно воскликнул Кайданов, похлопав ладонью по старому лакированному дереву подлокотника.

— Если бы вы, молодой человек, смогли заглянуть в бредовые видения шизофреников, вы удивились бы материальности и, так сказать, «реальности» мира, в котором эти бедолаги существуют.

— Так мы что, по вашему, все с ума посходили? — в Кайданове закипало возмущение, он ожидал совсем другого разговора.

— Не думаю, — снова покачал головой Иаков. — Вероятно, это просто часть нашего Дара, я имею в виду, способность сюда приходить.

— Некто Никто сказал, что это магия, вы тоже так считаете? — Лиса вытянула перед собой руку и в ней неожиданно возник граненый стакан с чем-то, напоминающим вино. Она вздрогнула, сама, вероятно, испугавшись того, что сделала, но быстро взяла себя в руки и поднесла стакан к носу.

— Пахнет скипидаром, — удивленно сказала она.

— Всему на свете приходится учиться, — пожал плечами старик. — Этому тоже. Хотите, вина?

— Вина?

— Могу предложить еще водку, — усмехнулся Иаков. — Коньяк, но коньяк, честно говоря, выходит у меня средненький. Не наградил бог талантом. Впрочем, кофе и вино тоже так себе, а вот чай — вполне приличный. Хотите? Настоящий цейлонский!

— Давайте, — улыбнулась Лиса, осторожно поставив свой стакан на пол.

— Вам тоже? — повернулся к Кайданову Иаков.

— Да, спасибо, — Кайданов чувствовал себя скверно. Разговор, чем дальше, тем больше, ему не нравился, однако и уйти он не мог, хорошо понимая, что больше ему идти некуда и не к кому.

— Так что там с магией? — почти зло спросил он вслух.

— С магией? — старик извлек из воздуха две большие фарфоровые часки, над которыми поднимался парок, и протянул их Лисе и Кайданову. — С сахаром, по две ложки на чашку.

— Спасибо, — сказала Лиса, принимая чай. — Но вы, кажется, начали говорить о магии.

— Да, — кивнул старик. — Фарадей, вы умеете передвигать вещи без помощи рук?

— Да, — неуверенно признал Кайданов, вспомнив вдруг, как с полгода назад, как-то вечером передвинул взглядом парковую скамейку у Городского пруда. — Да, умею, но это никакая не магия!

— А что тогда? — старик был само спокойствие, хотя не мог не видеть, что Кайданов на грани срыва.

— Все можно как-то объяснить, — с вызовом ответил Кайданов.

— Вы так думаете? — вежливо спросил Иаков и сам же ответил на свой вопрос:- Впрочем, вас так учили. Да и почитать в ваших Палестинах, наверное, особенно нечего.

— Ну я бы так не сказал, — обиделся за родину Кайданов. — Я читал Райта, Хэнзела, Сюдре, Пратта.[4] Вам достаточно? Если нет, так у нас и свои исследователи, слава богу, есть, не хуже ваших! Вы слышали о Бехтереве?[5] А статью Зинченко и Леонтьева читали?[6] А я, между прочим, читал и отчеты Турлыгина и Перова.[7]

— И как вам все эти Нинели Калугины и Розы Кулешовы?[8] Внушают осторожный оптимизм, как Александру Романовичу?[9]

— Что? — опешил Кайданов, который никак не ожидал, что старик Иаков настолько хорошо знаком с советской действительностью.

— Скажите, Фарадей, — мягко улыбнулся старик. — Только честно, чем вы двигали ту скамейку?

— Откуда вы…? — удивленно вскинулся Кайданов.

— Не важно, — отмахнулся Иаков. — Вопрос принципиальный. Вы же, кажется, немного разбираетесь в физике, господин Фарадей. Откуда взялось столько энергии, и как она, по-вашему, была передана скамейке?

— Не знаю, господин Иаков, — Кайданов уже взял себя в руки и смог даже саркастически улыбнуться. — И древние люди не знали, что земля круглая. Ну и что? На то и существует наука, чтобы искать ответы на поставленные природой вопросы.

— Разумно, — кивнул старик. — Беда, однако, в том, господин Фарадей, что вы и такие, как вы, хотите применить научный метод к чему-то такому, что априори объектом науки являться не может.

— Почему бы? — скептически прищурился Кайданов, почувствовавший, что наконец-то оказался на твердой почве. О науке он мог говорить долго и много, и часто говорил.

— Потому что то, о чем мы сейчас с вами говорим, самим фактом своего существования опровергает непреложные законы природы, сформулированные столь любезной вам наукой, — спокойно объяснил Иаков. — И которые, в свою очередь, являются для нее, этой вашей науки, исходной точкой, базисом, аксиоматической основой.

— Что вы имеете в виду? — но, на самом деле, Кайданов уже понял, о чем говорит старик, и с неудовольствием констатировал, что, скорее, согласен с этим, чем наоборот.

— Закон сохранения массы и энергии, причинно-следственные связи, Ну и много еще чего по мелочам, — почти весело сказал Иаков. — Подождите! — поднял он руку. — Бог с вами и вашей скамейкой! Вот, донна Рапоза, насколько я знаю, может останавливать время, локально, разумеется, и ненадолго, но…

— Что?! — Кайданов резко обернулся к Лисе и с ужасом посмотрел ей в глаза. — Ты…?!

Но она могла уже ничего ему не отвечать. По тому безумию, которое плескалось сейчас в этих чужих, незнакомых ему глазах, Кайданов понял, что старик Иаков говорит правду.

«Господи! — взмолился он. — Господи! Если это правда, ведь это же…!»

Но думать сейчас о том, что означала эта правда, он не мог. Его охватил страх, самый настоящий животный страх, как если бы внезапно разверзся под его ногами Ад. И, вероятно, старик это понял. Лицо его стало строгим и даже, кажется, угрюмым.

— Добро пожаловать в Ад, — сказал он своим глубоким звучным голосом. — Но только это не конец, Фарадей, это начало, а вот каким будет продолжение зависит уже от вас самого.

7

Ребята ушли. И то сказать, задержались они здесь непозволительно долго. Однако у него самого было еще немного времени, и он сел за стол в кофейне Гурга и закурил сигару.

— Кофе будешь? — спросил из-за стойки Гург.

— С удовольствием, — в голове зазвучала новая мелодия, которую не хотелось отпускать. Это была совершенно новая музыка, и звали ее Лиса. — Ты же знаешь, как я люблю твой кофе.

— Да, — улыбнулся Гург. — Знаю. Я непревзойденный мастер кофейной иллюзии, впрочем, та бочка с коньяком все еще не опустела…

— Тогда, пусть будет кофе с коньяком, — в свою очередь улыбнулся Некто, которого здесь звали Иаковом.

Он сидел за столом, глядел в затягивающий кофейню полумрак, но видел только Лису и слышал ее Музыку. Если бы он записывал все те мелодии, которые переполняли его душу, то та Музыка, что звучала в нем сейчас, превратилась бы в симфонию, которой, возможно, позавидовал бы сам Моцарт, но Некто свою музыку только исполнял, и только здесь, под «светлыми небесами».

— Что слышно? — спросил он Гурга, который, подойдя к столу, выставил перед ним большую чашку с божественно пахнущим кофе и серебряный стаканчик с коньяком.

— Американцы близки к созданию детектора, — Гург сел напротив и тоже закурил. Здесь он курил трубку, а там… Но Некто не хотел об этом думать, в его душе звучала Музыка.

— Подтвердилось участие англичан? — спросил он.

— Да, — кивнул Гург. — Англичане и израильтяне в деле. Возможно, так же японцы. Они работают сразу во всех направлениях, но успешно идет только тема детектора. Впрочем, Патриот всего не знает, и потом, он сильно ослабел в последнее время. Мои люди ищут кого-нибудь еще, но пока все впустую.

— В СССР тоже застряли с моделированием, — тихо сказал Некто. — Как ни пытаются, ничего не выходит. Впрочем, что с них взять, с материалистов? Они ищут то, чего нет.

— А ты случайно не русский, Иаков? — вдруг спросил, понизив свой голос почти до шепота, Гург.

— Тебе это надо? — Некто не обиделся на бестактный вопрос, он спросил именно то, что спросил.

— Не знаю, — с заметной тоской в голосе ответил Гург. — Просто хотелось бы, чтобы кто-то из своих закрыл мне глаза.

— Так плохо? — Некто смотрел на Гурга сочувственно, он знал о нем многое, о чем не догадывался и сам Гург.

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Кому дано это знать, Иаков? Разве что богу… Но есть у меня нехорошее чувство, что скоро все кончится.

— Ты в СССР? — прямо спросил Некто.

— В Чехословакии, — Гург смотрел ему в глаза. — Придешь?

— Шепни мне адрес, предложил Некто. — Только тихонечко, на ухо. Я приду тебя навестить.

— Честно?

— Я всегда держу свое слово.

Гург чуть приподнялся, нагнулся, нависнув своим огромным телом над столешницей, и, приблизив толстые губы к поросшему седой щетиной уху старика, чуть слышно прошептал несколько коротких слов.

8

Лиса ушла, но Кайданову торопиться было некуда. Если честно, ему просто некуда было идти, но, главное, незачем. Пока она была рядом, ему вполне удавалось держать себя в руках, но, как только Алиса ушла, все, что Герман тщательно прятал от нее, а значит, и от себя тоже, разом обрело свободу. И если попытаться сформулировать то, что он сейчас чувствовал, то самым подходящим определением для этого было бы слово «обреченность».

Это был конец. Ни о каком начале — чтобы там ни плел старый дурак Иаков — не могло быть и речи, потому что не с чего было начинать. Сегодня рухнуло все, чем Кайданов жил, что составляло стержень и смысл его существования, даже если сам он прежде об этом не задумывался. Кто же думает о сердце, пока оно исправно качает кровь? Абсурд! Но сейчас, бродя по городу, который на поверку оказался просто огромным, встречая множество странных людей, с которыми не мог и не хотел говорить, Кайданов смог наконец осознать весь ужас того, что открылось ему в разговоре со стариком, и оценить, глядя, как бы со стороны, истинные размеры произошедшей с ним катастрофы. В одночасье он потерял все: родину, дом, даже собственное имя, превратившись из гражданина, ученого, члена общества в бесправного изгоя, объявленного к тому же вне закона. Конечно, он не был первым, на чью долю выпали такие испытания. Но дела Кайданова, личные его дела обстояли даже хуже, чем у многих и многих несчастных, хотя бы, потому что он не мог — даже если бы захотел — предать, скажем, свою родину и стать новым «власовцем». С той стороны границы, как он теперь знал, дела обстояли не лучше, а возможно, даже и хуже. Ведь там он был еще и чужим. Оставалась, правда, одна маленькая лазейка в той стене, что выросла вдруг между ним и другими — обычными — людьми. Он мог закрыть глаза на жестокую правду того кошмарного мира, в котором неожиданно для самого себя оказался, на всю подлость того, что, оказывается, творилось вокруг него уже не первый год, и найти способ предложить свои услуги «родной коммунистической партии». Все-таки Кайданов, как ни крути, был кандидатом наук, мог бы и пригодиться. Вот только даже думать о таком, было противно. Это было, как сдаться немцам и, спасая свою шкуру, пойти служить расстрельщиком в зондеркоманду. Однако, если не это, то, что ему, собственно, оставалось? Уйти в тайгу? Куда-нибудь в глухие места, которых достаточно еще оставалось и на Русском севере и за Уралом, и прятаться там, надеясь, что на его заимку не наткнутся сдуру какие-нибудь геологи, которые отправляются в путь за туманом, а не за длинным рублем? И это жизнь?! Но если не это, тогда что? Жалкое прозябанье в подполье, которого, впрочем, как сказал старик, на самом деле не существовало, и которое еще только предстояло создать, потому что даже с его, Германа, новыми талантами, в одиночку на нелегальном положении долго не продержаться, ни здесь, ни там. Нигде.

Все это действительно было ужасно. Впрочем, «ужасно» — не то слово, но лучшего у Кайданова просто не нашлось. То, что с ним случилось, являлось настоящей человеческой трагедией, из тех, о которых раньше он только читал или слышал, а теперь вот сам стал ее участником. Да, нет, куда там! Не участником, а главным действующим лицом. Но, если всего этого было мало, то теперь, когда бессмысленная ярость, бушевавшая в его сметенной душе, несколько перекипела, выяснилось, что самым тяжелым для Кайданова оказалось все-таки не то, что он превратился в бегущую мишень, а то, что с сегодняшнего дня он навсегда был отлучен от науки. Когда это наконец окончательно дошло до него, у Кайданова просто ноги подкосились. У него не оказалось сил даже заплакать, а стоило бы, наверное. Потому что, так уж сложилось, что наука являлась главным в его жизни, и, если со всем остальным — даже с потерей Лисы — можно было, если не смириться, то все-таки как-то жить, то без единственного по-настоящему любимого дела жизнь Кайданова просто теряла смысл и содержание. Она лишалась ценности, вот в чем дело. Зачем жить, если твое существование сводится лишь к нормальному функционированию биологической системы под условным названием «Герман Кайданов»?

Трудно сказать, чем бы все это закончилось, останься Кайданов еще хотя бы на минуту в городе под «светлыми небесами», но неожиданно пустынная улица, по которой он брел без смысла и цели, вздрогнула и поплыла перед глазами. Воздух стал густым и вязким, как патока, и дышать им стало невозможно, а дома и камни начали стремительно терять материальность, выцветать и превращаться в сизый бесформенный туман. Метаморфоза произошла настолько внезапно и имела настолько драматические последствия, что в душе Германа вспыхнула неконтролируемая паника, мгновенно вытеснившая все другие чувства. И в этот момент до Кайданова донесся чей-то голос, но что говорил человек, скрытый от него туманом, разобрать было невозможно.

9

— Ну ты и спать, мужик, — весело сказал Борис, когда Кайданов наконец очнулся и, еще не вовсе понимая, где он, и что с ним происходит, сел на полке, вернее попытался сесть, потому что тут же больно приложился макушкой о низкий потолок. — Просыпайся, Герман, труба зовет!

— Который час? — очумело, оглядывая освещенное солнцем купе, спросил Кайданов.

— Почти девять, — хмыкнул с интересом рассматривающий его подполковник. — Одевайся, давай, пока бабцы наши на моцион подались.

Еще не вполне «проснувшись», но, уже вспомнив, где он и почему, Кайданов тяжело вздохнул и, достав из багажной сетки кое-как сложенные ночью брюки и рубашку, стал одеваться, хотя, видит бог, лежа на верхней полке, делать это было очень неудобно. Тем не менее, еще через минуту, он был готов и слез вниз.

— Пить надо умеючи, — подмигнул ему подполковник. — Но особенно важно опохмеляться вовремя и правильно. Держи! — и он протянул Кайданову стакан с налитой в него на четверть водкой. — Ну!

— Спасибо, — вымученно улыбнулся Кайданов, взял стакан и залпом выпил противную, с сивушным запахом водку.

— Закуси! — Борис протянул ему пирожок с капустой, и в этот момент их глаза встретились. У подполковника были карие глаза на выкате, но дело было не в их цвете или форме. Дело было в том, что сейчас на Кайданова смотрели глаза больного зверя, сильного, опасного, но нечастного, раненого, едва ли не умирающего.

Секунду они так и стояли друг против друга — Кайданов с пустым стаканом в руке и протягивающий ему мятый пирожок подполковник — стояли и смотрели друг другу в глаза. Потом Борис отвел взгляд и тихо — почти шепотом — сказал:

— Не делай этого больше, парень, и не таких, как ты, во сне брали.