Тренировочный День 10

Эпилог

Эпилог

Аэропорт города Колокамска, строго говоря, аэропортом действительно назывался лишь на схемах большого воздушного движения Советского Союза, а фактически представлял собой прямоугольное здание из желтого кирпича с облупившимися наличниками, архитектурным замыслом аккуратно разделенное на две части: «Вход» и «Выход». На крыше, немного накренившись набок, покоились огромные красные буквы «АЭРО», пятая — «П» — пала в борьбе с сибирским ветром ещё в начале восьмидесятых и лежала под забором, придавая всей композиции почти философскую недосказанность. За пределами здания с одной стороны лежала бетонная взлетная полоса, а с другой — бескрайнее поле, летом расцветающее незабудками и ромашками, а осенью желтеющее пожухлой травой. Посреди поля лежала обычная проселочная дорога.

Несмотря на то, что Колокамский Металлургический Комбинат являлся довольно важным и крупным объектом тяжелой промышленности страны, все его потребности в логистике закрывались железной дорогой. Комбинат, как градообразующий гигант — взял на себя и освещение улиц и городской транспорт и оборудование остановок, а также патрулирование улиц дружинниками. Вот только аэропорт города оставался на балансе Министерства Транспорта и Путей Сообщения, а потому ни город, ни Комбинат ничего не могли поделать с его состоянием. А у Министерства своих забот хватало, потому здание аэропорта годами оставалось в плачевном состоянии.

Однако сегодня тишина вокруг одинокого здания была нарушена событиями, которые, пожалуй, встретишь лишь раз в десятилетие и то если повезёт. С утра у входа столпились встречающие делегации каждая из которых считала себя абсолютно незаменимой в деле культурного наследия родного города.

У самого входа, прямо перед начишенными и сверкающими на солнце трубами бас-гелионов, валторном и тромбонов, маялся Соломон Рудольфович, первый заместитель директора Металлургического Комбината. Он то и дело бросал взгляд на часы, вытягивал шею, вглядываясь в синее, безоблачное небо, пожимал плечами и потирал руки. Сразу за ним стояла девушка в которой все, хоть раз заходившие в приемную большого начальника без труда опознали ту самую Леночку, секретаря Соломона Рудольфовича и, как шептались в узких кругах — серого кардинала Комбината. Её невозможно было представить без безупречно выглаженного светлого плаща и аккуратного тёмно-синего платка, повязанного чуть сбоку. Леночка излучала жёсткую, но вежливую собранность: она виртуозно отслеживала каждый жест начальства, взглядом мотивируя окружающих держаться прямо и не забывать о «важности момента».

Злые языки говорили, что Леночка на самом деле искусно совмещала две должности — секретаря по штату и «ночной кукушки», которая дневную завсегда перекукует — вне штата. По крайне мере должности ночной кукушки в штатном расписании Комбината конечно же не было. Впрочем, надо учесть, что эти злые языки как правило принадлежали утомленным дамам из бухгалтерии, которые и сами бы с удовольствием стали бы «ночными кукушками» вне штата, если бы Соломон Рудольфович обратил на них внимание. Что же думала сама Леночка по этому поводу — никто не знал, потому что Леночкой она была только для Соломона Рудольфовича, а для остальных оставалась Еленой Анатольевной, холодной и бесстрастной стервой.

За спиной Леночки, выстроившись в плотную шеренгу, переминались оркестранты сводного оркестра Дома Культуры Комбината. Большинство из них были облачены по случаю либо в свежевыглаженные белые рубахи и строгие чёрные костюмы. Медные трубы, с аккуратным блеском натёртые в последний момент носовыми платками, ловили солнечные отблески.

Музыканты выглядели не очень, щурились на солнце и явно тяготились необходимостью стоять так долго на свежем воздухе.

— Долго там еще? — сиплым голосом интересовался тромбон у одутловатого барабанщика с кустистыми бровями: — трубы горят! Нас же с подшефного выдернули… у нас концерт…

— Вам, Васенька, опохмелится бы. — сочувственно кивнул ему барабанщик и полез за пазуху, извлек оттуда плоскую фляжку: — вот, Васенька, но прошу заметить — с отдачей.

— Да не оскудеет рука дающего! — фляжка тотчас оказывается в руках тромбона и его кадык начинает ходить вверх-вниз на худой шее.

В центре шеренги возвышался дирижёр — худощавый, седой, с лицом всегда чуть трагическим и чёлкой, падающей набок. Он ревниво прижимал к себе папку с партитурой, а другой рукой энергично размахивал, призывая оркестрантов не растерять рабочий настрой.

— Телегин! Пришвин! К порядку! — стучал он дирижерской палочкой по услужливо подставленному пюпитру: — если кто в ноты опять не попадет — поставлю вопрос о соответствии на собрании! Думаете я не вижу кто после вчерашнего? Просил же потерпеть!

Рядом с ним стояла местная знаменитость — та самая Тамара Каренина, актриса, телеведущая и местная дива. Она стояла чуть в стороне и курила сигарету, пользуясь невероятно длинным мундштуком. С ней разговаривал оператор, поставивший камеру на штатив.

— … серьезно! — говорил он: — Тамара Викторовна, случайно получилось. Я ж случайно зашел. И рассказывать никому не хотел, Наташке только и рассказал, которая на звуке сидит.

— Ну подлец. — качала головой местная дива и телеведущая: — я к нему всем сердцем, а он эту шансонетку за кулисами… хоть бы постыдился. Кто такая вообще?

— Кругликова Вера Николавна, молодая актриса из провинции… недавно из института, она еще Соню Мармеладову играла в постановке Кривина.

— Ну подлец. Я ему это припомню. — сигарета падает под ноги и безжалостно давится каблуком.

С другой стороны от дороги стояла делегация городского молокозавода, во главе с Гектором Петровичем, который в свою очередь бросал обеспокоенные взгляды на часы и качал головой.

В рядах молокозаводской делегации царил особый, немного провинциальный, но искренний энтузиазм: в первых рядах — работницы в белых халатах и белых же фартуках, накрахмаленные бюсты гордо вздымались под пионами и гвоздиками. Вторая шеренга — пенсионеры-флагманы, бывшие доярки и мастера смены, каждый со своей медалькой «Ударник социалистического труда» как ее прозвали в народе — «Орденом Сутулого». Еще дальше — пятый молочный цех, совсем молоденькие девушки в миди-юбках, белых блузках с приколотыми к груди гвоздиками и в черных же туфельках. Юбки едва-едва достигали коленок, выставляя на всеобщее обозрение крепкие лодыжки тружениц молочного фронта.

Чуть сбоку, возле свежевыбеленного бетонного цветника, приткнулась группа школьников — младшие, ещё в красных галстуках, рассматривали чужие букеты, старшие — ноги стоящих впереди работниц гормолзавода, перебрасываясь оценками этих самых ног по шкале, выведенной советскими учеными Петькой Пить и Слоном. По всему выходило что самые высокие оценки были даны молодому коллективу пятого цеха, где трудились девушки из местного техникума.

В стороне от этой густой массовки стоял человек, явно чуждый общей эйфории — директор подшефного подсобного хозяйства молокозавода. В свое время Гектор Петрович озаботился тем, что уж больно много отходов получается от производства и принял решение организовать подсобное хозяйство, а именно — свиноферму, потому как «хорошей свинье все впрок!».

Гавриил Иванович накануне получил приказ сверху, который звучал безапелляционно: — «На встрече команды — быть всем, нарядными и без отговорок!»

Человек ответственный, бюрократически воспитанный, он и вывез, как сказано, «всех». То есть — и себя, и заведующую складом (с вёдрами молочной сыворотки), и даже… дюжину поросят породы «белая крупная», аккуратно уложенных в скрипучую телегу, запряжённую свежевымытым трактором «Беларусь».

Поросята, ошалев от смены обстановки, разглядывали провинциальный пейзаж своими мокрыми пятками, с тревогой похрюкивали на праздничную суету, периодически визжали, распространяли вокруг себя аромат свинарника, беззастенчиво гадили прямо в телегу и явно чувствовали себя лишними в этом параде социалистических достижений.

— Что, Иванович, с поросятами приехал? — не без ехидства спросила статная девушка с гвоздиками, технолог пятого цеха.

— Приказ же, — обречённо вздохнул директор. — «Всех на встречу!» Я вот и размышляю, на какой секции их поставить — к спортсменкам или к оркестру?

— Ну и дундук ты Иванович, — покачала головой девушка: — команду же встречаем. На черта им твои поросята?

— Дак а я откуда знаю? — разводит руками Гавриил Иванович: — сказано всех… я это еще не всех собрал, борова на хозяйстве оставил и свиноматок… и потом — это ж не просто поросята!

— Не просто поросята? — прищурилась его собеседница: — а кто еще? Они у тебя чего, в космос летали?

— Это же порода — белая крупная… ну йоркширская…

— Дундук ты Иванович…

— Летят! Летят! — раздается крик над толпой, и все задирают головы, встречая самолет взглядами. Тамара Каренина торопливо бросает очередной окурок «Герцеговины Флор» на землю и давит его каблуком, выдыхая дым через ноздри и забирая у оператора микрофон, поправляет на себе пиджак. Гектор Петрович и Соломон Рудольфович — переглядываются. Школьники галдят, в оркестре кто-то выдувает звонкую ноту «фа».

Самолёт, тяжело жужжа винтами, медленно снижался над полем с выпущенными закрылками, задрав нос вверх. Вот уже колёса коснулись бетонной полосы, раздался короткий взвизг тормозов, кто-то в толпе ахнул, а самолет — покатился по взлетно-посадочной полосе.

Толпа встречающих мгновенно заметно оживилась. Кто-то затёрся у самой сетки-рабицы, протянув шею как журавль, взрослые и дети повскакали на цыпочки — каждый высматривал что-то впереди, хотя пока и рассматривать-то нечего было.

— Смотри-ка! Нас с оркестром встречают! — вытянула шею Алена Маслова выглядывая в иллюминатор и толкнула локтем свою соседку: — Анька! Всю дорогу спала!

— У меня акклиматизация всегда плохо проходит, Маслова, отстань. — буркнула Ай-Кыс Чамдар, которую для удобства все называли просто Аней, но темную маску для сна с лица стянула и тоже шею вытянула, разглядывая делегацию встречающих в иллюминатор: — с ума сойти сколько народу. Уезжали так почти никого не было.

— Ну ты сравнила. Уезжали мы — никто и звать никак, а приехали как победительницы! Со щитом! И на щит приколотили голову Каримовой! — подбоченилась Алена: — или как там у Пушкина — прибили свой щит к вратам Царьграда!

— Вот если Гульнара Каримова тебя бы слышала — голову бы открутила. — хмыкает Аня.

— А я чего? Так-то она нормальная девка, только злая как наша Железяка…

— Виктор Борисович! А Маслова обзывается! Опять!

— О, господи, они опять…

— Наш самолет совершил посадку в аэропорту города Колокамск. Было приятно лететь с вами, девчата, постарайтесь ничего не забыть и поздравляю с победой!

— Спасибо! А вы классно летаете!

— А кто нас встречает? О, и правда оркестр!

— Два оркестра. Лилька, давай завтра у тебя соберемся? Все вместе?

— Давайте! Отметим победу! Ура!

— Я к Лильке больше не ногой. У меня травматические воспоминания.

— Так! Потише, пожалуйста, девчата. Ничего не планируем, завтра нам руководство банкет заказало в «Плакучей Иве». Торжественная часть, выступление пионеров, развернутые знамена и посвящение нашей победы текущему съезду ЦК КПСС. Все как положено.

— Виктор Борисович! Не хочу торжественную часть! Там же скуууучно! Давайте лучше все ко мне! Мне папа дом снял в городе, там два этажа!

— Железнова — мажорка, в «Дворянском Гнезде» живет со своим гаремом. Мальчиков жалко.

— Виктор Борисович! А Маслова обзывается! Опять!

— Алена, в самом деле оставь ты ее в покое уже. Сама знаешь какой у нее характер, вот выхватишь от малолетки, потом не прибегай жаловаться «Наташка, а она меня ударила!».

— Эй, это чья сумка? Кто забыл?

— Валька! Ты чего такая здоровенная, мимо тебя не протолкнуться!

— Я чего-то кушать хочу как из пулемета… есть у кого что пожевать? Давайте в нашу столовку зайдем сразу же?

— Аринка! Твой кроссовок вот! Под кресло закатился!

— Маслова! Аленка! А что за травматические воспоминания у тебя от квартиры Лильки?

— А, ты ж новенькая, не знаешь… короче еще до всего этого объединения команд Лилька играла за «сырников», а…

— «Красные Соколы!» В области стабильно призовые места занимали. Шестьдесят два с половиной процента победный рейтинг! Никакие не «сырники». Считаю это название дискриминационным и даже оскорбительным.

— Да, да, да. Сгоняй за газировкой, Синицына. Так вот, Лилька, я, Машка Волокитина и Айгуля Салчакова… ах, да и Виктор Борисович твой любимый — в парке встретились. Еще Маринка была. Маринка!

— Чего?

— Помнишь встречу в парке? Когда Машка монтажникам прикурить дала?

— Еще бы! Потом все в милицию загремели, хорошо хоть милиционер попался нормальный… а то бы заперли в обезьянник до утра…

— Да хватит уже языками трепать, собирайтесь, курицы!

— Маркова, думаешь, что ты такая модная, раз помощник тренера? Лилька!

— А?

— Помнишь, как мы у тебя на квартире зависали?

— Ага. Было весело. Правда Машка тогда на меня обиделась, но потом мы помирились.

— Кстати, Лиль, а у тебя помада еще осталась? Ланком?

— Дома посмотрю. Должна быть…

Когда девушки с сумками через плечо вышли из здания аэропорта — им навстречу дружно грянула музыка. Два оркестра пытались сыграть в унисон, получалось не очень, оркестр Дома Культуры Комбината явно обладал более выдающимися физическими данными и переигрывал оркестр нанятый гормолзаводом.

Гектор Петрович только сплюнул и в затылке почесал. Конечно, у Комбината собственный оркестр, а они наняли городской, который из оперного театра, на «халтуру» они обычно по похоронам и свадьбам играли… чего ожидать?

— Добро пожаловать домой! — грянул голос Соломона Рудольфовича: — вы привезли нам победу! И в этот светлый день…

Рядом с заместителем директора Комбината уже вырос оператор с камерой и Тамара Каренина с микрофоном, выставленным в руке как оружие. Где-то отчаянно завизжали поросята йоркширской породы.

— Беспокоюсь я чего-то — сдвинула брови Лиля Бергштейн: — как там мой хомяк…