Твари Господни

1

Август проснулся, едва взошло солнце. Просыпаться в темноте он не любил и давно уже взял себе за правило вставать с первыми лучами восходящего над долиной солнца. Так и поступал, даже если накануне отправился в постель за полночь и не один. Август взглянул мимолетно на продолжающую тихо спать Веронику. Она была прекрасна в своей юной наготе, но принадлежала прошедшей ночи, и в планах наступающего дня ей места не было. Он накрыл спящую девушку шелковой простыней цвета небесной голубизны, и встал с кровати, поставленной в беседке прямо посередине южного парка. Трава под ступнями еще хранила прохладу ночи и была чуть влажной от скудной росы, но благоухающий ароматами цветов и плодов апельсиновых деревьев воздух уже прогрелся. День обещал быть жарким, и Августа это радовало. Он любил тепло и легко переносил жару. Не одеваясь, он быстро и бесшумно пробежал между деревьями, миновал поляну, на которой играли маленькие лисята, и оказался на берегу обширного озера, вернее, пруда, образованного двумя плотинами на неширокой речке, протекавшей через его владения. Не останавливаясь, Август оттолкнулся от земли, взлетел и, задержав себя в воздухе, медленно поплыл над водной гладью. Теплый ветерок овевал тело, внизу сверкала отраженным светом прозрачная, как хрусталь, вода, а на востоке, над высокими деревьями Охотничьего леса вставало солнце, напомнившее Августу — своим цветом и величавой медлительностью — одну старую мелодию, к которой он не возвращался уже много лет. Тень сожаления промелькнула в душе, но он не дал ей задержаться, прервав полет, и нырнув с высоты нескольких метров прямо в манящую прохладой глубину. Глядя сверху, покрытое золотым песком дно казалось близким, но, на самом деле, глубина здесь была внушительная, достигая восьми метров в самом центре чаши пруда. Пройдя насквозь толщу воды, Август коснулся руками дна, зачерпнул и тут же выпустил из рук песок, устилавший дно, развернулся и, не медля, устремился вверх, навстречу сияющему в солнечных лучах небу. Набранная скорость была так велика, что он пулей вылетел из воды, поднявшись в высоком прыжке метра на два, как раз достаточно, чтобы перевернуться и вновь упасть вниз, в нежные и прохладные объятья воды.

Примерно через полчаса, вполне насладившись водной стихией, Август выбрался на берег и, вызвав камердинера, устроился в кресле на солнышке, с удовольствием ощущая, как под ласковыми его лучами высыхают кожа и волосы. Утро было чудесным, и все вокруг радовало зрение и слух, но сердце было неспокойно, и он знал почему. Тревога коснулась Августа еще накануне в полдень, и он искренне удивился, полагая, что такая малость, как очередной ходок, перед которым он, разумеется, даже не откроет дверей, не должна была его обеспокоить. Однако волнение не утихало, а, напротив, нарастало по мере того, как настырный этот человек приближался к воротам замка, и, следовательно, Августу давно пора было задуматься над причинами такого отношения к этому вполне заурядному событию.

«Надо бы на него взглянуть, — решил он, вынимая из воздуха уже раскуренную трубку. — Возможно, все дело в том, кто пожаловал ко мне на этот раз».

Появился, сопровождаемый двумя слугами, камердинер. И не успели они втроем завершить не столь уж сложную процедуру облачения его светлости князя Августа в легкий по случаю жары дневной туалет, как на берег озера едва ли не опрометью прибежал его личный куафёр, сопровождаемый непременным малчиком-подмастерьем, и поспешно начал выкладывать из объемистого кожаного несессера на деревянный раскладной столик свои многочисленные принадлежности.

— Прикажете подавать завтрак, ваша светлость? — с вежливым поклоном осведомился мажордом, подошедший сразу же вслед за парикмахером.

— Да, Нестор, благодарю вас, — благосклонно улыбнулся Август. — Я буду завтракать на западной галерее.

Все-таки он сдержал мгновенное желание тут же броситься на стену, чтобы проверить свое предположение. Он был терпелив и сначала позволил куаферу побрить себя и привести в порядок свои длинные золотистые волосы, затем, неторопливо вернулся в замок, в котором не был со вчерашнего вечера, поднялся на западную галерею, уселся за накрытый стол, и только тогда позволил себе отправить прочь толпившихся за о спиной слуг. Осмотрев стол, Август сам наполнил бокал красным вином, пододвинул ближе серебряную вазочку с засахаренными фруктами и достал еще одну зажженную трубку, как если бы устраивался в ложе перед спектаклем, который желал смотреть, не отвлекаясь на пустяки.

«Ну что ж, — сказал он себе, нарочито оттягивая мгновение, которого не могло дождаться растревоженное сердце. — Посмотрим».

Он поднял взгляд. Перед ним лежала цветущая долина, переходившая, затем, в предгорья Западного хребта, и наконец горные массивы самого хребта, увенчанные остроконечными пиками, сверкавшими на солнце белизной вечных снегов.

«Красиво», — кивнул он мысленно и одним мановением руки стер раскинувшийся перед ним ландшафт, открыв окно в постылую реальность.

Теперь Август увидел совсем другой пейзаж. Сразу за стенами замка начиналась мертвая пустыня. Ровная серая с мертвой желтизной равнина простиралась во все стороны насколько хватало глаз, и лишь далеко-далеко на западе глаза Августа были способны различить стены Города, но никаких деталей, разумеется, рассмотреть отсюда не мог даже он. При виде Города что-то дрогнуло в душе, но в следующее мгновение Август перевел взгляд на того, кто вторые сутки упорно шел к нему через дышащие смертельным зноем пески, и ему стало не до Города и не до его обитателей.

«Это несправедливо! — понимал ли он в эту секунду, к кому обращает свои слова? Скорее всего, нет. — Я этого не заслужил».

У него едва хватило воли, чтобы оторвать взгляд от бредущего через Пекло путника и взмахом руки, вернуть на место утраченный было чудный вид на Западный хребет. С минуту Август сидел неподвижно, закрыв глаза и не обращая внимания на продолжавшую дымить трубку. Затем медленно поднял веки, взглянул на стол, неуверенно поднял бокал, отпил немного вина, пыхнул несколько раз трубкой и наконец позвонил в колокольчик, вызывая слуг.

— Я буду в Северной башне, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Проследите, чтобы меня никто не беспокоил. Часа в три по полудни, к воротам придет гонец. Впустите его, накормите и напоите, дайте отдохнуть, и, когда он будет готов к разговору, дайте мне знать и накройте ужин на двоих.

После этого, так и не притронувшись к еде, Август встал из-за накрытого стола и быстрым шагом направился в кабинет, находившийся на самой вершине восьмигранной Северной башни.

2

После мертвого жара пустыни, не позволявшего — хоть головой о камни бейся — создать даже стакана воды, круглый мраморный бассейн, наполненный сладкой прохладной водой, источавшей тонкий аромат цветущих лилий, мог показаться раем на земле. Лиса окунулась в воду с головой, медленно всплыла и в два плавных, ленивых взмаха, достигла края бассейна. Там на серебряном блюде живописным натюрмортом были разложены спелые желтые груши, источающие дивный аромат, едва не лопающиеся от переполняющего их сока персики, и совершенно невероятные вишни, такого размера, цвета и вкуса, какой можно встретить, только в Причерноморье или Средней Азии.

«Бахчисарайский фонтан, прямо-таки, — усмехнулась она мысленно, опуская в рот очередную вишню. — Вот подлец!»

Вылезать из воды не хотелось совершенно, но время — деньги, как говорят на Западе, а в ее случае, время — это, зачастую, кровь, так что тянуть с разговором, раз уж ей первой и пока единственной выпала такая удача, было бы глупо. Лиса все-таки съела еще одну вишню, но после этого решительно вылезла из воды и стала оглядываться в поисках своей одежды.

— Эй! — крикнула она так ничего нигде и не обнаружив. — Эй, кто-нибудь?

— Что желает, ваша милость? — служанка появилась за спиной Лисы настолько бесшумно, что Лиса ее не услышала до тех пор, пока та не заговорила.

— Да, — кивнула Лиса. — Мне нужна моя одежда и, после этого, я буду готова встретиться с господином князем.

— Как будет угодно, вашей милости, — снова поклонилась женщина и, выпрямившись, громко хлопнула в ладоши.

Ее хлопок еще не успел отзвучать в гулком купольном зале с бассейном, как в противоположной стене открылись двустворчатые двери, и из них по направлению к Лисе потянулась довольно длинная процессия молодых женщин, каждая из которых несла на вытянутых руках один какой-нибудь элемент одежды.

«Целая „делегация“», — раздраженно подумала Лиса, рассматривая женщин в длинных платьях, идущих к ней плавным церемониальным шагом. Впрочем, раздражение ее возросло многократно, когда она рассмотрела, что именно несли эти служанки, похожие на баронесс.

— Я сказала, — громко произнесла Лиса, поворачиваясь к той служанке, которая пришла первой и осталась стоять за ее спиной. — Я сказала, что мне нужна моя одежда!

— Никак невозможно, — коротко ответила служанка и снова поклонилась.

— Вы будете ужинать с его светлостью, и ваш облик должен соответствовать порядкам, принятым в его доме, — объяснила она сухо через секунду, так и не разогнув при этом спины.

«Сукин сын!»

— Я не умею это носить, — сказала Лиса, рассматривая какие-то шелковые панталоны, которые, судя по всему, должны были доставать ей до колен.

— Это не сложно, ваша милость. «Извращенец!»

3

— Я князь Август, — он был высок и великолепно сложен, и лицо у него было под стать фигуре и роскошному одеянию. Такие лица хорошо смотрятся на золотых монетах, хоть в анфас, хоть в профиль.

— Я князь Август, — сказал он звучным баритоном. — С кем имею честь?

— Рапоза Пратеада, — представилась она, стараясь не думать о том, как выглядит в искристом атласном платье с глубоким декольте и прочих «аристократических» штучках и тряпочках. — Благодарю вас, князь, что согласились меня принять.

— Не за что, — усмехнулся он красивыми точно очерченными губами, в то время как его серые глаза оставались убийственно спокойными.

«Равнодушный ублюдок», — подумала она, уже понимая, что, по-видимому, все зря. Людям с такими глазами глубоко наплевать на все, что непосредственно их не касается, а не касается их почти все.

— Прошу вас, донна Пратеада, — он сделал приглашающий жест в сторону стола и первым шагнул к стулу с высокой спинкой, поставленному у ближайшего к нему конца. Так что Лисе, волей не волей, пришлось пройти довольно большое расстояние, прежде чем она достигла второго такого же стула приготовленного с другой стороны стола, очевидно, именно для нее.

Слуга в синей с золотом ливрее помог ей сесть, а другой подошел сбоку с хрустальным графином, наполненным рубиново красной жидкостью:

— Немного вина, ваша милость?

— Да, спасибо, — кивнула она.

— Не обращайте на них внимания, донна Пратеада, — с улыбкой сказал Август, принимая из рук слуги бокал с вином. — Люди выполняют свою работу, только и всего.

— Я понимаю, — она пригубила вино, которое оказалось выше всяческих похвал и, не выдержав чопорного начала разговора, съязвила: — У вас замечательное вино, князь. Это с ваших виноградников?

— В какой-то мере, — он был совершенно невозмутим. — Что слышно в Городе?

— Смотря, что вас интересует, — вот это уже был разговор. — Бывали там?

— Бывал, — как ни в чем, ни бывало, ответил Август. — Но давно.

— А как давно? Я потому спрашиваю, — объяснила Лиса. — Что не знаю, о чем именно вам рассказывать.

— Лет пятнадцать, я думаю, — спокойно ответил Август, как бы размышляя вслух. — Или что-то в этом роде. Вы уже бывали там в то время?

— Да, — кивнула она. — Я давно в Городе.

— Так, что нового? Или все по-старому?

— И да, и нет, — осторожно ответила Лиса. — В целом, все по-прежнему, только люди еще больше боятся друг друга. Впрочем, кое-кто, по-видимому, хорошо знает, кто есть кто. Этим легче.

— Ну это не новость, — усмехнулся Август. — В Городе, как в Городе, личины, а не люди, маски вместо души, и ложь на каждом шагу.

«А ты, оказывается, философ!»

— Появились новые лица, исчезли старые, — сказала она вслух. — Я думаю, за пятнадцать лет персонажи обновились процентов на семьдесят, впрочем, точных данных у меня, разумеется, нет.

— Люди смертны, — пожал широкими плечами Август. — Бессмертны только боги. Кто из известных людей оставил этот мир?

— Трудно сказать, — теперь пожала плечами Лиса. — Я ведь не знаю, кто вам знаком.

— Нерон? — спросил Август, сделав вид, что не заметил ее дешевой уловки.

— Насколько я знаю, — сказала Лиса. — Нерон был убит в 1993 году в Квебеке.

— Агасфер? — по-видимому, земные даты были известны Августу не хуже, чем ей, как, впрочем, и географические названия.

— Вероятно, умер. Он не приходит уже лет пять, или шесть.

— Конфуций? Аарон? Калигула?

«Его задело, поняла она. — Он их действительно знал».

— Конфуций не приходит уже лет десять, — сказала она. — Но о его судьбе ничего определенного неизвестно. Говорят, он сменил личину. Это возможно?

— Иногда, — коротко ответил Август, но объяснять ничего не стал.

«И бог с тобой», — решила Лиса.

— Аарона убили в восемьдесят девятом, — сказала она.

— Аарона? — удивленно поднял брови Август. — Кто?

— Израильтяне, кто же еще, — горько усмехнулась Лиса, вспоминая так и оставшегося для нее безымянным Аарона. — В декабре восемьдесят девятого, в Тель Авиве.

— Город отстроили? — Август снова был совершенно спокоен.

— Говорят он не сопротивлялся, — осторожно сказала Лиса, которая знала, что называется, из первых рук, как погиб Аарон.

Туарег, который в восемьдесят первом учил ее драться, оказался не случайным свидетелем драмы, разыгравшейся на улице Шенкин в северном Тель Авиве поздним вечером восемнадцатого декабря 1989 года. Аарон назначил ему встречу в кафе, но опоздал, что случалось с ним редко, если случалось вообще. Туарег поужинал и допивал уже вторую чашку кофе, когда на улице появился Аарон. Он шел медленно, как будто просто прогуливался, а не шел на заранее условленную встречу, на которую к тому же уже сильно опаздывал. Где-то на полпути к кафе, в котором сидел Туарег, к Аарону подошел какой-то человек и разнес «королю Израиля» голову, стреляя практически в упор из какого-то крупнокалиберного пистолета. При этом один из сильнейших колдунов мира подпустил убийцу на расстояние вытянутой руки, никак на быстрое — а какое бы быстрое оно ни было! — движение, поднимающего оружие киллера, не отреагировал и защитить себя, кажется, просто не пытался.

— Говорят он не сопротивлялся, — сказала Лиса. — Никто не знает, что там произошло на самом деле, но он убит. Калигула тоже убит. Американцы вычислили его базу в Бразилии, и уложили туда семь крылатых ракет. Он как раз был в Городе, когда это случилось и продержался достаточно, чтобы успеть обо всем рассказать.

— Печально, — но по виду Августа трудно было понять, насколько опечалили его эти известия. — А что с Иаковом?

— Вероятно, умер, — тихо ответила Лиса, для которой Иаков был не просто знакомым человеком.

— Значит, никого из Первых[10] осталось?

— Да, — кивнула Лиса. — И поэтому я пришла к вам.

Но Август ее прямое обращение просто проигнорировал.

— Что происходит на Земле? — спросил он. К еде князь так и не притронулся, как, впрочем, и Лиса. Лишь покуривал трубку и пил вино.

— В каком смысле?

— В прямом. Что в это время происходило на Земле?

— Вы, что…? — но она даже не смогла сформулировать свою мысль до конца, потому что такого не могло быть.

«Он, что, хочет сказать, что не был на Земле пятнадцать лет?»

— Не хотите, не отвечайте, — любезно предложил Август и сделал глоток вина.

«Великие слова».

— Вам про какие страны рассказывать? — обреченно спросила Лиса.

— Не знаю даже, — пожал он плечами. — Европа уже объединилась?

— Да, в девяносто шестом году.

— Вся? — пыхнул трубкой Август.

— Вся, кроме Англии, — Лиса вдруг почувствовала, что у нее пересохло горло, и выпила несколько глотков вина, а потом достала себе дрянную болгарскую сигарету «Шипка» — единственный сорт, который удавался ей без «брака» — и тоже закурила.

— А Англия? — спросил Август, рассматривая ее сигарету с видимым интересом.

— Англия еще в девяностом объединилась с США.

— Забавно, — усмехнулся Август. — Возвращение блудной матери, или я чего-то не понимаю?

— Да уж, — усмехнулась Лиса, вспоминая заголовки газет того времени.

«Это вы, товарищ князь, еще мягко выразились. У нас грубее писали».

— Август, — она ожидала, что он как-нибудь, но отреагирует на то, как она к нему обратилась, однако князь только усмехнулся. На самом деле, поняла она вдруг, ему все равно. — Август, мы в тупике. В сущности, — она замолчала, собираясь с силами, потому что одно дело знать и совсем другое — сказать об этом вслух. — Еще немного, и можно будет считать геноцид свершившимся фактом.

— А может, оно и к лучшему? — тихо ответил Август. — Знаете, как говорят? Нет человека, нет проблемы.

— И вам никого не жаль?

— А людей, какими и мы когда-то были, вам не жаль? И ведь среди них наши с вами родные и близкие.

— Я знаю эту теорию, — покачала она головой. — Но разве нет другого пути?

— О чем вы, донна Рапоза? — холодно улыбнулся Август. — Вы что на самом деле верите в мирное сосуществование волков и ягнят?

— Почему бы и нет? — она знала, что говорит глупости, но, если их не говорить, придется сказать себе: «иди, и застрелись!»

— Потому что против нас действует фактор численности и времени, — ровным голосом объяснил Август. — При нашей численности нам просто не хватит времени, чтобы убедить самих себя и людей, что мы можем сосуществовать. Что происходит на Земле? Есть какие-то изменения в модус операнди?[11] Или все по-прежнему?

— Все по-прежнему, — вынуждена была признаться Лиса. — Нас нет и никогда не было. Этот вопрос просто не обсуждается. Причем везде, во всех странах мира. Газеты, радио, телевидение… Нигде ничего. Правда, иногда, что-то прорывается в Интернет, но…

— Что такое Интернет? — с интересом спросил Август.

— Глобальная сеть, — попробовала объяснить Лиса. — Все компьютеры объединены в сеть и…

— Ах, да, — кивнул он успокаиваясь. — Припоминаю. Сколько вас?

«Вас?!»

— Кто это может знать? — развела она руками. — Когда-то Иаков полагал, что где-то сотая доля процента. Я слышала и другие цифры, но, в любом случае, не более миллиона, и мы ведь не знаем сколько и где погибает наших каждый божий день. Такой статистики нет.

— Единого подполья тоже нет?

— Нет, конечно. Первые пытались когда-то, но их уже нет. Нет лидера, нет идеи, нет надежды.

— Значит, конец, — кивнул он, и Лисе показалось, что какое-то чувство все-таки промелькнуло в этих красивых равнодушных глазах.

— Вы так спокойно говорите об этом… Вы нам не поможете? — спросила она прямо.

— Нет, — покачал головой Август. — Я вам, Рапоза, не помощник. Мне жаль, но вы зря шли через «Пекло».

— Это последнее слово? — Лиса знала, что слово последнее, но спросить-то она могла? Ведь, надежда умирает последней, не так ли?

— Последнее, — понимающе кивнул он. — Что-то еще?

— Да, — неожиданно для самой себя сказала она, еще не вполне понимая, что произошло с ней буквально мгновение назад. — Это личное…

— Если я смогу вам помочь… — холодно улыбнулся Август.

— Я ищу одного человека, — сказала Лиса. — Быть может, вы…?

— Если только речь идет о достаточно давнем времени, — пожал плечами Август. — Я вам, кажется, уже говорил, что давным-давно перестал появляться в Городе.

— Да, — тихо сказала Лиса. — Это старая история. Прошло без малого двадцать пять лет.

— Тогда, возможно, — Август поощрительно ей улыбнулся и поднес к губам бокал с красным вином. — Как его звали?

— Некто, — Лиса внимательно смотрела на Августа, ожидая, его реакции.

— Некто, — повторил за ней Август. — Некто Никто.

— Так вы его знали? — в душе снова пробудилась уже, казалось, навсегда утраченная надежда. — Знали?

— Я много кого знал, — Август замолчал и продолжил говорить только тогда, когда выпил не менее половины содержимого бокала. — А вы, донна Рапоза, откуда знаете Некто?

— В семьдесят четвертом, в Свердловске, он спас меня и еще одного человека, — Лиса по-прежнему внимательно смотрела на Августа, но создавалось впечатление, что рассказывает она не ему, а себе, вспоминая эпизод, который не забывала никогда. — Была ночь, вернее вечер, но уже стемнело, и зажглись уличные фонари. Мы вышли из дома, где на квартире подруги проводили эксперименты, пытаясь понять, что такое наш Дар. У нее была большая квартира, родители уехали, и мы могли там свободно экспериментировать. Мы были наивные тогда, Август, боже мой, какие мы были наивные! Думали найти физическое объяснение этим новым феноменам. Научный подход, и все такое. Вы должны понимать, как все это было глупо, но тогда многие так думали. Мы верили, что все это можно как-то объяснить.

— А что, — спросил Август, раскуривая трубку. — Теперь вы думаете иначе?

— Разумеется, — чуть улыбнулась Лиса. — В рамках принятой картины мира магии места нет.

— Я вас понял, — кивнул Август, попыхивая трубкой. — Продолжайте, пожалуйста.

— Мы вышли из дома на темную улицу…

Она рассказывала медленно, не торопясь, как бы смакуя не столько слова, которые произносила, сколько свои воспоминания о том давнем уже событии. Август слушал ее, курил трубку, по временам прикладываясь к бокалу. Впрочем, выпитое вино никакого видимого эффекта на него, не оказывало.

— Мы встречались с ним еще несколько раз, но не здесь, а там. Только на Земле, и никогда в Городе. А потом он исчез, и больше мы никогда не встречались, — тихим голосом сказала Лиса. — Правда, он передавал мне несколько раз приветы, но…

— Зачем он вам? — спросил Август. — Полагаете, он был одним из Первых?

— Я в этом не сомневаюсь, — серьезно ответила Лиса. — Он многое знал, много больше, чем все, кого я встретила потом, и там и здесь. И умел… Вы помните, я рассказывала, те двое в машине умерли мгновенно, а ведь никаких видимых проявлений магии не было. Судя по всему, он просто захотел, и они умерли.

— Звучит довольно таки зловеще, — усмехнулся Август.

— Не в наше время, — покачала головой Лиса. — Не в наше время, но дело, если на чистоту, не в том, какой он маг, а в том, что я его люблю.

«Ну вот я это и сказала вслух».

— Любите? — Август посмотрел на Лису и покачал головой. — Побойтесь бога, уважаемая! Вы же сами только что сказали, что никогда его не видели и ничего о нем не знаете. Как же вы можете его любить?!

— Могу, — она смотрела прямо в глаза Августу. — И дело не в том, что я видела или не видела. Я слышала его душу.

— Души нет, — сухо возразил Август и его глаза стали еще холоднее, если, конечно, это возможно.

— Есть, — твердо сказала Лиса. — Есть! И в его душе звучала музыка божественной красоты!

— Час от часу не легче, — покачал головой Август. — Так вы меломан? Вам понравилась музыка?

— Я его люблю, — прекратила обсуждение раздраженная равнодушным сарказмом собеседника Лиса. — И я хочу его найти. Вы можете мне помочь?

— Поздно, — сказал Август, и внезапно Лиса поняла, что происходит нечто, совершенно невероятное. Она услышала в его голосе печаль, и увидела ее в серых, еще мгновение назад таких равнодушных глазах. — Поздно. Его уже нет.

— Тогда, что такое ты? — с ужасом ощущая разверзшуюся под ногами бездну, спросила она.

— Я? — Август отложил трубку и встал из-за стола. — Я… — он прошелся по комнате, как бы размышляя над вопросом, но на Лису сейчас не смотрел, как будто не желая, чтобы она увидела его глаза. — Я тень тени, Лиса. Всего лишь отголосок одной из его мелодий.

— Где ты? — это были не слова, это был крик души. — Где?!

Лиса вскочила на ноги и шагнула к Августу, даже не зная, для чего это делает.

— Где?!

— Уже нигде, — тихо ответил он, оборачиваясь к Лисе. — Я же тебе это уже сказал Лиса.

— Не выходит, — она стояла перед ним и смотрела прямо в глаза.

— Почему? — его глаза были снова спокойны, но Лиса знала теперь, что это ничего не значит. Его спокойствие являлось иллюзорным, как и вся эта роскошь, окружающая князя Августа.

— Потому что ты здесь, — объяснила она. — Гург умер, и его здесь больше нет. Нерон погиб и больше не приходит в Город. Сулла, Ферзь, Аарон, Добрыня, Конунг… никто из них не может здесь появиться, а ты здесь.

— А что если я только здесь? — Август говорил ровным голосом, но от его напряжения воздух в комнате остыл и поблек, лишившись жизни.

— Так не бывает! — протестующе подняла перед собой руки Лиса. — Так не бывает!

— Много ты знаешь! — усмехнулся он в ответ.

— Много, — возразила Лиса. — Меня учил сам старик Иаков!

— Недоучки! — почти зло сказал он. — Вы прекратили приходить к нему уже через несколько месяцев…

— Ты хочешь сказать, что…? — Лиса поднесла руку ко рту. — О, господи, как же я…

— Кайданов жив? — неожиданно спросил Август.

— Не знаю, — приходя в себя, ответила Лиса, все так же глядя на него. — Фарадей исчез семь лет назад. Правда, примерно в то же время появился некто Уриэль[12]…

— Что с ним не так? — прищурился Август, вероятно, уловивший в ее тоне нечто особое.

— Ну если Кайданов это Уриэль, — нехотя ответила Лиса. — То он очень сильно изменился.

— К добру или ко злу?

— В Европе его называют Ангелом Смерти. Этим все сказано.

— Тебе не нравится то, что он делает? — спросил Август.

— Мне не нравится, как он это делает. Люди его ненавидят, его именем пугают детей. В конце концов их поймают, даже маги не могут меряться силами со всей мощью государства.

— Но ты же сама сказала, что это агония, — тихо сказал Август. — Люди победили, геноцид свершился, чего же ты хочешь от того, кто решил уйти, громко хлопнув дверью?

— Не знаю, — покачала она головой. — Где ты?

— Нигде, — твердо ответил он. — А теперь иди! Ты слишком долго находишься под «светлыми небесами». Так нельзя.

— Мне можно, — возразила Лиса. — С той стороны надежные люди.

— Никому нельзя доверять, — показалось ей, или в его голосе действительно прозвучала грусть?

— Если никому не доверять, как жить? — спросила она.

— Вот я и не живу, — сказал он. — Иди!

— Август, ты даже не скажешь мне своего имени?

— Мое имя? — грустно усмехнулся Август. — Некто, Лиса, всегда, и присно, и вовеки веков. Некто Никто.

— Я найду тебя, Никто, — сказала она твердо, повернулась и пошла прочь.

4

Двое суток по пустыне, где жара, не ослабевая и не усиливаясь, тяжелая и монотонная, как вечность, терзала ее иллюзорное тело с той же жестокостью, с которой мучила бы, окажись Лиса на самом деле где-нибудь в Гоби или Сахаре. Два дня пути. Однако дорога назад показалась ей гораздо короче, хотя все как будто должно было обстоять наоборот. Но в замок на краю мира ее вела безумная и, как говорили многие, бессмысленная надежда, а обратно она возвращалось с болью в сердце, но с настоящей надеждой в душе. Возможно, все дело было в обрывке мелодии, которую она ухватила почти случайно, потому что здесь, под «светлыми небесами», ее чутье почти не работало. Музыка была прекрасна, но главное Лиса узнала ее и несла теперь в сердце вместе с болью, которая тоже, как ни странно, помогала ей терпеливо преодолевать несчетные километры пути.

На исходе вторых суток — во всяком случае, развившееся за годы и годы чувство личного времени утверждало, что все обстоит именно так — она вновь вошла в вечно распахнутые настежь ворота города. В принципе, ей следовало сразу же вернуться. Она и так уже пробыла на этой стороне почти полную неделю, но Лиса решила задержаться и «понюхать», чем пахнет воздух. Она прошла по главной улице до Торжища и, свернув налево, углубилась в переулки «Вавилона». Здесь было довольно оживленно, во всяком случае, до того, как Лиса вошла в харчевню Клары, ей повстречалось человек десять совершенно незнакомых или едва знакомых людей, бредущих без цели или с хорошо скрытой целью — по одиночке или парами — в самых разных направлениях.

— Привет, Рапоза! — сказал Гектор, сидевший за столом у самого входа, чтобы было удобно рассматривать проходящих мимо людей. — Как поживаешь?

— Спасибо, Гектор, — через силу улыбнулась Лиса. — Твоими молитвами и заступничеством девы Марии, моя жизнь прекрасна и удивительна.

Она кивнула еще кому-то из знакомых, находившихся тут же, в ярко освещенном многочисленными свечами просторном зале, и, пройдя в глубину, опустилась в свое персональное кресло, которое, как и личный ее столик, никто не занимал уже много лет подряд.

— Здравствуй, красавица, — пропела, подходя, дородная и вечно веселая фрау Клара. — Говорят, ты долго гуляла в пустыне?

— Я? — удивленно подняла брови Лиса. — Бог с тобой, Кларочка, что мне делать в мертвых песках?

— Мне-то что, — пожала роскошными плечами Клара и поставила перед Лисой традиционную высокую рюмку с портвейном. — Но так люди говорят. Кофе?

— Кофе, — кивнула Лиса, смакуя вино. — Но сначала луковый суп.

— Это мы мигом организуем, — снова улыбнулась Клара и отправилась наколдовывать заказ.

Лиса обвела зал взглядом из-под ресниц и заметила сидящего в двух столах от нее Джека-Наблюдателя. «Лимонадный Джо»[13] пил виски и искоса поглядывал на нее, но больше ничем своего желания пообщаться не выказывал.

— Привет, Джек! — улыбнулась ему Лиса, открыто поворачиваясь к худому тощему парню, одетому по моде Дикого Запада середины девятнадцатого века. — Давно не виделись! Как жизнь?

— Замечательно! — улыбнулся в ответ Наблюдатель. — К тебе можно?

— Ты же знаешь, — усмехнулась Лиса. — Я тебе всегда рада.

Джек встал и, прихватив свой стакан, перешел за ее столик.

— Угости девушку сигаретой, Наблюдатель, — снова улыбнулась ему Лиса. — Какие новости?

— В Амстердаме «Ангелы ночи» сожгли ратушу и новый концертный зал, — с кислым выражением лица сказал Наблюдатель, протягивая ей пачку сигарет. — В Мюнхене разгромлена ячейка «Свидетелей Судного Дня». Впрочем, это старые новости, ты это все наверняка уже знаешь.

— Знаю, не знаю, — Лиса равнодушно пожала плечами и, достав из пачки сигарету, прикурила от свечи. — Какая тебе разница, Наблюдатель? Ты давай рассказывай, а я тебя буду слушать.

— Я тебя очень люблю слушать, — сказала она после короткой паузы, выпустив из легких дым первой затяжки.

— Вот все вы так, — кисло улыбнулся Наблюдатель. — Как слушать, пожалуйста, а поделиться информацией, так никогда.

— Почему никогда, — усмехнулась в ответ Лиса. — Уж сколько я тебе всего понарасказывала, так ты со мной век не расплатишься. Но коли у тебя плохое настроение, то бог с тобой. Я слышала, что где-то в Канаде снова появился Фарадей.

— Ерунда, — махнул рукой Наблюдатель. — Это тебе, Рапоза, кто-то дезу скормил. Я точно знаю, Фарадея завалили в Минске семь лет назад. Мне верный человек говорил, там полквартала в руинах лежали, а ты мне про Канаду! Нету Фарадея!

— Ну не знаю, — пожала плечами Лиса. — Мне так сказали. Там ведь, в Минске, трупа его никто не видел.

— Это из наших никто не видел, а КГБ, говорят, оттуда двадцать контейнеров вывезли, и что, спрашивается, было в тех контейнерах? Щебенка?

— Ладно, проехали, — Лиса допила свой традиционный портвейн, и как раз вовремя, потому что фрау Клара поставила перед ней горшок с луковым супом и тарелку с нарезанным крупными ломтями свежим пшеничным хлебом. — Что еще?

— У русских появился кто-то очень сильный в Москве. Говорят, чувствует эманацию метров за двести-триста. Бродит по городу и вычисляет.

— Много провалов?

— Не знаю, знал бы, сказал.

— А у тебя, выходит, есть знакомые в Москве? — Лиса увидела, как мимо двери харчевни медленно прошел Твин, и, зачерпнув ложкой суп, снова посмотрела на Наблюдателя.

— Некорректный вопрос, — усмехнулся тот. — Без комментариев.

— Ну без, так без, — суп был, как всегда, вкусный и обжигающе горячий. — А про Иакова ничего не слышно?

— Говорят, он умер, — Наблюдатель залпом допил виски и встал. — Он ведь старый был, вот и умер. Извини, но мне надо идти.

— Какие извинения, Наблюдатель, — улыбнулась довольная до крайности Лиса. — Ты же знаешь, я тебя люблю и всегда рада видеть.

— До встречи! — Джек-Наблюдатель поставил пустой стакан на стол и пошел к выходу.

5

Твина она нашла в заброшенной части «Восточного города». Он сидел на полуразрушенной глинобитной стене и курил трубку.

— Извини, — сказала Лиса, подходя, — Раньше не могла.

— Извиняю, — Твин посмотрел на нее внимательно. — Полгорода знает, что ты ходила в замок.

— Он меня не впустил, — пожала она плечами. — Но попробовать стоило, ведь так?

— Ну-ну, — задумчиво сказал Твин. — Попытка не пытка, не так ли, Лаврентий Павлович?

— Кто у вас там такой сильный объявился? — спросила она.

— Ты кого имеешь в виду? Толкунова или Ловца?

— Вообще-то, по-видимому, Ловца, но раз уж начал с Толкунова, давай сначала про него.

— Опасный человек, — сказал, помолчав, Твин. — Главное, непредсказуемый, потому что никто его толком не знает. На рожон не лезет, публичности никакой, но в четверг уже введен в Политбюро, а ведь он, заметь, штатский!

— Действительно штатский, я точно знаю. — Твин выпустил из трубки клуб дыма и осмотрелся по сторонам, как бы проверяя, нет ли поблизости свидетелей их разговора. — Провинциальный комсомольский босс, в заговоре не участвовал, генералам не родня, но переворот пережил и даже в гору пошел.

— Ставров готовит себе преемника?

— Все может быть, но это, как ты понимаешь, не мой уровень.

— Ладно. Спасибо за политинформацию. Кто такой Ловец?

— Девочка одна, — сразу же ответил Твин. — Я ее не видел, но слышал, что обнаружили ее еще ребенком и специально растили где-то в Сибири или Казахстане, точно не знаю. Лет ей, я полагаю, от семнадцати до двадцати, натуральная блондинка, высокая. Чувствует метров за триста. Это все.

— Но искал ты меня не поэтому.

— Естественно.

— Тогда, излагай.

— Первое. Стало известно, что Рапоза Пратеада это Алиса Дмитриевна Четверикова уроженка Челябинской области, в разработке с 1974 года, с того же времени в бегах. Последний раз под своим именем появилась в октябре 1974 года в Свердловске. Связи: Фарадей, он же Кайданов Герман Николаевич, предположительно, убит при попытке прорыва в Минске шестнадцатого июня 1992 года; Жук, он же Карпинский Евгений Самойлович, в розыске, Тоска — Томилина Полина Сергеевна, убита при задержании в Перми, шестого января 1989 года; Лопарь — Синицын Иван Петрович, убит в Советске при попытке прорыва через границу пятнадцатого марта 1992 года; и еще одиннадцать кличек без расшифровки псевдонимов. Самый интересный из них — Иаков, по данным Интерпола, умер, предположительно, в девяносто третьем или девяносто четвертом году на территории СССР.

— Спасибо.

— Не за что. И второе. Обратите внимание на майора Северцева Константина Борисовича из Ворошиловградского областного управления. Похоже, он тоже «скрытник», но полной уверенности у меня нет.

— «Скрытник»? — сразу же насторожилась Лиса. — Он бывает здесь?

Но ответить Твин не успел. В створе улицы появилась бегущая женщина в длинном бальном платье, подол которого она держала обеими руками, задрав выше колен. Уже проскочив улицу, она сразу же вернулась назад и понеслась к беседующим Твину и Лисе.

— Извини, Твин, — сказала Лиса. — Минута!

И она побежала навстречу женщине.

— Что?

— Все, — выдохнула запыхавшаяся женщина, падая ей на грудь. — Все, Рапоза.

— Что? — настойчиво повторила Лиса.

— Две пули в грудь, — Санта говорила с трудом. — Нога сломана. Вокруг бой.

— Где?

— Байрес, центр.

— Сколько вас?

— Трое, но не уйдет никто. Все горит!

— Господи, Санта! — Лиса не знала, что сказать. Там в далеком Буэнос-Айресе умирали люди — ее люди! — и она ничем не могла им помочь.

— Все, — тихо сказала Санта. — Еще максимум пять минут, и все. Живая я им не дамся. Муж с детьми в Европе. У девочки явные способности… Запоминай…

Она растаяла в руках Лисы, едва успев назвать адрес и телефон. Была, и не стало, но в последнее мгновение перед тем, как стать воспоминанием, Санта «показала» Лисе горящий Буэнос-Айрес, мечущихся по улице людей, и себя сому, лежащую в луже крови на асфальте. Мгновенное отображение, как несколько вырванных из контекста кадров кинохроники, которую никогда не покажут по телевидению. Впрочем, это действительно была съемка, которую вели спецслужбы с полицейского вертолета, зависшего над объятой пламенем и безумием улицей, электронная запись, которую последним, скорее всего, уже неосознанным усилием считал с носителя умирающий мозг Валерии де Кункейро. Горящие дома и автомобили, перевернутый автобус, молодая черноволосая женщина с неестественно подвернутой ногой, агонизирующая на асфальте проезжей части, и боец спецназа, направляющий ей в лицо ствол штурмовой винтовки. Все.

Опустошенная, не имеющая сил даже на то, чтобы плакать, Лиса медленно вернулась к Твину, терпеливо ожидавшему ее на прежнем месте.

— В Байресе разгромлена группа Санты, — сказала она тихо.

— Мне очень жаль, — так же тихо ответил Твин, генерал-майор Лагутин из второго главного управления КГБ СССР, «скрытник», продержавшийся гораздо дольше всех остальных, двадцать два года.

6

Лиса проснулась рывком — сразу, вдруг, как привыкла это делать за четверть века непрерывного пребывания под прессом опасности. Вообще, двадцать пять лет подполья были жестокой школой, но она все еще была жива, и это кое-что значило.

— Сколько? — спросила она, открывая глаза во тьму, и зная наперед, что находится в подвале не одна.

— Почти семь дней, — ответила откуда-то из угла Дама Пик, и Лиса «увидела», как женщина выбирается из-под одеяла и протирает со сна глаза. — Будешь вставать, или еще полежишь?

«Как вампиры, — подумала Лиса со злой усмешкой, обводя взглядом заставленный старой мебелью и картонными коробками с ненужными вещами подвал. — Как проклятые вампиры, в подземелье, в гробу… Только свой гроб каждый из нас носит в себе».

Она подняла перед собой вялые, онемевшие руки и стала сгибать их в локтях, одновременно проворачивая в запястьях. Сгибы локтей — особенно левый — ныли от многочисленных инъекций, но это было меньшее зло, чем обезвоживание или истощение организма.

— Что наверху? — спросила Лиса, просовывая чуть согревшиеся руки под одеяло и снимая с себя памперс.

— Ночь, — Дама Пик была уже рядом. — Тебе помочь?

— Не надо, — Лиса отбросила в сторону полный памперс и, откинув тяжелое ватное одеяло, села на кровати, спустив ноги на цементный пол. Ноги тоже были вялые, но и это было всего лишь временное неудобство, а вот холодный, как лед, цемент был неприятностью, чреватой осложнениями. Она нагнулась и, нашла глазами шлепанцы на толстой резиновой подошве, и с наслаждением вдела в них свои сразу замершие ступни.

— Кто наверху?

— Бык и Алекс, — сразу же ответила Дама Пик, подавая ей джинсы и свитер.

— Спят? — сил, чтобы «дотянуться» до них самой, у нее сейчас не было.

— Да, наверное. Час тридцать ночи.

— В округе тихо? — первым делом она всунулась в свитер, и только после этого начала натягивать штаны. Прямо так, без трусов. На голое тело.

— Не волнуйся, — успокоила ее Дама Пик. — Если бы что-то было не так, мы бы тебя сразу же разбудили. Пойдем наверх, у меня там супчик гороховый на копченых ребрышках, пальчики оближешь!

— Великолепно, — улыбнулась Лиса, зная, что Дама Пик видит в темноте не хуже нее. — Суп, чай, картошка с мясом…

— Ведьма! — хихикнула Дама Пик.

— И коньяка я тоже выпью, — закончила свою мысль Лиса. — Но сначала разбуди Алекса. Он мне нужен прямо сейчас. Я буду ждать вас на кухне.

— Как скажешь, — Дама Пик пожала плечами и направилась к лестнице. — Ты начальник, я дурак. Я начальник, ты дурак.

На самом деле она ничему не удивлялась и ничем не возмущалась. С Лисой она работала уже восемь лет и к стилю своего командира и подруги успела привыкнуть.

Лиса постояла секунду, глядя в спину Даме Пик, и медленно пошла следом, чувствуя, как возвращается жизнь в окостеневшее тело.

— Какие у тебя документы? — спросила она, когда на лестнице остались лишь ноги подруги, да и те только до икр.

— Анна Ковалева, — ответила сверху Дама Пик. — Сорок четыре, инвалид детства второй группы.

— Понятно, — Лиса поднялась по лестнице и, оказавшись в просторном погруженном во мрак помещении, захлопнула за собой люк в подвал. На улице, судя по шуму за слепыми, черными окнами, шел дождь, небо было обложено тучами, и сюда, на кухню, не проникало ни единого лучика света.

Лиса подошла к стенному шкафу, открыла дверцу и достала оттуда бутылку коньяка. Рассмотреть этикетку она, естественно, не смогла, даже ее глаза на такое в полной темноте были не способны, но, судя по запаху, коньяк был дагестанский. Захватив по дороге стакан, она вернулась к столу, открыла бутылку и налила себе «на треть». Потом, подтянула ближе пачку сигарет и зажигалку, которые углядела еще раньше, медленно, с удовольствием закурила и, только после этого, отпила немного из стакана. Запах ее не обманул, коньяк и, в самом деле, оказался дагестанским и пился на редкость легко. И, хотя уже с первого глотка у нее немного поплыла голова, за те пять-шесть минут, которые потребовались Даме Пик, чтобы разбудить и привести к ней Алекса, Лиса успела выпить всю порцию.

— Привет, Алекс, — сказала она вошедшему на кухню парню, который, если бы Дама Пик не придерживала его за плечо, наверняка, уже на что-нибудь налетел, потому что ночным зрением не обладал.

— Здравствуй, — сказал он неуверенно, пытаясь на слух определить, где она сидит. — С возвращением! А свет включать совсем нельзя?

— Можно, — сказала Лиса, прислушиваясь к округе. — Включи, Пика, если не трудно.

— Раз плюнуть, — щелкнул выключатель, находившийся метрах в полутора от Дамы Пик, и Лиса прикрыла веки, по памяти вынув из пространства бутылку и наливая себе еще. — Будете?

— Я пас, — сразу же сказал Алекс. — Я от алкоголя сумасшедший становлюсь.

— А я нет, — усмехнулась Дама Пик, подходя к столу. — Сейчас, вот только суп на огонь поставлю и присоединюсь.

Лиса открыла глаза и посмотрела на Алекса, который все еще промаргивался, потихоньку продвигаясь к столу.

— У меня к тебе пара поручений, Алекс.

— Ну это я уже понял, — он все-таки смог наконец полностью открыть глаза. — Чего бы ты меня будила среди ночи? Слушаю тебя и, как всегда, повинуюсь.

— Значит так, — Лиса сделала еще один глоток и посмотрела на тлеющую в пальцах сигарету. — Первое, мне нужны чистые документы Евросоюза. Бланки у нас есть, следовательно, как ты, вероятно, догадываешься, мне нужна биография.

— До какой степени «чистая»? — по деловому спросил Алекс, уже, вероятно, проигрывая в уме, как и где, будет искать данные для легенды.

— Максимально, — Лиса все-таки затянулась и посмотрела на Даму Пик, готовившую для нее то ли очень поздний ужин, то ли слишком ранний завтрак.

— Параметры?

— Я, — она сделала еще один глоток и на секунду заколебалась в правильности принятого решения.

— Ладно, — сказала она после паузы. — Со мной так, двадцать пять — тридцать лет, немецкий или испанский языки, можно и французский, но как крайний случай.

— Хорошо, — кивнул Алекс. — Рисовать будешь сама?

— Да.

— Тогда, часикам к семи утра будет тебе биография, — он потянулся через стол, вытащил из пачки сигарету и тоже закурил, добыв искру, что называется, «щелчком пальцев». — Что-то еще?

— Надо просмотреть данные на больных, находящихся в кататоническом или коматозном[14] состоянии, — сказала Лиса. — Или что-то в этом роде. Каталепсия, например.

— Нота, я не врач…

— Разберешься.

— В чем?

— Нас интересуют больные, долгое время находящиеся без сознания или почти без него.

— Все?! — в голосе Алекса зазвучал неподдельный ужас.

— Нет, — успокоила его Лиса. — Только некоторые. Мы ищем мужчину, предположительно, в возрасте от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Лежит он где-то года с девяностого, может быть, с девяносто первого, скорее всего, в ФРГ или в Израиле. Еврей или немец, может быть, половинка, эмигрировал из СССР с первой Андроновской волной, то есть, в 1984 или 1985 году.

— Почему не в США или ЮАР? — спросил заинтересовавшийся задачей Алекс.

— Нет, он не в Америке, — покачала головой Лиса. — А вот про ЮАР это ты правильно, Алекс, сказал. Значит, еще и Африка, но сначала все же Израиль и западная Германия.

— Ладно, — пожал плечами Алекс. — Сделаю. Израиль маленький, с него и начну. Сколько даешь времени?

— До завтрашнего вечера.

— Ты в своем уме? Я же потом сам в спячку впаду!

— Не страшно, — усмехнулась Лиса, допивая коньяк. — Мы тебя понесем на руках.

— Постой! — Алекс подозрительно смотрел на Лису, как бы не веря своим ушам. — Куда это вы меня понесете, и кто это мы?

— Мы, это я, Дама Пик и Черт, а понесем мы тебя в Европу.

— Постой! — он даже руки поднял от возмущения. — Это значит еще три биографии?

— А я тебе разве не сказала?

— Нет!

— Ну извини, — сказала она весело. — Старая я, Алекс, и память у меня плохая.

— Что б ты знала, — медленно и со значением сказал в ответ Алекс. — Черт кроме русского ни одного языка не знает. Он их не может выучить.

— Да? — Лиса задумалась, пытаясь сообразить, что можно в этом случае сделать. Черт был ей необходим, но без языка его даже за эмигранта не выдашь. Границу закрыли в восемьдесят девятом, сразу после переворота, и больше не открывали, а за десять лет любой дурак хоть чему-нибудь да научится. Тем более, он молодой…

— Эх, — сказала она вслух. — Не хотелось мне с Махно связываться, но, видно, судьба. Найди его, Алекс, и попроси о встрече. Место назначает он, но время — ночь и не позже, чем через три дня.

7

Было уже три часа ночи, когда она наконец добралась до ванной. Бык жил богато. Дом у него был великолепный, и, хотя назывался по-старому дачей, это уже был, скорее, загородный особняк, чем те развалюхи, которые сотнями тысяч наплодились за последние двадцать лет на дачных участках вокруг больших и малых городов. Однако Лев Сергеевич Конопенников, один из первых в СССР кооператоров, мог на законных основаниях позволить себе много больше, чем простой советский труженик. Мог он себе позволить и двухэтажный дом в лесу, и ванную комнату, вполне буржуйскую, с джакузи и прочими излишествами тоже, потому что никогда не зарывался, платил со своих миллионов партийные и профсоюзные взносы, жертвовал на благотворительность, и не забывал отстегивать крышовавшим его — каждый, разумеется, по-своему — Конторе и бандитам.

Сейчас Бык спал. И спать ему предстояло до завтрашнего позднего вечера, когда Черт заберет их отсюда на машине и увезет в далекое никуда. Вот тогда и Бык сможет проснуться. Проснется, найдет записочку от «любимой женщины», и поймет, что они ушли. Дело тут было не в недоверии. Бык стал членом организации много лет назад и ни разу не дал повода в себе усомниться. Другое дело предосторожность. Чем меньше будут знать «посторонние», тем лучше для них самих, ну и для Лисы с ее группой тоже.

Она разделась и посмотрела на себя в огромное зеркало — от пола до потолка — служившее ванной комнате одной из стен. Ну что ж, ничего особенно плохого она в своем отражении не нашла. Впрочем, ничего хорошего тоже. Ей было сейчас сорок шесть, а не двадцать, и все эти долгие годы она провела в подполье, а в подполье, как говорил какой-то политический диссидент — то ли Сахаров, то ли Григоренко — можно встретить только крыс. Вот такой крысой она и стала, жестокой, коварной, живучей.

Перед Лисой в отраженном пространстве ванной комнаты стояла не старая еще женщина, во всяком случае, отчетливых следов увядания заметно не было. Разве что морщинки под глазами и в углах губ, да чуть-чуть на шее. Но вот было бы желанным, могло ли быть желанным это сухое, поджарое тело «состарившейся» на беговых дорожках спринтерши? Вопрос. Сама она его себе никогда не задавала, потому что никогда раньше он не был для нее актуальным. Судьба сводила ее с разными мужчинами и разводила, иногда, после одной единственной встречи. Никого из них она не любила, хотя некоторые были ей лично симпатичны. Кайданов был первый, в кого, как ей тогда казалось, она влюбилась, а Некто был вторым и единственным, по поводу которого она теперь не сомневалась, что любит. Герман то ли жив, то ли нет, но, в любом случае, он — прошлое. А Некто, казалось, действительно стал тенью, однако теперь у нее появилась надежда, и в ярком свете этой невероятной надежды увиденное Лисой в зеркале, ей решительно не понравилось. И ведь сейчас у нее был серьезный повод. Не просто так — из самодурства или любви к искусству — а для того, чтобы изменить внешность, которая дважды засвечена в Европах, а теперь, оказывается, известна и здесь, дома, собирается она совершить это безумие. И не ради своей безнадежной любви, а ради того, чтобы возвратить в мир одного из самых сильных из известных ей магов, предстоит всколыхнуть паутину.

«Да, уж, — усмехнулась она, все еще разглядывая свое мускулистое тело. — Побегают паучки!»

Они же не могут знать, что здесь произошло, да и где точно произошло, узнать им будет затруднительно. И мысль, первая мысль, которая появится у них при таком мощном вмешательстве в ткань мироздания, будет вполне ожидаемой: а что если кто-то наколдовывает сейчас смертный приговор сразу всем членам Политбюро? Лиса знала, этот ужас преследует не только советских бонз. В США то же самое. Вот только возможности такой, к сожалению, у подполья не было, и нет.

«Ладно, — сказала она себе. — Достаточно! Решила, значит, будем делать ляльку гладкую, и нечего зубы себе заговаривать. Все равно ведь морда твоя, донна Рапоза, им известна, так почему бы и нет?»

8

— Нота! — крик едва пробивался через ватные пласты, заложившие уши. — Нота!

«Кто такая Нота?» — но даже думать было больно, не то, чтобы еще что-то делать, слушать, там, или говорить.

— Нота! Ты там, чего творишь, сука, траханная?

«Господи! Люди, да оставьте же меня в покое. Дайте, умереть, что ли. Я ведь не железная…»

Боль уходила и приходила, разнообразная, как фантазии маньяка. Она выворачивала кости, рвала сухожилия, прижигала паяльной лампой нервные окончания…

— Нота, твою мать! Отзовись или я выломаю эту гребаную дверь!

«Отзовись, Нота! А то эта тварь будет продолжать орать над моим ухом!»

От воплей этой тетки, звавшей свою Ноту, у Лисы начинала пухнуть голова, острые когти боли вонзались в мозг и начинали в нем ковыряться.

«Господи!»

С оглушительным грохотом, какой, наверное, должна производить лопнувшая снизу доверху плотина — какой-нибудь Днепрогэс или другая ГЭС, Братская, например, — рядом с Лисой распахнулась дверь и ударила ее в плечо. Но удара Лиса почти не почувствовала. Это была такая крошечная боль по сравнению с морем огня, в которое бросил ее грохот, что даже говорить было не о чем. Надо было не говорить, а кричать, но кричать она не могла, сведенное судорогой горло не способно было породить ни единого звука, оно и воздух-то пропускало с трудом.

— Нота! Господи! Родная!

«Замолчи, тетка! Замолкни! У меня…» — но додумать мысль она не смогла, на нее снизошло наконец блаженное беспамятство, поглотившее и боль, и ее саму.