Твари Господни

1

Каскад изменился даже сильнее, чем он предполагал. Во всяком случае, на Карнавальной улице и вокруг Итальянской площади за прошедшие годы появилось много совершенно новых зданий, некоторые из которых отличались особой изысканностью и, пожалуй, даже вычурностью. Противоестественный союз неоготики и западноевропейского барокко способен был, оказывается, творить чудеса. Да и у многих старых домов, которые Виктор, как ни странно, все еще хорошо помнил, видимо, сменились хозяева, преобразившие их облик — в угоду собственному вкусу и потребностям — почти до полной неузнаваемости. Впрочем, если быть последовательным, чего-то в этом роде ожидать и следовало. Город менялся просто потому, что все время менялись его обитатели. Это происходило всегда и везде, теперь случилось здесь. Пятнадцать лет большой срок даже для обычных человеческих городов, ну а в Чистилище, полтора десятка лет это и вообще целая эпоха.

«Сменилось поколение», — отметил он, прогулявшись по обретшим новую, пусть и призрачную или, вернее, иллюзорную жизнь улицам.

На самом деле, Каскад стал новым городским центром не сегодня и не сразу. Насколько Виктор помнил, Итальянская площадь и прилегающие к ней улицы начали привлекать молодежь еще лет семнадцать-восемнадцать назад. А некоторые полюбили этот, в то время тихий и малопосещаемый уголок с самого начала. Так что новизна личин и городских видов не должна была вводить в заблуждение. Наверняка, здесь все еще можно было встретить и кого-нибудь из городских старожилов. Причем, не лишь бы кого, а именно тех, кто мог Виктору теперь понадобиться.

«Или нет», — последняя мысль в равной степени относилась, как к тому, что на Каскаде можно увидеть и знакомые лица тоже, так и к тому, что встреча с кем-то из старожилов все еще могла иметь для Виктора хоть какую-то ценность.

Он посидел немного в «Шабаше» — надо отдать должное вкусу хозяина — стильном кабаке, где, впрочем, не подавали ничего лучше горького пива, напомнившего Виктору венгерское, произведшее на него когда-то, в Будапеште, самое неприятное впечатление, и дрянной, «доперестроечной» водки. Затем, прогулялся по самой площади, рассматривая вечно сухие фонтаны и витрины новых кафе и ресторанов, которые, несмотря на дневное время (во всяком случае, в Европе и ее окрестностях), отнюдь не пустовали. Потом, от нечего делать, зашел в харчевню Клары, которая, как он помнил, являлась подлинным старожилом Каскада вообще и Итальянской площади, в частности, но ни луковый суп, ни традиционный портвейн его сейчас не заинтересовали. И, побродив еще немного по переулкам за «королевским» дворцом, где располагались мастерские местных художников, и где Виктор нашел несколько по-настоящему неординарных работ, созданных людьми, которые на самом деле, то есть в своей настоящей жизни, скорее всего, не были способны даже на то, чтобы ровно провести прямую линию, вернулся на площадь. Здесь он немного послушал игру уличного музыканта, бездарно, но с чувством игравшего на дрянной скрипке, поболтал — ни о чем — с каким-то словоохотливым типом из относительно новых старожилов, и наконец присел отдохнуть в кафе «У Лешего», где со вкусом и удовольствием выпил кофе по-ирландски, на удивление оказавшийся просто великолепным. Лешего — худого, как щепка, и вечно хмурого, какого-то по-осеннему пасмурного мужика с седым бобриком коротко стриженых волос на шишковатой голове и крупными, но грубыми чертами лица, Виктор помнил еще по Верхнему городу, но вот тогдашние напитки Лешего особого впечатления как будто не производили. Впрочем, люди не только стареют, они еще и учатся. Так что ничего необычного в таком обороте дел, в общем-то, не было. А вот увидеть второе уже знакомое лицо, даже такое, каким обладал хозяин кафе, было просто приятно, так что Виктор задержался у Лешего дольше, чем предполагал, и с удовольствием выпил еще одну чашку кофе. И сливки, и виски — по-видимому, «настоящий» ирландский мальт — были выше всяческих похвал, да и сама атмосфера традиционного английского паба, в котором, однако, не разливали ни пива, ни эля, располагала к неторопливому времяпрепровождению, что было более чем, кстати, так как спешить Виктору было совершенно некуда. К тому же кафе-паб Лешего оказался местом весьма оживленным. Не то, чтобы из-за своей популярности он был битком набит. Но люди сюда заходили все время и, если и не задерживались надолго, то, уж во всяком случае, и не молчали, а, разговаривая, голосов не понижали, так что уже через десять минут, без всяких на то особых усилий, Виктор оказался в курсе всех сколько-нибудь значимых новостей Города и Мира. И новости эти, положа руку на сердце, ему совсем не понравились. Вернее, ему не понравилась одна конкретная новость, которую больше всего, собственно, и обсуждали.

Известие, что ночью женился какой-то Чел из Цитадели, оставило Виктора равнодушным. Он не знал ни этого человека — и даже угадать не мог, чем он так знаменит — ни того, что такое эта Цитадель, и что с ней не так. Соответственно, ему не интересны были и гадания о том, на ком женился этот неведомый ему Чел и почему. Во всей этой истории по-настоящему интересным было одно лишь упоминание имени Монгола.

«Значит, Монгол жив», — отметил Виктор, прислушиваясь к щебетанию двух дамочек, пристроившихся на высоких табуретах около стойки и не забывавших, несмотря на увлекательную тему разговора, демонстрировать всем желающим, свои длинные гладкие ноги едва ли не до самых трусов которые, впрочем, у обеих отсутствовали, как факт. И это тоже было не новым и очень даже характерным для Города явлением, которое проявилось почти сразу, как только первые маги начали топтать его улицы и, по всей видимости, за прошедшие годы ничего здесь кардинально не изменилось. Для многих Город был не только местом, где можно встретить себе подобных и хоть немного пожить, не таясь, но еще и редкой и почти недостижимой для обычного человека возможностью реализовать любые свои фантазии, даже самые неприличные, любые желания, даже такие, которым на «той стороне» места не было или не могло быть по самым разным обстоятельствам, от моральных до физических. Однако заниматься социологией и антропологией Чистилища в планы Виктора ни сейчас, ни вообще не входило. Все, что следовало об этом знать, он узнал еще много лет назад, а для новых исследований не было ни причины, ни, что самое главное, настроения.

Точно так же, мало заинтересовало его и обсуждение идущих уже целую неделю по всей Европе облав, направленных, как будто, против маргиналов всех мастей и раскрасок и против партий и организаций, находящихся по краям политического спектра. На самом деле, эта была очередная акция властей в их длящейся уже более трех десятилетней войне против магов. Такое уже происходило на памяти Виктора, и не раз. Так что ничего нового для себя он не узнал. Еще одна операция, только и всего. А вот вызвавшее у местной публики настоящий ажиотаж известие о ночных столкновениях в Мюнхене оказалось очень интересным, потому что, если «очевидцы» не врали, а они, похоже, не слишком преувеличивали, ночью там отметились, как минимум, два мага совершенно невероятной силы. В свое время, такое могли устроить Нерон или Конфуций, Агасфер, Калигула или Аарон… Однако во время их последней встречи, Лиса сказала, что все они давно и безнадежно мертвы. Следовательно…

Дверь из толстого голубовато-сиреневого стекла, покрытая снежными узорами, открылась, и в паб вошел Бах. Высокий, элегантный, с черной тростью в руке, он «равнодушно» оглядел зал, сдержанно кивнул бармену, не торопясь, прошел к свободному столику — у Виктора сразу же возникло впечатление, что стол этот был свободен для Баха всегда — и сел. Не прошло и минуты, как перед джентльменом с седыми висками возник, как бы, сам собой стакан с виски.

«Это судьба…» — Виктор допил кофе и, оставив насиженное место, пошел «знакомиться».

— Здравствуйте, господин Бах, — сказал он, вплотную приблизившись к столику, за которым в одиночестве сидел со своим стаканом Петр Кириллович Лавров.

— Добрый день, — вежливо ответил старик, поднимая на Виктора взгляд внимательных серых глаз. Вероятно, он пытался сейчас вспомнить этого абсолютно незнакомого ему невысокого мужчину, похожего не только одеждой, но как будто даже и внешне на Алексея Александровича Каренина в исполнении актера Гриценко. — Мы знакомы?

— Нет, — так же вежливо улыбнулся Виктор. — Но у меня к вам дело, милостивый государь. Вы позволите? — и он кивком указал на свободный стул.

— Садитесь, — «равнодушно» пожал плечами Петр Кириллович. — Я вас слушаю.

— Благодарю вас, — Виктор сдержанно, вполне в рамках своей нынешней роли, поклонился и, присев к столу, жестом показал бармену, что хотел бы получить то же самое, что и господин Бах. — Собственно, дело у меня простое. Некто, кого вы, по-видимому, должны помнить, но кого, вероятно, все остальные успели забыть, просил передать вам, господин Бах, следующее. В ближайшее время, к вам — там, а не здесь — придет человек и передаст привет от вашего старого друга. Назовет он и пароль. Разумеется, пароль старый, так как нового, по известным вам причинам, он знать не может. Человек этот, — Виктор сделал паузу, предоставляя, бармену возможность поставить перед ним стакан и вернуться к стойке. — Передаст вам весьма ценную информацию по интересующим вас и ваших друзей вопросам. Вы меня понимаете?

— Возможно, — дипломатично ответил Бах, который не мог не обратить внимания ни на осведомленность незнакомца в очень специфических вопросах, ни на то, что тот упомянул, пусть и в завуалированной форме, имя давно сгинувшего Некто Никто.

— Ну и, слава богу! — улыбнулся чужими губами Виктор. — Информация, если я правильно понимаю, имеет вполне сенсационный характер, и наш общий друг полагает, что она должна быть, как можно скорее распространена по всем возможным каналам. Здесь и там. Вот, собственно, и все.

Виктор отхлебнул из стакана и, хотя виски был аутентично хорош, внутренне поморщился, как делал всегда, когда пил крепкие напитки, хоть в этом мире, хоть в том.

— А сам наш общий друг, — медленно спросил Бах. — Он зайти на чашечку кофе не хочет?

— Возможно, — с той же интонацией, что давеча Бах, ответил Виктор. — Возможно, что и хотел бы. Возможно, он не отказался бы и от вашего фирменного… кофе, — Виктор прекрасно знал, что Петр Кириллович никакого кофе давно уже не пьет, потому что предпочитает крепко заваренный чай с лимоном. — Но, возможно так же, что он просто не сможет.

«Возможно, — подумал Виктор без раздражения и тоски. — Я уже ни к кому не смогу прийти. Мертвые не возвращаются, не так ли? Но иногда… воскресают. Посмотрим».

— Господь обещал нам жизнь вечную, — эти слова Баха можно было принять в том смысле, который отвечал контексту разговора, но в то же время, это был очень старый и никому, кроме них двоих, неизвестный пароль.

— Я знаю, о чем вы, — сказал Виктор, но отзыва не назвал, оставив, таким образом, вопрос о своем происхождении открытым. — Но обстоятельства, господин Бах, иногда сильнее нас.

— Вы правы, — согласился явно не на шутку озабоченный его словами Петр Кириллович. — Это все?

— Да, — Виктор отхлебнул еще виски и хотел было уже встать, но вдруг сообразил, что некоторые недоумения легко разрешаются при помощи слов.

— Скажите, господин Бах, — спросил он, отодвигая от себя пустой стакан. — Давно ли вы видели здесь донью Рапозу?

— Я видел ее несколько дней назад, — настроение Баха неожиданно изменилось. Сейчас он явно был чем-то расстроен.

— Прошу прощения, — сказал Виктор осторожно, удивляясь, такой реакции старика. — Я чем-то вас расстроил…

— Вы, видимо, просто еще не в курсе, милостивый государь, — в серых глазах Баха появилось недоуменное выражение. — Донью Рапозу вычислили, и ее лицо, настоящее лицо, уже который день показывают по всем каналам телевидения.

2

«Почему так?» — накануне он пошел «в разнос» и чуть не погиб. Впрочем, «чуть» не считается. Зато теперь, после случившегося с ним в Мюнхене, Кайданов мог хотя бы утешать себя мыслью, что не сойди тогда с ума, не было бы у него и Рэйчел. Викки была бы, но не факт, что она разрешила бы ему увидеть в себе Рэйчел. И уже совершенно точно, что сам — без «посторонней» помощи — он вряд ли смог бы разобраться в своей разрушенной отчаянием и ненавистью душе. А значит, не нашел бы там самого главного в своей кривой жизни: не обнаружил бы там любви, которую, правду сказать, и не искал, и о своей способности любить тоже никогда бы не узнал. Так что, рассматривая все с ним случившееся, «обратным взглядом», Кайданов, если и не благодарил судьбу за единственный и, скорее всего, неповторимый случай, то уж точно, что на нее не пенял. Другое дело, что, как говорил любимый им в юности и, как ни странно, до сих пор не забытый за злобой дня, одесский бандит Беня Крик, «мене испортили праздник».

Праздник, и в самом деле, был бесповоротно испорчен. И дело не в том, что в Городе, этой ночью, не оказалось ни одного из тех людей, кого Герман мог назвать своим другом. Их и вообще-то немного было, таких людей, и шанс застать их в Чистилище именно тогда, когда они ему понадобились, был невелик. Но это было как раз ожидаемо, а значит, терпимо. В конце концов, с ним пришла туда Рэйчел, и Монгол оказался на месте, а до остальных Кайданову в тот момент и дела не было. Не переживал он, если честно, и из-за того, что израсходовав накануне все силы на бессмысленную бойню, не смог соответствовать именно тогда, когда, по идее, должен был быть на высоте. Все-таки хоть это и была их первая брачная ночь, но ни первой, ни даже десятой, она на самом-то деле для них не стала, а Кайданов, как ни крути, был после чудовищного «разноса». Да и не главное это. Но вот то, чем оказалась отмечена эта их первая ночь «вместе», вызывало у него теперь — после всего — настоящее раздражение.

Кто воевал ночью в Мюнхене, и почему? Что вообще там произошло, да еще дважды за одну ночь? За что бились эти люди и за что умирали — а Герман был уверен, что уйти живыми из устроенного ими ада, все участники событий никак не могли — оставалось неизвестно. Не внесли ясности и сообщения властей, которые они с Рэйчел слышали по радио, возвращаясь на взятой на прокат машине, в Берлин. Судя по тому, что врали бундесы, ночью кто-то ударил по святая святых — по штаб-квартирам полиции и контрразведки. Но кто мог решиться на такое безумие? Даже бойцы ультрарадикального крыла боевки таких операций уже лет десять, как не проводили. Слишком большими силами располагали фашисты, находясь в своих собственных крепостях. А ведь был еще — если и этого мало — инцидент, произошедший сутки назад во Франкфурте. И случайным он Кайданову теперь не казался. Герман буквально нутром чувствовал, что события эти между собой как-то связаны. Но как? И при чем здесь, сменившая облик Лиса?

То, что объявленная во всемирный розыск Рапоза оказалась способна на такое мощное колдовство, как «обращение», его не удивляло. В конце концов, если смог он, то почему не могла и она? Ведь Лиса изначально была сильнее Кайданова, это и Иаков в свое время заметил. Но вот то, что она объявилась в Мюнхене как раз за несколько часов до того, как кто-то, обладающий огромной силой, сначала разгромил полицейское управление, а потом сжег еще и баварскую штаб-квартиру контрразведки, случайным быть не могло. Во всяком случае, Кайданов в это не верил.

«Таких совпадений не бывает!»

Впрочем, он бы, может быть, еще и поверил в «стечение обстоятельств», однако за пару дней до этого Лиса появилась у него в Цитадели и искала она не кого-нибудь, а Уриэля. И это еще больше усложняло ситуацию, потому что порождало новые непростые вопросы. Знала ли она, что Уриэль это и есть Кайданов? И кого она искала на самом деле, Уриэля — самого отмороженного из всех ублюдков, обитающих в европейском террористическом подполье, или его самого, Германа Кайданова? И зачем?

От всех этих вопросов можно было «крышей поехать», но Кайданов знал обо всем этом слишком мало, чтобы, если на них и не ответить, так хотя бы какую-никакую гипотезу предложить. С одной стороны, он был почти стопроцентно уверен, что до посещения Цитадели, о том, что Чел это его новая личина, Лиса не знала, но вот относительно вчерашней встречи, он уже такой уверенности не испытывал. Смог ее узнать он, могла узнать его и она. Но что из этого следовало? Ей понадобился именно Кайданов? И именно теперь, после двадцати лет разлуки? Но зачем, прости господи? Или ей все-таки нужен был Уриэль?

Логически рассуждая, у нынешней Лисы никаких дел к этому террористу быть, вроде бы, не должно, но, с другой стороны, что он, собственно, о ней знает? Не знал ведь, что в свое время она участвовала в охоте на Вальдхайма, и про штаб ГСВ ничего не знал. Так, может быть, и «официально» заявленный выход из боевки тоже был всего лишь «оперативным ходом»?

«А если ее уже нет?» — мысль эта оказалась невыносимой. Вот вроде годы и годы прожил, никак о Лисе не вспоминая, а сейчас вдруг понял, что если она не придет — «Никогда!» — на встречу в Берлине, это будет означать, что произошла страшная непоправимая трагедия, такая же, как гибель Ольги, или смерть Некто Никто. Такие люди не должны умирать, но он был уже большой мальчик и знал, что смертны все.

Предположение о гибели Лисы заставило его буквально содрогнуться, потому что по вполне понятной в его случае ассоциации Кайданов тут же подумал о Рэйчел. Вот в этом, по сути, и было дело. Вместо того, что бы наслаждаться жизнью, «купаясь в лучах счастья», Герман провел свою первую брачную ночь в тревоге и недоумении. И сейчас, сидя в мчащейся по автобану Тойоте, не любимой своей любовался, а высчитывал варианты, ломал голову или просто «умирал от страха».

«Страх, — признал он, глядя сквозь лобовое стекло машины на запруженное множеством автомобилей шоссе — Вот чего еще я не ожидал в себе обнаружить».

3

Уже смеркалось, когда они добрались до кладбища. Было тихо, пыльно, и жарко. Поднявшийся к вечеру сильный восточный ветер вожделенной прохлады не принес. Напротив, стало еще хуже.

«Шараф»[51], — Ольга докурила сигарету до фильтра и, достав из наплечной сумки бутылку минеральной воды, сделала несколько глотков.

С того места, где она стояла, хорошо просматривались кладбищенские ворота, через которые вот уже минут двадцать как никто не проходил, ни туда, ни обратно. Однако около приземистого ритуального павильона все еще появлялись по временам неторопливо поспешающие по своим очень специальным делам мужчины в черном. Впрочем, и их активность явно шла на спад.

«Скоро», — Ольга вернулась в машину, завела мотор и включила кондиционер. Стало легче. Но это «легче» относилось исключительно к физиологии. На душе было неспокойно и лучше от пришедшей в салон Форда искусственной прохлады не стало.

Время подходило к шести, но никто, кроме нее самой и троих ее бойцов, так и не объявился. Естественно, это не делало операцию безнадежной в принципе. Теоретически, с этим делом она могла справиться и сама. Однако неопределенное «теоретически» заставляло Ольгу нервничать, потому что последний этап, к которому она приблизилась вплотную, был самым непредсказуемым. Никто — даже сам Август! — не знал наверняка, что и как нужно будет делать в том случае, если к моменту их появления, он умрет. Но, как назло, именно это с ним и произошло.

Совершив почти невозможное, они прибыли в аэропорт имени Бен Гуриона без четверти два, перескочив в Милане на уже объявленный на посадку рейс на Тель-Авив. Чего это им стоило, отдельная история, но деньги, как не уставал повторять Август, способны — пусть и в некоторой степени — заменить даже волшбу. Деньги и откровенный бандитизм, факты которого еще предстояло расследовать итальянской полиции, свое дело сделали, и к двум часам дня они были на месте. И дальше все прошло на редкость гладко. Машины на долговременной парковке в здании, примыкающем к главному терминалу, угнать удалось, практически не прибегая к магии. Больницу разыскали быстро, благо и ехать оказалось недалеко. И с секретаршей в справочной получилось очень удачно. Девушка говорила по-русски, и Антон очень убедительно сыграл дальнего родственника Августа, только сегодня прибывшего из ФРГ и от волнения путающего английские, русские и немецкие слова. Правда, к этому времени, Ольга достоверно знала, что никого из своих ближе двухсот километров нет. Во всяком случае, она никого не чувствовала, и это было очень плохо. Но возникшая в ее душе тревога превратилась в нечто, не сильно отличающееся от страха, когда выяснилось, что Виктор Корф скончался восемь часов назад и, вероятно, уже предан земле. Вот это был настоящий удар, потому что неожиданно она — один на один в полном смысле этих слов — столкнулась с самым скверным из всех предусмотренных ими сценариев. Август был мертв уже восемь часов, и сколько сможет теперь продержаться, сидя в буквальном смысле этого слова на своих «бренных мощах», неизвестно, точно так же, как и то, что предстоит в этом случае сделать. «Воскрешение» относилось к таинствам Восьмой Ступени и при том являлось наименее исследованным мудрецами древности. Во всяком случае, во всех без исключения книгах, которые по настоянию Августа пришлось прочесть Дженевре, об этом волховании говорилось настолько туманно и витиевато, что создавалось впечатление, что Учителя и сами толком не знали, о чем, собственно, идет речь. И такое предположение отнюдь не было лишено смысла. Возможно, древним просто не приходилось с этим сталкиваться?

Впрочем, страх («Страх?» — с удивлением спросила она себя) не вызвал у нее растерянности. Ольга была человеком дела, и эмоции, если они начинали ей мешать, умела гасить усилием своей закаленной, как лучший дамасский клинок, воли. И потом, она все-таки была не одна. С нею были ее люди, а бойцы Дженевры дорогого стоили, даже если их осталось всего трое. Она лишь мимолетно пожалела о том, что отпустила Катарину, но, поскольку сделанного не воротишь, не стала забивать голову напрасными сожалениями, и сразу же преступила к делу. Она отправила Пауля в Город к Георгу, отрядив Оскара присматривать за гонцом, а сама осталась следить за дальнейшими переговорами Антона с девушкой Любой из справочной, ее начальницей Зоар, по-русски не говорившей, но проникшейся драматизмом ситуации и взявшейся выяснить в похоронном бюро подробности захоронения несчастного господина Корфа, и водителем амбуланса, очень к стати оказавшимся тоже «русским» и давшим Антону подробные наставления по поводу того, как лучше проехать к кладбищу и как там, в этом городе мертвых, сориентироваться.

Пауль вернулся, когда они уже подъезжали к кладбищу. Все это время он мирно «спал» на заднем сиденье Форда, что выглядело вполне естественно, и никаких вопросов ни у кого вызвать не могло. К сожалению, известия, принесенные гонцом, были отнюдь не утешительными. Август появился в кофейне Гурга еще утром, второй раз заходил около полудня, и обещал снова заглянуть только ближе к вечеру. Однако найти его сейчас в огромном Городе, не имея в запасе достаточного времени, Пауль, разумеется, не смог. Но это полбеды. Настоящая беда («Да, да, беда, — решила тогда Ольга. — Беда, но еще не катастрофа») заключалась в том, что все остальные безнадежно опаздывали. Гектор, судя по тому, что рассказал Паулю Георг, воплотился где-то в Северной Америке — в США или в Канаде — и как раз сейчас летел со своими людьми в Израиль, но прибытие их рейса ожидалось не ранее полуночи. А ведь Гектору еще предстояло «сориентироваться на местности». Ночью, имея в качестве маяка один лишь ее, Ольги, «зов». Правда, Пауль оставил Георгу номер своего мобильного телефона, но сможет ли Гектор послать кого-нибудь в Город до посадки самолета? Да, если и сможет, пошлет… Появиться на кладбище они смогут только к середине ночи, и это в самом лучшем случае. Перед внутренним взором Ольги возник образ спокойного коренастого человека с грубыми чертами простого «крестьянского» лица и седеющим бобриком коротко стриженых волос, и она поняла, что Гектора ей будет не хватать больше других. Он был сама надежность. Его стойкости и упорству мог позавидовать любой другой командир, но главное, он никогда не тянул одеяло на себя, притом что, по существу, был в их маленькой команде старшим, как по возрасту, так и по положению. Он был необычайно умен, хотя заподозрить это, имея в виду его простонародную внешность, было совсем непросто, и еще Гектор был замечательно сильным боевым магом. Но, увы, судя по всему, рассчитывать на его помощь не приходилось.

Не успевал к сроку и Марий. Этого отчаянного и неукротимого, как тайфун, сукина сына, к несчастью, занесло на русский север. Триста километров к востоку от Архангельска, как сообщил Георгу присланный с сообщением Восьмой первой десятки. Глушь невероятная, учитывая, что это даже не Аляска или Лапландия, а Советский Союз. Однако за тридцать часов — даже вообразить было сложно, чего им это стоило — отряд Мария прорвался в Норвегию, где, видимо, случились форс-мажорные обстоятельства, потому что вылететь из Осло у них не получилось, и сейчас Марий летел из Стокгольма в Лондон, имея на руках билеты на чартер в Тель-Авив. Однако, даже если на этот раз все пройдет гладко, прибытия группы следовало ожидать только под утро.

«Слишком поздно», — Мария и его людей (а отряд Мария, судя по номеру гонца, наверняка, был одним из самых сильных) из конечного уравнения следовал исключить.

Ну и последний удар, если всего остального было мало. Вот уж во истину, как последний гвоздь в крышку гроба Августа! Персиваль на связь до сих пор не вышел. Правда, ближе к шести, Ольге почудилось, что на границе сознания возник далекий и неразборчивый, как угасающее эхо, зов, пришедший откуда-то с юго-востока. Возможно, это был Персиваль или кто-то из его людей, но Ольга не обольщалась. Персиваля она могла почувствовать километров за триста-четыреста. Может быть, учитывая вечернее время и качество приема, даже за полтысячи. Но это означало, что Персиваль, если, конечно, это был он, находился сейчас где-то достаточно далеко и при том не в урбанизированной Европе, насквозь пронизанной идущими во всех направлениях дорогами и утыканной аэропортами, как подушечка портного иголками, а в глуши арабского востока, где ни нормальных дорог, ни подходящего транспорта, тем более, в вечернее время, найти было невозможно. Так что и он из расчетов Ольги, как значимый фактор, по всей видимости, выпадал, и полагаться она могла только на себя.

Ольга достала сигарету, закурила, размышляя над тем, что и как, ей теперь предстояло сделать, и почти машинально включила радио. Слабенький приемник угнанного Форда ловил передачи исключительно на арабском и иврите. Попалась, правда, еще одна станция, вещавшая, судя по всему, с Кипра или Родоса на греческом языке, но ни одной англоязычной волны выудить среди помех не удалось. В конце концов, Ольга остановилась на какой-то, вероятно, все же еврейской станции, крутившей в эфире классическую музыку, и окончательные детали своего нового плана обдумывала уже под увертюру к «Лебединому озеру» Чайковского. И в этот как раз момент какой-то обремененный не малым брюшком тип в черном лапсердаке и широкополой шляпе закрыл наконец ворота кладбища и стал прилаживать к ним толстую цепь с амбарным замком.

Сумерки, между тем, сгустились настолько, что, если бы не жидкий, как китайский чай, свет зажегшихся с четверть часа назад фонарей, здесь стало бы совсем темно.

«Пора», — Ольга помигала левым поворотником, подавая сигнал Антону и Паулю и, дожидаясь их появления, выпила еще немного воды.

— Антон, — сказала она, когда мужчины подошли к машине. — Сходи на кладбище и найди могилу, но перед этим предупреди Оскара. Он пока остается в охранении. Пауль, сядет ко мне в машину и «подержит меня за руку». Я ненадолго. Полчаса, максимум — час.

4

Мысли о Лисе не покидали его весь день. Возможно, виной тому был пережитый накануне стресс, но, не менее вероятно, что драматические изменения, столь неожиданно случившиеся в душе Кайданова, распространялись теперь не только на Рэйчел, но и на всех прочих достойных подобного отношения людей. На Алису, например. Однако, так или иначе, беспокойство, зародившееся в душе Германа по дороге из Мюнхена в Берлин, не проходило, а, напротив, усиливалось. И ближе к ночи ему стало окончательно ясно, что терпеть неизвестность и дальше — «Господи, да что же со мною происходит?!» — он не в силах, и, плюнув на гордость, Герман признался в этом молодой жене.

Однако Рэйчел, как ни странно, его поняла и, не задав ни одного вопроса, сама предложила, сходить в Город.

— Я подержу тебя за руку, — улыбнулась она. — Иди.

Было девять часов вечера. Не лучшее время, если честно, искать кого-нибудь в Чистилище, но Кайданов просто не мог больше ждать.

— Возможно, я задержусь до утра, — сказал Герман, испытывая совершенно незнакомое, вернее, хорошо и давно забытое чувство, когда-то называвшееся смущением.

— Ни в чем себе не отказывай, милый, — улыбнулась в ответ Рэйчел. — Но учти, в половине шестого я тебя выдерну. В восемь ты должен быть в офисе.

— Договорились, — Кайданов обнял Рэйчел и поцеловал в губы.

— Ну уж нет, — сказала она через мгновение, прерывая поцелуй. — Ты уж выбирай, дорогой, или целоваться, или… Иди!

И он пошел.

Начал он, разумеется, с Цитадели. Во-первых, потому что это было самое малоперспективное с точки зрения поисков Лисы место. А во-вторых, по привычке. Куда и пойти в Городе Челу, как не в Цитадель?

Народу там, как и ожидалось, почти не было, и ничего нового про события в Мюнхене, кроме слухов самого бредового содержания, Кайданов от немногих находившихся на базе людей не услышал. Его насторожили только упорно повторяемые «свидетельства» о трех — ну, может быть, все-таки двух — стригах,[52] которые весь этот балаган и устроили. Три или две, или все-таки одна, но указание на пол мага являлось в их практике делом довольно редким и могло означать, что, по крайней мере, одна женщина — «Неужели, Лиса?» — там все же была. Не на сто процентов, конечно, но вероятность такая, если исходить из собственного многолетнего опыта, имелась.

Женщина…

«Лиса?»

Однако была там женщина или нет, о судьбе «безумной колдуньи» никто ничего определенного сказать не мог. Погибла, захвачена, спаслась… Сколько людей — столько версий.

В конце концов, Кайданов плюнул на Цитадель и ушел бродить по Городу. Но ни в Фергане, ни в Сохо, ни на Каскаде, никто ничего нового рассказать не мог. Всюду одно и то же: слухи (не из первых уст), версии различной сложности (в зависимости от интеллектуальных способностей комментаторов), безбожное вранье и детские фантазии. Все, как всегда. Впрочем, среди всей этой пестрой суеты, заметно активизировавшейся с наступлением ночи, Кайданов встретил и несколько вполне серьезных людей, которые, не сговариваясь, повторили ему одну хорошо знакомую истину: «слишком рано для достоверной информации». Вот через несколько дней, когда все немного успокоится, тогда… Но ждать так долго было невмоготу, хотя, судя по всему, ничего другого просто не оставалось.

Побродив еще немного по Итальянской площади, Кайданов спустился к Торжищу и хотел было уже уйти домой, когда неожиданно вспомнил подслушанный — вполуха — в харчевне Клары обрывок разговора.

«Кофейня Гурга! Как же я мог забыть?» — он посмотрел на узкую улицу-лестницу, взбиравшуюся в теснине плотно сжавших плечи старых домов в Верхний город к месту Иакова, и мысленно пожал плечами. Новость была, что и говорить, весьма неординарная, и то, что он ее едва не пропустил, объяснялось только тем, что голова Кайданова была занята другим.

Он постоял еще с минуту, размышляя над тем, что все это может означать, и пришел к выводу, что прежде чем строить догадки, следовало хотя бы посмотреть на это чудо своими глазами. Кто бы что ни говорил, новость могла обернуться всего лишь глупым розыгрышем или случайным совпадением, точно так же, как и простой ошибкой его, Кайданова, личного восприятия.

Он сотворил сигарету, но сделал это скорее по привычке, чем из желания закурить, и, так ни разу и не затянувшись, пошел к лестнице.

«На середине подъема…» — он достиг «того места» как раз тогда, когда совершенно забытая им сигарета прогорела до пальцев, однако, если он забыл о ней прежде, то уж верно не обратил никакого внимания на машинально отброшенный в сторону окурок теперь, стоя перед открытыми дверями кофейни.

Из состояния оцепенения его вывел голос, раздавшийся из глубины помещения, тонувшего в навевающем мысли о прохладе полумраке.

— Добрый вечер, сударь! — сказал кто-то узнаваемым скорее сердцем, чем слухом, голосом. — Не желаете ли чашечку кофе?

«Это не Гург», — настолько обмануться Кайданов, разумеется, не мог, но, тем не менее, он даже вздрогнул, настолько это был именно тот голос, который и должен был прозвучать из этого наполненного ароматами кофе и запахами табака и специй полумрака.

— Разумеется, хочу, — ответил он через мгновение, потребовавшееся, чтобы взять себя в руки. — Благодарю вас.

Кайданов сделал несколько шагов, переходя со света вечного полдня в знакомый сумрак кофейни, и увидел перед собой все тот же навсегда оставшийся в памяти небольшой зал, облик которого заставлял вспоминать одновременно уютное литературное средневековье и не менее комфортное в своей полукрестьянской простоте средиземноморье, итальянское, греческое и, пожалуй, даже турецкое. За прошедшие годы здесь ровным счетом ничего не изменилось, ни внешне, ни в атмосфере. Не знал бы заранее — или забыл вдруг — что кофейня Гурга была закрыта добрых полтора десятка лет, подумал бы, что ничего с ней не случилось, и хозяин жив и по-прежнему угощает гостей своим неповторимым кофе по-турецки. Однако это было не так. Гург умер. Сомнений в этом у Кайданова не было, так как случайно — так уж вышло — он был посвящен в одну из тайн этого человека, и более того, именно он, Кайданов, по просьбе Некто Никто (это была их последняя встреча, о чем он, к сожалению, тогда не знал) похоронил Чеслава Немчика на старом католическом кладбище в Брно. Однако и новый хозяин кофейни, как бы ни был он не похож на Гурга, был здесь на месте. Во всяком случае, первое — самое важное — впечатление, возникшее у Кайданова, когда он вошел под низкий каменный свод, было именно таким. Узнавание, удивление, возможно даже, потрясение, но никак не отторжение и уж точно не разочарование.

— Доброй ночи, — сказал Кайданов и, только произнеся эти слова, понял, что впервые за много лет попался в расставленные ему обычные для Города силки. Он сообщил присутствующим о том, в каком именно часом поясе находится сейчас его тело.

«Ну и черт с ним!»

— Кофе, пожалуйста, — попросил он, оглядывая зал в поисках свободного места.

Народу в кофейне оказалось даже больше, чем в лучшие времена. И Кайданов совершенно не удивился, увидев среди гостей, как минимум, четверых ветеранов Города, из тех, кто, наверняка, не раз и не два пили здесь кофе и коньяк еще в те времена, когда обслуживал их легендарный Гург. Впрочем, новых лиц было тоже достаточно, однако это, как знал Кайданов по собственному опыту, ни о чем не говорило. Новичков могли привлечь сюда рассказы старожилов или поиски новых аттракционов, однако с той же вероятностью под незнакомыми личинами могли скрываться хорошо известные по прежней жизни персонажи. Его-то самого никто из присутствующих в лицо не знал тоже.

— Я Чел, — представился Кайданов, спрашивая взглядом у Твина (этого скрытного сукина сына Герман знал только по имени) разрешения сесть за его столик. — Обычно я тусуюсь в Цитадели, так что если у кого-то есть возражения против моего здесь присутствия, можете говорить прямо, я все равно не уйду.

— Кофейня Гурга вне политики, — ответил за всех новый хозяин и пошел за стойку. — Кстати, меня зовут Георг, — эти слова прозвучали, когда он уже повернулся к Герману спиной. — И я племянник господина Гурга, пусть земля ему будет пухом.

— Садитесь, — кивнул Твин. — Место свободно.

— Спасибо, — Кайданов сотворил новую сигарету, но на этот раз действительно закурил. — Я слышал кофейня была закрыта много лет?

— Так вы из новых? — поднял бровь Твин. Он говорил вежливо, но без тени дружелюбия.

— Вроде того, — неопределенно ответил Кайданов, не желавший второй раз за пару минут попадать впросак. — Мне говорили, что когда-то это было очень интересное место.

— Это ты, парень, правильно слышал, — подала голос неизвестная Герману немолодая женщина, сидевшая за соседним столиком. — При Гурге здесь бывали даже Первые, Конфуций, Агасфер, Нерон, Иаков…

— Иаков не был Первым, — вмешался в разговор Наблюдатель, занявший свою излюбленную позицию в дальнем углу, где делил столик с каким-то типом, при виде которого в голове сами собой всплывали такие старорежимные понятия, как «действительный статский советник» или «его превосходительство». Впрочем, как подумал Кайданов, чуть дольше задержав на этом персонаже взгляд, русское его происхождение было неочевидно. С тем же успехом данный господин мог быть немцем или даже англичанином.

— Ну и откуда ты это знаешь? — откровенно усмехнулась женщина. — Чьей личиной по твоему был Иаков?

«Хороший вопрос», — мысленно согласился Кайданов. Сам он давно уже подозревал, что Иаков был личиной Некто Никто, а вот кем был сам Некто, оставалось только гадать. Но и здесь имелась одна очень интересная подсказка. Некто Никто исчез примерно в то же самое время, когда погибли один за другим все известные Первые. Случайное совпадение? Возможно. Но с той же вероятностью ничего случайного в этом не было.

«Что же, на самом деле, тогда произошло?» — а вот этого, судя по всему, не знал никто.

— Я не знаю, чьей он был личиной, — отмахнулся Наблюдатель. — Но Первых знали все, они этого ведь никогда не скрывали, а Иакова при жизни Великим магом никто не считал.

«И очень напрасно… Но почему он это скрывал?»

Разговор быстро стал общим и от обсуждения личности старика Иакова быстро перешел к ностальгическим воспоминаниям — то ли личным, то ли почерпнутым из вторых рук — о прежних временах и давних уже событиях. А вот недавние боестолкновения во Франкфурте и Мюнхене никто, как ни странно, не вспоминал. Впрочем, возможно, об этом успели поговорить до прихода Германа?

Кайданов попробовал кофе. Он оказался выше всех похвал, хотя сказать наверняка был ли он лучше, или хуже, того, что варил когда-то Гург, было невозможно. Прошло слишком много времени, чтобы их сравнивать. Точно так же дела обстояли и с коньяком. Напиток был великолепен и его «французское» происхождение не вызывало сомнений. Но был ли это то же самый коньяк или какой-то другой, Кайданов не знал. Впрочем, он и не стал забивать себе голову всей этой ерундой. Просто сидел, почти не вмешиваясь в общий разговор, пил кофе — первую чашечку, а потом и вторую, и третью — цедил помаленьку чудный коньяк Георга, курил и наслаждался совершенно невероятным для него, здесь и сейчас, покоем. Странное ощущение, прямо сказать необычное для Кайданова, но от того еще более «сильное» и, надо сказать, вполне им оцененное. Герману было хорошо и не хотелось никуда уходить, и возвращаться «к себе», озабоченному судьбой Лисы, полному страхов за Рэйчел, и вообще потерявшему вдруг все внутренние «ребра жесткости», никак не хотелось. Однако в тот момент, когда эта мысль или, вернее, это ощущение у него возникло, волшебство исчезло, и к Кайданову «вернулось сознание».

Увы, время бежит не только в реальном мире, в Городе оно тоже стремительно исчезает в бездонном колодце прошлого. Кайданов посмотрел на пустые чашечки из под кофе и коньячные бокалы, выстроившиеся перед ним на столешнице, бросил взгляд на заметно поредевшую публику в зале кофейни и решил, что пора возвращаться. Однако, вместе с реалиями обыденной жизни к нему вернулось так и не разрешенное визитом в Город беспокойство, и перед тем, как покинуть гостеприимного Георга, он решил сделать еще одну — пусть и безнадежную — попытку прояснить ситуацию.

— Я разыскиваю одну сагу,[53] — сказал он вставая. — Может быть, кто-то из присутствующих сможет мне помочь?

— Назовите имя, сударь, — предложил из-за стойки Георг. — Возможно, эта дама успела уже здесь побывать…

— Ее зовут донья Рапоза Пратеада, — сказал Кайданов, чувствуя непривычную неловкость. — Она из старожилов, так что, возможно…

— Нет, — покачал головой Георг. — Такой саги здесь не было.

— Как вы сказали вас зовут? — неожиданно подал голос сидевший с Наблюдателем «тайный советник».

— Чел, — представился Кайданов, подходя к их столику. Он уже заметил, как блеснули неожиданным интересом обращенные к нему глаза Наблюдателя.

«Они что-то знают».

— Я Виктор, — сказал незнакомец и обозначил сдержанный поклон. — А это господин Наблюдатель, — он чуть повел рукой в сторону своего компаньона. — Присаживайтесь, Чел, поговорим.

— Спасибо, — кивнул Кайданов, садясь на свободный табурет. Было очевидно, что поговорить его позвали не просто так.

— Вы давно в Городе? — спросил Виктор.

— Это имеет значение?

— Возможно.

Что-то в интонации Виктора или в том, как он смотрел сейчас на Кайданова, заставляло думать, что вопрос задан не из пустого любопытства. А Герман обратил еще внимание и на то, что Виктор говорил сейчас очень тихо, так, чтобы никто посторонний их не услышал, но при этом совершенно игнорировал факт присутствия за столом по-прежнему молчавшего Наблюдателя, про которого было известно только то, что он всегда знает чуть больше других. И Кайданов решился второй раз за вечер — и на этот раз совершенно осмысленно — нарушить незыблемые правила конспирации. Однако Виктор его опередил.

— Я сильно ошибусь, если предположу, что вы появляетесь в Городе лет двадцать пять? — спросил он все тем же чуть суховатым голосом чиновника.

— Откуда вам это известно? — Кайданов был потрясен точностью диагноза, но вида не подал.

— А мне и неизвестно. Просто подумалось, а вдруг?

— Вдруг что? — Кайданов достал из воздуха сигарету, чтобы получить возможность делать обоснованные паузы в разговоре, который неожиданно приобрел очень интересный характер.

— Вдруг мы были знакомы в другой жизни, — по губам Виктора пробежала тень улыбки, но и только.

— В другой жизни, — повторил за ним Кайданов и затянулся.

«Кто?» — сомневаться, что перед ним кто-то из тех, кого он когда-то знал под другой личиной не приходилось. Это был не новичок. Неофиты так себя не ведут и так не говорят. Вопрос лишь в том, кто это и насколько хорошо они знакомы?

— И какое же имя приходит вам в голову в связи с этой фантазией? — спросил он вслух.

— Что-то связанное с электричеством, — уже откровенно усмехнулся Виктор.

«Он знает, что я Фарадей. Но откуда?»

— Вы знаете Рапозу?

— Знал.

Что должно было означать прошедшее время?

— По некоторым данным, — неожиданно заговорил Наблюдатель. — Донья Рапоза сюда больше не придет.

— Она…?! — сдержать эмоции оказалось практически невозможно.

— Не знаю, — покачал головой Наблюдатель. — Не исключено, но достоверных известий о ее смерти нет.

— Однако сюда Рапоза больше не придет, — твердо сказал Виктор, подчеркнув интонацией ее псевдоним. — Никогда.

И в этот момент Кайданов, который совсем уже собрался задать несколько совершенно необходимых в данной ситуации вопросов, почувствовал за спиной движение, очень своеобразно отразившееся в глазах обоих его собеседников, и оглянулся. В кофейню Гурга вошла женщина невероятной красоты, но дело даже не в том, какое у нее было лицо или фигура. Казалось, сюда, в сумрак иллюзорной кофейни, пришла эльфийская принцесса из еще более иллюзорного мира американского кино. Высокая, стройная, золотоволосая и голубоглазая стрига была затянута в черную кожу, из под которой виднелись лишь спускавшиеся до великолепных бедер воительницы длинные полы серебристой кольчуги. Из-за ее левого плеча выступала украшенная драгоценными камнями рукоять меча, а над коленом охватывающими ногу кожаными расшитыми серебром ремешками были закреплены ножны, в которых покоился кинжал.

«Н-да…»

— Простите, Чел, — сказал за его спиной Виктор. — Но этой даме я отказать в разговоре не могу. Здравствуй, Дженевра! Я рад тебя видеть.

— Я на месте, — сказала женщина, коротко поклонившись. — И я одна. Я и еще трое.

«О чем она? — Удивился Кайданов, услышав резкий с каким-то гортанным клекотом голос женщины. — Если она одна, то при чем здесь трое?»

— Время? — между тем, совершенно не удивившись ее словам, спросил Виктор.

— Думаю, сейчас уже около девяти.

— Девять, — задумчиво повторил Виктор. — Гектор не успеет, и Марий тоже. Возможно, Персиваль… Он очень старается, знаешь ли… Впрочем, неважно. Жди до полуночи, — сказал он снова изменившимся голосом. — Если никто больше не придет, ставьте круг. Ты понимаешь, о чем я говорю?

«Они обсуждают что-то очень важное при свидетелях, но их это, кажется, совершенно не волнует».

— Да г…, — коротко кивнула Дженевра.

«Что она хотела сказать, но не произнесла вслух? Имя или…?»

То, что такая женщина могла бы назвать Виктора господином, причем в истинном смысле этого слова, в голове Кайданова совершенно не укладывалось, но, кажется, он стал свидетелем чего-то из ряда вон выходящего.

— Без шума уже не получится, — продолжил Виктор, получив утвердительный ответ. — Но нам теперь не до жиру, не так ли? Вернее, не до жиру мне. Сама понимаешь.

— Понимаю.

— Но если вы все сделаете правильно, я успею вмешаться.

— Но правильно ли то, что я могу сделать?

— Ты имеешь в виду ту лакуну, — кивнул Виктор. — Я думал об этом и полагаю, что знаю, что там пропущено.

— Я слушаю вас, — женщина впервые позволила себе проявить нечто вроде волнения, однако Кайданову показалось, что будь на ее месте кто-нибудь другой, чувство это можно было бы определить, как очень сильное.

— Кровь, — сказал Виктор, и от удивления Кайданов даже на него оглянулся. Он просто перестал понимать хоть что-нибудь.

— Жертвенная кровь? — Дженевра осталась совершенно невозмутима, лишь вопросительно подняла бровь.

— Нет, — покачал головой Виктор. — Это должна быть родная субстанция. Тогда, заговор сработает, и я смогу включиться в процесс, как третья сила. Еще вопросы есть?

— Нет, — женщина снова поклонилась и сделала шаг назад. — Благодарю вас, я все поняла и исполню, как повелевает долг.

— Тогда, иди, Дженевра, и да пребудет с тобой божье благословение.

5

«На Тихорецкую состав отправится…» — только сейчас она обратила внимание на станцию назначения. Тихорецкая. Название не говорило ей ровным счетом ничего. Было лишь смутное ощущение, что где-то когда-то она его уже слышала. Где-то на юге? На Черном море? Но, тогда, при чем здесь эта богом забытая станция, если Лиса находилась сейчас не в СССР, а совсем даже, наоборот, в Швейцарской республике?

Но подсознанию не прикажешь, оно живет по своим никому неведомым, кроме фрейдистов, разумеется, законам. И в голове у Лисы вертелась сейчас именно эта песня.

«На Тихорецкую состав отправится, вагончик тронется, — очередной состав отошел от перрона и начал, постепенно набирая скорость, втягиваться в темное жерло туннеля. — Перрон останется…»

Платформа, как и следовало ожидать, действительно осталась на своем месте, и Лиса вместе с ней.

«Стена кирпичная, — здесь, на цюрихской центральной станции, стены были из кафеля, но вокзал — вокзал и есть, кирпичные в нем стены, или нет. — Часы вокзальные…»

Лиса подняла взгляд как раз в то мгновение, когда на электронном табло сменились цифры. Ноль часов, ноль минут.

«Ленинградское время, — вспомнилось ей. — Группа… Господи, как же называлась эта группа?»

Но названия группы, несмотря на всю свою хваленую память, Лиса вспомнить, не смогла. В голову лезли какие-то «Голубые гитары», «Час пик» и всякие прочие, но она точно знала, что группу тех питерских ребят, один из которых по слухам оказался магом, называли как-то иначе. Коротко, но со смыслом. Но как?

За спиной послышались тяжелые неторопливые шаги. Кто-то спускался по лестнице на перрон. Опасений этот человек не вызывал, но и радости тоже. Разумеется, это не был ни Алекс, ни, тем более, Черт. Лиса медленно повернула голову и встретилась взглядом с блекло-зелеными равнодушными или, скорее, сонными глазами крупного мужика лет под сорок, одетого в военную форму — хотя, потому как она на нем сидела, сразу, не принимая в расчет даже на возраст, становилось очевидно, что к регулярной армии он отношения не имеет — и с автоматической американской винтовкой М-16 на плече.

«Партизан…»

Резервист отреагировал на нее вполне естественно, но глаза, коротко зыркнув по ее лицу и фигуре, быстро отвел, и все так же неспешно, с чувством собственного достоинства, отправился в пеший поход к центру платформы.

«Со мною вот что происходит…» — то ли стих песенный нашел, то ли шалило подсознание, отпущенное событиями последних дней на вольные хлеба, но в голове все время всплывали обрывки каких-то, пусть и хороших, но совсем не обязательных киношных песен, которые по доброй воле Лиса никогда бы петь не стала.

«Просто караоке какое-то!»

Она достала из кармана пачку «Кента», купленного по дороге на вокзал за совершенно бешеные швейцарские деньги («Эти европейцы совсем с ума посходили!») но, увидев знак «курить, воспрещается», чертыхнулась по-немецки и пошла по освободившейся лестнице вверх. Впрочем, повод убраться с перрона оказался очень к стати, потому что торчать, как фонарный столб, посреди пустой станции, пропуская один за другим идущие со все увеличивающимися интервалами поезда, не есть гуд. Это вам любой конспиратор скажет. А то, что она лопухнулась, выбирая место и время встречи, Лиса поняла сразу же, как только сюда пришла. Место и время не совпадали, вот в чем дело. Но сделанного, как говорится, не воротишь, приходилось подстраиваться под то, что есть.

Наверху курить, разумеется, воспрещалось тоже («Европа, блин!») и даже для скромного перекура следовало выйти на улицу, но покинуть свой пост Лиса, как тот юный пионер, который дал честное слово, не могла. Всегда оставалось место пресловутому «А вдруг?» Вот так выскочишь на минуту, а кто-нибудь именно тогда и придет. Она прогулялась по вокзалу, бесцельно глазея по сторонам, но не выпуская из виду обоих спусков к платформе, потом все-таки еще раз спустилась вниз, прошла из конца в конец весь длинный перрон, посидела минут пять на жесткой расписанной цветными фломастерами металлической скамейке и, пропустив еще два поезда, решила, что на сегодня хватит. Все равно, по ее расчетам, ни сегодня, ни даже завтра никто не придет.

«Возможно, послезавтра…» — но интуиция помалкивала, и никакого особого предзнания, хоть тресни, в башке не объявлялось. То ли да, то ли нет. Оставалось лишь ждать и надеяться.

«Такая она доля наша, бабья, — грустно усмехнулась Лиса, возвращаясь в здание вокзала. — Ждать и провожать, и еще… надеяться».

Она снова бесцельно прогулялась по вокзалу, в котором, кроме исторических стен, давно уже не осталось ничего аутентичного. Делать здесь было абсолютно нечего, ведь уезжать из Цюриха куда бы то ни было, она пока не собиралась, но и идти ей тоже было некуда. То есть, мест, куда можно было пойти, сыскалось бы немало. Не деревня все-таки, а большой европейский город. Но совершенно не было настроения. На сердце было как-то неуютно, муторно, когда вроде бы и хочется чего-то — черт знает, правда, чего — но и душа ни к чему конкретному не лежит. Однако и в гостиницу возвращаться вроде бы не с руки, потому что спать Лиса совершенно не хотела и никакой усталости не чувствовала.

В витрине кондитерской у главного входа внимание Лисы привлекли выставленные — чуть ли не на серебряных подносах — пирожные. Выглядели они очень аппетитно, и Лиса даже остановилась, рассматривая все эти шоколадно-кремовые вкусности, и вдруг подумала, что не ела пирожных уже целую вечность.

«А в Питере я, разве, пирожное не ела?» — однако ничего определенного по этому поводу вспомнить не удалось. В Ленинграде, ее голова была занята совсем другими вещами. Не до сладостей было.

Соблазн зайти в кафе был велик — ну не стоять же перед витриной наподобие девочки из серии «а у богатых детей ёлка» — но, по здравом размышлении, Лиса решила найти себе что-нибудь более уютное, чем этот роскошный проходной двор, и, уж во всяком случае, не такое большое и прозрачное. Впрочем, сделать это оказалось совсем непросто. Подгоняемая не на шутку разыгравшимся аппетитом, она спустилась в подземный торговый центр, построенный совсем недавно под старым зданием вокзала, но, как оказалось, напрасно. Многие заведения в этот час уже закрылись, а другие торговали одними сандвичами и прочей походно-полевой снедью. Однако Лисе ни бутерброды, ни гамбургеры были сейчас без надобности, она хотела хороший кофе и пирожное. И в конце концов, не найдя ничего путного ни на одном из четырех уровней плазы, ушла с вокзала и пошла по направлению к гостинице.

Идти было недалеко. Пять трамвайных остановок, или минут сорок пешком. Но это если не спешить и идти тихим прогулочным шагом, потому что, если поднажать, «добежать» можно было и за полчаса. Впрочем, торопиться было некуда. И, хотя погода к вечеру окончательно испортилась — как будто и не начало октября в центральной Европе, а конец ноября в Питере или Хельсинки — трамвай Лиса отпустила, тихо и совсем не по-русски постукивать по рельсам, а сама отправилась искать счастья, наобум сворачивая в любую, подвернувшуюся на пути улицу. Сырость и холод ей совершенно не мешали, как, впрочем, и поздний час. Напротив, они, как ни странно, еще больше поощряли не на шутку разыгравшееся желание, всем на зло, выпить большую чашку капучино и съесть хотя бы одно — «а лучше, два» — из так приглянувшихся ей в привокзальной кондитерской пирожных.

«Просто мания какая-то!» — Лиса увидела впереди неоновую вывеску над освещенной голубовато-зеленым светом витриной и шестым чувством угадала, что это именно то, что она ищет. И не ошиблась.

В кафе, которое, несмотря на поздний час, кажется, и не собиралось закрываться, сидели в основном пары средних лет, пили чай или вино, негромко разговаривали, но произносимые ими слова скрадывала тихая музыка, в которой Лиса с удивлением узнала сороковую симфонию Моцарта. И вообще, здесь было удивительно тихо — только негромкая, как бы на пределе слышимости музыка и почти беззвучные разговоры посетителей — тепло, и уютно. И еще здесь очень хорошо пахло. Кофе, ваниль, и еще что-то, может быть, кардамон, но при этом все запахи, как и звучащая фоном музыка, были как бы на пределе восприятия. У кого нос хороший, услышит, а остальные, пожалуй, что и нет. Она прошла в глубину небольшого зала, повесила свой плащ на старомодную деревянную вешалку, села за единственный свободный столик и улыбнулась подошедшему к ней немолодому официанту, который, почти наверняка, и был хозяином этого чудного места.

— Капучино, пожалуйста, — сказала Лиса, жестом отказываясь от меню в бордовом кожаном переплете. — И какое-нибудь пирожное. На ваше усмотрение, — снова улыбнулась она. — Только обязательно вкусное.

6

На самом деле, это было чистое наитие, род интуитивного прозрения, имеющий к настоящей магии такое же отношение, как развитая математическая способность или идеальный музыкальный слух. Просто что-то сложилось в голове из обрывков слов, поведенческих стереотипов, интонаций и выражения глаз, чувства времени и ауры места, буквально пронизанного токами прошлого, которое, как теперь выяснялось, никуда не делось. Вот он и угадал. А по-другому эту задачку решить вряд ли бы удалось. Во всяком случае, не здесь и не сейчас.

Кайданов изменился. Виктор еще не знал, что и как произошло в жизни Фарадея в эти долгие годы, но догадывался, что нынешний Чел, за которым, кстати, угадывался совсем не тот человек, которого знал когда-то Некто Никто, являлся не только серьезным и невероятно сильным сагусом, но и обладателем очень не простой судьбы.

Когда Дженевра ушла, они еще немного посидели втроем в кофейне, но прерванный приходом валькирии разговор не возобновляли, хотя, наверняка, каждый из них имел его в виду и об обмене туманными репликами не забывал. Однако то ли «стих» прошел, то ли настроение изменилось, но разговаривали теперь — хоть и «под коньячок» — о чем угодно, только не о том, что было действительно интересно. Вспоминали — впрочем, очень осторожно — прежние времена и знаменитостей давно ушедшей эпохи; говорили о «вечном», то есть о том, чего следует ждать от нынешней политической ситуации и нового старого расклада сил, и, в конце концов, сползли таки на мюнхенские события. Их в Городе не обсуждал сегодня только ленивый, но таких, кажется, не было вовсе. И не странно. Как успел выяснить Виктор, целый день шляясь по вечно пыльным улицам Города, такие случаи в нынешние времена стали большой редкостью. Волна террора, прокатившаяся по миру в конце семидесятых, спустя десятилетие казалась уже невероятной. Ну а теперь, когда «иных уж нет, а те далече», такие свирепые схватки между магами и властями тем более представлялись чем-то из ряда вон выходящим. Впрочем, ни Наблюдатель, ни Кайданов ничего нового Виктору ни про Франкфурт, ни про Мюнхен не рассказали, хотя ему и почудилась некая недоговоренность не столько в словах «друга Васи», от которого этого следовало ожидать в первую очередь, сколько в репликах Фарадея. Похоже, Кайданов знал об этом что-то сверх общей дозы слухов и домыслов. Однако свои предположения Виктор оставил пока при себе, резонно предположив, что тет-а-тет Герман, возможно, будет более откровенным, чем в присутствии мало знакомого ему человека. Впрочем, Наблюдатель, у которого был свой особый ритм жизни, вскоре ушел. Стал собираться «домой» и Кайданов.

«Ну да! — вспомнил вдруг Виктор. — Чел же вчера женился!»

— Давайте, я вас немного провожу, — предложил Виктор, вставая из-за стола вслед за Кайдановым, и не удивился тому, что тот его предложению явно обрадовался.

— Кто вы? — спросил Кайданов, когда, выйдя из кофейни, они, не сговариваясь, пошли по лестнице вверх.

Что ж, вопрос закономерный, и скрытничать, тем более в нынешней своей ситуации, Виктору было незачем.

— Я Некто, если вы еще помните, кто это такой, — сказал он, поворачиваясь к Кайданову. — А вы Фарадей и разыскиваете Лису. Что-то случилось?

Они как раз поднялись на площадь Иакова и стояли у конца лестницы. Перед ними на противоположной стороне площади возносил свой тонкий шпиль в лишенное солнца небо готический собор, построенный некогда из одной лишь любви к музыке.

— Что вы мне тогда сказали? — вместо ответа спросил Кайданов.

— Вероятно, я сказал вам тогда много разных вещей, — усмехнулся Виктор. — Всего теперь и не упомнишь. Уточните вопрос, Герман Николаевич, и я постараюсь что-нибудь такое вспомнить.

— Сколько денег вы мне дали?

— Не помню, — покачал головой Виктор, который такие пустяки в голове никогда не держал. — Тысячу рублей? Полторы? А говорили мы, помнится, о Звездном небе, о науке и магии, о девушке, уж простите, не помню, как ее звали, которая вас сдала, об Алисе, которая тогда была умнее вас… Еще что-то?

— Нет, достаточно, — Кайданов достал из воздуха сигарету и сразу же затянулся. Он, как успел заметить Виктор, курил очень много, и, по-видимому, не только здесь.

— Как мне вас теперь называть? — спросил Кайданов, выпуская дым.

— Виктор мое настоящее имя.

— Настоящее?!

— Не удивляйтесь, Герман Николаевич, — Виктор тоже сотворил сигарету и некоторое время рассматривал ее, размышляя о том, что, возможно, это его последняя в жизни возможность закурить. — Мои обстоятельства таковы, что это знание повредить мне уже не может, — он «стер» сигарету и достал из воздуха свою пеньковую трубку, набитую «вирджинским» табаком, каким он его когда-то себе вообразил, и, разумеется, уже раскуренную.

— Об обстоятельствах вы мне ничего не скажете?

— Нет.

— Ладно, Виктор, тогда, вернемся ко мне и Лисе, — Кайданов поморщился, видимо, ему неприятно было говорить на эту тему, но то, что он не прервал разговора и не ушел, обнадеживало.

— Мы с ней давно не виделись, — сказал Кайданов после короткой паузы. — Ну а в последние годы… Видите ли, Виктор, я уже довольно давно ушел к… ну, скажем, к гарильерос. Вы понимаете, о чем я?

— Да, — кивнул Виктор, который успел уже выяснить, что такое Цитадель.

— И вдруг Лиса пришла к нам… в Цитадель, — Кайданов отбросил окурок и сотворил новую сигарету. — Она не знала, что я сменил личину. Я видите ли по официальной версии числюсь покойным.

— Я тоже, — усмехнулся Виктор, выпуская изо рта дым. — Так что не стесняйтесь, Герман, продолжайте.

— Я и не стесняюсь, — пожал плечами Кайданов. — Она не знала, что говорит со мной, но искала-то она именно меня. Во всяком случае, я так теперь думаю. Но я с ней говорить не захотел, и даже не знаю, что она от меня хотела, почему вдруг обо мне вспомнила.

— Это я ей напомнил, — объяснил Виктор. — Она пришла ко мне просить о помощи… Я бы не хотел пока касаться этой темы. В общем у нас состоялся непростой разговор, следствием которого, между прочим и является мое возвращение. Вот во время этого разговора я и спросил Алису о вас, Герман. Так что, все началось с меня.

Объяснение было, что и говорить, весьма туманное, но Кайданова оно, как ни странно, удовлетворило. Спросил он только о главном:

— Где же вы были, Виктор?

— Там, — Виктор сделал неопределенное движение рукой, и сам не очень хорошо представляя, в какой стороне находится его Замок. — В Замке. Знаете, о чем я говорю?

— В Замке? — похоже он смог в очередной раз удивить Кайданова, причем не абы как, а, что называется, по большому счету.

— В Замке, — подтвердил Виктор. — Я вам потом, Герман, кое-что об этом расскажу, если случай представится. А пока примите, как есть. Так что там вы начали рассказывать про Лису?

— Вы знаете, чем она занимается сейчас?

— Не знаю. Расскажите?

— Вообще-то это не мои тайны…

— Тогда, не говорите.

— Ну кое что я все-таки могу вам рассказать. Она ведь в розыске, так что… Я слышал, что она ушла из боевки, но я встретил ее в Мюнхене вчера, то есть уже позавчера вечером. Вы понимаете? И… ну это я, уж извините, опущу, но накануне был Франкфурт, а ночью два боя с разницей в пару часов в Мюнхене.

— Был еще вечерний бой, — напомнил Виктор.

— Вечером это я нашумел, а Лиса, не знаю, в курсе вы или нет, но когда-то она тоже была среди гарильерос…

— Думаете, она? — спросил Виктор, понимая уже, что визит Деборы случайным не был. Время совпадало, и…

— Не знаю, — тихо сказал Кайданов. — Но я… Черт возьми, Виктор, вы даже не можете себе представить, что со мной происходит! Я был… Черт! Моим именем детей пугали! Но вчера я женился и чуть не расплакался на собственной свадьбе, а сегодня не нахожу себе места от беспокойства за женщину, которую не видел 20 лет!

— И что же вас так удивляет, Герман? — усмехнулся Виктор, чувствуя, как холод начинает заливать грудь. — Неужели вы думали, что у палача не может быть семьи, а тот парень, что вбомбил Хиросиму в ад, все последующие годы мучался угрызениями совести? У божьих тварей, Кайданов, всего много, и любые крылья нам по чину, хоть белые, хоть черные. Такое уж мы… нечто.