Тамара Васильевна меняет профессию! (СИ)

ГЛАВА 60. Последнее дело Тамары Васильевны Подушкиной

— Мама... — прошептала я, и с этим словом будто сорвалась плотина.

Всё вернулось — воспоминания, запахи, обрывки разговоров, реклама, к которой мы сначала относились с усмешкой, а потом с тревогой.

Те самые билборды с сияющими лицами женщин, чья красота выглядела пугающе неестественной.

И мама среди них — в первый день программы, вдохновлённая, полная надежд. Она верила. Верила, что время можно повернуть вспять.

Я стояла в лаборатории профессора Стебля, в руках сжимая крохотный флакон. Зелье отдавало запахом лаванды, меди и чего-то неизъяснимо древнего — как будто само время капало в стеклянную ампулу.

— Я тут ещё поработал над составом… Это весьма нестабильное снадобье, — повторил профессор уже в третий раз, глядя на меня с беспокойством. — Ты уверена?

Я кивнула. У меня не было выбора.

Профессор вздохнул, словно хотел что-то добавить, но сдержался. Я заметила, как он крепче сжал стеклянную колбу с мутноватым содержимым, прежде чем осторожно передать её мне, словно вручал зажжённую бомбу.

— Спасибо, — сказала я.

Выйдя из лаборатории, я сразу свернула в сторону забытой кладовой. Узкий коридор вёл вглубь старого крыла Академии, туда, где никто не бывал без нужды.

Обшарпанная дверь с облупившейся краской скрипнула в знак протеста, когда я её открыла. Внутри было темно и пыльно, пахло старыми травами, сургучом и временем.

Я быстро закрыла за собой дверь. Тишина окутала меня, влажная и глухая. Здесь нас точно никто не потревожит.

— Всё будет хорошо... — прошептала я.

Я поставила снадобье на перевёрнутый ящик и опустилась на корточки рядом. Из сумки осторожно выглянула белоснежная мордочка — Гераська. Его глаза сверкнули в тусклом свете, и он медленно, осторожно выбрался наружу, не издав ни звука. Он чувствовал напряжение, знал, что мы здесь не просто так.

Розовая сфера тревожно пульсировала над нами в темноте.

— Сейчас... или никогда, — прошептала я и взглянула на колбу. Жидкость внутри едва заметно дрожала.

Ведь никто не мог знать, что произойдёт, если объект связан не с одним фамильяром. Или, как в моём случае, ещё и с люмиаром.

Возможно, чудо, а возможно…

Гераська затаился. Я чувствовала его внутреннюю борьбу и сопротивление.

Я дотронулась до сферы, потом — до его шерстки. Легкий разряд прошёл по пальцам, будто я замкнула контур. Колбу я подняла обеими руками, осторожно, по спине побежали мурашки.

Я сделала глоток.

Зелье обожгло горло, и всё вокруг вздрогнуло. В воздухе появились серебристые линии — сотни, тысячи нитей, вибрирующих, извивающихся, как струны огромной арфы.

Они шептали. Пели. Показывали сцены — обрывки прошлого, альтернативные повороты событий, забытые пути.

— Нам туда, — прошептал Гераська. Его голос прозвучал внутри меня, не кошачий, не человеческий — что-то срединное, древнее, как будто сама ткань мира говорила со мной.

Я протянула руку. Нити сомкнулись вокруг ладони, затрепетали, и одна — сияющая, тёплая, цвета утреннего солнца — откликнулась.

Вспышка. Мир вокруг потемнел. Потом — свет.

Я стояла в клинике «Вечная жизнь», в тот самый день, когда мама подписывала документы.

Её лицо светилось надеждой. Она ещё не знала, чем это для неё обернётся…

Мама сидела за столом, немного бледная, сжав губы в тонкую линию. В её руках было механическое перо, она собиралась подписать документ. Тот самый.

Контракт, который всё изменил. Тот, после которого она стала не совсем собой — жертвой магии, заключённой в тело ребёнка, который продолжал «молодеть», следуя к своему неминуемому концу.

Я метнулась вперёд.

— Мама! Не делай этого! Прошу!

Но она не подняла головы. Не дрогнула. Никак не отреагировала. Даже не моргнула.

Она была в другом мире, так же, как я теперь была не в своём.

— Мама, пожалуйста...

Я опустилась на колени рядом, в отчаянии прижавшись к её колену. Холодный воздух, нереальность происходящего — всё это било по сознанию, как ледяная вода. Но мама не реагировала.

Гераська появился рядом, тихо, как тень. Он сразу понял, что она нас не видит. Он потёрся о её руку, заглянул в глаза, громко и протяжно мяукнул. Ничего. Пустота.

Она подняла ручку. Сделала вдох. Подвела её к документу.

Нет.

Нет!

Мир трещал по швам. Воздух рвался, как тонкая плёнка, а время бешено пыталось затянуть нас обратно в свою изломанную траекторию.

Действие зелья скоро закончится, и у меня не останется сил оставаться в этой реальности.

Я была в отчаянии. Всё рассыпалось. Реальность не выдерживала. Пространство дрожало, готовое выбросить нас обоих в пустоту.

Но тут, словно просочившись сквозь щели времени, рядом появилась моя розовая сфера. Она не просто возникла — вспыхнула, как сердце, как всплеск желания изменить всё. Её свет был мягким, но безумно ярким, и с каждым её пульсом я чувствовала, как всё внутри меня меняется.

Гераська взмахнул крыльями и замер, его глаза расширились, и я увидела, как его магия — светлая, плотная, как дым, — вытягивается наружу и вплетается в свет сферы.

И я — я чувствовала, как вся моя суть откликается. Всё, чем я была, кем я стала.

Силы соединялись.

Моя, Гераськи, и сферы. Мы больше не были чем-то отдельным. Это был не просто союз. Это было переплетение, как три потока, слившиеся в одну реку.

Картинка задрожала.

Как будто сама ткань времени позволила мне выдернуть одно движение из реальности. Я вложила в это всё, что у меня было — волю, гнев, любовь, отчаяние.

Я сделала невозможное!

Ручка вылетела из её пальцев и с глухим стуком ударилась о кафель.

Мама вздрогнула. Замерла. Посмотрела на руку. Потом — на пол. Медленно опустилась, подняла ручку и... вдруг остановилась, нахмурилась, словно почувствовала нечто чужое рядом. Необъяснимое.

Я стояла прямо перед ней. Близко. И в её взгляде мелькнуло сомнение. Тонкий трещащий момент, когда мир может свернуть с заранее проложенного пути.

— Что… — прошептала она, и в её голосе дрогнула тень сомнения. — Что-то… не так…

Она оглянулась, словно впервые почувствовала, что в комнате кто-то есть, хотя и не могла это объяснить. Её рука всё ещё сжимала ручку, но теперь пальцы дрожали. На секунду мир будто затаил дыхание.

Я сделала шаг ближе.

И обняла её. Просто так.

Сквозь ткань времени, через невозможное. Стиснула изо всех сил, как будто могла удержать её от судьбы, от предстоящего слома, от пустоты.

— Мам... — Я больше не кричала. Голос был тихим, почти шёпотом, но в этих словах было всё. — Ты у меня самая красивая. Такая… Тебе это всё не нужно. Мы тебя с папой так сильно любим...

Я почувствовала, как она вздрогнула. Лёгкое движение плеча — почти незаметное. Но для меня оно было как землетрясение.

В этом дрожании — жизнь. Понимание. Связь.

Она медленно опустилась обратно на стул. Не сразу. Сначала взглянула на документ, потом — на ручку, всё ещё в руке.

Мама перевела дыхание, моргнула, отложила ручку в сторону. Пальцы её медленно поправили выбившуюся прядь.

— Простите... — сказала она, повернувшись к сотруднику клиники. Её голос звучал иначе — мягко, но уверенно. — Знаете… Я передумала.

Улыбнулась и кокетливо поправила волосы.

И в этом жесте было что-то такое…

Мама…

И тут всё вокруг завибрировало. Время, нарушенное, стало сопротивляться. Воздух затрещал от напряжения. Пространство начало рушиться, будто сам мир понял, что меня здесь не должно быть.