Тренировочный День 10

Глава 20

Глава 20

Оксана «Ксюша» Терехова,

ученица восьмого класса «А»

Колокамской Средней Школы № 3

— Ты не понимаешь, Ксюха. Современный андеграунд — это модно, — поднимает палец вверх Лиза Нарышкина. — А ты что предлагаешь слушать? Бетховена?

— Я просто чтобы сделали потише, — машет рукой Оксана. — Поздно уже, сейчас твои соседи будут стучаться, а у тебя соседи — твоя мама, которая в зале телик смотрит.

— Да ладно, — отмахивается Лиза. — Во-первых, у нас стены толстые, не хрущёвка какая-нибудь. Во-вторых, мама в зале, а мы тут, на кухне. Не услышит. А соседи… — Она пожимает плечами. — Соседи и так знают, что Лилька музыку слушает. Привыкли.

— Конфеты — улёт, — неожиданно заявляет Яна. — Откуда у Лили столько всего? Это же… ну правда, как в пещеру Али-Бабы попала…

— Кто её знает? — Лиза делает легкомысленный жест рукой. — Папка порой домой тоже ящиками чего-то приносит. Бананов там ящик или икры красной…

— Всё-таки мажорка ты, Лиза, — говорит Яна. — Вот и не понимаешь. Там же вещей… ну не знаю, две машины купить можно. Или три. Сколько машина стоит?

— Тут неважно, сколько стоит, тут важно, где достать! — важно отвечает Лиза. — Деньги может и есть, а где купить? Папка у меня в «Берёзке» закупается, он же по заграничным командировкам ездит, ему там купоны на покупки выдают. А Лиля… ну это Лиля. Вы же её видели. У неё всегда что-то не так, как у людей, вон фотка голая в зале висит. В зале, на секундочку! То есть придёт кто-то, а там — нате, здрасьте — её голая жопа. Вот ты бы свою фотку такую в зале повесила? Неееет! — Лиза поводит пальцем из стороны в сторону. — Никогда бы не повесила! Стыдно же…

— Была бы я такая красивая… и фотка такая красивая, как у неё получилась — повесила бы! — Яна вздёргивает подбородок. — Ещё как повесила бы! С её фигурой вообще в одежде ходить — преступление! Красота должна принадлежать народу, вот пусть ходит без одежды… Вы вообще замечали, что вот если на пляже кто некрасивый, то кутается, а если с хорошей фигурой, то может хоть голый ходить. Вот… — она тычет в открытый журнал «Плейбой» с девушкой в красном бикини. Верхнюю часть бикини девушка сняла и держала в откинутой руке, ослепительно улыбаясь в камеру.

— А если из школы кто придет? Или там… ну мама твоя в гости? — говорит Лиза, прищуриваясь на журнал: — вот этой девушке должно быть стыдно будет когда ее родные этот журнал увидят.

— Ну и пусть. — пожимает плечами Яна: — вон в древности все атлеты на Олимпийский играх вообще без одежды выступали и ничего. Я ж говорю — если ты красивая, то можно, как угодно, ходить, хоть одетой, хоть нет. Лилька точно может в этом «Плейбое» сниматься.

— Конечно она красивая. Она же Ирия Гай, дочка знаменитого изобретателя Самаона Гая, инопланетянка с планеты Вестер. У нее шесть пальцев на ногах и она владеет всеми боевыми искусствами в мире, может управлять космическими кораблями и свергать правительства планетарных тиранов, — говорит Оксана и ее глаза блестят от возбуждения: — Я вообще в неё влюблена, вот. Была бы я мальчиком — я бы давно ей письма слюнявые писала со стихами и признавалась в любви. Пятистопным ямбом.

— Почему ямбом? — моргает Лиза: — и вот прямо пятистопным?

— Потому что этот размер больше всего подходит, чтобы выразить горечь, отчаяние и печаль, — говорит Оксана. — Как там товарищ Лоханкин писал: «Волчица ты, тебя я презираю, к любовнику уходишь от меня, к Птибурдукову ты уходишь…» Чувствуешь глубину отчаяния?

— Ты мне лучше вот чего скажи, Ксюха, — Лиза вдруг становится серьёзной и наклоняется вперёд. — Вина ещё будешь?

— Это не вино. Это… мадера, вот. Или массандра? — моргает Оксана. — И… а нам не хватит уже? Мы и так уже две коробки шоколадных конфет съели под закусь.

— Три! — Яна поднимает початую коробку «Ferrero Rocher».

— Три, — соглашается с ней Оксана. — И намусорили на кухне. Хотя… — Она оглядывается. — На такой кухне вроде, как и не заметно.

Кухня у Лили была просторная — метров десять, не меньше. Не то что в хрущёвках, где развернуться негде. Здесь можно было свободно ходить, не задевая мебель локтями. Потолок — высокий, метра три с половиной, с лепниной по углам — старой, местами облупившейся, но всё равно красивой. В центре потолка висела люстра — советская, стеклянная, с тремя плафонами. Один плафон был с трещиной.

Окно — большое, почти во всю стену, с широким подоконником. За окном виднелись силуэты деревьев во дворе, редкие горящие окна в соседнем доме. Луна пряталась за облаками, и только уличный фонарь бросал жёлтый свет на асфальт внизу.

Оксана оглядывалась по сторонам, пытаясь охватить взглядом всё сразу. Кухня была похожа на саму Лилю — странная смесь старого и нового, советского и заграничного, порядка и хаоса.

Стол стоял у окна — обычный, деревянный, покрытый клеёнкой с выцветшим рисунком: красные яблоки на белом фоне. Клеёнка местами протёрлась, по краям отклеилась. На столе — три граненных стакана, початая бутылка портвейна «Массандра», ещё одна — пустая, с этикеткой «Мадера крымская». Рядом — открытые коробки конфет: золотые обёртки от Raffaello разбросаны по столу, пустые подставки от Ferrero Rocher, початая плитка швейцарского шоколада Toblerone с надкушенным треугольником.

На клеёнке — крошки, капли вина, отпечатки пальцев. Буфет стоял у стены напротив окна — старый, довоенный, наверное. Тёмное дерево, потрескавшаяся эмаль на ручках. Дверцы неплотно закрывались, одна вообще висела криво — петля расшаталась. Внутри, сквозь мутное стекло, виднелась посуда: тарелки, чашки, стаканы — всё разномастное, ничего комплектами. Сверху, на буфете, стояла старая хлебница из пластика, пожелтевшего от времени, рядом — сахарница (тоже советская, с отбитой ручкой) и солонка.

А на широком подоконнике, рядом с буфетом, стоял кухонный комбайн. «Braun Multipractic». Западногерманский. Белый пластиковый корпус, хромированные насадки, которые блестели в свете люстры. Новенький. В заводской плёнке — её даже не сняли до конца, только надорвали край. К комбайну прилагалась инструкция на немецком языке, аккуратно сложенная рядом.

Оксана смотрела на комбайн и не могла оторвать взгляд. Такие показывали по телевизору в программе «Время» — как пример «загнивающего капитализма», где техника делает всё за человека, превращая людей в ленивых потребителей. А здесь он стоял. Просто стоял. В плёнке. Нетронутый.

Холодильник «Бирюса» стоял в углу, рядом с дверью. Белый, приземистый, с округлыми углами. На дверце — магнитики. Много магнитиков. Один — с видом Ялты, другой — с эмблемой Олимпиады-80 (Мишка машет лапой), третий — просто цветной кружок, без надписей.

Оксана прищурилась — ей показалось, что один из магнитиков дёрнулся.

— Какие интересные магнитики на холодильник, — сказала она. — Особенно вон тот… прямо как живой. Пушистый такой…

— Где? — хмурится Лиза, оборачиваясь, всматривается, всплескивает руками. — Ильич! Так вот ты где! А я-то тебя искала!

— Ильич? — Оксана осторожно отодвигается в сторону, пока Лиза подбегает к холодильнику и хлопочет там над «магнитиком». — Что за Ильич?

— Да хомяк Лилькин! Ах ты ж… Он, оказывается, магнит за щёку положил, решил, что съедобное, наверное, вот его к холодильнику и притянуло! А я думала, куда делся! А он, оказывается, всё это время по холодильнику полз! Упорный какой… Да выплёвывай ты уже!

— Хомяка притянуло к холодильнику… — флегматично замечает Яна, подперев щёку рукой: — магнитом. В другое время я бы смеялась до истерики, наверное. А тут что-то даже не тянет смеяться. Тянет философствовать. Вот, например, — все мы в каком-то роде Ильичи… все со своими магнитиками прилипли к холодильнику реальности и ползём по эмалированной поверхности в экзи… экза… экзистенциальном ужасе бытия. Вот.

— Янка уже пьяная, — вздохнула Оксана. — Кривая, как турецкая сабля. А ведь только в восьмом классе учится, как не стыдно, Баринова? И какими словами обзываешься умными… Думаешь, мы тут все дуры, да? Между прочим, я половину Большой Советской Энциклопедии прочитала. От «З» до «К».

— А… а почему от «З» и до «К»? — Лиза пальцем вытащила магнит из-за щеки хомяка, вытерла его носовым платком и придирчиво оглядела свою работу. — Как вы думаете, Лилька заметит, что он три дня не ел уже?

— А потому что других томов энциклопедии у меня нет, — разводит руками Оксана. — Слушайте, а давайте яичницу пожарим, а? А то конфеты, конечно, вкусно, но…

— Боже, какая же я дурочка! — хлопает себя по лбу Яна. — Ты же голодная! А мы тебя конфетами и вином… Нет, если мы хотим тебя споить и воспользоваться, то последовательность верная, но… Сейчас-сейчас… Лиза, я похозяйничаю тут?

— Да ради бога, — говорит Лиза, всё ещё разглядывая хомяка. — И Ильич тоже голодный, кстати. Надо бы его накормить…

В прихожей звенит входной звонок: «Тинь-дилинь!». Девушки замерли на месте, глядя друг на друга. Оксана сжалась на стуле. Лиза недоуменно моргнула.

— Ты кого-то ждёшь? — осторожно спрашивает Яна. Лиза отрицательно качает головой.

— Говорила я, что надо музыку потише включать! — говорит Оксана: — наверное соседи…

— Да при чём тут музыка⁈ Стены у нас толстые, метр кирпича, наверное. Не хрущёвка. Не услышат. Это… это кто-то другой. Но кто? Уже поздно же…

Звонок повторился. Девушки переглянулись.

— Ну… что делать. Наверное, моя мама. Увидела, что меня дома нет. — говорит Лиза, вставая: — пойду поговорю… — она выходит с кухни, все еще держа хомяка в руке. Следом за ней тянется любопытная Яна, а за ней — за компанию — и Оксана.

Звонок повторился. Потом ещё раз. Потом кто-то застучал в дверь — громко, настойчиво.

— Лиза! Открывай! Это я! — донесся глухой голос из-за двери. Голос был знакомый.

— Инна? — недоверчиво спросила Яна.

— Да что ж такое! — донеслось из-за двери. — Открывайте, говорю! Замёрзла вся, ноги отваливаются! Лиза подбежала к двери. Распахнула. На пороге стояла Инна Коломиец — вся красная, растрёпанная, в куртке нараспашку, под курткой — школьная форма, в кроссовках на босу ногу. Волосы торчали во все стороны, как будто она пальцы в розетку сунула. В руке — школьный портфель.

— Ты что, с ума сошла⁈ — выдохнула Лиза. — Как ты…

— Через окно! — гордо заявила Инна, влетая в прихожую. — Вылезла через окно и побежала! Мама спала, я подождала, пока захрапит, вылезла — и вперёд! — она сбросила куртку, швырнула кроссовки в угол, поставила авоську на пол.

— Я бы на твоем месте кроссовки не снимала. — меланхолически заметила Лиза: — Янка тут уже решила полы вымыть, насилу удержала…

— А… а чего удержала? — Инна прыгает на одной ноге, отряхивая с подошвы босой стопы мелкий мусор: — тут и правда… грязновато.

— А смысл два раза вставать? — пожимает плечами Лиза: — все равно намусорим, а завтра с утра все и вымоем сразу. За раз. Семь бед — один ответ.

— В чистой квартире приятней сидеть. — осторожно замечает Яна сзади: — хотя мне уже сейчас все равно. Я пьяная. Меня напоили… О! Инна! А ты голую Лильку видела? Хочешь — покажу?

— Голую Лильку? — моргает глазами Инна: — ух ты! Бергштейн уже приехала из Ташкента? Вы ее раздели⁈ И… что это у тебя в руках, Лизка?

— Это хомяк. Ильичом звать. И не слушай Яну, нету тут Лильки, есть фотка ее на стене с голой попой. В стиле «Скрипки Энгра». Ты лучше скажи, чего ты с дома сбежала? Завтра тебе будет на орехи…

— Вы меня звали или нет? — спросила Инна, упёрев руки в боки. — Говорите: «Иннуся, приходи, тут итальянские конфеты, вино, девичник!» А потом — тишина! Не, я такое пропускать не намерена… а мама завтра подумает, что я уже в школу ушла, я записку оставила.

— Ээ… ну я, честно говоря, не думала, что ты сорвешься. — признается Лиза: — у тебя мама строгая и вообще. Завтра школа.

— Школа-шмола. У меня лучшая подруга из дома сбежала. Думали я не поддержу? Я не предательница какая, я одна из Совета Мудриц и Дворянского Квартета.

— Чего? Это что еще за… — озадачивается Лиза: — Дворянского Квартета?

— Так нас мальчишки в классе называют. — сообщает ей Яна: — потому что я Баринова, значит Барыня, а ты Нарышкина, значит Боярыня. Вроде как мы тут все аристократы.

— Ладно, ведите. — говорит Инна: — где тут у вас конфеты, вино и голая Бергштейн? Я пришла морально разлагаться. И конечно Ксюху поддержать. Ксюх, ты как?

— Уже нормально. — пожимает плечами Оксана: — спасибо что все пришли. Правда я бы и так справилась. Не в первый раз. А ночевать на вокзале не страшно, просто неуютно и пахнет… всяким.

— Кстати! — подкидывается Яна: — надо же тебе покушать приготовить. Пошли на кухню. Лиза, хомяка тащи, накормим.

Они гурьбой пошли на кухню. Инна так и прошлепала прямо по грязному полу босиком, на кухне — села на стул, рукой стряхнув прилипший мелкий мусор с босых ступней и поджав их под себя — устроилась по-турецки. Оглядела кухню и присвистнула.

— Ого. — сказала она: — а это чего такое?

— Кухонный комбайн. Наверное немецкий. Или итальянский. — говорит Яна, открывая холодильник: — говорят классная штуковина. И режет и мясо рубит и чистит и даже сок выжимает.

— И стоит тут как памятник, — добавила Лиза, ставя хомяка на стол. — В плёнке. Лилька его год назад достала, а распаковать всё руки не доходят.

Инна потянулась к столу, взяла какую-то конфету, развернула, закинула в рот. Зажмурилась.

— Вкусная. — вынесла она вердикт. Наклонилась вперед: — но вы меня своими конфетками с пути не собьете. Что случилось-то? Ксюха? Лизка?

— Чего? — Лиза поднимает бутылку с портвейном и глядит через нее на свет, взбалтывает, проверяя осталось ли еще. Яна молча ставит на стол очередной граненный стакан.

— Вот казалось бы… — рассуждает она, наливая портвейн в стакан: — все у Лильки есть, вот прямо коробками в спальне все стоит. Я ожидала хрустальный сервиз чешский увидеть, ну как у нас дома в стенке стоит, а у нее одни граненные стаканы как в столовке и вилки алюминиевые.

— Так и чего? Будете запираться? — прищуривается Инна: — или фы деффочки забыть штандантерфюрера Инну? Сейчас я фас пуду пытать!

— Ты сперва выпей. — предлагает ей Яна: — на трезвую голову такое не решить. Вот выпьешь, расслабишься, согреешься, там и поговорим. Как добрый молодец в сказках, там если не накормили, не напоили и в баньке не попарили — то и говорить никто не будет. А ты вон, бежала, запыхалась.

— Да! — говорит Оксана: — точно. Выпьем. — она поднимает свой стакан: — за вас, девчонки. Спасибо… — она сглотнула: — ну… что… вот.

— Тшш… — Яна обняла ее и погладила по голове: — конечно вот. Как иначе. Мы же подруги.

— Таааак. — протянула Инна, бросив на Оксану быстрый взгляд: — с ней все ясно. Как всегда значит, да? А ты чего из дома ушла, товарищ Боярыня? Али армия мала, али служба не мила? Али в пушке обнаружила повреждения ствола? Докладай без всяких врак, отчего на сердце мрак. Я желаю знать подробно, кто, кого, куды и как!

— За друзей. — поднимает стакан Лиза: — Барыня, не отлынивай!

— Мне хватит… наверное. — говорит Яна: — надо же еще поесть приготовить.

— Нечего. Ты меня уважаешь, Баринова? — упирает руки в бока Лиза.

— Ох. Если я потом дел натворю — это ты виновата будешь. — Яна поднимает свой стакан: — у меня вон половина осталась еще.

— Не смеши мои колготки, Барыня, чего ты тут натворишь? Мы в хате одни, чего ты сделать можешь? — фыркает Лиза: — Ксюха? Инна? За друзей! — и она лихо опрокидывает в себя полстакана портвейна. Давится, закашливается, подбегает к раковине и выплевывает все туда.

— Классно тосты двигаешь, Нарышкина. — кивает Инна и отпивает из своего стакана, щелкает языком: — а ниче так. Сладкий. Не то что виски, который ты приносила в школу.

— Кха! Кзха-кха! Это бренди был. «Слынчев бряг». — отзывается Лиза от раковины. Включает воду, полощет рот. Яна тем временем открывает дверь холодильника. Заглядывает внутрь. Холодильник загудел громче, словно приветствуя её. Внутри горела лампочка, освещая полки.

— Так, — пробормотала Яна. — Что тут у нас… ага кефир. Судя по дате, там уже разумная жизнь должна развиться и построить коммунизм в одной отдельной бутылке. Сыр. О, сыр это хорошо. Ксюша, ты сыр ешь? И… оливки. Никогда оливки не пробовала… — она запустила пальцы в открытую банку, достала одну, бросила в рот и поморщилась: — фу, какая гадость! И люди это едят?

— Ксюша. — говорит Инна: — может ты все-таки к учителям обратишься? Ну или там… не знаю… у нас поживаешь?

— Вот еще. — буркает Оксана: — если до такого дело дойдет… комиссию по делам несовершеннолетних могут вызвать. Родительских прав лишить. Здравствуй детдом. Не, я лучше потерплю еще пару лет, а там и выпускной. Поступлю в техникум и в общагу съеду. Буду взрослая, буду сама по себе. Я в детдом не хочу.

— В детдом никто не хочет. — поежилась Инна.

— Говорят, что в одном детдоме девочек по ночам убивали и в подвал прятали. Чтобы потом фарш на пирожки делать и на вокзале продавать. — замечает Яна: — а потом одна женщина в пирожке нашла ноготь своей дочери и…

— Вот не надо пожалуйста! — прерывает ее Оксана: — это я тебе и рассказывала! Девочка не из детдома была! Если бы она была детдомовская — откуда у нее мама была бы?

— Это ж сколько труда — из человека фарш делать. — задумывается Лиза: — видела я как в деревне поросенка забивали, столько крови, грязи и возни… и поросенка жалко. Чушь это все.

— Может и чушь. — пожимает плечами Инна: — но никому в детдом неохота. Там своего и нету почитай. И… мальчишки эти детдомовские — страшные. Лучше подальше держаться.

Тем временем Яна выложила стол свою добычу из холодильника. Сыр, салями, яйца, масло, оливки. Оглядела добычу. Почесала затылок.

— Ну, — сказала она. — С овощами туго. Картошки нет, моркови нет, лука нет. Но… — Она задумалась. — Можно и так что-то сварганить.

— Хозяюшка ты наша. — говорит Лиза: — Ксюха, а может я с папой своим поговорю, а он с твоим отчимом поговорит, а? Это же неправильно…

— Не надо. — мотает головой Оксана, глядя в пол: — и вообще хватит обо мне. Не хочу об этом говорить. Давайте о другом.

Девочки переглянулись. Кивнули друг другу.

— Так, где тут ты говоришь голая Лилька висела? — преувеличенно заинтересованно сказала Инна: — как не посмотреть если такое предлагают…

— В зале фотка висит. Сразу под фотографией команды. — откликается Яна: — сходи посмотри, а потом Лизка тебя еще в спальню проведет, вот где обалдеешь. А я пока яичницу сварганю. С салями и сыром. И помидорами. Вкусно и быстро.

— Кстати! — Инна повернулась к Лизе: — а ты чего в бега ударилась, аболиционистка? Что случилось? Ладно Ксюша… но ты?

— Ай. — морщится Лиза: — терпеть маму не могу. Она же Виктора Борисовича сдала, а сейчас такая «все ради твоего же блага, доченька!» и «это же ненормально, такая влюбленность в таком возрасте!». А между прочим Ромео и Джульетта еще младше меня были! Мне уже шестнадцать скоро будет!

— Нет повести печальнее на свете… — вздыхает Инна: — ты же знаешь как я к этому отношусь.

— И не такая уж у нас большая разница в возрасте!

— Знаешь… — задумчиво произносит Инна: — тебе надо его соблазнить!

— Чего⁈ — раздалось от плиты и на пол шлепнулось сырое яйцо. Яна повернулась и замерла — с ножом в одной руке: — Инна!

— Тиха! — поднимает руку девушка: — короче! Слушать сюда! Без паники. Вот сами смотрите — она его соблазнит и… разочаруется. Все, пошли дальше, живем. Боярыня наша такая — если чего получить не может, то гневаться изволит. Вот и запала на Виктора Борисовича, потому как до сих пор все получала что хотела. Куртку джинсовую хотела — папа купил. Магнитофон крутецкий, двухкассетник — тоже. И вообще. А тут — коса на камень. Так что все что ей нужно сделать — соблазнить. А потом — разочарование. Сама знаю. У меня в лагере так было… — Инна вздыхает: — ничего хорошего.

— А… а если ей понравится? — осторожно спрашивает Яна от плиты.

— Да что там может нравиться! — машет рукой Инна: — больно и неприятно. И вообще… чего люди в этом находят?

— Тааак. — говорит Лиза: — вечер перестает быть томным. Коломиец, колись, значит ты с этим старшеклассником не только целовалась? Что-то еще было?

— Инна? — Оксана подается вперед: — правда, что ли⁈ И ты молчала⁈

— Да и рассказывать особенно не о чем… — говорит Инна, обводит взглядом своих подруг, их горящие от любопытства глаза и вздыхает: — хорошо. Расскажу сейчас все… только вот напьюсь сперва хорошенько.

— Яна! У тебя на полу хомяк яйцо ест!

— Ах ты зараза!