Твари Господни

1

«Петербург…» — за окном шел дождь. Уже не проливной, как ночью, а мелкий, обычный.

«Бесконечный, вечный…» — заштрихованная ниточками медленно плывущих к земле капель, старая петербургская улица казалась чужой и суровой.

«Почему я не удивляюсь?» — Лиса достала из пачки, лежавшей на подоконнике, очередную сигарету и закурила.

Внизу, разбрызгивая воду из луж, проезжали редкие автомобили, да пробирались вдоль домов, как будто опасались артобстрела, одинокие прохожие.

«Чужая территория, — подумала она с тоской. — Территория войны».

В Ленинграде, сколько Лиса помнила себя в этом городе, всегда шел дождь. Дождь, сырость, тоска.

Ее смущало лишь то, что в голове крутилась совсем не подходящая к случаю старая песенка Аллы Борисовны:

Казалось, песенка крутилась в голове просто так, но возможно, все это было неспроста. Иди, знай, может быть, это душа вещует? Или Алла Борисовна Приходько навеяла?

«Просто так только мухи родятся, — сказала себе Лиса. — Как там дальше у Осипа Эмильевича?[19] У меня еще есть адреса?»

В дверь постучали. Тихо, но не робко, скорее интеллигентно.

— Да, Мария Игнатьевна! — громко сказала Лиса. — Входите, пожалуйста!

Дверь, покрытая белой облупившейся краской, скрипнула, отворяясь, и в проеме появилась маленькая аккуратная старушка с седой кичкой на голове.

— Извините, Наташенька, что беспокою, — Мария Игнатьевна явно была смущена тем, что нарушает ее покой. — Но я подумала, вы, возможно, проголодались с дороги, а у меня вот, как раз, грибной суп…

— Спасибо, милая Мария Игнатьевна! — улыбнулась Лиса. — Спасибо, родненькая. И ничего вы меня не беспокоите, и суп ваш пахнет восхитительно — я его даже здесь унюхала — но я не хочу сейчас. Честное слов! Вы ведь не обидитесь на меня?

— Ну что вы, Наташенька! — все было бы ничего, вот только глаза у старушки были такие, что выть хотелось. Выть и убивать!

«И такие есть, — с тоской подумала Лиса, изо всех сил улыбаясь старушке. — И сколько их таких?»

Они добрались до Питера ранним утром, поколесили по городу, «отрабатывая» возможную слежку, но все было тихо, и Черт наконец вывез их на Петроградскую сторону и медленно поехал, сворачивая с одной улицы в другую. Первой нашла приют Пика, прихватившая заодно и Алекса, который в таких делах был абсолютно беспомощен, а еще минут через пять настала очередь Лисы. Черт как раз притормозил, чтобы дать Лисе «взять» тощую высокую старуху в доисторическом плаще, вышедшую под дождик, по-видимому, чтобы выгулять собаку, когда в голове у Лисы — а значит и у Черта — раздался холодный и властный «голос».

— Если надумали воевать, то вам лучше убраться с моей улицы, — «сказал» некто, остающийся невидимым и непознанным.

— Не извольте беспокоиться, — внятно, как ребенку, ответила Лиса, «высматривая», между тем, того, кто рискнул вступить с ней в контакт. — Я просто путешествую.

Черт — умный бес! — молчал, как будто ничего и не слышал.

— Бежишь? — «спросил» голос, и Лиса почувствовала интонацию и сразу же увидела маленькую чуть полноватую старушку, притаившуюся за окном четвертого этажа.

«Бедная, — мимолетно подумала Лиса. — Столько лет таиться, чтобы так проколоться. Еще спасибо, что это я, а не кто-нибудь другой».

— Бегу, — подпустив слезу, ответила она.

— Антоновну не трогай, — невнятно, по-видимому, от усталости «сказала» старушка. — Вон перед тобой парадная, четвертый этаж, номер сорок семь. Поднимайся, приючу.

— Спасибо, — «поклонилась» Лиса и, подхватив сумку, вышла из машины.

— Спасибо вам, товарищ, — сказала она громко, обращаясь к Черту, и вопросительно на него взглянула.

— Бывай, — равнодушно ответил Черт и чуть прикрыл глаза. Он все слышал, оставшись, тем не менее, вне игры.

Старушка была «скрытница», но от себя ведь не уйдешь: услышала Лису (значит, потенциально была незаурядной колдуньей) и купилась, не смогла сдержать желания «поговорить».

— Тебя, как мама в детстве называла? — спросила вдруг Мария Игнатьевна.

— Натой, — на автомате ответила Лиса, и мозаика сложилась.

«Ната!»

— Кто у вас? — спросила она вслух, подходя к Марии Игнатьевне, и обнимая ее за плечи.

— Сын с невесткой, — тихо ответила старушка и заплакала.

— Живы? — спросила Лиса, поглаживая женщину по голове и плечам.

— Не знаю, — сквозь слезы ответила та. — Ничего не знаю… Пятнадцать лет прошло, и ни слуху, ни духу, ничего…

2

Можно было бы и догадаться, не такая, в принципе, и дура, но все случилось, как и должно было случиться, то есть как всегда. Впрочем, Лиса не заблуждалась и не питала иллюзий. Она давным-давно знала, что никакой логики в том, как «вещует» душа, нет, и быть не может. Здесь ничего нельзя было поверить алгеброй, даже если затем, все становилось очевидным настолько, что приходилось стыдиться за свою тупость. Обратным взглядом посмотреть, все ясно. Однако когда каша только заваривается, логику отрубает напрочь, хоть головой об стену бейся, ничего не ясно.

Она открыла зонт и медленно, с удовольствием вдыхая сырой прохладный воздух, пошла по улице Воскова к Маркина и уже по ней в сторону Кронверкского проспекта. Оставалось решить, как связаться с Натой, а в том, что Наташа жива, Лиса почему-то совершенно не сомневалась. А раз не было сомнений, то так оно и было, в этом она тоже убеждалась не раз и не два. Вот если бы и с двумя другими нужными ей людьми дело обстояло так же просто, жизнь обернулась бы легкой прогулкой, а не поиском в лабиринте, полном змей и крыс.

В конце концов, все, как это часто случалось с ней и раньше, решил случай. На углу Маркина и Кронверкского стояла будка телефона-автомата, и Лиса, не раздумывая, направилась к ней.

«Если трубка срезана или телефон не работает…» — подумала она, но автомат оказался исправным и номер телефона всплыл в памяти, как если бы и не прошло столько лет.

— Здравствуйте, — сказала она в трубку, услышав незнакомый сиплый голос, который с одинаковой вероятностью мог принадлежать и мужчине и женщине. — Будьте любезны, Наташу!

— Я вас слушаю.

— Наташа?

— Да.

«Наташа?!»

Теперь надо было срочно что-то соображать.

— Извините, пожалуйста, — сказала Лиса. — Вы меня не знаете, но меня просила передать вам привет ваша однокурсница, Катя Милютина.

Линия была «чиста», но это говорило только о том, что сейчас Нату не прослушивают. Однако всегда существовала опасность, что поисковый компьютер отслеживает определенные сочетания слов.

— Милютина? — спросил чужой голос. — Это девичья фамилия или…

— Ой! — сказала Лиса. — А я не знаю. Наверное, по мужу.

— Милютину не помню, — с сожалением сказала Наташа, если, конечно, это была она.

— А она меня просила передать вам посылочку, — «растерянно» сказала Лиса. — Мед наш, башкирский, и письмо…

— Ну приходите, — вяло согласилась Наташа.

— А это удобно?

— Адрес знаете, или сказать?

— Знаю.

Она знала адрес, помнила квартиру на Варшавской улице, как будто была там только вчера, но они уже говорили о другом.

— Вот и славно, — сказала Наташа. — Часиков в семь сможете? Чаю попьем с вашим медом…

— Конечно, — «обрадовалась» Лиса. — В семь! Я сейчас по магазинам пробегусь, а к семи буду у вас.

— До встречи.

Короткие гудки.

«Господи! Этот голос…»

3

В три часа, опоздав всего минут на двадцать, Лиса подошла к кооперативному кафе на углу Пестеля и Литейного. Как ни странно, дождь прекратился, и кое-где сквозь просветы в тучах пробивался солнечный свет. Она «понюхала» воздух, но, несмотря на относительную близость Шпалерной и массу спешащего по своим делам народа на проспекте, здесь было «тихо». Пика и Алекс уже были внутри, сидели за столиком в глубине зала и с аппетитом ели жареную свинину в кляре. Лиса, которая не так давно перекусила в попавшейся по пути домовой кухне, заказала себе только кофе с пирожным, а еще через пять минут появился и Черт. Он подсел к ним за столик, с интересом посмотрел каждому в тарелку, но, к удивлению Лисы, есть ничего не стал, ограничившись одним только кофе.

— Оставь, — сказал он Алексу своим равнодушным ко всему голосом и закурил. — У блондинки запущенная гонорея. Намыкаешься потом.

— А у второй что? — как ни в чем, ни бывало, поинтересовался Алекс, рассматривавший двух девушек за столиком у окна.

— У второй, — тем же монотонным голосом ответил Черт, сидевший к девушкам спиной. — Два аборта, а так вполне.

— Зинаида Владимировна, — повернулся Алекс к Даме Пик. — Сделай мне телку, будь другом!

— Совсем обалдел?! — вскинулась Пика, у которой, судя по всему, было сейчас отвратительное настроение. — Я тебе кто?

— Друг, — с наивным простодушием, которое стоило ровно две копейки, ответил Алекс. — Я ведь тебя, как друга прошу.

— И поэтому я должна тебе девок в постель подкладывать?

Лиса покачала мысленно головой, прекрасно понимая, что на этот раз Алексу ничего не обломится, и чуть «тронула» брюнетку, которую держала краем глаза. Сознание у той оказалось путанное, но податливое, тем более что, как поняла Лиса, накануне случился облом, пьяный в дупель приятель заснул прямо на ней, так и не сделав того, чего она от него ожидала.

«Твою мать», — мысленно выругалась Лиса, ощущая себя грязной с головы до ног.

Но дело было сделано, а парня было жаль. Алекс сидел на казарменном положении уже третий месяц, и ему просто необходимо было выпустить пар, особенно, имея в виду предстоящий европейский вояж.

— Иди, — сказала она своему оператору. — Клей! Но в шесть утра изволь быть у паровоза на Финляндском. Ты меня понял?

— Есть, — радостно отрапортовал Алекс. — В шесть на Финляндском. Спасибо.

Он встал из-за стола и пошел «знакомиться», а Лиса проводила его взглядом из-под ресниц и повернулась к Даме Пик:

— Ты тоже свободна.

— Как скажешь, — усмехнулась Пика.

— Так и скажу.

— Ну и ладно, — Дама Пик отодвинула вазочку с растаявшим мороженым и обтерла губы салфеткой. — Пойду, тогда, погуляю, а вечером в Кировский схожу.

— Что дают? — Лису этот вопрос совершенно не интересовал, но Пика была не только ее помощницей, но и подругой.

— «Сильфиду».

— Это балет или опера?

— Балет, — Пика снова усмехнулась и положила ладонь на руку Лисы. — Не бери в голову. Я просто вспомнила молодость. Схожу вот в театр, подцеплю какого-нибудь балетомана, и утром буду, как огурчик.

— Ну смотри, — сказала Лиса.

— Слово, — улыбнулась Дама Пик. — Расплатишься?

— Естественно.

— Тогда, бывай, — Дама Пик кивнула и пошла к выходу.

— Подхватишь меня в девять у моего дома, — сказала Лиса Черту и помахала рукой, привлекая внимание официантки. — А пока, гуляй!

4

«Приехали», — Лиса вышла из метро «Маяковская» и не торопясь, пошла к Владимирскому проспекту.

Она не была на Невском, наверное, лет пять или шесть, но и до того, как окончательно покинула Ленинград, бывала здесь только по «делам», не имея ни времени, ни желания на пешие прогулки. Поэтому сравнивать нынешний Невский по-настоящему она могла только с тем, что сохранила память о конце восьмидесятых, или начале семидесятых. Другой город, другая страна, ну и проспект тоже, разумеется, изменился. На нем появилось очень много примет нового времени: кооперативные и даже частные магазины и кафе, рестораны, о которых в восьмидесятые нельзя было и мечтать. А уж магазин электроники с логотипами всех этих «грундиков» и «сони», расположившийся на противоположной стороне проспекта, как раз там, где начинался перекинутый над проезжей частью кумачовый транспарант «Слава КПСС», показался бы тогда и вовсе бредом сумасшедшего.

«Впрочем, нет, — осадила она себя. — В восемьдесят седьмом, пожалуй, уже нет. Вот в семьдесят пятом — это да».

Она дошла до Владимирского, дождалась зеленого и перешла на противоположную сторону. Невский 47/2.

«Ну вот я и дома».

Смешно, но так оно и было. Лишившись своего постоянного места на Земле, «дома» она чувствовала себя именно в таких местах, как «Сайгон». Вокзал, аэропорт, «Сайгон», да еще, быть может, «Рим», в котором она тоже не была страшную прорву лет.

Лиса вошла в кафе и осмотрелась. Интерьер практически не изменился, разве что повисла на стене выполненная Шемякиным мемориальная доска, на которой быстрый взгляд сразу выхватил несколько знакомых фамилий. Живые и мертвые, знаменитые и давным-давно забытые, дисседенты-эммигранты и советские, все они были здесь вместе, как когда-то тогда: Целков и Кит, Бродский, Вензель и Ширали, Карамян, Рейн…

«Господи! Только фамилий стукачей и гебешных лейтенантов не хватает, да про фарцу забыли».

Впрочем, кое-кто из тех, кто фарцевал тогда у интуристовских гостиниц, теперь превратились в советских кооператоров и предпринимателей. Еще и в КПСС, небось, вступили, получив индульгенцию на всю оставшуюся жизнь. Лиса пожала мысленно плечами и, не задерживаясь, чтобы не привлекать к себе внимания, прошла в глубину зала. Ее, такую, какой она стала теперь, естественно никто не ждал, так что Наташу она должна была найти сама, и нашла, вот только радости ей это не доставило. Лиса взглянула мимоходом в высокое окно, увидела свое отражение — рыжий парик, вычерненные до полной неузнаваемости глаза и пунцовые губы, которые должны были отбить всякое желание запоминать другие приметы — и сразу же почувствовала знакомую ауру. Она обернулась, но женщину, сидевшую за столиком в дальнем конце зала, узнала не сразу.

— Здравствуй, Ната — сказала она, подходя. — Спасибо, что пришла.

— Привет! — женщина говорила сиплым отдышливым голосом, левая сторона серого землистого цвета лица была неподвижна, от чего при разговоре рот, и без того не симметричный, кривился еще больше. — Рада тебя видеть. Честно.

— Останемся здесь? — спросила Лиса, стараясь не показать, насколько потрясена увиденным. — Или пойдем куда-нибудь?

— Пойдем, — Ната встала, подцепила прислоненную к стене палочку и, скособочившись, вышла из-за стола. — Я, как видишь, ходок теперь не ахти какой, но тут недалеко распивочная есть, там и посидим.

Ходила она, и в самом деле, с трудом, но даже медленным шагом они дошли до распивочной, помещавшейся в темноватом подвале внутри одного из близлежащих дворов, всего минут за десять. Лиса хотела помочь Нате спуститься по крутым ступеням вниз, но та отказалась и сошла в подвал довольно уверенно, по-видимому, делая это отнюдь не в первый раз. Здесь ее, как оказалось, действительно знали. Хозяин, стоявший за стойкой, приветливо с ней поздоровался и сразу же налил полстакана коньяка.

— А девочка что пить будет, — спросил он, обращаясь, однако, не к Лисе, а по-прежнему к одной лишь Нате.

— То же самое, — сказала Лиса и, получив от кавказского человека граненый стакан, пошла за Наташей в глубину сводчатого зала, где по времени суток кроме них оказались сейчас лишь трое алкоголиков, сидевших у самого входа.

— Живая, значит, — тихо сказа Ната, усевшись за стол. — А то тут слух прошел…

Прослушки в подвале не было, и, значит, говорить можно было почти свободно.

— Какой слух? — спросила Лиса, закуривая.

— Слух, что Кастора в Брянске завалили.

— Нет, ерунда, — отмахнулась Лиса. — Я в Брянске никогда не была, да и Кастор уже лет восемь, как в отставке.

— Жаль, — сказала Ната, закуривая беломорину.

— Чего тебе жаль, Ната, — прямо спросила Лиса. — Что Кастор не удел, или что меня в Брянске не кончили?

— Кастора жаль, — Ната посмотрела ей в глаза. — Ты, действительно, думаешь, что я могла тебе дурного пожелать?

— Нет, — покачала головой Лиса. — Не думаю.

— И правильно. Когда слух дошел, я неделю белугой выла.

— Ната…

— Не надо, — Наташа выпустила изо рта дым и приложилась к стакану.

— Не надо об этом, — сказала она отдышавшись. — Было, и быльем поросло. Может и к лучшему. Живая, а это по нынешним временам дорого стоит.

— Что произошло? — прямо спросила Лиса, решив, что игнорировать факты недостойно.

— Энгельс, — тихо ответила Ната. — Ты ведь знаешь?

— Да, — кивнула Лиса.

По официальной версии, в апреле 1991 года, на авиабазе в Энгельсе,[20] произошел крупный теракт, совершенный проникшими на территорию СССР из Афганистана исламскими фундаменталистами. В правительственном сообщении, которому, естественно, никто не поверил, говорилось о пятидесяти семи погибших, включая двадцать девять боевиков Талибана и Воинов Исламского Возрождения — полу-мифический радикальной организации, чаще именуемой Татарской Народно-Освободительной Армией. По этому случаю, власти довольно жестко вычистили мусульманские общины Саратовской и соседних областей и ввели военное положение в северном Казахстане, хотя какое отношение ко всему этому имел Казахстан, объяснять не стали. А вот, что произошло в Энгельсе, на самом деле, знали немногие. Однако до Лисы доходили слухи, которые она полагала соответствующими действительности, что за акцией стояла боевая группа Тамила, в которой, по самым смелым предположениям, не могло быть больше десяти человек. Ну и, само собой, Лиса ни на минуту не сомневалась, что число жертв произошедшего должно было измеряться трех — а не двухзначными числами.

— Как ты уцелела?

— Случайно, — пожала плечами Ната. — Мальчик один на себе вынес. Мы двое всего и выжили…

— Ната, — совсем тихо сказала Лиса. — Я могу попробовать…

— Даже и не знаю, — Наташа смерила ее оценивающим взглядом и залпом допила коньяк. — А зачем?

— Но… — начала было Лиса и остановилась. Возражать было глупо. Наташа не кокетничала, она говорила то, что думает.

— Не горячись, — усмехнулась Ната. — В тебе слишком много эмоций, а ведь не девочка уже.

— Теперь, вот снова девочка, — улыбнулась Лиса. — Ната, я уезжаю. Возможно надолго, да и в любом случае, ты же знаешь по лезвию ходим. Но если уцелею, я приду к тебе, и предложу снова.

— Договорились, — кивнула Ната. — Но сейчас-то ты зачем пришла?

— Мне надо попасть в Цитадель, — Лиса понимала на какой скользкий путь встала, но с другой стороны, Нате она, скорее, доверяла, чем нет, а Рапозу все теперь и так знают.

— Тебя не пустят, — Ната помахала рукой, и буквально через несколько секунд хозяин заведения поставил перед ней вторые полстакана.

Когда он отошел, Лиса снова закурила и, выдохнув дым, попросила:

— А ты шепни кому-нибудь за меня, а?

— И ты назовешь мне свой псевдо? — удивленно взглянула на нее Ната.

Они прожили вместе почти три года, но Нота так и не узнала, кто она на самом деле. Таковы были правила игры, и, в большинстве случаев, их придерживались все подпольщики.

— Я Рапоза.

— Ты?! — Наташа чуть не закричала, потому что, наверняка, была ошеломлена. Она ведь всегда держала Лису за маленькую, любила ее, опекала, заботилась… Потому и отреагировала так остро на разрыв, хотя, правды ради, Лиса ее тогда позвала с собой, но Ната оказалась не готова оставить фронт.

— Ты?!

— Это что-то меняет? — спросила Лиса.

— Это много чего меняет, — задумчиво глядя на подругу, ответила Ната.

— Так, шепнешь?

— Катя, — так Лису никто не называл с тех пор, как в восемьдесят девятом она уехала из Питера. — Я ведь не удел уже. Прибилась к «бухгалтерам» из ЦИиД,[21] и…

— Значит, не можешь…

— Я попробую, — Наташа сделала глоток коньяка, поперхнулась и закашлялась, разбрызгивая вокруг себя слюну, летящую из не закрывающегося до конца рта.

— Я попробую, — сказала она, откашлявшись. — Позвони мне утром, хорошо?

— Позвоню не я, — ответила Лиса, подумав. — Он или она скажет тебе, что ищет Бориса Павловича. Если — да, скажи, таких здесь нет, если — нет, скажи, что ошиблись номером. Если они согласятся, я смогу придти к Цитадели завтра в полдень.

5

Лиса вышла из дома ровно в девять, чтобы обратно уже не возвращаться. Погода была холодная, но дождь, прекратившийся около полудня, так и не вернулся, хотя небо по-прежнему было обложено тяжелыми грозовыми тучами. Она прошла несколько шагов вдоль улицы, наблюдая, как тает перед лицом вырывающийся изо рта пар. Душа была неспокойна, но к предстоящей встрече это отношения не имело. На самом деле, само возвращение в Питер оказалось для Лисы куда более эмоционально значимым, чем она могла себе представить прежде. Все-таки с этим городом у нее было связано гораздо больше, чем со многими другими городами, куда забрасывала ее кочевая жизнь профессионального подпольщика. Возможно, все дело было в том, что Ленинград стал первым ее более или менее длительным пристанищем, после того, как однажды октябрьским вечером 1974 года, она из подающей надежды аспирантки филологического факультета Свердловского университета, превратилась в скрывающегося от властей нелегала. Но еще важнее было то, что именно здесь, в Питере, в который ее снова привели путаные тропы подполья, Лиса впервые после многих лет тяжелой безысходной тоски, которую несла в себе, узнала, что такое счастье. И неважно, что в конечном итоге выяснилось, что это не совсем то, что ей нужно на самом деле, потому что Ната не могла и не смогла заменить ей того, кого Лиса, вопреки логике и здравому смыслу, любила все эти годы. Нет, неважно. Оглядываясь назад, она все равно была уверена, что это были по-настоящему счастливые годы. И вспоминались они, как золотое солнечное сияние на фоне пасмурного петербуржского пейзажа. Поэтому и встреча с Натой — такой Натой, какой та стала теперь — оказалось для Лисы гораздо большим испытанием, чем можно было заранее предположить.

Черт появился, как всегда, вовремя, притормозил около тротуара и, перегнувшись через пассажирское кресло, галантно распахнул перед Лисой дверь. Он не обманул, и на этот раз вместо старенькой «Нивы» у него оказалась черная «Волга» с госномерами.

— Искать не будут? — на всякий случай спросила Лиса, забрасывая дорожную сумку на заднее сидение и усаживаясь рядом с ним.

— Нет, — коротко ответил он, трогая, и добавил после некоторой паузы: — До утра точно не будут, а утром пересядем в «Газон».

С полчаса он крутил по городу, бесцельно, но строго по правилам сворачивая с улицы на улицу, потом выехал на кольцевую, и только в десять с копейками, окончательно убедившись, что их не ведут, взял курс на Пушкин. Разговаривать не хотелось, а Черт и всегда был немногословен, так что ехали молча, слушали музыку и курили, обмениваясь лишь междометиями и короткими репликами, к предстоящему делу никакого отношения не имеющими.

В начале двенадцатого они остановились на плохо освещенной улице неподалеку от парка, выпили по чашке крепкого горячего кофе из термоса, предусмотрительно прихваченного обстоятельным в вопросах обеспечения Чертом, Лиса добавила еще полстакана коньяка — для куража, и, выкурив напоследок еще по одной — последней — сигарете, вышли в ночь. В парке было темно, сыро и пустынно. Фонари горели только возле дворцового комплекса и на главных аллеях, вся остальная территория была погружена во мрак, лишь кое где разбавленный жидким светом одиноких ламп. Остановившись на минуту, Лиса «понюхала» воздух и почти сразу обнаружила две группы людей: одну метрах в трехстах от них, сразу за слабо освещенной широкой аллеей, и вторую — двигавшуюся по этой самой аллее им с Чертом наперерез. Махно, как предполагала Лиса, вряд ли стал бы выходить на свет, а на группу захвата или патруль идущие по аллее люди похожи не были, так что, скорее всего, это была попросту местная шпана, ищущая приключений на свою и чужую голову. Для Лисы они никакой опасности не представляли, тем более, что она была не одна, однако лишние свидетели им сейчас были не нужны. Черт, который, несмотря на свою силу, а, может быть, как раз благодаря ей, был человеком крайне осмотрительным, если не сказать, осторожным, придерживался того же мнения, поэтому они постояли еще минут пять под деревьями, пока молодняк — а это был, как оказалось, именно молодняк — не пройдет своей дорогой, и только после этого пересекли аллею.

Пройдя еще немного в глубину парка, они вышли на небольшую поляну, где их уже ждали. Махно и его телохранитель стояли под деревьями на противоположной стороне поляны, а еще двое, прикрывавшие встречу, прятались среди деревьев слева и справа от них, но Лиса их прекрасно чувствовала.

— Привет, Махно, — сказала она, поправляя капюшон куртки.

— Здравствуй, Нота, — улыбнулся Махно. — На дворе ночь, а ты в темных очках, с сантиметром штукатурки на физиономии, в парике и капюшоне. С чего бы это?

— Пластику сделала, — пожала плечами Лиса, надеясь, что разницы в росте и пропорциях, Махно не почувствует. — Ты моего фейса еще нигде не видел?

— Как же, как же, видели сегодня по ЦТ, — Махно, как всегда, пытался скрыть нервное напряжение за пустой болтовней, но в данном случае, Лисе было даже интересно. Сама она себя еще по телевизору никогда не видела.

— Ну и как я там? Фотогенична?

— Не сказал бы, — развел руками Махно. — Зато узнаваема. Я, как глянул, так сразу и узнал. Другие тоже не ошибутся.

Последние слова он сказал уже совершенно серьезно.

— Кто тебя сдал, знаешь? — вопрос был некорректный, но таков уж был Махно.

— Нет, — Лиса еще раз «понюхала» воздух. Все было спокойно. — Что мне шьют?

— Похищения, убийства, пытки, — чувствовалось, что «веселое» настроение покинуло Махно окончательно и бесповоротно. — Рецидивистка, дважды судимая, побег из колонии…Всесоюзный розыск.

— Ладно, — Лису список ее мнимых преступлений не впечатлил. В конце концов за двадцать пять лет подполья, она успела всякого натворить. — Приступим?

— Как скажешь, — кивнул, сразу успокоившийся Махно. — Ставим немецкий, ты помнишь?

— Помню.

— Ему? — кивнул Махно на молчаливо стоявшего рядом Черта, которого «в лицо» не знал.

— Мне, — коротко ответил Черт.

— Ну иди ко мне сынку, — Махно кивнул на место перед собой. — Становись на колени и опусти голову, как будто сосешь.

— А это обязательно? — спросил, подходя к Махно Черт.

— Нет, — усмехнулся тот. — Если у тебя есть табуретка, я могу на нее встать, тогда и тебе колени мочить не придется.

— Понял, — Черт без дальнейших возражений опустился на колени и склонил голову.

— Вот и славно, — Махно положил руки ему на голову и закрыл глаза. — Все, все молчат. Работаю.

Порыв пронизывающего ветра ударил в лицо и грудь, но ни один листочек не шелохнулся на замерших в осеннем оцепенении деревьях. Лиса отшатнулась, отступив на шаг, и крепко сжала челюсти, сдерживая рвущийся из горла крик. Еще мгновение, и новый удар, от которого басовито загудели нервы, натянутые, как стальные струны, удерживающие в бурю тяжелый подвесной мост. Это было похоже на то, как если бы она стояла, прижавшись всем телом к стене церкви, внутри которой поет невероятный по численности и мощи мужской хор. Но это было только начало, потому что после третьего удара «завизжал» воздух, став сразу каким-то пресным, никаким, таким, что им не хотелось дышать.

«Перебудим всю округу…» — мысль прошла краем сознания, так же как далекий сухой гром едва ли потревожил слух.

Сквозь дрожащий воздух в красных и фиолетовых вспышках видимых только Лисе разрядов, перед ней застыли коленопреклоненный Черт и нависший над ним Махно, как будто специально копирующие рембрантовское «Возвращение блудного сына». Рядом с ними раскачивался, сидя на земле и схватившись руками за голову, охранник Махно, а где-то среди деревьев «резонанс» корежил других его людей. Но Лиса стояла, сама удивляясь той частью сознания, которая все еще была способна осмысливать происходящее, что не упала, не потеряла сознания, не сошла с ума. Раньше она никогда не видела, как «доноры» отдают свое знание, вкладывая его целиком в чужую память, и даже не слышала ни разу о том, какой мощи волшба потребна для такого дела.

Пятый удар. Она отступила еще на шаг, дыша уже не воздухом, а ледяным огнем, сжигавшим легкие.

«Господи!» — охранник Махно, как подкошенный, упал на бок и замер на белой земле в позе эмбриона.

«Господи!» — кровь кипела в жилах и перед глазами встал багровый туман, а «хор» покинул каменные стены церкви, и мощь басов сотрясала теперь небо и землю, и Лису вместе с ними.

«Господи!!!»

Все-таки господь услышал, наверное, ее немой вопль, и все вдруг вернулось на круги своя. Ночь, темная поляна в глубине Екатерининского парка, Махно и Черт.

Лиса моргнула и обвела удивленным взглядом поляну. Вся она была покрыта белым инеем: и пожухлая уже осенняя трава, и кусты и стволы деревьев. Застонал, заворочался и начал наконец подниматься с земли, очумело потряхивая головой, охранник Махно, зашевелились среди темных деревьев еще двое, и сам Махно снял вдруг руки с головы Черта и неуверенно отступил назад. Его ощутимо пошатывало, но он улыбался.

— Sie sagen deutsch? — спросил он насмешливо.

— Ja, es ist ein wenig, — равнодушно ответил Черт, вставая с колен. — Also, dich, Махно, das Tier, und nicht der Mensch. Die Minute![22] — И он опрометью бросился в кусты.

— Wessen es er?[23] — спросила Лиса, автоматически переходя на немецкий.

— Zu schreiben ist losgerannt,[24] — вяло ответил Махно. — Вообще-то обычно они писают в штаны, но твой парень, Нота, просто кремень. Кого-то он мне напоминает, только вспомнить никак не могу.

— Дежавю, — пожала плечами Лиса, охраняя инкогнито Черта. — Он из новеньких. Слушай, а где ты такой немецкий взял?

— Где взял, там уже нет, — Махно рассеянно огляделся вокруг и задумчиво пожевал нижнюю губу. — Вообще-то пора сматываться. Расшевелил я эфир малеха, неровен час, какая сука учует. Ты помнишь?

— Помню, — кивнула она. — Через полгода.

— Найдешь меня, — улыбнулся Махно и уже собрался уходить, но Лиса его задержала.

— А почему ты не уходишь в Цитадель? — спросила она.

— А ты почему? — вопросом на вопрос ответил он.

— Я с боевкой завязала еще десять лет назад.

— И молодец, — серьезно кивнул Махно. — У тебя есть дело, у меня есть дело, зачем нам эти глупости?

— Но ты ведь регулярно…

— Они должны знать, — жестко сказал Махно. — Я электростанции не атакую, и военные базы тоже. Но они должны знать, что за кровь платят кровью.

— Возможно, ты прав, — задумчиво кивнула Лиса. — Кого ты наметил?

— Толкунова.

— Почему не Голикова или Рудя? — спросила она, удивившись совпадению, ведь и Твин обратил ее внимание именно на этого — нового — члена Политбюро.

— Понравился он мне, — ухмыльнулся Махно, явно уходя от ответа, и зашагал прочь.

6

— Куда теперь? — спросил Черт, выехав на Московский проспект.

— Есть идеи? — Лиса сунула руку в карман куртки и обнаружила там только пустую пачку. Сигареты закончились. — У тебя покурить не найдется?

— Посмотри в бардачке, — свою пустую пачку он выкинул еще в Пушкине, когда они вернулись к машине. — Я думал у тебя все спланировано.

Если находишься рядом с Чертом достаточно долго, тембр его голоса и полное отсутствие интонаций перестают раздражать. Наверное, человек способен привыкнуть ко всему, и к этому тоже.

— Нет, — ответила она со вздохом. — Ничего я на ночь не планировала. Решила, живыми уйдем, и, слава богу. Тогда, и думать станем.

Она открыла бардачок и действительно нашла там початую пачку «BT».

— Твои?

— Нет, конечно, — дорога была почти пуста, и, поймав «зеленую волну», Черт гнал «Волгу» куда-то в центр.

«Ну что ж, — подумала она, доставая из пачки сигарету и прикуривая от зажигалки. — Пусть хоть иногда кто-то решает за меня».

— Я свою хату до утра застолбил, — как ни в чем, ни бывало, сказал Черт. — Там и отдохнем. Есть хочешь?

— Да, надо бы, наверное, — она и сама не знала, хочет ли есть, хотя и понимала умом, что подкрепиться все-таки следует. Сколько она протянет на одном кофеине? — А есть где купить?

— Сейчас, — сказал он. — На площади Труда купим и поедем кушать домой.

Он так и сказал, «домой».

«А как бы сказала я?»

Трудно сказать откуда одессит Черт знал все эти подробности. Лисе, например, было совершенно неизвестно, что на площади Труда работает круглосуточная пирожковая, ассортимент которой в половине третьего ночи не мог не удивлять, как, впрочем, и количество покупателей. Более того, пироги, пирожки и булочки, горками выложенные на большие деревянные подносы, оказались свежими, а некоторые — даже горячими, поскольку при магазине имелась своя пекаренка, а запах в торговом зале стоял такой, что у Лисы, на самом деле, потекли слюни.

Они набрали пирожков с мясом, капустой и яблоками, взяли две полулитровые бутылки «Вод Лагидзе», и вернулись в машину.

— Уже близко, — предупредил Лису Черт, но она все равно начала есть сразу же, как только машина тронулась.

— Тогда, и мне дай, — попросил Черт. — С мясом.

Пока Лиса передавала ему пирожок, «Волга» с ветерком пролетела по совершенно пустому мосту Лейтенанта Шмидта, и понеслась вдоль 6-й линии. Мелькнул справа Андреевский рынок, машина свернула на Большой, проехала немного по нему и почти сразу ушла с проспекта на 5-ю линию.

— Здесь, — Черт снизил скорость, прижимая «Волгу» к тротуару, остановился и заглушил мотор. — Пошли.

Лиса подхватила свою сумку, вышла из машины и пошла за высоким, худым и чуть сутуловатым Чертом в черный зев неосвещенной подворотни. Пройдя чуть ли не с десяток шагов, они вышли под жидкий свет единственной маломощной лампочки и оказались в маленьком дворе-колодце.

— Сюда, — Черт уверенно свернул направо, открыл рассохшуюся дверь черной лестницы и зашагал по крутым ступенькам вверх, сквозь густую, как патока, пропитанную запахом мочи и кошек, тьму. На третьем этаже, он потянул за ручку оббитой рваным дерматином двери — замок щелкнул когда они были еще этажом ниже — и, распахнув ее, жестом пригласил Лису войти.

— Первая дверь слева, — сказал он, входя вслед за ней и закрывая за собой входную дверь.

— Две старушки, — объяснил он, отвечая на ее вопросительный взгляд. — Обе спят, — Черт вошел в комнату и включил свет. — Я их раненько уложил и «зарядил» спать до девяти утра.

Комната была маленькая, неухоженная, захламленная и пропитанная запахом старости, но в ней имелись стол, широкий диван, кресло и несколько стульев.

— Чай сделать можно? — спросила Лиса, бросив сумку у дверей и направляясь к столу.

— Можно, — Черт поставил на стол бутылки и большой бумажный пакет с пирожками. — Устраивайся пока, — и исчез в темном коридоре.

Лиса достала ворованные сигареты и закурила. Спать совершенно не хотелось, что впрочем, неудивительно. Вправляя Черту мозги, Махно «выдохнул» так много «живи», а она при этом стояла так близко к источнику, что у нее сейчас только что кровь не кипела.

Словечко «живь» придумал Петр Кириллович, и, хотя большинство, магов не только никогда не слышало его имени, но даже не подозревало о существовании, словечко прижилось. Во всяком случае, в СССР и странах Варшавского договора, выброс энергии — или чего-то на энергию подозрительно смахивающего — происходящий во время волшбы давно уже называют «живью». Любой акт магии забирает силу колдуна, и «творящую» силу, и обычные физические силы. Зато маг, оказавшийся поблизости, что-то такое получает, и как бы ни корежило его во время самого акта — особенно если это была такая мощная волшба, как сегодня — позже человек начинал ощущать удивительный и необъяснимый прилив сил. Живь. Живая сила. Животворная…

«Чем не закон сохранения энергии?»

Лиса поискала пепельницу, но ничего подходящего не нашла и свернула себе кулек из старой газеты.

«Генерал-полковник Гагарин встретился…» — но продолжение фразы оказалось уже внутри фунтика.

«Наука, — подумала Лиса, стряхивая в кулек пепел. — Может быть, Кайданов был все-таки не так неправ, как говорил старик Иаков?»

И в самом деле, с магией разобраться было совсем не просто, как и предупреждал Иаков, но и оставить все, как есть, было невозможно. Такова уж природа человеческая. И магические феномены получали имена, большей частью взятые из сказок, фантастических романов и той самой науки, которой не дано было поверить «гармонию» волшебства сухой «алгеброй» научного метода. И теории «народные» возникали, как без этого! Множество теорий, но серьезно занималось всем этим крайне мало людей, просто потому что большинству для этого не хватало сил, времени, или ума, а возможно, и того, и другого, и третьего. А вот Петр Кириллович был как раз подвижником знания и, основав еще двадцать лет назад Центр Информации и Документации, тем и занимался, что каталогизировал имена (мертвых), факты (насколько это было возможно) и феномены, которые становились ему известны, классифицировал, давал определения, искал объяснения. Питерская группа «бухгалтеров» была совсем маленькая, наглухо законспирированная даже от остального подполья, «тихая». Но по специально созданным каналам к Петру Кирилловичу стекалась информация со всего мира, и весь мир — давно уже — пользовался, не подозревая, естественно, кому этим обязан, его терминами, схемами и наставлениями.

— Чай, — Черт появился практически бесшумно, а его ауру Лиса хоть и почувствовала загодя, но случилось это ровно за секунду до того, как он открыл дверь.

— Слушай, Гера, — спросила она, когда он поставил на стол две большие кружки с крепко заваренным чаем. — А совсем «скрыться» ты можешь?

— Могу. Вот сахар, — он обернулся к ней и вдруг подмигнул. — Но быстро теряю силы.

— Извини.

— О чем ты?

— Ну такие вопросы задавать вообще-то не принято.

— Тебе можно.

— Спасибо.

— Не за что, — Черт сел за стол и принялся за еду. Ел он быстро, но аккуратно, и точно так же, как голос его был лишен интонаций, так и это очень человеческое действие было совершенно лишено каких-либо человеческих черт. Так есть мог бы японский робот, но люди должны были это делать как-то иначе.

«Интересно, а как у них это с Багирой? — неожиданно подумала Лиса и едва не покраснела. — Ах, ты ж!»

Живь играла в ее помолодевшем теле, гнала по жилам кровь, раскручивала воображение.

«Смотаться по быстрому в Город?» — мысль, подсказанная не на шутку разыгравшейся физиологией, показалась не лишенной интереса. Связь между реальным телом и «ролью», по классификации Петра Кирилловича, была не прямая, но она существовала. Наевшись в городе «от пуза» человек мог не ощущать голода в реальном мире по десять-двенадцать часов. С «этим делом», однако, все обстояло не так однозначно. Могло и расхотеться, но могло случиться и наоборот. Вот только выбирать было не из чего. Здесь в Питере вариантов у Лисы не было, а завтра, вернее, уже сегодня предстоял трудный день, который должен был завершиться переходом границы. Так что, если и можно было лелеять какие-то надежды на «личную жизнь», их стоило отложить на три-пять дней, пока они не обоснуются в Европе.

«Твою мать!» — она покосилась на Черта, который уже подмел все под чистую и теперь с видом каменного истукана с острова Пасхи попыхивал сигареткой.

— Какие планы? — спросила Лиса.

— Никаких, — не оборачиваясь, ответил Черт, доставая из кармана свой толстый блокнот. — Ты свободна. Хочешь, спи, хочешь в Город сходи. А я в немецком попрактикуюсь. В шесть толкну.

7

Однако ничего не вышло. Все, как всегда. Когда не хочешь и не надо, мужики, как мухи на мед слетаются. Бери, не хочу. А вот, когда действительно приспичило, и «девушка готова употребленной быть», как писала Ната в своих девчоночьих стихах, никого под рукой не оказалось. То есть, не то что бы совсем никого, в Городе сегодня ночью было необычайно людно, но никого из тех, с кем Лиса хотела бы остаться тет-а-тет, на глаза ей не попалось. Один сплошной облом.

Она поболтала с несколькими людьми, осторожно обменялась «впечатлениями» с несколькими другими, выслушала вежливые соболезнования по поводу «раскрытия псевдонимов», так как в вечерних новостях, не только в СССР, но и в ЕС, не только показали фейс «каторжницы и убивицы» Алисы Четвериковой, но и назвали ее «клички», среди которых (трех) одна была настоящая — Рапоза. Впрочем, нет худа без добра, один из рассказчиков случайно обмолвился о времени, когда он смотрел новости, и Лиса, уже имевшая на его счет некоторые подозрения, легко вычислила, что Савойский живет во Франции. Это была не обязательная информация, но в их жизни пригодиться могло все, что угодно.

Время истекало. Еще немного, и Лисе надо было возвращаться, но неожиданно, проходя мимо таверны пана Гайды, она увидела немолодого господина, сидящего за столиком и пьющего пиво из высокого бокала. Господин этот всегда напоминал ей писателя Булгакова с какой-то фотографии тридцатых годов, но чем именно Лиса сказать, пожалуй, затруднилась бы. Поколебавшись — впрочем, самую малость — она вошла в таверну и, «лучезарно» улыбнувшись, без спроса села за столик напротив Баха.

— Здравствуй, Бах! — сказала она громко и добавила тише: — Новости смотрел?

— Да, — кивнул Бах.

— Узнал?

— А должен был? — натурально удивился Бах, имевший репутацию человека себе на уме, никогда и ни при каких обстоятельствах не вступающего в отношения, могущие повредить его инкогнито. В результате, за много лет, что он торчал в Городе, он познакомился с массой народа, но сам так и остался для большинства из них «вещью в себе». Однако Лиса «случайно» эту «роль» знала, вот только знанием своим ни с кем, до сих пор, не делилась, включая сюда и самого Баха.

— Думаю, что да.

— Вы в этом абсолютно уверены, дона Рапоза? — Бах был невозмутим.

— Назвать вам ваш адрес? — улыбнулась она.

— Третью букву, пожалуйста, — предложил он, аккуратно прикладываясь к бокалу.

— В каком алфавите? — по-деловому спросила Лиса.

— Разумеется, в латинском.

— В первом слове или во втором?

— В первом.

— Ар — Петр Кириллович, насколько было известно Лисе, проживал в Ленинграде на улице Маршала Говорова, так что, естественно, «ар», если, конечно, он никуда не переехал.

— И давно вы знаете?

— Давно.

— Забавно, — он улыбнулся, хотя шутка была не из приятных, и Лиса это понимала и даже стыдилась того, что делает, но ее несло, а сердцу надо доверять. — Чем могу?

— В каком году вы заступили на должность? — спросила Лиса.

— Чуть меньше чем за полгода до нашего знакомства, — подумав немного, ответил Бах.

«Значит, только в восемьдесят третьем…»

— А до вас, кто был?

— Это так важно? — нахмурился он.

— Да, — кивнула она. — Это очень важно.

— Иаков, — снова помолчав, ответил Бах. — Он создал и передал мне.

Теперь оставался самый важный вопрос. Вопрос на миллион долларов, как говорят янки.

— Вы его видели? — спросила она.

— Разумеется, — удивился Бах. — А как бы мы сговорились?

— Я имею в виду, там, — уточнила Лиса.

— Естественно, — кивнул Бах.

«Черт! Пустышка!» — но раз начала, надо было завершать, только бы Черт раньше времени не разбудил.

— Он действительно умер в девяносто втором?

— Не знаю, — покачал головой Бах. — В последний раз я видел его там, в восемьдесят восьмом, а здесь он со мной говорить не хотел.

«Восемьдесят восьмой… — удивленно отметила Лиса. — А потом наступил восемьдесят девятый».

— Больше ничего о нем сообщить мне не сможете? — она была почти уверена, что ответ будет отрицательный, и не ошиблась.

«Не корректный вопрос».

— Некорректный вопрос, донна Рапоза, — сказал Бах с вежливой интонацией. — Без комментариев.

— Я и не настаиваю, — пожала она плечами. — А Некто Никто вам встречать не приходилось?

— Нет, — покачал Бах головой. — Я даже не слышал такого псевдо.

8

В восемь утра, подхватив у памятника Крузенштерну, который назначен был на этот день паровозом Ленина, явно неплохо отдохнувших Даму Пик и Алекса, они на загодя приготовленном Чертом «газоне» выехали из города и начали неспешно выдвигаться к точке перехода. В девять вечера, накрутив по Ленинградской области и Карелии едва ли не с тысячу километров, «Газон» миновал, не останавливаясь, Сортавалу, и по лесным дорогам начал смещаться в сторону границы, где на участке в/ч[25] 2121 Лиса и задумала ее пересечь. Дальше предполагалось что-нибудь сымпровизировать, достать машину, и, превратившись в группу «дурных на всю голову» немецких туристов, двигаться через Лахти и Вантаа в Хельсинки, чтобы уже оттуда вылететь самолетом в ФРГ.

В десять с копейками, они бросили машину на глухой лесной вырубке и дальше пошли пешком через какие-то совершеннейшие буераки, а затем и по болоту. Шел дождь, то, усиливаясь, то, ослабевая, но, не прекращаясь ни на минуту, и стало совсем темно, но ни Лисе, ни Черту, ни Даме Пик это не мешало. Алекс же, который в этих обстоятельствах был совершенно бесполезен, потому что беспомощен, шел «на прицепе», ведомый неутомимым и безжалостным Чертом, уже вошедшим в боевой транс.

Миновав болото, они к полуночи вышли к двойному забору и контрольно-следовой полосе. Вокруг, насколько хватало чутья Лисы, не было ни одной живой души, ни по эту, ни по ту сторону границы. Тишина, нарушаемая лишь шумом дождя и скрипами деревьев в лесу, холод и мрак.

— Так, — сказала Лиса, останавливаясь. — Мы на месте. Собрались! Алекс, проснись, сукин сын! Ты держишь электронный забор и всю их связь. Пика, ты открываешь коридор, я веду Алекса и прикрываю всю группу мороком, а ты, Черт, наш авангард. Если, что, гаси всех!