Твари Господни

1

Вот и зашла, а здесь не «Мурка в кожаной тужурке», а комитет по встрече в полном составе и расстрельная команда в придачу. Ресторан, лобби и вся гостиница были битком набиты «людьми в штатском». Впрочем, служба этих мужчин и женщин, и в самом деле, «и опасна, и трудна», ну а сегодня — такой уж выпал им жребий — станет, вероятно, смертельно опасной, потому что, если так сложится, что Лисе придется вмешаться, живым не уйдет никто.

Она мимолетно отметила эту жестокую мысль, мелькнувшую в занятой совсем другими мыслями голове, но никак на нее не отреагировала. Лиса была уже на боевом взводе и никаких эмоций, кроме, разве что, гнева и холодной, как оружейная сталь, ярости, не испытывала. Это ведь война, а на войне как на войне. Здесь нет ни женщин, ни мужчин, а есть солдаты, свои и чужие. И чужих в плен не берут, потому что партизанам некуда девать своих пленных, и в лазаретах раненых не выхаживают, просто потому что и лазаретов тех нет, ни для своих, ни, тем более, для чужих. В такой войне бьют насмерть или умирают сами, но вот умирать Лиса сегодня совершенно не собиралась.

«Плавали, знаем!» — Она быстро «осмотрела» верхние этажи и крышу. — «Совсем с ума посходили!» — «Вернулась» в лобби, между делом отметив, возрастающее возбуждение этого странного то ли араба, то ли грека — «Интересно, что ему дамочка его скажет? Смотрит, как на Мону Лизу, сукин сын!» — и «вышла» на улицу.

«Ну ребята, — изумилась она, произведя беглый обзор ТВД.[66] — Или у вас паранойя, или у меня!»

Такой концентрации сил вне «мест постоянной дислокации» она увидеть никак не ожидала. Ближайшие к гостинице дома были нафаршированы «служилым людом», как голубцы мясом и рисом. Кого здесь только не было! И штурмовые группы бундесвера и контрразведки, и снайперы, и отряды технической поддержки — Лиса «рассмотрела» пару установленных на крышах многоканальных генераторов «белого шума» и какую-то электронную хрень, наподобие той, с которой работала незабвенная Алла Борисовна Приходько — и группы огневого усиления, вооруженные пулеметами, автоматическими гранатометами с химическими и газовыми боеприпасами, и, что характерно, многозарядными арбалетами и чуть ли не минометами. Ну, а штаб всей этой вполне себе армии затаился — в прямом и переносном смысле слова, так как по всей территории соблюдался режим радиомолчания — в архитектурном бюро «Конструкта», на третьем этаже старого выкрашенного в зеленый цвет здания на углу.

Однако, судя по всему, никаких активных действий бээфвешники в данный момент предпринимать не собирались. Немцы сидели в своих щелях как мышки и чего-то ждали, но вот кто должен был крикнуть «Ату!», Лиса так и не поняла, хотя в том, что такой человек существует, сомневаться не приходилось. Наблюдатель, знающий объект в лицо, или нюхач, но кто-то просто обязан был быть. И, следовательно, если нюхач — это тот дурень, что сидит всего в трех столиках от нее, то, значит, предполагается, что «дичь» объявится в самом ресторане, а, если их все-таки двое… Если нюхачей двое, то второй, наверняка, отнюдь не рядовой колдун, раз уж даже Лиса его не нашла. Впрочем, это был лишь первый, бегло брошенный, взгляд, а до второго оставалось ждать еще целых двадцать минут, но об этом Лиса пока не догадывалась. Будущее все еще принадлежало самому себе, и раскрывать перед Лисой свои секреты не спешило.

2

Следующие двадцать минут прошли в томительном ожидании. Лиса внимательно наблюдала за развитием событий, но ничего интересного не происходило. Федералы изображали из себя неодушевленные предметы или претворялись ни о чем не подозревающими, небедными гражданами, со вкусом обедающими — за казенный счет — в дорогом, вполне себе аристократическом кабаке. Смуглый и светловолосый маг — «Босниец? Черкес?» — пил красное вино и, по-прежнему, бросал на Лису взгляды, становившиеся раз от разу все более и более «красноречивыми», хотя, казалось бы, куда уже больше? Однако его синеглазая спутница поведение своего кавалера совершенно игнорировала — «Впрочем, кто их, восточных людей, знает? Может быть, у них так принято, типа, „женщина, знай свое место?“» — ну, а Лиса, покончив с изумительно приготовленными антипасти по-сицилийски (попросту говоря, печеными на противне крошечными перцами, кабачками и прочими овощами, нафаршированными своей же собственной тушеной в вине со специями мякотью), благополучно перешла к «рыбному супчику», совершенно, впрочем, не напоминавшему, как подумалось Лисе, ни своей консистенцией, ни вкусом той ухи из рыбных остатков, которой во времена оны пробавлялись бретонские бедняки. Но это, кажется, судьба и всех прочих французских деликатесов. Во всяком случае с их луковым супом — Лиса читала об этом в газете «Неделя» — случилось в точности то же самое.

«А что теперь случится со мной?» — она «увидела», как на противоположной стороне улицы останавливается такси, и из него выходит невысокий и немолодой, если судить по обилию седины, человек в светло-сером плаще и начинает неторопливо и как-то по-особенному красиво набивать табаком трубку.

Машина отъехала, и, не дожидаясь, пока Лиса «зайдет» с другой стороны, мужчина обернулся.

Добрый день, сударыня, — в его «голосе» прозвучала одна лишь сухая вежливость, и серые глаза остались такими же спокойными и равнодушными, какими и были еще мгновение назад, когда их взгляды встретились впервые.

«Господи! Один к одному!» — мгновенное узнавание произвело на Лису такое впечатление, что она даже не задумалась, откуда он здесь взялся и почему именно теперь, когда до встречи с Кайдановым оставались считанные минуты, и сам Герман в сопровождении своей безумно красивой «тени» уже появился в створе улицы. Ей такой вопрос и в голову не пришел. Вероятно, потому что перед ней стоял не просто Некто во плоти, а именно тот самый Некто Никто, которого Лиса увидела семь дней назад в своем, как теперь выяснялось, вполне вещем сне.

Здравствуй. Ты, как всегда вовремя.

Она искала в его глазах хоть что-нибудь из того, что почудилось ей в голосе Августа тогда, в Замке, но не находила ничего.

Как ты меня узнала? — кажется, он даже не удивился.

Да, так как-то … Зачем ты пришел?

И в самом деле, зачем?

Зачем?

Двадцать пять лет он уходил от нее в неизвестность, в смерть и забвение, в никуда, и вот теперь он вернулся, но ничего из того, чего можно было от этой встречи ожидать, не произошло. Ровным счетом ничего.

Ты позвала.

«Я позвала… На кого он похож?» — мысль была почти случайной, необязательной, всплывшей в сознании, быть может, от одной только растерянности. А похож Некто был на Алексея Александровича Каренина…

3

Виктор вышел из такси, постоял мгновение, доставая из кармана плаща кисет и трубку, потом медленно обернулся и посмотрел на здание гостиницы.

«За кем они пришли?» — Кандидатов было, как минимум, трое, но кто бы ни являлся сегодня мишенью, дела это в сущности не меняло, потому что…

Дебора сидела в ресторане, держала в руке бокал с вином и смотрела на Виктора. Как видно, стены не мешали ей точно так же, как и ему. Она была еще красивее, чем он себе тогда вообразил, но в главном Виктор все-таки не ошибся. Он узнал ее сразу и мгновенно оценил смертоносную силу, скрытую в этом восхитительном теле. Сейчас мощь ее была такова, что Лиса смогла бы, вероятно, обратить в руины весь этот город и убить всех живущих в нем людей. Однако и это Виктора почти не заинтересовало, потому что главным было не то, как она теперь выглядела, и даже не то, на что была способна, а то, как она на него посмотрела. В ее глазах не было души, вот что главное. Они были равнодушно внимательны, не более. И это уже не была Лиса, вот в чем дело.

Добрый день, сударыня, — поздоровался Виктор, чувствуя, как сжимается от тоски сердце.

«Где же та любовь, ради которой я вернулся?» — Но, похоже, он безнадежно опоздал.

Здравствуй.

«И это все?»

Впрочем, она была в своем праве. Это ведь он оставил ее тогда, в Свердловске, одну на привокзальной площади, и он, а не она, полжизни прятался черт знает где, имея на то свои, вполне идиотские, резоны.

Как ты меня узнала?

«А как узнал ее я?»

Дебора… — «Ее действительно так зовут?» — была совершенно непохожа на Лису. Разве что нечто в разрезе глаз и высоких скулах… Однако, возможно, это было всего лишь плодом его воображения. Той Лисы, которую он некогда встретил и полюбил, уже не существовало, и с этим он должен был смириться.

Да, как-то так… Зачем ты пришел?

И в самом деле, зачем? Ведь не мог не знать, что прошлое не возвращается, и случившееся однажды неповторимо уже хотя бы потому, что оба они изменились. Но тогда, к кому же он пришел и от любви к кому рождалась в его душе музыка?

Ты позвала.

4

— Тысяча извинений, госпожа…

Лиса не вздрогнула лишь потому, что та часть ее сознания, которая услышала этот голос, была неспособна удивляться и вообще находилась по отношению к окружающей действительности в позиции холодного отчуждения, дистанцируясь от нее, защищая границы своего личного пространства.

— Да? — Лиса подняла взгляд на смуглого мужчину, движение которого к ее столику, она, разумеется, «отследила», как отслеживала сейчас массу других совершающихся в «зоне ее интересов» событий, не сосредотачивая на них, впрочем, внимания, до тех пор пока они ее прямо не касались.

— Прошу прощения, мадам, — колдун перешел на французский, спрашивая ее интонацией, имеет ли смысл продолжать. Немецкого он, судя по всему, не знал, и первую фразу просто выучил наизусть. Лиса почему-то была уверена, что уж его-то спутница по-немецки говорит.

— С вашего позволения, мадмуазель, — холодно усмехнулась она. — Чем обязана?

— Мы не знакомы, — чувствовалось, что мужчина испытывает совершенно несвойственную ему неловкость, но он, кажется, даже не пытался этого скрыть. — Меня зовут Персиваль.

Показалось ей или он действительно пытался этим что-то сказать? А, между тем, Виктор Корф, все еще стоявший у кромки тротуара напротив гостиницы и раскуривший наконец свою чертову трубку, тоже «увидел» рыцаря Персиваля и явно удивился.

«Что здесь не так, Виктор Львович?»

— Чем обязана, господин рыцарь? — повторила она свой вопрос.

— Вы знакомы с князем Августом? — вместо ответа спросил колдун, и вопрос этот заставил ее заинтересоваться неожиданным собеседником по-настоящему.

— Август, — Лиса решительно вымарала эту часть разговора из идущей on-line записи и чуть приподняла бровь, как бы подчеркивая свое удивление. — Вы человек Августа?

— Да, — в его глазах отразилось совершенно очевидное облегчение. Но зато сам Август, все еще не сделавший ни единого шага вперед, нахмурился, словно испытывал по поводу этого диалога раздражение, скрывать которое не считал нужным.

— Как вы меня узнали? — возможно, она не очень ясно сформулировала свой вопрос, поскольку знакомы они с Персивалем (Вот же имечко!) не были и пути их никогда не пересекались, тем более что нынешнюю Дебору Варбург в лицо вообще не знал никто.

«А Некто? Как узнал меня он?»

— Как вы меня узнали? — Но вопрос оказался излишним, так как «внутреннее сознание» отреагировало на ситуацию так быстро, как только и могло в том напряжении, в котором находилось. И почти мгновенно — еще не отзвучал даже произнесенный вслух вопрос — ухватило единственную, случайно или намерено, оставленную Персивалем не защищенной «ниточку» и стремительным рывком, которого рыцарь даже не почувствовал, «вырвало» у него то, что его, собственно, и тревожило, заставив в конце концов подойти к незнакомой женщине.

«Господи! — но это было единственное, что Лиса способна была сказать или подумать, проваливаясь в чужое воспоминание. — Господи!»

Последний звук взлетел под своды собора и угас, но впечатление от только что отзвучавшей музыки было таково, что Персиваль не сразу очнулся от навеянных ею грез, в которых предстал перед ним образ женщины пронзительной красоты, сквозь которую, как солнце сквозь туман, проступал еще более достойный восхищения внутренний облик. Возможно ли, что Август «написал» музыкой портрет своей любви?

— Что скажешь? — голос князя вернул его к реальности и заботам дня.

— Она прекрасна, ведь так? — Не сказать этого вслух он просто не мог. — И вы ее любите.

— Не знаю, какая она сейчас, — голос Августа не дрогнул, но что-то в его интонации было настолько необычным, что Персиваль удивился еще раз. — Но ты прав, Персиваль, я ее люблю.

— Я буду служить ей точно так же, как служу вам, — ну что еще мог он сказать своему князю в ответ на такое признание?

«Господи!» — но даже вполне насладиться этим неповторимым переживанием, не то чтобы осознать его и досконально изучить, ей не дали.

«Внимание!»

Это не было брошенное в настороженный эфир слово, и голоса наблюдателя Лиса, разумеется, не услышала. Она перехватила всего лишь условный сигнал, стремительную цепочку электрических импульсов, сорвавшихся с крошечной антенки маленького, как тюбик липстика, передатчика, зажатого в руке молодой рыжеволосой женщины, сидевшей за столиком кафе на противоположной стороне улицы, как раз метрах в пятнадцати-двадцати от того места, где все еще стоял попыхивающий изогнутой трубкой Некто Никто.

Внимание!

«Судьба, — Лиса встала из-за стола и молча кивнула неожиданно насторожившемуся Персивалю. — Судьба… Здесь и сейчас. Именно сейчас и именно здесь… И решение за мной».

Судя по тому, что Лиса почувствовала в момент, когда раздался сигнал тревоги, сегодня охотились не за ней. Но дело, как она тут же поняла, было не в том, кто и за кем здесь охотится, а в самой природе этой охоты. Впрочем, слово «поняла» не слишком точно отражало то, что произошло с Лисой на самом деле. Знание, которое приняло извне или создало на основе мгновенного впечатления ее сознание, не являлось точным и ясным, как правила грамматики или арифметики. Все в нем, в этом знании, было все еще не переработано мышлением и, следовательно, не вполне поддавалось осознанию, а потому было зыбко, неопределенно, неявно. Однако главное Лиса все-таки уловила сразу и приняла, как есть. Это мгновение и это место неожиданно перестали быть просто местом и временем, в которых нечто произошло или еще только должно было случиться. Они превратились в точку бифуркации, в мгновение жестокого слома всех причинно-следственных связей, составляющих основу жизни. И в центре этого катаклизма оказалась — и, по-видимому, не случайно — именно Лиса. Невоплощенные вероятности сгустились вокруг нее, готовые реализоваться в новую, неведомую их участникам цепь событий. Но ничего еще не было решено и…

«Судьба», — повторила Лиса про себя, как будто пробуя это слово на вкус, и одновременно осознавая, что все дальнейшее случится или не случится, только потому, что так решила она.

«Судьба», — она улыбнулась рыцарю Персивалю, поставила бокал с недопитым вином на стол, и одним невероятным, но таким на самом деле естественным для нее «движением» остановила время.

5

Сукин сын! — казалось, слова сами собой срывались с губ. — У тебя что, Виктор Корф, все в одну музыку уходит?

Как в свисток, Лиса, — неожиданно улыбнулся Виктор, которому, похоже, ее ярость пришлась по душе. — Как в проклятый свисток.

Сукин сын! — но уже совсем с другим выражением повторила она про себя, глядясь в его неожиданно ожившие глаза и видя там, как в двух серых зеркалах, свое сдвоенное отражение, в котором образ Деборы Варбург самым причудливым образом сочетался с образом другой Деборы, той, что впервые увидела себя в зеркале, висящем в кофейне Гурга. — Сукин сын…

И ей вдруг захотелось проверить, так ли верно передал ее вещий сон вкус того несостоявшегося поцелуя, но объяснение еще не закончилось, и вешатся ему на шею только потому, что он соизволил наконец ей улыбнуться, она не желала. Впрочем, в физическом смысле это было и невозможно. Виктор все еще находился на улице, сделав один только шаг с тротуара на проезжую часть — прямо под колеса замершего в порыве движения серебристого Порше, а Лиса оставалась в ресторанном зале, успев «за это время» лишь обернутся лицом в его сторону. А вокруг них застыли в незавершенных движениях люди и машины. И голубь, вспорхнувший с карниза гостиницы и так и не долетевший даже до середины улицы, завис в окаменевшем воздухе в полуразмахе крыльев. И вино, которое официант начал было наливать в бокал тощей старухи с нерядовыми бриллиантами на иссохшей груди, никуда не пролилось, образовав искрящийся на свету, витой темно-рубиновый — «богемского стекла» — столбик. И даже электронные импульсы — «Внимание! Тревога!» — никуда не улетели, потому что и субатомные частицы тоже подвластны законам времени. Возможно, это происходило сейчас только здесь, в гостинице и на прилегающих к ней улицах, но, Лиса ничуть не удивилась бы, узнай, что вырвала из потока времени весь большой Берлин или погрузила в безвременье своего «личного мгновения» всю Германию, или даже весь мир. Но, так, или иначе, здесь и сейчас, свободой движения обладали только она и он. Одни они, да, еще, быть может, нейтрино — если Лиса правильно поняла ту давнюю статью в журнале «Знание-Сила» — вообще, кажется, избавленные от каких-либо физических обязательств. Впрочем, нет. Не успев насладиться возникшим у нее неожиданным и вполне сказочным образом, Лиса обнаружила, что они с Виктором не одиноки. Оказывается, и кроме них существовали люди, способные оспорить непреложные законы природы. Кайданов, остановленный ее безумной волшбой на полушаге, невероятным усилием воли, от которого, казалось, зазвенел даже остекленевший недвижный воздух, взломал сковавшую его глыбу времени и, резко развернувшись, с совершенно уже звериным рычанием, обнял свою обратившуюся в «соляной столб» женщину.

«Вот это… любовь», — почти с завистью подумала Лиса и тут же, практически одновременно, ощутила отзвуки другой ожесточенной схватки. Это отчаянно боролась с внезапно упавшим на нее оцепенением рыжеволосая женщина в кафе за спиной Виктора.

«Вот это ненависть!»

Впрочем, и Кайданова, и эту женщину — «Вот и второй нюхач обнаружился!» — и, разумеется, нейтрино, «до времени» можно было предоставить самим себе. Во всяком случае, Лисе они были пока неинтересны. Сейчас ее занимали только собственные жизненные обстоятельства, судьба, и, ох, какие не простые отношения с так неожиданно вернувшимся из небытия Некто Никто. Только это, и ничего другого, потому что Лиса окончательно поняла, что не хочет больше оставаться измордованной жизнью ломовой клячей подполья. Быть Женщиной ей понравилось куда больше, чем «батяней комбатом», а коли так, то…

Зачем ты ушел? — спросила она.

Ну, действительно, зачем? Почему? Как мог он оставить ее одну и никогда — никогда! — не позволить приблизиться настолько, чтобы объяснить ему, как он не прав?

«Боже мой!» — все, что копилось, тлело или горело в ней четверть века подряд, обрушилось сразу, вдруг, едва не заставив разрыдаться у всех на глазах.

В нормально жизни, для обычных людей, да даже и для той дивы, какой Лиса стала совсем недавно, это была подлинная трагедия. Двадцать пять лет любви сжигающей сердце и опаляющей душу, но не имеющей никакой реальной возможности вырваться наружу, воплотившись наконец в то, во что только и должна воплощаться такая любовь. В близость, нежность, страсть.

«Будь ты проклят, сукин сын!» — но это, как ни странно, относилось уже не к Виктору Корфу, которого, как выяснялось, Лиса не могла ненавидеть, а могла только любить, а к древнему философу Платону, чьим именем идиоты, вроде Абеляра окрестили «чистое, незамутненное зовом плоти чувство».

«Сука!»

Эту цитату из лекции Нины Васильевны Лукиной, читавшей им в университете курс «этики», Лиса запомнила случайно, но вот к месту вспомнилось. И цитата, и сама Лукина.

Между прочим, все это сказки. Абеляр был совсем не чужд… — Но Лиса на его слова никак не отреагировала.

Зачем ты ушел? — спросила она и сразу же поняла, что зря спросила, потому что ответ, каким бы он ни был, ничего уже изменить не мог.

Это трудно объяснить, — кажется, Виктор тоже понимал тщетность объяснений. — Одним словом не ответишь, а на многие у нас сейчас нет времени.

Он снова улыбнулся, и, странное дело, улыбка эта, возникшая на строгом и совсем, казалось бы, не приспособленном для выражения чувств лице, сказала Лисе больше, чем множество слов, объединенных синтаксисом и интонацией в длинные фразы. Она ведь и так была согласна, что, если и объясняться, то не здесь и не сейчас. Но у психики, тем более у женской психики, свои законы, зачастую имеющие мало общего с правилами формальной логики. К тому же, не успев еще снова стать женщиной, она, как ни пыталась от этого уйти, не прекратила ощущать себя руководителем подполья, у которого свои резоны и свои «темы дня». А потому, не получив ответ на свой первый вопрос, задала второй, очень похожий по форме, но уже совершенно иной по содержанию.

Почему ты ушел в Замок? — спросила Лиса.

Потому что у меня не было выбора, — а вот Виктор, по-видимому, предпочитал отвечать именно на те вопросы, которые она задавала вслух. — Вернее, выбор был. На «ту сторону» или в могилу, но ты же помнишь, «Никто не хотел умирать». Я тоже умирать не хотел. Однако и торчать все время в Городе, как ты понимаешь, было невозможно. Кто-нибудь обязательно вычислил бы.

Резонно, — согласилась Лиса и пошла к выходу на улицу, потому что и Виктор, произнося свою последнюю реплику, направлялся ей на встречу. Судя по всему, рандеву, назначенному на шесть часов, предстояло все-таки состояться, потому что и Кайданов, совершил «на ее глазах» нечто, заставившее Лису на мгновение отвлечься даже от своих многосложных личных дел. Воздух вокруг Германа и его женщины затуманился, дрогнула земля под ногами, и что-то вроде ряби прошло по каменным стенам зданий, так что полопались, но не осыпались стеклянным дождем витрины магазинов и окна домов и машин, и вот Герман уже шел к месту встречи, неся на руках, как ребенка, свою «ожившую», но все еще не вполне пришедшую в себя красавицу.

«Что он творит?! А что творю я?»

— А почему ты уехал в Израиль? — А вот это был вопрос по существу, потому что, если тебе так уж приспичило, то можешь, конечно, пестовать в себе, холить и лелеять женское начало, но от себя-то настоящей никуда не денешься, а разгадка непростых событий, случившихся в середине восьмидесятых, по ощущениям Лисы, была уже близка. — Почему в Израиль, ведь ты даже не еврей?

Нашла мое личное дело? — вполне искренне удивился Виктор.

Нет, — покачала она головой, выходя к нему на улицу. — Ты же все уничтожил. Ну почти все, — усмехнулась она, вспомнив, как «перетряхивала» питерские архивы. — Оказалось, что твоя детская медкарта все еще цела, и комсомольская учетная карточка на фабрике «Красный треугольник» тоже. И я их нашла.

А есть что-нибудь, чего ты не можешь? — картинно поднял бровь Виктор.

«А, в самом деле?» — но, приняв вопрос, как свой собственный, Лиса неожиданно и едва ли не с ужасом, обдавшим ее ледяным холодом, поняла, что ответа на него не знает. Раньше знала, а теперь — нет. И хуже того, она даже пределов своего нынешнего могущества не ощущала. Все, в чем она нуждалась, приходило к ней с естественностью дыхания, но разве человек знает, как дышит?

Не знаю, — ее вдруг охватила растерянность. — А ты?

Разве есть что-нибудь, чего не может «бог»? — Показалось ей, или радостно улыбающийся «господин Каренин» действительно поставил слово «бог» в кавычки?

— А ты разве бог? — спросила она вслух, все еще удерживая свою собственную улыбку по ту сторону губ.

— «Бог», — неожиданно серьезно ответил Виктор и испытующе посмотрел ей в глаза. — И ты «богиня»…

— Богиня?

«Он не шутит».

— «Богиня», — повторил Виктор и скосил глаз на подходившего к ним Кайданова. — Чем, собственно, твое могущество отличается от предполагаемых возможностей бога?

— Бог создал землю и небо, — попробовала возразить вконец растерявшаяся Лиса.

«Ну почему, он всегда поворачивает так, что я оказываюсь дурой?!»

— Возможно, — совершенно спокойно согласился Виктор. — Хотя это пока не доказано. Однако ты уверена, что не смогла бы этого сделать? Ведь уничтожить-то их ты можешь, не так ли?

«Я?! Что?! Господи!» — Не спроси он об этом, Лисе такое и в голову бы ни пришло. Но он спросил…

— Бог создал человека… — соглашаться с очевидным отчего-то совершенно не хотелось, «душа не принимала», и Лиса сопротивлялась, как могла, отбиваясь от нежданно-негаданно свалившегося ей на голову ужаса. — И… всех тварей земных…

— Если создал… — Виктор задумчиво посмотрел куда-то ей за спину и неожиданно кивнул, по-видимому, отвечая своим, не произнесенным вслух мыслям. — Но воспроизвести этот опыт возможно и теперь, хотя и хлопотно. Думаю, ты, например, на это вполне способна.

— Ты в своем уме?!

— Вполне.

— Ты хочешь сказать…

— Добрый вечер, — сказал, подходя к ним Кайданов. — Могу я узнать, кто здесь балуется со временем?

Впрочем, задавая вопрос, смотрел он почему-то только на Лису, возможно, пытаясь понять, кто она такая, и что здесь делает.

— Здравствуй, Герман, — поздоровался Виктор. — А вас, простите, мы не представлены, как позволите величать?

— Рэйчел, — тихо сказала женщина, все еще остававшаяся на руках Кайданова. — Отпусти, пожалуйста — и, нежно поцеловав Германа в щеку, она покинула его руки и встала на тротуар. — Меня зовут Рэйчел, — без улыбки посмотрев сначала на Лису, а потом на Виктора, представилась она. — Добрый вечер.

— Виктор, очень приятно. А это Дебора Варбург, — сказал Виктор и скосил на Лису «хитрый» взгляд. — Я не ошибся, дорогая?

При слове «дорогая» Кайданов и Рэйчел одновременно повернули головы к Лисе, а сама она почувствовала, как холодок прошел по позвоночнику и одновременно сжало сердце.

«Дорогая… Сукин сын…»

— Я та «блонда» из Мюнхена, — сказала она вслух.

— А разве…

— Нет, Герман, — резко оборвала она Кайданова. — Лисы здесь пока нет. А меня зовут Деборой.

— Ну ладно, — не стал спорить Кайданов, который неожиданно оказался гораздо более покладистым, чем во все, сколько их ни было, прежние встречи. — Дебора, так Дебора. Это ты, Дебора, остановила время?

— Да, Герман, это сделала я, — сейчас Лиса вспомнила свой самый первый раз, на который когда-то давно намекнул старик Иаков. Тогда ее субъективное мгновение действительно «длилось» всего лишь несколько секунд «внутреннего времени», потребовавшихся Лисе, чтобы убежать от пьяного дядьки, зажавшего ее в темном переулке. А сейчас? Сколько еще времени способна она продержать мир в оцепенении?

— Столько они не выдержат, — словно подслушав ее мысли, нейтральным тоном сказал Виктор. — Воля ваша, «богиня», но я бы их уже куда-нибудь отпустил.

В его голосе не слышалось даже тени чувства: ни сожаления, ни жалости, но зато присутствовала странная, однако, вполне понятная логика, и именно она подействовала на Лису, как нашатырь, враз отрезвив и вернув к реальности. Лиса взглянула на Виктора, а потом посмотрела вокруг и тотчас осознала, что он, как всегда, прав.

Мир «выцветал». Он терял краски и другие признаки жизни. Происходило это медленно, почти незаметно, но контраст между «прошлым» и «настоящим», если присмотреться, вспомнить и сравнить, был очевиден. Из вещей и людей, слишком долго находившихся вне течения времени, уходило что-то существенное, что обычно принято называть жизнью.

«Скверно… но поправимо!»

Как она это поняла? Откуда узнала? Бог весть, если он есть — «А он есть?» — но, едва заинтересовавшись тем, что теперь случится с миром, погруженным в безвременье, она сразу же узнала ответ.

— Еще одно дело, — сказала Лиса вслух. — И можно будет с этим кончать.

Она не стала объяснять, как именно собирается со всем этим «кончать» и что за дело такое у нее вдруг образовалось, но никто ее об этом и не спросил, ни Виктор, ни Герман.

«Богиня», — устало подумала Лиса и, отвернувшись от собеседников, пошла через улицу к маленькому кафе, где боролась с ее колдовством — и, судя по всему не безуспешно — молодая симпатичная женщина со строгим лицом и безумным взглядом зеленовато-желтых глаз.

6

Нет, на шею она ему, разумеется, не бросилась. И все, вроде бы правильно. Не должна была после всего, что между ними случилось, вернее, не случилось. И не в их возрасте, вероятно, и не с их характерами и опытом, но, как выяснилось, подсознательно чего-то в этом роде он все-таки ожидал. Возможно, вероятно, скорее всего… Однако, если и так, то напрасно. И, хотя умом Виктор все это прекрасно понимал, случившееся несовпадение тайных ожиданий — по-настоящему тайных, потому что он и сам о них не ведал — с суровой реальностью, решительно выбило его из колеи, причем не фигурально, а на полном серьезе. Он вдруг растерялся и не знал теперь, что и как делать, что сказать, и вообще как себя вести.

Возможно, впервые ситуация оказалась недоступной ни его хваленому интеллекту, ни его «божественному» чутью. Ведь если все в прошлом, и от былой любви, о которой так недавно рассказывала князю Августу донья Рапоза, ничего не осталось, Лиса должна была вести себя как-то иначе. Она и говорила бы по-другому или не говорила бы вовсе. Однако, с другой стороны, новая Лиса была ему непонятна и заставляла — из страха разрушить даже то немногое, что, возможно, между ними еще оставалось — держать дистанцию. Что он и делал, изо всех сил стараясь сохранить лицо. Непонятно только, перед кем? Перед собой или перед Лисой? Но, может быть, он был неправ?

«Пся крев!» — но Виктор просто не умел, хоть расстреляй, сделать то, что, возможно, и следовало теперь сделать.

Шагнуть к ней, обнять, поцеловать — он даже вспотел, представив Лису в своих объятиях — и что дальше? Бросить все, как есть, и, пробив «тоннель» утащить ее куда-нибудь в маленький горный отель, где их никто не знает и узнать не стремится. Унести, как пушкинский злобный карла Людмилу, и вывесить на двери — дня на два! — стикер с просьбой не тревожить? А она захочет? Да и нужна ли ей «африканская страсть» совершенно, в сущности, незнакомого мужчины, да еще так мало похожего на героев любовников, вроде Шона О'Коннари, как раз и способных на такую бурю по-определению? На всех этих джеймс бондах это ведь крупными буквами написано. От них подобного и ждут и, соответственно, прощают, и те, кого они тащат в постель, и те кто за этим наблюдает на экранах кинотеатров. А он? Как будет смотреться в этом амплуа он?

«Нет, — решил Виктор, представив себе, как бросает Дебору на спину прямо здесь, в эпицентре темпорального кризиса, и овладевает на глазах у очень удивленных его поведением Кайданова и красавицы-тени. — Не тот возраст, и характер не тот. Смешно будет и стыдно, и ничего более».

— Столько они не выдержат, — сказал он изо всех сил стараясь, что бы ничего такого Дебора в его голосе не услышала. — Воля ваша, «богиня», но я бы их уже куда-нибудь, да отпустил.

На самом деле ему не было до этих «всех» ровным счетом никакого дела. Во всяком случае, сейчас. И сказать Виктор хотел что-то совсем другое, но сказал то, что считал уместным, сказал и выжидательно посмотрел на Лису-Дебору, от желания поцеловать которую начинала банально кружиться голова.

«Как мальчишка, прости господи!»

Но вот странность, она ответила ему таким взглядом, что он чуть было, и в самом деле, не потерял голову.

— Еще одно дело, — неожиданно сказала Лиса. — И можно будет с этим кончать.

Что она имела в виду? Вполне возможно, что не только то, что она сотворила с городом и миром, но и тот тупик, загнанным в который, он сейчас себя ощущал. Могло статься и так, но могло — иначе.

7

— Сидеть! — Лиса и сама не ожидала, что приказ получится таким, как если бы это и не слово было, а удар плетью. Но почти освободившаяся уже из оков времени тварь обдала Лису такой волной ненависти вперемежку с дикой, неконтролируемой магией, что приказ получился на славу. Что называется, от души.

— Рыпнешься, убью, — сказала Лиса, садясь напротив незнакомой рыжеволосой женщины. — Назовись! — Она не искала слов и не пыталась запугать. Просто на чужую ненависть у нее имелась своя собственная, которой можно было жечь танки, не хуже чем «коктейлем Молотова». — Ну! — сейчас Лиса была на таком градусе вспыхнувшего при соприкосновении с этой мразью гнева, что готова была наделать настоящие глупости, за которые потом наверняка стало бы стыдно. — Говори, сука, или я тебе мозги вскрою. Хочешь попробовать?

Это подействовало, но не потому, что женщина испугалась. Она не боялась, а ненавидела, что было более чем странно, потому что «ссучившиеся» обычно боятся. Боятся и предают, и снова боятся, но уже тех, кого предали.

— Убивай! — сказала, как выплюнула, женщина и без страха приняла взгляд Лисы.

— Убью, — Лиса не кривила душой. Участь нюхачки была решена, играй та в «кто кого переглядит» или нет. Но ее встревожил накал страстей и уже вполне очевидная — ощущаемая Лисой — мощь этой гребаной власовки. Такая сила и такая ненависть вещи редкие, и выбросить их «в мусор», было не по-хозяйски. — Убью, — повторила Лиса. — Но сначала поговорим. Не возражаешь?

— А если возражаю? — неожиданно женщина взяла себя в руки и заговорила совершенно другим тоном, спокойным, даже насмешливым.

«Та еще штучка… И где же такие вырастают?»

— Совсем неинтересно? — спросила Лиса и машинально сотворила себе стакан виски и черную сигарету.

И тут что-то произошло. Что-то в ее действиях заинтересовало незнакомку настолько, что она даже ненавидеть на мгновение перестала, охваченная совершенно неуместным здесь и сейчас чувством удивления и даже, пожалуй, изумления.

— Ты Рапоза?

Чего было больше в ее голосе, ужаса или все-таки изумления?

— Встречались? — Но, уже задавая свой вопрос, Лиса узнала даже больше, чем хотела спросить, привычно получив знание неизвестно откуда в готовом виде.

«Ох!» — Ей захотелось оглянуться, но такого Лиса себе позволить не могла. Тем более теперь.

— Я твою ауру запомнила, — казалось, силы неожиданно покинули собеседницу, и перед Лисой осталась опустошенная, сожженная внутренним черным огнем душа, глядевшая на Лису сквозь выцветшие вдруг, ко всему безразличные глаза. — И там, и здесь.

Последние слова и вовсе прозвучали, как затухающее эхо.

— Убей меня, Рапоза.

«Вот же! Мать перемать!»

— Я хочу знать, зачем? — Твердо ответила Лиса, чувствуя, как сжимается от боли еще минуту назад полное счастья сердце. — Зачем?

— Такие, как мы не должны жить.

«Вот даже как… Не должны… А что же нам делать, несчастным?»

— Ты «холодных» тоже чувствуешь? — Вопрос был не о главном, но главное Лиса уже поняла, и говорить о нем просто не могла.

— Не всех, — слова давались женщине с трудом. То, что с ней сейчас происходило, было похоже на обвальный уход. Она, и в самом деле, была уже далеко, и слова оттуда были едва слышны. — Не всегда…

«Она вела Кайданова от самого Мюнхена, но как это возможно?!»

— Как тебя зовут?

— Чара…

«Чара… Сволочи!» — Гнев вернулся к ней столь стремительно, что Лиса даже не заметила, как это случилось. И изумление исчезло, уступив место… Чему? Такого нечеловеческого чувства она просто никогда не испытывала. Кажется, даже в «гестаповской больничке» ее эмоции были на порядок слабее.

Стеклянный воздух вздрогнул и потек. Стены кафе занялись каким-то холодным «потусторонним» пламенем ненормального зеленовато-оранжевого цвета. Но Лиса этого даже не заметила, перестав быть человеком и превратившись в беспощадную богиню воздаяния. Она судила, и суд ее был краток и жесток.

«Умрите…» — она хотела сказать «все», и, скорее всего все так бы и случилось. «По слову ее». Однако именно в этот момент с ней произошло нечто неожиданное и совершенно невероятное. Ощущение было такое, словно чья-то властная рука закрыла Лисе «рот», не позволив додумать до конца последнюю страшную мысль, и гнев, мгновение назад полыхавший в ее сердце с силой солнца, превращающегося в сверхновую, упал к ногам Лисы, как прах от сгоревшей марли.

«Рука» исчезла так же внезапно, как появилась, но Лиса уже не могла произнести — ни вслух, ни про себя — только что возникший в ее душе приговор. Он был несправедлив, сколько бы справедливости ни было в том, чтобы отстоять — пусть и любой ценой — свое неотъемлемое право на жизнь.

«Несправедливо…» — Лиса посмотрела на безвольную «куклу», уже едва способную самостоятельно сидеть на стуле. Жизнь вместе с ненавистью стремительно покидали тело Чары.

«Несправедливо…» — Лиса перевела взгляд на все еще пребывающую в безвременье улицу и увидела ее совершенно другими глазами.

Перед ней предстала вдруг вполне сюрреалистическая картина ужасного чуда, совершенного ею одним лишь движением души, и Лиса окончательно и бесповоротно поняла, что имел в виду Виктор, когда назвал ее богиней.

«Богиня?» — она посмотрела на Виктора, скользнула взглядом по Рэйчел и Кайданову, стоящим, взявшись за руки, как дети, рядом с ним, и вновь вернулась взглядом к Виктору, но так, чтобы посмотреть ему в глаза.

Богиня? — спросила Лиса.

Да, — твердо ответил он.

А кто же, тогда, Он?

Он Бог.

Она не удивилась ответу. Бог. Почему бы и нет, даже если имя его совесть?

Не оборачиваясь, она погрузила Чару в сон и легко «перебросила» безвольное тело женщины в руки как раз выходившему из гостиницы Персивалю.

Подержи! — Приказала она, ничуть не удивившись тому, что пока она была занята Виктор освободил из оков времени и своего рыцаря и его черноволосую спутницу. Персиваль, поймавший женщину на лету, тоже, казалось, ничуть не удивился, а Лиса одним коротким броском-желанием оказалась в штабе операции, где застыли рядом с приборами связи и компьютерами операционалисты генерала Гюнтера Корвина.

— Здравствуйте, господин Корвин, — сказала она, возвращая времени свободу. — Ваша операция закончена.

— Что? — Опешил высокий худощавый мужчина, который никогда не носил генеральскую форму. — Кто вы такая?

— Я Кали.[67] — Усмехнулась Лиса. — Сворачивайте операцию, Гюнтер, или в этом городе не останется живых людей. Сколько вам нужно трупов, чтобы счесть операцию несостоявшейся?

— Кали? — Переспросил явно ошеломленный ее появлением и странными словами генерал Корвин.

— Ладно, — усмехнулась Лиса. — Пусть будет Немезида.[68] Так понятнее?

— Вы…?

— Неделю назад я ушла из мюнхенской контрразведки, — спокойно объяснила Лиса. — Но тогда я не воспользовалась и десятой долей своей силы. Верите?

Секунду он смотрел ей в глаза, но, видимо, ему этого вполне хватило.

— Извините, — сказал он через секунду. — Я все понял. Операция отменяется.