Твари Господни

1

На душе было пасмурно. И вроде бы без причины. На самом деле радоваться надо было, ликовать. Потому что все, о чем он и не мечтал даже, давно и твердо положив себе за правило, не путать жестокую реальность жизни с детскими фантазиями, способными тешить только слабых духом, все это неожиданно — как в сказке — обернулось самой настоящей правдой. Он встретил Рэйчел, и плевать, что знакомы они были уже несколько лет, настоящую Рэйчел он встретил всего лишь несколько дней назад. Встретил, увидел и узнал, наконец, что такое любовь. Настоящая, захватывающая тебя всего, какой ты есть, любовь. И тупик, в котором можно было лишь дать последний кровавый бой, чувствуя за спиной глухую стену безысходности, внезапно обратился в дорогу, уводящую в бесконечную даль. Все это было правдой дня сегодняшнего, неоспоримым фактом, великолепной, ни с чем не сравнимой данностью, но тогда почему же ему было теперь так муторно?

Кайданов докурил сигарету и, отшвырнув окурок — сразу же исчезнувший во внезапной вспышке темного пламени, так и не долетев до пола — поднялся из кресла. В этом кресле он прибывал уже часа два, то ли размышляя — и размышляя, разумеется, тоже — о всяких разных актуальных и малоактуальных вещах, то ли грезя наяву, то ли вообще, находясь в состоянии некой прострации, настолько ему не свойственной и незнакомой, что впору было удивиться и даже испугаться. Но ни того, ни другого не произошло. Не удивился и не испугался, просто очнулся и встал из кресла, обнаружив, что находится в биллиардной. Один. Где были остальные, он не знал, но его это, по большому счету, и не интересовало. Кайданов давно и однозначно был человеком самодостаточным, и, если сейчас его интересовало, чем занят кто-нибудь еще, то этим кем-то, разумеется, была одна лишь Рэйчел. Вот на ее поиски он и отправился.

Тем не менее, найти ее оказалось совсем не просто. Зато остальные как будто задались целью показать себя Герману, причем не просто показать, а еще и что-то о себе «рассказать». Парсеваля он обнаружил на садовой скамейке перед домом. Этот красивый уверенный в себе человек, больше похожий на араба или чеченца, чем на английского рыцаря, рассеянно просматривал какую-то толстую книгу, на поверку оказавшуюся — Кайданову пришлось чуть-чуть поколдовать, чтобы ее рассмотреть — монографией по психологии толпы.

«Нестандартный выбор», — отметил Герман и пошел прочь, потому что Персиваль на контакт явным образом идти не желал. Он не только «не обратил внимания» на появление вблизи его личного пространства другого человека, но и магию Кайданова игнорировал, хотя не заметить на таком расстоянии вряд ли мог. Впрочем, и Герману «рыцарь» был без надобности, так что «посмотрев» на него несколько секунд, Кайданов пожал мысленно плечами и вернулся в дом.

На первом этаже никого, кроме слуг, не оказалось, но сквозь окно веранды он увидел Мария, с монотонностью машины швырявшего дротики в мишень на заднем дворе. Никакой волшбы он при этом не творил, но попадал все время в цель. Занятие было странное, во всяком случае, на взгляд Кайданова, и для такого человека, каким он успел представить себе Мария, мало подходящее. Однако это было личное дело того, кто это делал, а не его, Германа, и, понаблюдав немного за точными, размеренными, но очень быстрыми движениями «римлянина», Кайданов пошел дальше.

Вспышка волшбы ударила откуда-то сверху, когда он был уже на втором марше лестницы.

«Третья дверь справа», — отметил он машинально, не останавливаясь, и не прибавив шагу. Магия была легкая, как дуновение весеннего ветерка, и такая же неопасная.

Кайданов вошел в широкий отделанный деревянными панелями — «Бук? Орех?» — коридор и из любопытства заглянул в комнату, благо дверь была оставлена открытой. Там стояли Виктор, Дебора-Лиса и красивая, но, как успел уже убедиться Кайданов, крайне опасная синеглазая сага. Она была очень сильна, но главное, пожалуй, заключалось в другом. Ее сумрачный взгляд отважного до безумия и одновременно хладнокровного и жестокого хищника вполне, по мнению Германа, отражал характер Дженевры и суть ее совершенно средневековых убеждений.

Колдовала, судя по ощущениям, именно она, так как ни магии Виктора, ни волшбы Деборы Кайданов за последние два дня ни разу так и не засек. Иногда мелькало что-то невнятное, как взгляд в спину или тень среди деревьев, но всегда проходило по краю сознания, не даваясь его магическому восприятию. Так что, и сейчас он, не задумываясь, отнес волшбу на счет Дженевры, тем более что она как раз протягивала Лисе — «Или мне ее теперь всю жизнь Деборой кликать?» — ожерелье из прозрачных светло-желтых, почти золотых самоцветов.

— Как полагаете, леди Дебора?

— Миленько, — ответила та едва ли ни воркующим голоском, настолько не подходящим к ее новому царственному облику, что Кайданов даже поморщился, как от кислятины. — И работа славная. Ты умничка, Дженни, но топазы тебе не пойдут. Я думаю, лучше всего был бы александрит хорошей огранки. Знаешь, восьмиугольная такая, «изумрудная». Или «королевские» сапфиры… Как думаешь? Но тогда и огранка должна быть бриллиантовая.

— 57 граней? — Уточнила Дженевра.

— Да, — улыбнулась Лиса. — Именно. И рундист[81] приличный…

— Так?

Снова полыхнуло, но уже чуть сильнее, чем в первый раз, и Кайданова обдало порывом живи. Не шквал, и даже не сильный ветер. Так, дуновение. Но зато приятное, а не корежащее.

«Совсем спятили… — покачал он мысленно головой и повернул в другую сторону. — От всемогущества крышу снесло».

Рэйчел он не чувствовал и найти ее, поэтому, мог только обычным человеческим способом. Методом проб и ошибок. А в данном случае, его более прогрессивной модификацией — методом исключения. Если Рэйчел не было в саду и во дворе, как не нашлось и на первом этаже, то уж, верно, она находится на втором.

Кайданов сделал несколько шагов вдоль коридора, зацепился взглядом на дешевую акварель в застекленной раме, изображающую знакомый — из окон гостиной открывающийся — пейзаж, и уперся взглядом в дверь за которой спала, или, во всяком случае, должна была спать давешняя нюхачка. Особого интереса она у него не вызывала, тем более теперь, а недоумение по поводу ее присутствия и мимолетное раздражение этим фактом, мелькнувшее было вчера, уже, если и не исчезли — он таких вещей не забывал — то уж точно перестали его тревожить. Тем не менее, оказавшись сейчас перед дверью в ее спальню, Кайданов неожиданно для самого себя захотел на нее посмотреть. Просто посмотреть. А зачем, этого он и сам не знал, и об этом даже не задумался. Просто возникло желание, а дел могущих это чувство ослабить или стереть вовсе, под рукой не оказалось, потому что и Рэйчел-то он искал скорее от нечего делать, чем с какой-нибудь ясной целью. И, не задумываясь, зачем он это делает, и удобно ли так поступать, Герман потянул дверь за бронзовую ручку, и через мгновение увидел просторную комнату, массивную кровать у правой стены, на которой лежала укрытая до подбородка одеялом нюхачка, и Рэйчел, сидящую в кресле в изголовье кровати.

Вот присутствие здесь и сейчас Рэйчел, которую он, вроде бы, как раз и искал, на самом деле, Кайданова и удивило.

— Я, собственно… — сказал Кайданов и тут же пожалел о том, что и как сказал. Получилось жалко, с извиняющейся интонацией, как будто сделал что-то нехорошее или даже неприличное и на этом попался.

«Пся крев!»

— Проходил… — добавил он, но получилось еще хуже.

— Ты знаешь, что это твоя дочь? — спросила Рэйчел, поднимая глаза.

— Моя… Кто?!

— Значит, не знаешь. — Голос звучал ровно, но взгляд… Рэйчел не закрывалась, не пряталась в «тень», старалась вести себя с ним, как обычный человек. Жена…

«Жена? Дочь?! Чья…»

— Чего я не знаю? — спросил Кайданов, входя наконец в комнату, и машинально закрывая за собой дверь. Сейчас он сообразил, для чего здесь Рэйчел и что она делала за мгновение до того, как открылась дверь. Следы живи еще ощущались в «наэлектризованном», насыщенном тонкой магией воздухе.

«Она что…?»

— Я уже все сказала, — неожиданно улыбнулась Рэйчел, и Герман привычно уже «поплыл», инстинктивно реагируя на эту ее улыбку, но разума все-таки не потерял и контроля над собой и ситуацией не утратил. И сразу же, как только после слов женщины у него начало складываться осознание случившегося, отметил то, на что не обратил внимания в первый момент. Из-за растерянности, вероятно, из-за внезапности обрушившейся на него новости.

Где-то в темной глубине души заворочался заточенный там уже долгие семь лет зверь. И не сейчас, когда Рэйчел сформулировала жестокую правду игры случая, а едва ли не с первых же шагов Кайданова по коридору второго этажа. Тварь почувствовала запах крови. Родной крови!

— Мне зарыдать? — Спросил он сухо, беря себя в руки, что, на самом деле, означало, еще сильнее сжать стальные тески воли, привыкшей держать вечный ужас.

— У тебя не получится, — грустно улыбнулась Рэйчел и тяжело вздохнула. — Не сейчас, не сразу, но, может быть…

Она не договорила.

«Когда-нибудь, — мысленно закончил за нее Кайданов. — Или никогда. Дочь? Ребенок? Эта взрослая женщина? Нюхачка?»

Честно говоря, никакой радости это известие ему не принесло. Оно и понятно, не с чего тут радоваться. Да и потрясения он не испытал тоже. Скорее, раздражение, злость…

— Она нюхачка, — сказал он и вспомнил вдруг старый советский фильм. «Майор Вихрь», кажется.

«Что-то такое», — он напряг память и вспомнил наконец ту сцену из старого черно-белого фильма о героях разведчиках.

Старый немецкий журналист в военной форме разговаривает с молодым эсэсовским офицером и рассказывает тому, что на самом деле он не сирота, воспитанный партией, как считал сам, а сын расстрелянного фашистами немецкого коммуниста.

«Н-да, оборот!»

— Она несчастная девочка, — покачав головой, возразила Рэйчел. — Сирота при живом отце.

— Я не знал, что у меня есть ребенок.

«Или не хотел знать… Ну и что? Ей, всяко разно, должно быть за двадцать…»

— Ты ничего не испытываешь?

Хороший вопрос.

«А если сказать ей правду?»

— Ну почему же, — таким же ровным голосом, каким говорила и сама Рэйчел, ответил Кайданов. — Испытываю. Злость и раздражение.

— Извини, — сказал он через мгновение и, не объясняя, что имел в виду, резко повернулся и вышел из спальни.

2

Казалось, до ночи так далеко, что все от безделья просто с ума посходят, но вышло, беспокоилась зря. Ничего страшного не произошло, и ожидание оказалось не в тягость. И то сказать, каждому, верно, нашлось о чем подумать. Да и между собой поговорить — не в Чистилище, а вживую — редкая удача. Тем более, одни и не знакомы были вовсе, а другие столько лет не виделись, что и двух дней мало, чтобы и в себе самих и в своих отношениях разобраться. А вопросы… Что ж, те вопросы, на которые обещал ответить Виктор, могли и обождать. Столько лет ждала, большую часть времени, не зная даже про их существование, что теперь могла и не торопиться. Некуда было торопиться, да, и положа руку на сердце, возможно, не за чем. Правда могла оказаться — и, как чувствовала Лиса, скорее всего, окажется — такой, что лучше и не знать. Но взялся за гуж, как говориться…

«Посмотрим». — Лиса вошла в гостиную и через силу улыбнулась присутствующим.

Что с ней происходит, она так до конца и не поняла. Однако то, что она очень сильно изменилась не только внешне, но и внутренне, и продолжала меняться даже сейчас — знать бы еще в каком направлении — Лиса вполне осознавала. Отдавала себе, так сказать, в этом полный отчет, но и только. Ни страха, ни переживаний по этому поводу она не испытывала. Разве что раздражение иногда, как вот сейчас, например, когда в очередной раз заметила, как легко и без видимой причины меняется у нее теперь настроение. Но даже это мимолетное раздражение, и то возникло не столько из-за самой смены настроения, сколько из-за того, что, принимая во внимание, присутствие в гостиной других людей приходилось делать над собой пусть и легкое, но усилие.

— Добрый вечер! — Сказала Лиса, с улыбкой обводя взглядом просторную комнату.

Все были в сборе и ждали, по-видимому, только ее. Свет не включали. Для разнообразия, вероятно, или для торжественности, сидели при свечах. Получилось красиво и даже несколько таинственно, хотя какая уж тут таинственность при их-то способностях?

— Я опоздала…

— Не страшно, — ответно улыбнулся Виктор. — Мы никуда не спешим, но раз все уже в сборе, тогда вопрос по существу. Как пойдем в Город, вместе или каждый сам по себе?

— А разве можно вместе? — спросил Кайданов, наливая себе коньяк.

— Можно, — усмехнулся Виктор. — Но трудно. Однако есть такие умельцы…

Виктор фразу не закончил, но Лиса неожиданно поняла, что, не завершив ее вслух, он, тем не менее, додумал ее про себя, но не для себя, а для нее.

«Ты и Дженевра, — сказал он ей, к ней, Лисе, и, обращаясь, хотя на нее сейчас даже не смотрел. — И аз грешный».

И подмигнул.

«И что это значит?» — Но мысль уже стремительно неслась вперед, сопоставляя, анализируя, доставая из кладовых памяти и подбрасывая в топку мышления любые, пусть и самые мелкие, неважные на первый взгляд, факты и фактики, когда бы и где Лиса их ни обнаружила.

— Если мы пойдем туда во плоти, — сказала она осторожно, еще не полностью уверенная, что догадка, мелькнувшая мгновение назад, верна, и уж тем, более не зная наверняка, как воплотить ее в реальность, если все так, как вдруг примерещилось, и обстоит. — Если мы пойдем туда во плоти, то и о телах заботиться не придется.

— Именно это я в виду и имел, — довольно ухмыльнулся Виктор, что при суховатом строе его лица выглядело несколько зловеще. — Но тогда, дамы и господа, или придется показывать «городу и миру» свой истинный облик, или надевать личину уже на месте. Выбор за вами.

На самом деле, как понимала Лиса, вопрос был обращен к троим — к ней, Герману и Рэйчел — потому что Дженевра и Персиваль все равно сделают так, как решит Виктор.

— По мне так и неважно, — сказала она, продолжая свою игру и ощущая, как начинает улучшаться настроение. Могу такой, как есть, а могу и личину набросить.

Вот в этом последнем, в том, что сможет сходу «перевоплотиться», она была уверена, хотя и не знала, откуда эта уверенность у нее вдруг взялась и на чем основана.

— А как туда попасть? — С вполне очевидным интересом спросила Рэйчел. Еще бы! Столько лет ходить в Город через «сон», рискуя брошенными на произвол судьбы костями, чтобы однажды узнать, что никакой необходимости во всех этих сложных телодвижениях не было.

— То есть, двое согласны, — резюмировал Виктор. — А вы, Герман, что скажете?

— Это что-то вроде портала? — Вопросом на вопрос ответил Кайданов.

«А ведь он уже был у Чары», — решила Лиса, видя состояние Германа. Кайданов был задумчив, несколько раздражен и, пожалуй, мрачен больше обычного. К слову, с Чарой надо было что-то решать, не держать же ее во сне до второго пришествия. Однако Лиса предпочла бы не ввязываться в это дело без крайней необходимости. Быть миссионером ей никак не улыбалось, и самым правильным она полагала оставить дочь на попечение отца. Вот только как там все сложится, ей пока было не «видно». Рэйчел была готова, но одной Рэйчел для такой саги, как Чара, могло не хватить. Да и не мать она ей, а подруга отца. Так что, в любом случае, без Кайданова ничего не выйдет.

«Вот же, жизнь подлая…»

— Да, Герман, это нечто вроде портала, — объяснил между тем Виктор. — Хотя и много сложнее. Дженевра, радость моя, — повернул он голову к женщине, не принимающей, по своему обыкновению, участия в разговоре, а лишь при нем присутствовавшей. — Откроешь нам проход к Гургу?

— Очень «громко» получится, — ровным, почти без модуляций, голосом ответила Дженевра, одновременно поднимаясь на ноги. — Легче по радио объявить.

Несмотря на смысл слов, получилось как-то уж очень равнодушно. Простая констатация факта, и ничего от себя.

— Это оставь мне, — отмахнулся Виктор. — Я тебя «плащиком» прикрою, никто и не заметит.

— Все готовы? — Судя по всему, Дженевру вопрос секретности совершенно не беспокоил.

— Приступайте, — предложил Кайданов, вставая и предлагая Рэйчел руку.

— Как скажете, — неожиданно очень по-русски и с «русской» же интонацией сказала Дженевра, и Лиса сразу же переключилась на нее. Ей было крайне интересно «увидеть», что и как будет делать женщина-воин, выглядевшая в земном своем воплощении, изысканно — почти болезненно — тонкой и легкой, как какая-нибудь фея цветов. Впрочем, заблуждаться на этот счет не следовало. Сама Лиса тоже на Ирину Пресс[82] никак не тянула, а про Дженевру она твердо знала, что и без всякой магии та может дать фору многим бойцам-мужчинам. Ну, а если заглянуть ей в глаза…

Между тем, Дженевра отошла на несколько шагов от стола — по-видимому, для ее волшбы требовалось свободное пространство. Встала, чуть расставив длинные, как у подиумной модели, и такие же стройные ноги, подняла перед собой согнутые в локтях руки с узкими ладонями и тонкими длинными пальцами, обращенными вверх, откинула голову назад, и, закрыв глаза тихо и, как будто жалобно, запела.

— Кайса чаера са… — Чтобы разобрать слова, Лисе пришлось до предела напрягать слух. Но вот, что странно. Хотя языка этого она определенно не только не знала, но и вообще слышала его, скорее всего, в первый раз в жизни, звуки эти чужими Лисе не казались. Напротив, ощущение было такое, что надо только напрячься посильнее, сосредоточиться, и тогда сразу же начнешь их понимать. Однако значения не приходили, как она ни старалась, и магии, как ни странно, не было никакой. Зато была тревога, какое-то смутное чувство опасности, внезапно разлившееся в воздухе гостиной, и тихий голос, заставляющий сжиматься сердце.

«Господи, да что же это такое? Что она делает?!»

Но не успела Лиса додумать эту мысль до конца, как голос Дженевры резко опустился, мгновенно превратившись в утробное бормотание, больше напоминающее грозное урчание хищного зверя, чем человеческую речь.

— Гохр хнах хше го…

«Царица небесная!»

Казалось, волны «отката» идут сразу со всех сторон, не сильные, не опасные, не выворачивающие тело и душу на изнанку, но все-таки болезненные, неприятные. Волшба проявилась внезапно, однако и исчезла почти сразу, как если бы кто-то накинул на вспыхнувшую словно факел в ночи колдунью огромный, непроницаемый для «волшебного глаза» плащ. Впрочем, «плащ» Виктора полностью непроницаемым для Лисы не был. И она все равно увидела все, что хотела и могла увидеть, и услышала все «слова», чтобы запомнить их навсегда. Что это такое, Лиса, разумеется, не знала, хотя и надеялась узнать в самое ближайшее время, потому что Виктор вряд ли станет делать из этого секрет. Однако само существование такой странной волшбы, Лису насторожило, хотя вопросы и размышления пришлось отложить на потом. Потому что буквально в двух шагах от Дженевры воздух уже «потек», медленно — как во сне или при замедленной съемке — открывая широкий и высокий арочный проем, за которым виднелся, как всегда, погруженный в полумрак зал хорошо знакомой им всем кофейни Гурга.

— Прошу вас, дамы и господа! — Сказал, подходя к проему с той стороны, совершенно не удивленный их приходом Георг и сделал приглашающий жест рукой.

3

Как ни странно, но оттого, что она впервые появилась в Городе, так сказать, во плоти, ни кофе Георга, ни его коньяк в качестве не потеряли. Это было более чем странно, но, с другой стороны, поднимало настроение. Оказаться внутри «мультфильма» или «картины маслом», чего она в тайне опасалась, Лисе никак не хотелось. Но этого и не случилось, все осталось таким, каким было всегда. В сводчатом зале стоял привычный полумрак, и запахи были знакомыми, вот, разве что на этот раз здесь оказалось несколько жарковато. «Лето в Крыму». Что-то в этом роде. Однако с этим неудобством Лиса справилась на раз, «повесив» над стойкой бара и входной дверью два мощных кондиционера, и сразу же стало лучше.

— Мы кого-то ждем? — Спросил Кайданов, пододвигая Рэйчел табурет.

«Естественно», — отстраненно подумала Лиса, смакуя мгновенно поданный ей Георгом коньяк, и «прислушиваясь» к шагам гостей. Один из них шел сверху, спускаясь от Места Иакова, другой — поднимался от Торжища, но подойти к дверям они должны были одновременно.

— Непременно, — улыбнулся Виктор. — Да вот, собственно, и они. Здравствуйте, господа!

«Как интересно!» — Лиса с видимым спокойствием встретила взгляд вошедшего в помещение Монгола и, продолжая демонстрировать «божественное равнодушие», так же просто разорвала установившийся было контакт и посмотрела на идущего следом Наблюдателя.

— Входите, господа, — очевидно Виктор не боялся показать, кто теперь здесь хозяин. — Присаживайтесь. Кофе, коньяк?

— Доброй ночи! — Усмехнулся Наблюдатель, наверняка, неспроста, обозначив время суток. — Кофе, разумеется. И виски. Без соды и льда.

«Шотландец хренов», — мысленно улыбнулась довольная собой Лиса, видевшая, как проступают сквозь поддавшуюся ее силе личину черты реального человека.

— Доброго времени суток, — откровенно улыбнулся подначке Наблюдателя Монгол. — Коньяк. Спасибо. Кофе не надо.

Держались оба великолепно, но и то сказать, они не знали, что кое-кто тут видит их в буквальном смысле насквозь.

— Здравствуйте, Джек! — Рэйчел смотрела на Монгола с откровенным любопытством.

— Без имен! — Монгол вздрогнул и отреагировал так, как привык реагировать на подобные вещи любой обитатель Города.

«Джек? Ах, вот оно что!» — Сейчас она наконец узнала и его и вынуждена была еще раз мысленно покачать головой, поражаясь причудливым сюжетам, на которые так горазда жизнь.

— Брось, Монгол, — Виктор остался совершенно невозмутим. — Здесь все способны видеть сквозь личину. Так что конспирации твоей пришел конец. Но можешь ничего не опасаться. Подслушать наш разговор не сможет никто. Не правда ли, леди Дебора?

— Правда, — кивнула Лиса и «заперла» лестницу с обоих направлений, не мудрствуя лукаво, просто «поставив» чуть ниже и чуть выше кофейни высокие кирпичные стены, отменить которые было бы совсем не просто даже Виктору.

— Мы знакомы? — Монгол смотрел на нее в упор и, по-видимому, пытался пробиться через несуществующую личину. Естественно, ничего у него не вышло, но то, что видит перед собой человека из плоти и крови, сообразить он еще не успел.

— Это не личина, — великодушно объяснила Лиса и отхлебнула из чашки немного обжигающе горячего и одуряюще вкусного кофе.

— Но мы знакомы, — сказала она, возвращая чашку на стол. — Вы знаете мою прошлую личину.

— Вот как, — а это уже был Наблюдатель.

— Вот так, Иннокентий Павлович.

Любопытно, что оба «гостя» заинтересовались именно Лисой.

— Не узнаю, — покачал головой Монгол, усаживаясь за стол прямо напротив нее. И означать это должно было по многолетней традиции Города просьбу, если не представиться, то хотя бы объяснить «непонятку». В конце концов, это не Монгол пригласил ее, поговорить, а она его. Сама или через Виктора, не суть важно.

— Я Рапоза Пратеада, — без особой жалости к конспиративной традиции представилась Лиса.

— Вот как! — Теперь на свободное место рядом с Монголом сел и Наблюдатель, и получилось, что эти двое ведут разговор с ней, а все прочие — и Виктор среди них — действительно прочие. «И другие официальные лица», так сказать.

Четыре квадратных стола, сдвинутые вместе, образовали один большой. Не круглый, но никто ведь старшинством считаться и не собирался. Зато всем хватило места, и друг друга видели.

— Повторяетесь, Иннокентий Павлович, — улыбнулась Лиса. — А время-то уже пошло.

— Покушение? — Почти безразлично поинтересовался Толкунов, принимая от Георга стакан с виски.

— Непременно.

— Зачем? — Глаза спокойные, внимательные, но страха в них нет. Интерес есть, а вот страх…

— Потому что вы должны знать, что за кровь платят кровью. — Почти дословно повторила Лиса слова Махно.

— Почему именно я?

— Вы понравились одному человеку…

— Мы вроде на ты были.

— Хорошо, — не стала спорить Лиса. — Ты понравился одному человеку.

— Польщен.

— Донья Рапоза, — Монгол решил, что вопрос исчерпан и можно переходить к следующему. — Или это обращение уже неактуально?

— Зовите меня Деборой.

— Дебора… Что ж, как скажете. — Монгол закурил предложенную ему Виктором сигарету. — Это вы были третьего дня в Берлине?

— Да.

— Что вы там сделали? Я почему спрашиваю…

— Я знаю, почему вы спрашиваете, — снова усмехнулась Лиса. — У вас полетел эталон точного времени?

— Да, — кивнул Монгол. — И у нас, и много еще у кого.

— У нас тоже, — подтвердил Наблюдатель, и вот теперь в его глазах действительно мелькнул страх.

— Я остановила время, — Лиса с интересом ждала их реакции и, естественно, дождалась.

— Время? — Недоверчиво переспросил Монгол.

— Да, Джек, — вступил в разговор Виктор. — И если бы вовремя не отпустила, в Германии живых просто не осталось бы.

— Значит, вот почему… Это ведь ваше подлинное лицо?

Ну что ж, в том, что Монгол умный мужик, она никогда и не сомневалась.

— На данный момент.

— В Мюнхене тоже была ты? — Спросил Наблюдатель.

— Я.

— А что с Чарой? Ты ее…?

— Чара больше не ваша, — отрезала Лиса, показав, что может вести разговор и иначе.

— К стати о Чаре, — неожиданно нарушил молчание Кайданов. — Чья это была разработка?

— А что? — судя по всему, облик Кайданова ничего Наблюдателю не говорил. А зря.

— Имена, — холодно предложил Герман, и от его голоса стало холоднее, чем от двух работающих на полную мощность кондиционеров.

— Зачем вам, если она все равно…

— Я спросил.

— Представиться не хотите? — Наблюдатель уже справился со своей секундной слабостью, ну, а Конфуций («Конфуций», — окончательно решила Лиса) был все-таки один из шести Первых. Бывших первых, но тем не менее.

— Уриель.

— Устроишь резню в Москве? — Поднял бровь Наблюдатель, пытаясь казаться ироничным и, разумеется, хладнокровным.

— Устрою. — Кайданов не угрожал, он просто сообщал о своих намерениях.

— А я помогу, — неожиданно поддержала его Рэйчел.

— И я, — без улыбки добавила Лиса.

— Ты не должен был этого допустить, — жестко сказал Виктор. — Использовать дочь Ольги… Я тоже помогу. Впрочем, если тебе и твоим дружкам по Политбюро жалко восемь миллионов москвичей, вы повесите виновных сами.

— На Красной площади, — месть бывает сладкой, неожиданно поняла Лиса. — Перед Мавзолеем.

Сейчас перед ее глазами стояло черное чрево метротунеля, в котором ей довелось умереть… Могло довестись.

— Вы все тут с ума посходили? — Спокойно поинтересовался Наблюдатель.

— Думай, что хочешь, — покачал головой Виктор. — Но правила игры уже три дня, как поменялись.

— Объяснись! — Потребовал Монгол.

— Все очень просто. — Виктор допил коньяк и кивнул Георгу, прося повторить. — Я один сейчас сильнее всех нас шестерых, какими мы были тогда. И он, — кивок на Кайданова. — И она, — жест в сторону Дженевры.

— А Алиса Дмитриевна?

— А Дебора может такое, что не дай вам бог узнать.

— Кому это нам? — Наблюдатель сотворил сигаретку и сразу же затянулся. Выглядел он спокойным, но, похоже, только выглядел.

— Людям, — Виктор тоже закурил, но не сигарету, а трубку, которая возникла вдруг в его руке.

— Я такой же маг, как и ты, — возразил Наблюдатель.

— Но ты играешь за людей.

— У тебя, между прочим, тоже была семья… или есть.

— Есть.

— И ты…?

— Видишь ли, Кеша, какое дело, — Виктор благодарно кивнул Георгу, взял в руку бокал и с демонстративным удовольствием втянул носом воздух, наполненный ароматом коньяка. — Я тебе уже сказал, только ты не понял. Или не захотел понять… Правила изменились. Теперь все будет по другому.

— Как? — а это уже снова был Монгол.

«Проснулся, мать твою!»

— А как в древнегреческих мифах.

— Ты, что себя богом объявишь? — удивился Наблюдатель.

— Не я, — усмехнулся Виктор. — А ты. Объяснишь советскому народу, что Маркс и Ленин ошибались, бог есть, и он не один, и злить их, я имею в виду богов, не стоит, хотя и райкомы в церкви переделывать пока не требуется.

— Сука!

— Ну-ну…

— Ты понимаешь, что это вызовет кризис такой силы, что психиатрических больниц на всех не хватит? — Монгол даже из-за стола встал.

— Между прочим, — А вот Лиса вставать и не подумала, как сидела в «вольной позе», так и продолжала сидеть. — На Эллипсе[83] тоже ведь придется ставить виселицы…

— Да, хрен с ними с виселицами! — Заорал вдруг Наблюдатель, вскакивая с табурета, так что теперь они с Монголом стояли перед остальными, как обвиняемые перед трибуналом, но сами этого, пожалуй, еще не поняли. — Ну повесим… Расстреляем… В Москве реке… В Потомаке утопим! Ты о последствиях подумала? Вы все о чем сейчас думаете? О мести? Тогда, вперед, с песнями! Ты знаешь, что будет?

— А что будет? — Лиса назло этим двоим достала из воздуха черную сигарету и над столом поплыл сладкий дурман граса.

— У одних будет культурный шок, — Монгол взял себя в руки и старался говорить рассудительно, спокойно, но давалось ему это с трудом. — Другие не смирятся…

— А мне какое дело? — Лиса уже догадывалась, почему Виктор не ответил на ее вопрос, а привел их сюда, на эту, им же самим и организованную встречу.

— А кровь? — Спросил Монгол. — Крови, значит, ты теперь не боишься? Может и человеческие жертвоприношения примешь?

— А чем я хуже Астарты или Шеол?[84] — В душе поднялась темная волна гнева, но говорила Лиса не для того, чтобы выплеснуть его на Монгола и Наблюдателя. Свою цель она уже знала.

— Значит, вот так? — растерялся Монгол и, в поисках хоть какой-нибудь поддержки, повернулся к Виктору. — Вы что уже все решили?

— Не все…

— А что, мне идея нравится, — вдруг сказала Рэйчел. — Лет двадцать террора, и будут, как овечки. Что скажешь, дорогой?

Самое забавное — хотя ничего забавного на самом деле в этом не было — что сначала Лиса и сама повелась, поверив «высокомерному» голосу Рэйчел, и только затем сообразила, насколько Кайданову повезло с выбором.

«Она мне подыгрывает… Но как!»

— А ты как хотел? — Спросила она в наступившей тишине.

— Хотел… — Монгол казался совершенно опустошенным. Наблюдатель выглядел не лучше.

— Бах сказал мне как-то, — Лиса затянулась и продолжила говорить, едва выдохнула дым. — Он сказал, что у него есть два однозначных доказательства существования бога…

— Знаю, — кивнул Наблюдатель. — Знаю я его теорию.

— Но не разделяешь, — кивнула Лиса. — Почему?

— Потому что знает, что второе доказательство от лукавого, — спокойно объяснил Виктор.

— Рассказывайте! — Потребовал Кайданов.

— Ты им…?

— Нас трое, Джек, — пожал плечами Виктор. — И у каждого своя правда, как в «Воротах Росемон».[85]

— Своя… — То ли согласился, то ли просто повторил за Виктором Наблюдатель.

— Ладно, расскажу, — кивнул Монгол и снова сел за стол. — В конце шестидесятых стало очевидно, что эйфория от появления нового феномена проходит. Сначала ведь, как с новой игрушкой… А потом… Магов становилось все больше, а люди разные. И люди и маги. Кто-то где-то… У нас, в Бостоне, был такой… Эльфом звали… Не самый страшный, Барон Суббота в Сан-Франциско куда, как страшнее, был. Вообще людоед, но про него никто так и не узнал. Я его сам убил, когда выяснилось. А Эльф в криминальную хронику попал. И ведь ничего выдающегося! На иных уродах из людей было много больше крови, но он был маг. Я сидел в зале суда, когда присяжные выносили вердикт. Видел их лица, глаза, «слышал», о чем они думают. Потом увидел демонстрацию у здания суда. Чужие. Враги. И страх, очень много страха… И, как назло… Впрочем, закономерно. Правительства тоже понемногу стали интересоваться. Спецслужбы, мафия…

— И вы испугались, — кивнула Лиса.

— Еще как, — согласился Виктор. — Я первый.

Лисе очень не понравилась интонация с которой он это сказал, а еще больше тот мрак, который она ощутила за его словами. А еще она поняла, что признание стоило ему огромного усилия.

«Из-за меня?»

— Дело не в страхе, — покачал головой Наблюдатель. — А в видении перспективы. В перспективе была резня. Война всех против всех, по сравнению с которой наша Гражданская, как игра в песочнице. Калигула сделал прикидочный расчет. Выходило, что кризис наступит в начале восьмидесятых, а острая стадия войны продолжится максимум три-четыре недели, ну и еще лет десять партизанской войны одиночек. И все. Магов не станет. Найдут способ проверять новорожденных… Но и человечество должно было в этом случае потерять от четверти до трети численности, причем в наиболее развитых странах пропорционально больше. Оно и понятно, где-нибудь в СССР или Франции есть, что взрывать. Химзаводы, атомные станции, плотины, арсеналы… А в Китае или Африке… В общем, понятно.

— Аарон предложил говорить с правительствами, — тихо сказал Монгол.

— Ерунда! — Покачала головой Лиса. — Ничего бы не вышло.

— Это я ему и сказал, — сейчас голос Виктора опять звучал ровно.

— Идея принадлежала мне, — Монгол опять встал из-за стола и пошел вдоль стены.

«Ну прямо товарищ Сталин…»

— Я рассуждал так, если о нас перестанут говорить, то никакой массовой охоты не получится, ведь абсолютное большинство людей о нашем существовании даже не подозревает. Правительства тоже еще до идеи тотальной войны не дозрели. Значит, лет десять-пятнадцать форы. И потом тоже… Поскольку говорить на эту тему нельзя, то и официальной войны не устроить. А спецслужбам всяко-разно одним не справиться. Еще лет двадцать-тридцать, а может быть и пятьдесят. Маги выживут. У нас же дети стали рождаться… Естественный отбор опять же… Выживут сильнейшие. Накопим опыт, поймем свои возможности, возникнет подполье… К нам привыкнут, смирятся с нашим существованием. Еще пятьдесят лет и…

— И вы смогли это сделать? — Лиса не верила своим ушам. Она что-то уже ухватила, разумеется, и чувствовала, что тайна окажется полна грязи и крови, но такое!

— Смогли, — кисло усмехнулся Виктор. — Если не считать моего возвращения, самое сильное колдовство со времен Моисея, я думаю. Вшестером волховали… Откат был такой, что все четыре мага, на свою беду оказавшиеся тогда на Тасмании, умерли на месте. Вот только…

— Ничего из этого не вышло, — договорила за него Лиса. — Я имею в виду ничего хорошего.

— И да, и нет, — не согласился с ней Монгол. — Мы же выжили.

— Вы выжили, — согласилась Лиса.

— Подполья толкового создать не удалось, — развел руками Наблюдатель. — А правительства оказались умнее, чем можно было ожидать. В восьмидесятые они еще поигрались в ручных магов, а потом…

— А потом договорились и начали войну на уничтожение. — Лиса отчетливо помнила, что в бокале должен еще оставаться коньяк, но его там не оказалось, и, не желая ждать, пока Георг принесет ей другой, она просто создала себе точно такой же, но полный.

— Мы не учли научно-техническую составляющую, — признался Монгол. — Люди удивительно изобретательные существа.

— А к концу восьмидесятых…

— Я ушел раньше, — внес коррективу Виктор.

— Стыдно стало? — Ну почему, почему она не могла на него сердиться? Любить могла, а сердиться — нет.

— Немного, — кивнул Виктор. — Но не за это, а за то, что решил сыграть в политику.

— Ты был посредником между Аароном и СССР?

— Да, но потом понял, что с дьяволом нельзя играть в покер.

— Собирался вернуться?

— Собирался, но…

— Стал Августом и передумал.

— Это отдельный разговор, — с каким-то не совсем понятным Лисе чувством («Отвращение?» — спросила себя Лиса) — отрезал Виктор.

— Ну отдельный, так отдельный, — не стала спорить она. — Получается, что трое заплатили по счетам, один ушел, а двое…

— Аарон, Калигула, Нерон… — Как ни странно, это был Наблюдатель, и в его голосе звучала неприкрытая тоска.

— Они хотели, как лучше, — сказал Монгол, возвращаясь к столу. — Мы все тогда хотели, как лучше. Но они трое были, как бы это сказать…?

— Идеалистами, — повторила Лиса брошенное Виктором определение. — А вы, значит, оказались реалистами?

— Выходит, что так, — пожал плечами Монгол. Называть его Агасфером не хотелось.

— И решили податься во власть, — понимающе кивнула Лиса. — А там свободы еще меньше, чем внизу. Западня.

— Западня, — согласился Наблюдатель.

— Ну ничего, — решительно заявила Лиса. — Мы это подкорректируем. Виктор вернулся. И ареопаг[86] в сборе. Всех построим! И ваших, и наших. Всех!

4

«Не говори, гоп, девушка…»

И в самом деле, быть богом оказалось совсем не так замечательно, как могло показаться в начале. Стать злым богом не получится. Это Лиса поняла сразу. И совесть не отменишь — «Но, может быть, со временем?» — и Он не даст. Не позволил в Берлине, не позволит и впредь. Но быть добрым богом оказывалось еще труднее. Ведь колдуй, не колдуй, а такого волховства, чтобы сделать, как Им обещано — что-то было у Него про волков и ягнят — ей не по силам. И никому не по силам, ни каждому в отдельности, ни всем вместе. И значит, предстоял долгий, тяжелый труд. Дорога, конца которой Лисе было сейчас не рассмотреть, так далеко она простиралась в будущее. И если сердце не разорвется на этом пути, то уж душа, наверняка, превратится в шлак. И, как знать, не станет ли когда-нибудь добрая богиня Лиса суровой и безжалостной Чед?

«Чед?» — Мысль споткнулась об это странное слово, и сердце неожиданно пустилось в бег. Это было странно, и от этой странности сразу же стало тревожно и неуютно.

«Чед, — повторила она мысленно. — Чед…»

Слово было не знакомо, но, в то же время, ощущение было такое, словно принадлежало оно какому-то языку, на котором Лиса говорила когда-то, давным-давно, может быть, в раннем детстве, а потом забыла. И если бы она не знала точно, что такого в ее судьбе не было и быть не могло, поверила бы чувству. Но разум такое принимать отказывался. И все же… Откуда-то Лиса твердо знала, что «Чед» — это имя, и что с именем этим хорошо сочетаются прилагательные «жестокий», «безжалостный», «отважный»…

«Бред какой-то…» — Но это не было безумием. Это было что-то другое. Знать бы, что!

Но подумать над всем этим и многим другим не удалось.

— Вот так обстоят дела со вторым доказательством Баха. — голос Виктора вернул Лису к реальности, и она поняла, что разговор, ради которого они пришли в Город, еще не закончен.

— Только не говори, что у тебя есть опровержение и для первого, — Лиса сказала это почти автоматически, даже не задумавшись над смыслом своих слов. Но подсознание иногда бывает мудрее разума…

— Когда я ушел, — Виктор сделал вид, что не услышал ее реплики, и Лиса подумала, что лучше бы уж он сказал прямо, «Да, есть». Но он начал рассказывать, и ей вдруг стало страшно.

— Когда я ушел, — сказал Виктор. — Я начал экспериментировать с переходом. Не помню уже, чего я хотел тогда достичь, но потом мне пришел на ум Замок. Идея показалась соблазнительной, ведь Замок не Город, там никто не будет задавать вопросов. Как ни странно, «короткая дорога» обнаружилась гораздо быстрее, чем я думал. Я имею в виду, не через Чистилище, а прямо. И даже без выворачивания при этом черного неба в светлое. Похоже, мне удалось это сделать первому. И, как я теперь понимаю, не случайно. Таковы свойства моего Дара и сила, об истинных размерах которой я, если честно, в тот момент даже не подозревал. Однако, оказалось, что потенциально я сильнее Нерона, или тебя, Агасфер… Сильнее всех вас. Только раскрыться не успел. Возможно, просто не дорос. Но, когда я оказался в Замке, это стало очевидно, хотя уже и неактуально.

— Что ты имеешь в виду? — Монгол выглядел встревоженным. Впрочем, по ощущениям Лисы, сходные чувства испытывали сейчас и все остальные, не исключая, разумеется, и ее саму.

— Замок оказался интересным местом, — ответ Виктора, вернее, интонация с которой он произнес эти простые слова, заставили Лису напрячься.

— Ты что-то нашел? — спросила она, преодолевая внезапно охватившую ее робость.

— Я много чего там нашел, — кивнул Виктор, уничтожая потухшую трубку и извлекая из воздуха другую, дымящуюся. — Вы ведь знаете, в Городе ничего, кроме домов нет. А в Замке оказалась мебель… Старая, пыльная… Картины, ковры… — Он задумался на мгновение, как будто вспоминал, каким увидел Замок тогда, пятнадцать лет назад. — И книга. Дневник моего предшественника… Угадайте, — вдруг хитро улыбнулся Виктор. — Как она выглядела и на каком языке была написана?

— Не томи, — хмуро попросил Монгол.

— Да уж… — Лиса сделала себе еще одну сигарету, и, поскольку голова была занята другим, опять вышла эта декадентская дрянь с анашой.

— Ладно, — усмехнулся Виктор. — Не буду интриговать. Книга по виду вполне средневеково-европейская, но листы из папируса, а текст на арамейском со вставками на древнеегипетском — на самом деле, как я потом узнал, это был среднеегипетский язык — и, разумеется, иероглифами, и на аккадском или ассиро-вавилонском, клинописью.

— Ни хрена себе! — Кайданов, от волнения, вероятно, забыл, даже, что теперь он вроде бы немец.

— Тот человек прожил очень долгую жизнь, — Виктор реплику Германа проигнорировал точно так же, как до этого слова Лисы. Но Лиса на него не обиделась, не обиделся и Кайданов. Не до того было.

— Когда я смог прочесть его записки, а это, как вы понимаете, случилось не сразу, многие вещи предстали совсем в другом свете.

— Кто это был? — спросила Лиса. — Кто-то из пророков?

— Не знаю, — развел руками Виктор. — Он о себе почти ничего не написал. Я даже не понял, был ли он современником исхода из Египта, но думаю, что, скорее всего, нет. Полагаю, он жил много позже, хотя и в тех же самых местах… Впрочем, неважно. Важно другое. Он пришел в Чистилище, когда там ничего не было, ни Города, ни Замка. Пришел, как пришли сегодня мы. Во плоти. Поселился в пустыне и жил там очень долго, исследуя природу своего дара и границы силы. Собственно, об этом он и писал. Остальное только между прочим.

— Тогда откуда же взялся Город? — Наблюдатель не был удивлен, он был потрясен.

— Город возник позже, — объяснил Виктор. — Об этом он, к сожалению, тоже почти ничего не написал. Но суть событий понятна. Пришли маги, их было мало, потом больше. Возник Город, позже появились Замки.

— Замки? — Лиса обратила внимание на множественное число. Впрочем, судя по реакции остальных участников «собрания», не она одна.

— Замки, — подтвердил Виктор. — Я помню, из Города виден только один. Но с башен моего замка видны еще два. Впрочем, вероятно, их много больше. Когда я добрался до второго, то увидел еще один, которого не мог видеть прежде…

— Кто были эти маги? — требовательно спросил Наблюдатель. — Когда? Он написал про них что-нибудь существенное?

— Когда, не понятно, — покачал головой Виктор. — Это странно, но они его практически не заинтересовали, хотя он с ними, по-видимому, общался. Слишком разные. Я думаю, в этом дело. Он был уже скорее бог, чем человек, а они… Мне кажется, они напоминали нас… Случайные получатели благодати… И когда не ясно. Возможно, наше раннее средневековье. Пятый век, шестой… А кто они были… Люди и, судя по их зданиям, жившие уже в позднем средневековье, но это были не наши люди, хотя и похожи на нас.

— Что значит, не наши? — спросил Кайданов.

— Ну если у нас, допустим, пятый век, а у них пятнадцатый…

— Твою мать, — сказал Наблюдатель. — Другая планета? Иная реальность?

— Не знаю, — покачал головой Виктор. — Но долго они не продержались. В конце концов, Город опустел, опустели и замки. И тот маг снова остался один. Последняя запись невразумительна. То ли он умер, то ли ушел и не вернулся. Но куда ушел, если, конечно, ушел, я не знаю.

— Но книга осталась, — напомнила Лиса.

— Да, — согласился Виктор. — Книга дорогого стоила. Она сократила мне дорогу к изучению очень многих вещей.

— Например? — Лиса вдруг вспомнила, одну из реплик Виктора, брошенную им, когда они в первый раз встретились в Берлине. — Он мог создавать…?

Но вот произнести вслух это последнее слово оказалось почти невозможно. Впрочем, Виктор ее понял и так.

— Да, — сказал он. — И тогда я создал…

— Меня, — сказала Дженевра.

— Да, ты была первой, — кивнул Виктор с таким выражением, как если бы соглашался, что это он помыл посуду или приготовил обед.

«Бог? Он бог?!»

— Потом был Марий…

— Тело, — неожиданно сообразила Лиса. — Ты создал тела, образы… А души? Души ты тоже…?

— Умница! — Грустно усмехнулся Виктор. — Ты все-таки очень умная, Лиса. Что есть, то есть. Не отнимешь. В самую точку попала! Иногда удавалось создать личность, иногда — нет. Слуги, работники… Почти люди, но… А вот соратников, настоящих людей, если вы понимаете, о чем я говорю, создать удавалось крайне редко. И каждый раз ощущение было такое, что и не я вовсе их создаю, и даже не создаю, на самом-то деле, а только… Как сказать? Оживляю? Возвращаю? Воплощаю? Не знаю. Но подсказка была, и грех было ею не воспользоваться. Не задуматься о том, что это может означать. И их характеры, и… Лиса ты слышала, как колдовала Дженевра?

— Да, — сказала она. — Слова…

— Поняла?

— Нет, но…

— Знакомая речь, хоть и чужая, — кивнул Виктор.

— Да, — призналась Лиса и вдруг спросила. — Кто такая Чед?

— Чед? — Переспросил Персиваль. — Чед гха шаяад?

— Безумная? — откуда это взялось Лиса не знала. Просто вдруг возникло и сорвалось с языка.

— По значению верно, — согласился Персиваль. — По смыслу нет. Но я не знаю, как сказать.

— Бесстрашная, — тихо сказала Дженевра. — Так и было.

— Что?! — Не выдержала Лиса. — Что было? Что?!

5

Кайданов даже вздрогнул. До сих пор Лиса-Дебора говорила спокойно, пожалуй, даже равнодушно. А тут, как взорвалась. Но и ему, если честно, было сейчас так не хорошо, что вздругнуть-то он вздрогнул, но на Лису даже внимания не обратил. Смотрел на Виктора и Дженевру, переводя взгляд с одного на другую и обратно, ждал продолжения и пытался понять, о чем они говорят, и почему так болит сердце?

— Ты спросила о первом доказательстве Баха, — сказал Виктор, как-то странно глядя при этом на Лису.

«О чем он, ради всех святых?» — удивился Кайданов, возвращаясь к действительности. Рассказ Виктора и этих Первых расстроил его не на шутку, заставив снова пережить самые тяжелые минуты своей жизни, но продолжение разговора отдавало полным сумасшествием, бредом, ужасом, дурным сном.

— Мне казалось, что старик Иаков верит в бога, — Лиса тоже выглядела расстроенной, едва ли не разбитой, и это было странно, даже пугающе, после холодного равнодушия Деборы, к которому Герман не то, что бы успел уже привыкнуть, но как-то притерпелся.

— А мне не нужны доказательства, — покачал головой Виктор. — Credo quia absurdum.[87] Я верю, потому что верю. Но если тебе, Лиса, нужно что-то большее, чем ощущение правильности веры в отсутствии доказательств и обрядовости… — он смотрел на нее, но у Германа было такое ощущение, что говорит Виктор и с ним тоже, а, может быть, как раз именно с ним, или только с ним. — Впрочем, если хочешь… Все, что нужно, ты, скорее всего, можешь найти в самой себе. Прислушайся, и услышишь. Когда становишься богом, Его присутствие ощущается, как… Не знаю, как это объяснить. Он здесь, хотя физически… Впрочем, а должен ли Он иметь физическое воплощение? Но Он есть, ты просто еще не успела…

«Что за бред! Они что, всерьез? — Менее всего Кайданов был готов сейчас к богословскому спору. — Богоискатели, хреновы!»

— А как же быть с первым доказательством?

— А если случай? — усмехнулся Виктор, и вот эта усмешка, вернее, не сама она, а то, какое чувство почудилось за ней Кайданову, оказалась последней каплей. Что-то сдвинулось в голове, и он вдруг почувствовал настоятельную потребность узнать правду, от которой только что готов был бежать сломя голову, как последний трус. Но Уриель не был трусом. Его можно было счесть подонком или сумасшедшим, но вот бояться он не умел.

«Или все-таки умел? Страх ведь разный бывает…»

— А что на самом деле? — спросил он вслух.

— На самом деле… — Повторил за ним Виктор, но к Герману так и не обернулся, по-прежнему глядел на Лису и с ней одной как будто только и вел разговор, совершенно позабыв о присутствующих в кофейне Гурга Наблюдателе и Монголе, и о них с Рэйчел, и о Дженевре с Персивалем. — На самом деле…

Виктор явно колебался.

— Что ж, — сказал он после долгой паузы и вдруг повернулся к Кайданову. — Жизнь, Герман, сложная штука. — Судя по всему, Виктор уже взял себя в руки и говорил теперь в обычной своей ироничной манере. — Это трюизм,[88] разумеется, но, ты уж извини за то, что напоминаю о банальных истинах. За каждым простым вопросом прячется другой, такой, на который двумя словами не ответишь. Ты действительно хочешь знать?

— Хочу, — кивнул Кайданов.

«Я хочу?!»

— А если ответ тебе не понравится?

— Значит, так тому и быть, — ответила за Кайданова Лиса. — Если знаешь, скажи. А если не хочешь, то тебе не следовало и начинать.

— Персиваль, — вместо ответа Виктор повернулся к своему лейтенанту. — Ты… ты останешься на хозяйстве вместе с Георгом.

Показалось ему, или Виктор действительно на ходу изменил намерение и сказал Персивалю совсем не то, что предполагал сказать первоначально? Разумеется, Кайданов уже знал, что «читать» Виктора, если тот этого не хочет, не может никто. Ни он, ни Рэйчел… Разве что, Лиса… Впрочем, сейчас он почему-то был уверен, что все понял правильно. Виктор хотел попросить Персиваля о чем-то таком, что тому делать было неприятно, трудно, или не с руки, но в последний момент перерешил. Другой вопрос, зачем же начинал, если заранее знал, что делать этого не надо?

«Забыл? Растерялся? Думает о другом?»

— Дженевра, — между тем, продолжил Виктор. — Ты могла бы…?

«Интонация…» — Кайданову решительно не понравилась интонация, с которой обращался к своим людям Виктор. Он…

«Он перед ними извиняется?»

— Хотите показать им Исток? — спросила, поднимаясь со стула, Дженевра. Голос ее звучал ровно, но женщина очевидным образом была неспокойна. Она даже побледнела, чего Кайданов от этой беспощадной охотницы ожидал менее всего.

— Считаешь, не надо? — Виктор взял со стола бокал и одним глотком выпил остававшийся в нем коньяк.

— Наверное, вы правы, — кивнула Дженевра. — Они должны знать.

«Да, что же это такое?! О чем они?»

— Так страшно? — спросила Лиса, явно машинально доставая из воздуха очередную свою бредовую сигарету.

— Поймешь, когда увидишь, — пожала плечами Дженевра. — Другой вопрос, захочешь ли придти туда снова? Я согласна.

— Персиваль? — Спросил Виктор.

— Я остаюсь на хозяйстве, — холодно улыбнулся в ответ Персиваль, но глаза…

«Глаза не лгут, — отметил Кайданов. — Поэтому я ношу очки».

— Спасибо.

— Не за что.

— Есть за что, — Виктор оглядел зал кофейни и остановил взгляд на широком простенке между двумя окнами. — Как считаешь, Дженевра?

— Минуту! — Ответила женщина и медленно подошла к простенку. Она ничего не стала делать, а просто стояла почти вплотную к стене и молчала. Минуту, две, три…

Молчали и все остальные. Вероятно, у каждого имелась на то своя веская причина, но Герман молчал, потому что просто не знал, что сказать. Не то, чтобы у него не было вопросов, но все они казались ему неуместными сейчас. И комментировать было нечего, потому что, на самом деле, ровным счетом ничего не происходило. Или, вернее, происходило, но вот говорить об этом явно не следовало. Герман даже Рэйчел ничего не сказал, только взглянул коротко в глаза и улыбнулся, хотя простое это движение неожиданно потребовало от него такого большого усилия, как если бы прыгал через пропасть.

«Вот ведь…»

— Да, — внезапно сказала Дженевра, отступая на шаг назад. — Пожалуй… Откроете сами или…?

— Или, — сразу же откликнулся, подходя, к Дженевре Виктор. — Ты же знаешь, в этом деле лучшие ты и Марий. А мы с Парсевалем будем держать края.

— Тогда, пошли, — коротко бросила Дженевра и в тот же момент «вспыхнула». Ее аура оказалась сейчас настолько яркой, что буквально ослепила Кайданова, но если он чему в жизни и научился, так это терпеть боль.

А между тем на белой оштукатуренной стене внезапно и совершенно бесшумно возникла вертикальная огненная линия.

Кто-то вскрикнул — «Кто?» — но, по-видимому, не от неожиданности, а от боли. Ведь никому из них еще не приходилось находиться так близко от работающего в полную силу мага, обладающего даром невероятной мощи. И ведь «работала» уже не одна только Дженевра. Всего в двух метрах от нее загорелся уже мощный «факел» Персиваля, а в следующее мгновение воздух вокруг них сгустился и затрепетал, и Кайданов понял, что в дело вступил Виктор. Впрочем, Герман чувствовал лишь отголоски его волшбы. Виктор колдовал так, что если бы Кайданов не знал об этом заранее, так бы и не понял.

«Но ведь мы в Городе!» — Однако это была последняя и не самая важная мысль. Потому что в следующее мгновение прямо в стене открылся круглый проход, за которым Кайданов увидел золотую — во всяком случае, так ему показалось — дорогу, больше похожую, впрочем, на узкий слабо светящийся мост без перил, уходящий в неведомую, вот уж, во истину, туманную даль.

— За мной! — Резко скомандовала Дженевра и шагнула вперед.

«Таким голосом на копья ведут…» — Мысль была настолько быстрой, а новые впечатления настолько яркими, что занятый ими Кайданов даже не подумал, откуда она вдруг взялась, и почему вместо вполне реальных пулеметов, подумал он именно о копьях, уже лет триста, как совершенно неактуальных для его мира.

— Я последний, — так же коротко, но совершенно с другой интонацией бросил Виктор.

— Я иду, — и Лиса шагнула вслед за Дженеврой.

«Ну кто бы сомневался», — Кайданов взял Рэйчел за руку и они пошли за вошедшим в портал сразу за Лисой Монголом. За ними, судя по дыханию, шел Наблюдатель, а замыкал группу, разумеется, Виктор.

Едва ступив на «мост», Герман понял, что идти по нему можно только по одному. Золотая лента, разматывавшаяся в неверную скрытую туманом даль, для прогулок под руку была, пожалуй, узковата. Поэтому он стразу пропустил Рэйчел вперед, и в следующее мгновение осознал наконец то, что уже пару секунд сообщали ему все его органы чувств, считая, разумеется, и те, для которых умники из Бюро Документации так и не удосужились подобрать приемлемых названий. Полотно дороги — или это все-таки был мост? — было нематериально. Во всяком случае, ощущение было такое, что идешь по чуть пружинящей под ногами, тонкой, как шелк, или, вернее, как водяная пленка, и такой же полупрозрачной ленте, словно сотканной из золотистых лучей света. А внизу, под ногами, и наверху, над головой, колышутся пологие волны тумана, окрашенные в палевые с нежным жемчужным сиянием цвета, скрывающие от глаз две угадываемые одной лишь душой бесконечности, между которыми и протянулась их «золотая» тропа. И все. Ни тепла, ни холода, ни дуновения ветра, ни звука. Впрочем, нет. На пределе слышимости — не ушами, а скорее, сердцем — угадывался какой-то легкий, едва различимый звон, как от мириад серебряных колокольчиков, раскачивавшихся в невообразимой дали.

Шли молча и осторожно, хотя, судя по всему, если идти так, как они, цепочкой, один за другим, то никакой опасности дорога не представляла. Не бревно мокрое и не натянутый над площадью канат.

«Метра, пожалуй, полтора…»

Однако ощущение бездонной пропасти под ногами к самонадеянности и браваде не располагало. К оптимизму, впрочем, тоже. Однако заботило теперь Кайданова другое. «Мост» казался бесконечным, и, следовательно, был, как минимум, очень длинным. А значит, и идти по нему им предстояло долго. А насколько хватит сил и выдержки у Рэйчел, Герман не знал.

— Это недолго, — как будто угадав его мысли, сказал откуда-то сзади Виктор. — Это только видимость. Скоро придем.

Слова были ободряющими, но вот интонация…

«Чего он боится? Или это все-таки не страх, а что-то другое?»

Кайданов отвлекся на мгновение, занятый мыслями о том, что же такое их ждет там, впереди, что все, кто здесь уже побывал, испытывают по отношению этого нечто, если и не страх, то какие-то другие, но явно негативные чувства; отвлекся и пропустил момент, когда дымка рассеялась, или просто исчезла, и перед глазами открылась странная картина, моментально превратившая поселившуюся в сердце тревогу, в ноющую, как не зажившая рана, тоску. Зрелище, и в самом деле, было тоскливое. Сверху низкое холодное небо без солнца и звезд, внизу голые серые скалы, и огромное черное пятно с крошечным мазком зелени посередине. А мост теперь походил на сегмент исполинской дуги, плавно, с очень малым углом склонения опускавшейся с километровой, надо полагать, высоты к тому самому пятнышку зелени, за который сразу же цеплялся взгляд на фоне унылой серости скал и устрашающей черноты похожего на чернильную кляксу пятна.

Что из себя представляет эта странная бугристая чернота внизу, Кайданов рассмотреть не успел. С пространством и временем здесь творились настоящие чудеса, а видимые размеры и расстояния на поверку оказывались сплошной иллюзией. Вот вроде бы, только что шел по незаметно выгибающейся тропе над невразумительным, но отчего-то неприятным этой своей чернотой пространством к далекому островку зелени, а в следующее мгновение уже сходишь по довольно крутому, но не скользящему под подошвами туфель узкому полупрозрачному пандусу на вершину невысокого сплошь заросшего зеленой травой холма. Такие вот метаморфозы. Но не в этом дело.

Холм был совершенно пуст, однако Кайданов его и не рассматривал. Последние шаги по золотой тропе он сделал, не отрывая глаз от того, чем обернулось вблизи черное пространство «пятна», со всех сторон окружавшее зеленый остров. Воздух был абсолютно прозрачен, как в ясный зимний день, а высоты здесь было максимум метров пятнадцать, так что глаза Кайданова, для которых и ночная тьма могла обернуться, пожелай он того, питерской белой ночью, различали все до мельчайших деталей на многие десятки метров вокруг. И зрелище это было не то, чтобы страшное — Герман был ведь не из слабонервных — но до ужаса мрачное, только усилившее и без того затопившую его душу тоску. Перед ним — на сколько хватало глаз — раскинулось поле давным-давно отгремевшей битвы. Кто здесь воевал и с кем, знать было не дано. Одно было очевидно: здесь сражались и умирали люди. Во всяком случае, похожи они были именно на людей, однако сказать что-то более определенное не представлялось возможным. На черной, как бы сожженной и запекшейся от невероятного жара земле застыли в разнообразных позах, в которых настигла их общая судьба, тысячи и тысячи превратившихся в черные изваяния фигур. Но Кайданов «видел», знал — почувствовал это сразу же, с первого взгляда, и принял без рассуждений и вопросов — что это не скульптуры, выточенные из черного, как антрацит, камня, а именно мертвые люди. И еще одну вещь он понял, едва осознав, что, на самом деле, видят его глаза. Грандиозное сражение это произошло очень давно. Не сто лет назад, и даже не тысячу… Очень давно. И было оно последним для всех, кто сошелся в смертельной схватке на этом, таком же мертвом теперь, как и они сами, поле. Победителей не было, если не считать таковой смерть, которая и подарила вечности и правых, если таковые здесь были, и виноватых. Вечность, вот о чем говорили это место, и это поле, и черные эти фигуры. И магия… Магия, убившая их всех и сохранившая их такими, какими они встретили свой последний миг.

Рассматривать разбросанные по полю фигуры можно было до бесконечности, но Кайданова вернуло к действительности движение. Не то, чтобы он окончательно освободился от впечатления, сразу и властно захватившего душу и практически мгновенно превратившегося в настроение и состояние. Он все еще пребывал как бы внутри тяжелого сна, но когда Дженевра двинулась вниз по склону, он это увидел и ощутил необходимость следовать за ней. Впрочем, состояние Кайданова было гораздо более сложным, чем можно ожидать от переживаемого наяву кошмарного сна. Как бы то ни было, он сохранил некоторую свободу воли, и поэтому, вероятно, не пошел бездумно, как баран какой-нибудь, за женщиной-воином, а шагнул сначала к Рэйчел, взял ее за руку, и уже затем, оба они молча пошли за синеглазой валькирией туда, куда она держала свой путь.

Они медленно спустились с холма и пошли между превратившимися в черный камень телами. Впрочем «антрацитом» стала не только живая плоть. Одежда, оружие, кольчуги и шлемы, древки копий и знамен, и сами эти наконечники и знамена, все было теперь черным и вечным, отдаленно напоминая какой-то грандиозный, созданный больной фантазией скульптора и архитектора военный мемориал. Однако и эта мысль всего лишь прошла по краю сознания и исчезла, поглощенная мощным, ни на что не похожим впечатлением, которое производило открывшееся перед ними поле брани. Смерть, вечность, тишина…

Тишину нарушила Дженевра.

— Это я, — сказала она, останавливаясь. — Тогда меня звали Шаед Ши.

«Не знающая страха…» — Кайданов увидел распростертую на черной земле фигуру и сразу же понял, что все так и есть. Это была Дженевра, хотя даже понять, что это женщина, а не мужчина, можно было только по оставшемуся открытым лицу с тонкими изящными чертами и распахнутыми в вечность черными глазами.

Женщина лежала, упав навзничь, держа в раскинутых в стороны руках что-то наподобие короткой алебарды и круглый щит. Тело ее было скрыто под окаменевшими складками короткого черного плаща, но ноги и руки, закованные в кольчатую броню были хорошо видны. И еще, разумеется, лицо… Шаед Ши улыбалась.

— Славная смерть, — неожиданно для самого себя сказал Кайданов и склонил голову в память о бесстрашной женщине, которая много тысячелетий назад с улыбкой на губах встретила смерть, уже поймав перед этим своим когда-то живым и, наверняка, красивым телом два колющих удара листовидных копий в грудь, рубящий — мечом в левое бедро, и стрелу, обломок которой, по-прежнему, торчал из ее правого плеча.

— Идите, — сказала Дженевра каким-то неживым голосом. — Идите дальше. А я побуду с ней.

Она так и сказала, и в ту же самую секунду Кайданов почувствовал, что, действительно, должен идти. Это не был зов или что-то в этом роде, позвавшее его вдруг в глубину поля мертвых. Это было похоже на то, как если бы кто-то обвязал его сердце тонкой, но не поддающейся разрыву нитью, а потом тихонько потянул… Куда?

«К себе…» — И Герман пошел, отметив, однако, краем сознания, что Рэйчел по-прежнему идет рядом, хотя ее руку он больше в своей не держал.

Он не смог бы сказать, сколько времени брели они вдвоем среди хаоса, образованного черными фигурами, среди которых попадались, как он теперь видел, не только люди, но и животные. Кони, псы, волки и тигры… и даже одна огромная птица, показавшаяся Кайданову похожей на горного орла. А потом он увидел себя и сразу же понял, что это он и есть, хотя внешне на этого человека не был похож ни нынешний Герман, ни тот, каким родила его земная мать.

Мужчина стоял, широко расставив ноги и высоко вознеся над головой длинный двуручный меч. Грудь его была похожа на шкуру дикобраза, так много стрел пробили длинную — до колен — кольчугу, но на лице не было и следа муки, вызванной болью, а только слепая ярость дерущегося не на жизнь, а насмерть бойца. Так и умер. Стоя. Вознеся свой тяжелый меч в последнем замахе.

Кайданов без интереса взглянул на тех, против кого сражался в свой последний миг Дег Ях Шанно, и посмотрел на женщину, к которой подошла Рэйчел. Женщина эта, по-видимому, сражалась, стоя спиной к спине с Дегом, но в тот момент, когда к ним пришла смерть, она уже сидела на земле, опираясь спиной о правую ногу мужа. Она обессилела от ран, но была еще жива и в последнем усилии — а то, что оно последнее, и сомневаться не приходилось — поднимала навстречу врагам свое короткое копье.

«Шир, сладкая моя Шир…»

И в этот момент к нему пришло понимание.

Впрочем, не совсем так, или совсем не так. Сначала пришло чувство.

«Нет!» — почувствовал Кайданов и только тогда понял, что никогда не любил и не будет любить Шир Сес Шаар. Ее любил другой. Но Дег мертв, и возлюбленная его Шир тоже. Давно. Долго. Так долго, что седая древность Земли кажется по сравнению с этой бездной времен близким «вчера». А он, Герман Кайданов, любит и всегда будет любить Рэйчел Белброу — «Белброу… Белобров?» — и…

«Да, — понял он, когда вслед за чувством пришло понимание. — Так все и есть».

И он выпрямился и окинул взглядом это ужасное место. И у него получилось, потому что не мог же он, на самом деле, стоя посреди всех этих лежащих, сидящих и стоящих фигур, увидеть все поле разом, да еще и так, что, видел его как бы со всех сторон, различая при этом любую даже самую мелкую деталь. Не мог, но смог. Увидел, и значит, у него действительно получилось. И вот тогда понимание стало наконец знанием.

Не важно, что бойцы, кем бы ни были они в жизни и в смерти, сражались примитивным оружием средневековья. На самом деле, и сейчас, на пороге двадцать первого века, произвести на Земле такую сталь не смогла бы ни одна страна. И никакие высокие технологии не помогут, потому что люди умеют лить отличную сталь, но то, чем сражались эти бойцы, когда бы и где они ни жили, обычной сталью не было. Физика и химия были здесь ни при чем, потому что эту «сталь» не плавили, а создавали. И раньше и теперь, все, что находилось на этом поле, было пронизано токами бессмертной волшбы, над которой не властно даже время.

Все эти люди были магами, вот в чем дело. Не в их жизни и смерти, а в том, что являлось сутью этой жизни и оказалось в конце концов причиной гибели.

«Магия…»

Никто, вероятно, не сможет уже объяснить, что произошло на этом смертном поле на самом деле. Однако Кайданов понял главное. Здесь случилось страшное и грозное чудо, всю огромность которого отказывалась принять даже его не вполне человеческая душа. В сущности, могло случиться и так, что само это бескомпромиссное сражение воплотилось тогда в волхование невероятной мощи, сразившее и тех, кто его породил, но сохранившее их для вечности. А дальше… Как ни странно, картина дальнейших событий сложилась у Германа сразу, и он принял ее без колебаний, даже сознавая, что, вполне возможно, все было не так, а по-другому. Но ему не нужны были подробности, он знал главное.

Миры — и неважно, планеты ли это, летящие вокруг звезд, удаленных друг от друга на тысячи или миллионы световых лет, или иные реальности, физической природы которых он не мог себе даже представить — миры эти не изолированы и отдельны. Они встречаются когда-то и где-то, случайно или нет, соприкасаются, проникая один в другой, что, возможно, случается крайне редко и с разной степенью взаимопроникновения. Но когда это все-таки происходит, тогда-то в мир и приходит магия. Потому что Исток не мертв, и души павших на этом скорбном поле волшебников не исчезли без следа. Они прорываются в новый мир и «ищут» тех, кто готов принять этот тяжкий и великий дар, даже если сами люди этого не желают и не подозревают о том, что такое возможно. Не душу, а только часть ее, но и этого достаточно, потому что тот Кайданов, который впервые ощутил в себе необычную силу в далеком уже 1971 году, и тот, каким он был до этого, два совершенно разных человека. Конечно, в нем самом, как и в Рэйчел или Лисе, оставалось слишком много человеческого. И этим все они отличались от Дженевры и Персиваля, и от других «людей» Виктора, которые, даже став настоящими людьми, несли в себе гораздо больше черт породивших их сущностей, чем можно было найти в Монголе, Наблюдателе или, скажем, в Зигфриде. Однако и это неважно. Важно другое. Убьют их — его, Виктора, Лису и Рэйчел — убьют всех прочих магов, как убивали и убивают их, по-видимому, не только сейчас, на Земле, и, возможно, не только на Земле, ничего это не изменит. Никуда магия не денется. Она все равно вернется. Когда-нибудь, где-нибудь, но вернется и, тогда, начнется новый виток бесконечной войны.

«Лиса права», — решил он и сразу же увидел ее, застывшую над телом упавшей лицом вниз женщины. Воительница не носила брони, и волосы ее были не прикрыты. И сражалась она не мечом. В вытянутой вперед в последнем порыве руке был зажат колдовской посох, такой же, как и у рвавшегося к ней сквозь ад последнего сражения мужчины, рядом с которым застыл сейчас Виктор.

Ты права, — сказал Герман, и Лиса сразу же повернула к нему голову и посмотрела прямо в глаза.

Ты понял?

Да, это единственная возможность.

Противостояние следует прекратить, — согласно кивнул Виктор. — И ведь у нас уже есть дети, которые никак не связаны с Истоком.

Делай, что должно, — Рэйчел подошла к Кайданову и он обнял ее за плечи.

Но будет так, как захотим этого мы, — неожиданно улыбнулась им Лиса и, оставив великую Чед своей посмертной судьбе, пошла к уже идущему ей навстречу Виктору.

Декабрь, 2007 — Январь, 2009.