Черкес 5. Спасти кавказского пленника

Глава 6 Нравы Кубанской линии

От Пятигорска до Прочного Окопа ближе добираться по левому берегу Кубани, срезав по прямой приличный кусок между Сунджей и Урупом. Но в одиночку, без проводника, рискуя столкнуться с темиргоевцами? Подобное предприятие выглядело самоубийством. Я пожалел, что не расспросил Джанхота об отношении лично ко мне людей Бейзруко и Джамбулата Болотоко. Приняли ли они на веру мою версию поединка с княжичем, я не знал. Можно было проехать и по правому берегу, вдоль Кубанской линии. Но Буйнов меня отговорил. Меня могли задержать усердные урядники для выяснения, кто таков, несмотря на мою подорожную. Или запросто оказаться в эпицентре прорыва черкесов. В общем, ничего не оставалось другого, как делать крюк через Ставрополь. В общей сложности мне предстояло проехать под двести верст.

На дорогу я себе положил три дня. Нестись сломя голову не хотел, но и медлить не стоило. Встретится к вечеру почтовая станция или казачья станица — хорошо, заночую под крышей. Не попадется на пути — не беда, посплю в степи. Мне уже было не привыкать к походным бивуакам. Бурка есть, как и припасы. Не пропаду.

Так оно и вышло бы, да ливень на подъезде к Ставрополю помешал. Чернозем прилично размяк. Скорость движения сразу упала. До заставы на въезде в город добрался поздно вечером.

Офицер, проверявший подорожную, предупредил:

— Улицы города превратились в болото. Пока до гостиницы доберетесь, изгваздаетесь с ног до головы и коней заморите. Переночуйте в караулке, а утром, не въезжая в город, поворачивайте на станицу Сенгилеевскую. А там по прямой — на Прочный Окоп.

Так и поступил.

С утра проглянуло солнце. Струйки тумана поднимались от земли. Позевав и дав себе зарок впредь не ночевать в солдатских караулках, я выдвинулся в направлении Сенгилеевки. Добрался до станицы к полудню.

Станица удивила. Она не имела привычной уже глазу изгороди и караульных вышек, как в казачьих селениях, которые миновал в предгорьях и степи за Пятигорском. Лишь белёная церковь имела каменную ограду с бойницами. Разбросанные, словно копны в поле, хаты-мазанки и сараи привольно раскинулись вдоль реки Егорлык на восемь верст. А в двадцати уже была Линия, через которую то и дело шастали черкесы. Селение выглядело как созревший плод — приходи и бери, что душе угодно[1]. Женщин, детей, скот…

Остановился у первого плетня, за которым по двору шастала проворная бабенка лет тридцати. Поинтересовался насчет дороги. Попросил водицы или молока. Женщина молча меня разглядывала. Еще дольше моих лошадей. Пауза затягивалась. Почему-то возникло ощущение, будто я не на коне, а на сцене, а единственный зритель решает награждать аплодисментами или освистать.

— Заходи, коли охота! Я сейчас, — неожиданно прервала свое молчание казачка.

Я спрыгнул с коня. Накинул поводья на кол изгороди и прошел во двор.

Женщина упорхнула в дом и через пять минут вышла приодетой, как на праздник. Подбежала ко мне с кружкой и глечиком с молоком в руках. На высокой груди подпрыгивали связки разноцветных бус.

— Поснидать хочешь, служивый? Борща с квашеной свеклой?

Я отпил из кувшина, проигнорировав кружку. Смахнул молоко с бороды. Женщина засмеялась низким волнительным голосом. Она не скрывала своего женского интереса.

— Благодарю! Тороплюсь по службе!

Бабенка почти прижалась ко мне. Лишь глечик отделял меня от горячего тела лихой кубаночки.

— Служба не убежит! — жарко молвила она. — Зайдешь в хату?

Я немного растерялся от такого напора. Только и нашел, что спросить.

— А муж?

— Хозяин — на Линии. Где ж ему быть? Да он и возражать бы не стал.

— Ну и порядки у вас!

— Чем тебе наши порядки не по сердцу? По всей Линии казачки имеют своего побочина. Мой недавно сгинул. Осталась я одна одинешенька! Хозяин и наказал перед отправкой: найди нового, тароватого. Аль ты некрасива или неловка? За щербатую копейку удавится, — презрительно сплюнула она. — Ну! Что решил⁈

Тут мне невольно захотелось рассмеяться в голос. Вот уж не думал, что мне сразу после начала семейной жизни выпадет доля побывать в шкуре одного из самых известных персонажей анекдотов, когда муж в командировке. Или это испытание? Решила нечистая сила проверить на прочность? Зряшная затея. И по масштабу замысла — примитивная. Может, Дьявол сейчас дрыхнет? И какой-нибудь из его мелких чертиков решил порулить. В надежде сковырнуть меня с пути праведного и получить похвалу начальника!

Так я веселился про себя, представляя этого чертика, похожего на того, которого оседлал кузнец Вакула из детского фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки».

«Ничего у тебя не выйдет, чертик! И ты, прости, казачка. Я Тамару люблю!»

Наверное, я всю свою недолгую жизнь что там, что здесь подсознательно искал такую женщину, как моя грузинка. Такую, которой не захочется изменять. Мысли об этом в голову не придёт. Всегда с удивлением и, что скрывать, иногда с завистью, относился к друзьям, которые с легкостью совершали подобное, не испытывая ни душевных мук, ни терзаний совести. Делали, возвращались к женам, как ни в чем не бывало. Удивлялся я или завидовал — не важно. Одно понимал точно, сам так не смогу. Не стоит и пробовать. Потому что, сделав, потом всего себя по кусочкам съем из-за мучений.

— Зазноба у меня. Извини, хозяйка!

Казачка отстранилась и суетливо огляделась по сторонам.

«Этак она не отстанет. Прости, казачка, ещё раз! Но придётся мне без политесов. Грубо. Понимаю, что не к лицу мужчине такое. Но по-другому тебя, судя по всему, не убедишь»

— Боишься, не заметят ли соседи, как от тебя мужик сбежал? — усмехнулся я.– Пустое село. Все в полях да в садах. Ты первая, кого встретил.

Хозяйка недовольно кивнула и вырвала у меня из рук кувшин с кружкой.

— Тикай отсель, скажэный! — она явно разозлилась.

Развернулась резко и ушла в дом не оглядываясь.Только босые пятки сверкнули.

Я пожал плечами. Что ж, подействовало. Дьявол проснулся. Застал дрожащего и уже подпустившего под себя лужу неумелого ученика. Схватил розги и теперь охаживает его худую филейную часть, приговаривая: «Ты чего удумал, шельмец? Это же Коста Варваци! Кремень! Алмазный фонд России! Перед ним хоть тридцать самых красивых девственниц голых в ряд уложи! Пройдет мимо, глазом не моргнет. Только опять вспомнит про свою Тамару и вздохнет, утирая слезу любви и тоски по своей царице. Даже я к нему не подступаюсь. Знаю, что без толку. Ты-то куда лезешь, лишенец⁈»

Тихо, чтобы хозяйка не услышала, все ж таки не удержался, рассмеялся. Не стоило ее злить еще больше. Кубанские казачки всегда славились свободолюбием, резким нравом и бесстрашием. Здесь дамы ни бога, ни черта не боятся. На покос идут с ружьем за плечами. А в отсутствии мужчин сами отстреливаются от черкесов. Такая лихая казачка могла и вдарить неслабо, если почувствует себя задетой.

До станицы Прочный Окоп потянулась сорокаверстная степь.

Хороша весной ставропольская степь! Унылое зимой, наводящее тоску своим однообразием, бескрайнее пространство в мае поражало буйством красок весеннего цветения. Островками красных и желтых тюльпанов и диких пионов-лазориков, запахом чабреца и пением жаворонков. И синеющими вдали горами с сияющим Эльбрусом.

И безлюдьем! Редко-редко встречались стада с пастухами-ногайцами да немногочисленные посты на ровной дороге, служившие скорее местом отдыха путникам. Они ехали или шли без всякой охраны. Лишь один встретившийся казенный караван с просом можно было с натяжкой назвать оказией. Маленькая группа казаков составляла скорее почетный эскорт, чем силу, способную дать отпор. Свои ружья они держали незаряженными.

— По сторонам поглядывайте, — предупредил меня урядник на одном из караулов. — Могут и наши стрельнуть. Разъезды с утра уже прошлись по-над берегом Кубани. Самку искали — след по-нашему. Всадник одвуконь — подозрительно. И на ногах у вас чувяки, а не сапоги. Опять же — лошади кабардинские. Хотя днем черкес не балует. Темна ждет. Ночью дорога замирает.

— А если днем набегут?

— Авось пронесет! — засмеялся казак. — Сами же без эполетов раскатываете по степи!

Этот русский авось, казалось, определял всю жизнь на Линии. Беспечность и пренебрежительное отношение к опасности превратились в стиль жизни. Или сказывался недостаток людей? Эти огромные пустые и плоские просторы, лишь изредка разрываемые балками, рощами, холмами и древними курганами, перекрыть надежно было нереально. Вот люди и привыкли к опасности. Считали ее столь же неизбежной, как летнее половодье Кубани.

Добрался до ворот в большую станицу Прочноокопскую. Разбитое на правильные четырехугольники селение спускалось по скату высокого берега к реке прямыми широкими и пыльными улицами. В дождь или зимой они, наверняка, утопали в грязи. Станицу окружал ров и двойной плетень, забитый землей. В нем были прорезаны бойницы. Здесь была полковая квартира и штаб Кубанского казачьего полка.

Встречи с его командирами я предпочел избежать. Пора уже было включать режим паранойи. Сколько среди местного люда подсылов от горцев, я не знал. Но предполагал, что много. Армяне-торговцы и кунаки с другого берега шастали в гости к казачкам, а сами высматривали что почем.

Я замотал лицо башлыком и двинулся в обход станицы к крепости, расположенной в трех верстах на высоком холме. Там находился нужный мне дом кордонного начальника. Грозы черкесов, страшного и ужасного генерала-майора Григория Христофоровича Засса. Виновника в пленении поручика Торнау.

Прочный Окоп встретил меня земляными валами с амбразурами для пушек и ружей и треугольными выступами-бастионами. И шестами с отрубленными головами. Пропустили меня без тщательной проверки. Даже лица не потребовали открыть. К лазутчикам здесь привыкли. Они толпами съезжались к генералу, платившему золотыми червонцами за нужную информацию. Приезжали и знатные черкесы на тайные переговоры. Никто их не пытался задерживать — парламентёры!

Вечерело. На дворе перед домом Засса толпился народ — не протолкнись. Все перемешались — черкесы, казаки с Георгиевскими крестами на груди и офицеры в мундирах с эполетами и без оных.И все обвешаны оружием. Ждут непонятно чего. С трудом нашел себе свободное место, чтобы послушать разговоры и понять, чем народ дышит на Линии.

Рядом стояли два офицера и вели напряженный разговор. Один из них ругался на Засса:

— Распустил генерал своих подчиненных начальников. Отчитал меня за трусость! Меня! Я с отрядом казаков при двух орудиях погнался за хищниками. Перешли Кубань. Догнали. Жаркое вышло дело! Пленных отбили и скота голов пятьдесят.

— Что же вы с пленными сделали?

— Посадили на захваченных лошадей, да и отправили в полковую квартиру. Сами остались, чтобы товарищей выручить. Крепко на них горцы насели. Да мы вдарили в тыл и в речку опрокинули абадзехов. А начальник кордона лошадей себе забрал и все лавры победителя на себя записал. Мне генерал его донесение показал. Ругался, что я скот ему не пригнал. А начальника хвалил.

— На что ему скот?

— Вы не знаете? У него в дальней крепости большая отара. Мой полковник неизменно с генералом делится. Пишет в рапортичке: захваченный скот потонул в Кубани. Ему плевать, что там воды лошади по колено. Главное, чтоб его Высокопревосходительство были довольны.

— Сколько ж ему потребно? Вот ненасытная генеральская утроба! Я шашки дорогие привез. И панцирь старинной работы. Говорю, деньги давайте. У меня казаки артельно живут. Прибыль от походов делим между всех в равных долях.

— А он?

— «Завтра!» — отвечает!

— Завтра — значит, никогда! — усмехнулся офицер.

Его собеседник тяжко вздохнул:

— Что ж мне казачкам своим теперь сказать?

— Господа! — тихонько перебил я разошедшихся офицеров. — Подскажите, как незаметно к генералу попасть?

Офицеры испуганно обернулись. Сообразили, что я невольно подслушал не предназначенный для чужих ушей разговор.

— Прапорщик Эриванского полка Варваци! — поспешил я представиться.

— Далеко вас занесло! — усмехнулся тот, кто ругал Засса из-за отнятых шашек. — Судя по вашему виду, вы по тайной надобности. Это вам лучше к полковнику Ольшевскому. Он на Правом крыле за секретную часть отвечает. Вот только Марцелин Матвеевич ныне уже на том берегу. Экспедиция летняя началась.

— Мне именно к Зассу!

— Тогда вам стоит поспешать. Ежели начнет генерал узденям да старейшинам свои фокусы показывать, это надолго. Следите за крыльцом. Как выйдет вертлявый черкес в красном бешмете, сразу окликайте. Это Карим-Хадиль, любимчик генерала. На кабаньей охоте его спас. Кабан Засса сбил с ног, клыками давай пороть, а черкес с одного выстрела уложил.

— А что за фокусы?

— Еще не слышали? Любит наш генерал горцам голову морочить. Колдуна из себя изображает. То электрическую машинку заведет, то выставит дело так, будто пуля его не берет, — офицеры засмеялись. — Велит принести пистолеты, что оставляют гости в прихожей. «Стреляйте в меня», — говорит. Те рады стараться. Пиф-паф — и ничего! Генерал тайком кинет пулю к их ногам. Черкесы — в ужасе! Заговоренный! И невдомёк остолопам, что Хадилька ту пулю из пистолета вынул и генералу передал. Всему верит туземный народец. Дети гор!

— Это что! Последний раз Засс вон что удумал! Театр с панорамой! Приехали к нему старейшины-абадзехи просить о мире. Генерал им: «Врете! Я все про вас знаю! Хотите, я вам покажу абадзехский аул, хоть, например, старшины Мисербия? Вы говорите, что он дома, а его там нет». Подвел их к двери, в которую было врезано окошко. На него повесили на стекло подсвеченную из другой залы картинку, нарисованную одним из офицеров. С тем самым аулом. Засс предложил любому спросить: дома ли Мисербий? Один старейшина подошел к стеклу, взглянул еще раз и спросил: «Мисербий, ты дома?» Глухой голос отвечал (все тот же Хадилька): «Мисербия дома нет — он уехал к такому-то». Абадзехи окончательно растерялись и ни за что не согласились смотреть более в панораму, говоря, что Зассу черти помогают. И окрестили его шайтаном.

— А что такое экспедиция?

Офицеры переглянулись и дружно расхохотались.

— Ну вы даете! Неужто в Грузии не слыхали про наши летние походы вглубь Черкесии⁈ Тут, на Линии, экспедиция — самое желанное, что можно придумать. Все хотят, чтобы их взяли. Из столиц даже приезжают поучаствовать. Как итоги кампании подведут, посыпятся награды да повышения в чинах. Или перевод в гвардию, — объяснил мне один из новых знакомцев.

— Они, наверное, в своем Тифлисе думают, что настоящая война только в Дагестане, — хмыкнул второй. — Вон нужный вам Карим-Хадиль!

Я распрощался и бросился к крыльцу. Коротко отрекомендовался порученцу генерала. Он досадливо крякнул и знаком предложил мне войти.

— Сотовку дэлать прищель? — с жутким акцентом спросил меня Хадилька. Заметив, что я не понял, добавил. — Обмен голова на два коров?

— Нет у меня голов! Я с секретным предписанием из Тифлиса.

— Генерал сердис будет! — буркнул черкес. — Клади шашка и другой ружо на стол.

В зале ожидания стоял стол. На нем лежало оружие тех, кто прошел к генералу вперед меня. Я не стал спорить и выложил весь свой арсенал — шашку, кинжал, револьвер. Два ружья — английское, подаренное в Абхазии, и черкесское от собратьев по вольному обществу — прислонил к стене. Дождался, пока выйдут посетители. Когда меня позвали, размотал башлык и шагнул в гостиную.

Она, к моему удивлению, была увешана клетками с канарейками. Засс как раз менял в одной из них воду.

Совсем не богатырь, как его многие рисовали. Напротив, среднего роста, с бледным лицом и наряженный в черкеску. Взгляд сразу концентрировался на его длинных пшеничных усах до плеч, высоком лбе и заметной хромоте. Он производил впечатление вспыльчивого сильного человека с проницательным взором воспалённых болезненных красных глаз и живым веселым характером. И совсем не такого страшного, как я себе представлял.

— Ну, здравствуй, гость желанный! — приветствовал меня генерал-майор, как только я представился и передал все письма из Тифлиса. — Наслышан-наслышан про твои успехи. Считаю, обошли тебя с наградой. Прочитал в газете про Станислава, а следовало к Владимиру 4-й степени тебя представить! И Вельяминов тебя хвалил. Сказал, что ему твои записки про долину Пшады очень пригодятся в этом году.

— Благодарю вас, Ваше Высокопревосходительство!

— Значит, теперь Торнау? Таковы твои планы? — пытливо вглядываясь в меня, спросил генерал.

— Не вижу иного пути! Из-за меня поручик пострадал!

— Ты ври да не завирайся. Уверен, весь Корпус меня назначил ответчиком! Можешь не отвечать, — он сердито махнул рукой. — Кругом — одни завистники! Головы на шестах им не по нраву… Кабы всякому по нраву, так бы и царства небесного не надо. Здесь не рай земной. Пусть лучше матери черкесские моим именем пугают своих детей. Так нам Алексей Петрович заповедовал: «Дрожи, Кавказ! Идет Ермолов!» А как по-другому? Вот рапортички! — генерал указал на стол, заваленный бумагами. — Дня не проходит, чтобы мне не донесли: мельника зарубили, детей увезли за реку; женщин в поле схватили; отогнали скот у ногайцев; разорили хутор. Черкесы своим молодечеством у меня в печенках сидят! Далеко я их в горы от Кубани подвинул — все равно воровать едут и едут!

Генерал вскочил из-за стола, за которым мы сидели, и подскочил к клетке с канарейкой. Покачал ее слегка, успокаиваясь. Подсыпал корму.

— Придумали гадость, что я и в смерти Джамбулата повинен. Он, если хочешь знать, моим кунаком был!

— Я был на съезде черкесских вождей, когда Болотоко хотел их на мирный путь наставить. Ему помешало ваше нападение на абадзехов.

Засс фыркнул в свои могучие усы:

— То мы с Джамбулатом вместе придумали. Коли он всем сказал, хватит воевать, многие его послушали бы? А так я врезал им от души. Остудил горячие головы.

Мне объяснение генерала показалось притянутым за уши. Но не мне ему на это указывать. Спросил про проводников-предателей, которые взяли Торнау в плен.

­­—Чертовы кабардинцы! — зашипел Засс. — Аслан-бек, Тамбиев и Джансеид. Запомни эти имена! Не успокоюсь, пока их головы не будут красоваться на крепостном валу. Хотел одним выстрелом двух зайцев убить. И Торнау дать людей вне подозрений у горцев, и кабардинцев к себе привязать. А вышло как вышло. Теперь, поди, торжествуют: самого шайтана на белом коне обхитрили! Наверное, кто-то им проболтался, что Торнау из богатой семьи! Требуют за его свободу немыслимую сумму. То им пять четвериков серебра подавай, то золота по весу пленника[2].

— Я слышал, Федор Федорович отказался от выкупа. Остается лишь глубокий поиск. И я примерно представляю район, где он может быть.

Генерал возбужденно кинулся к секретеру. Принес карту. Расстелил на столе.

— Показывай! — приказал.

Я нашел приблизительное место, где видел Торнау и объяснил обстоятельства этой встречи.

— Ерунда! — отмахнулся Засс. — Наверняка, он сбежал и попался. Пытался прокрасться в Абхазию или к медовеевцам, где у него кунаки. Держат его куда севернее, чем там, где ты его увидел. Как я и думал, у абадзехов. Вот же подлый народ! Клялись мне, что ничего про Торнау не знают! Каждый год в конце весны приезжают и толкуют о мире. И каждый раз какой-то вопрос требует согласования со старейшинами, оставшимися в аулах. Будут время тянуть до осени. Наивным простачком меня считают. Неделю назад опять заявились. Я им прямо сказал: хотите урожай собрать, отдайте Торнау. Обещали: привезем тебе, генерал-шайтан, наше решение через неделю. Знаю я их игры. Но ведь в этом игру можно и вдвоем поиграть?

Засс ощерился так страшно, что мигом исчез добродушный весельчак, любитель канареек. Ему на смену пришел тот, кто хвалился своей коллекцией голов на крепостном валу. Если б не усы — вылитый Бахадур!

— Я примерно догадываюсь, где они Федора могут держать. Глубоко забрались в горы. Есть там два подходящих аула… Ну да ничего! Давно хотел провести глубокий рейд. Ночевать будем в балках. Днем пойдем с передовым охранением. Свалимся черкесам на голову. Пойдет потеха! С нами рискнёшь отправиться?

— У меня от начальства другое указание. Найти Карамурзина и с ним отправиться выручать Торнау. Где его искать?

— Тембулата? А кто ж его знает? Может, на этом берегу. А может, на том. Села ногайские и там, и там стоят. И Карамурзин может быть — и там, и тут.

Генерал, который знает, сколько комаров прихлопнули в кунацкой в дальнем ауле, говорит мне, кто его знает… И Станиславского не стану поминать — не верю! Выходит, мечтает Засс лично освободить Торнау. Не желает славой делиться. Ох, и охоч до нее кордонный начальник! Не наделало бы делов Его Высокопревосходительство!

— Можно мне в аул Карамурзина съездить? Который на правом берегу.

— Почто тебе лишний раз лицом мелькать? Прикажу ногайцам, чтобы все разузнали. Посидишь пока в комнате подальше от моего дома. Я тебя на постой устрою! — гостеприимно пообещал старый пройдоха. — Хадилька! Ходи сюдой!

Черкес вбежал в комнату и замер, преданно глядя на хозяина.

— Зови ко мне хорунжего Атарщикова[3]!

Карим-Хадиль в секунду исчез.

Мы ждали молча. Каждый думал о своем. Я — о том, как обойти всесильного на Линии генерала.

В гостиную вбежал молодой хорунжий.

— Вот какое дело к тебе, Георгий! Устрой у себя в комнате прапорщика Варваци. Нужно, чтобы он нашим «мирным» на глаза не попался. Уловил суть⁈

… Атарщиков уловил. Еще как уловил! Неделю я куковал в одиночестве в небольшой комнате Георгия. Пялился на стену с развешенным по черкесской моде оружием на стене. Мягкое «тюремное» заключение скрашивали лишь рассказы моего хозяина.

Хорунжий чаще заявлялся под утро и не всегда столь позднее возвращение объяснялось интересами службы. 30-летнего казака не меньше походов за Кубань и погони за черкесскими партиями волновали посиделки со станичными девчатами. Об этом он мог рассказывать часами.

— Соберутся на поляне за станицей и стар, и млад, — взахлеб рассказывал он, — и давай хороводы водить до утра. Не старушки, конечно. Девушки и молодые замужние казачки. Все в атласных бешметах, обшитых галунами. Груди обвешаны в несколько рядов разноцветными бусами и ожерельями из золотых и серебряных монет. Если не хороводятся, сидят, семки лузгают. А то и чихирем разговляются. Подмигнешь одной с коня. Она на твое стремя встанет и на полном скаку стакан вина употребит. Вези ее в рощу!

Он радостно засмеялся. Видимо, не одну казачку так увозил.

— Неужто и девушек? — удивился я в очередной раз свободе местных нравов.

— А то! — приосанился Георгий.

— И отцы с дрекольем за тобой не погнались?

— С чего бы? Если побочин у девушки человек достаточный, можно и отцу извлечь хорошую поживу!

— А староверы как на это смотрят?

— А что им косо смотреть?[4] Сами живут во грехе! Никто ж не венчан! В Прочноокопской станице, почитай, все поголовно беглопоповцы.

Я удивленно покрутил головой. Перевел разговор на Засса. Про любимого начальника хорунжий рассказывал еще увлеченнее, чем о своих любовных похождениях.

— Молимся мы на генерала. До него как было? В поля под охраной выезжали. Ныне же лепота! Куда спокойнее стало на Кубани.

— Выходит, любят генерала?

— Когда загонит казачков в походе, ругаются: хромой бес. А Засс возьми и спроси: «я вас, братцы, кажется, чересчур приморил? Что же делать: вы видите сами, куда проклятый черкес забрался жить!» Люди ему отвечают: «Нам не привыкать хаживать. С вами мы никогда не чувствуем усталости».

— В чем же его секрет?

— Быстрота и натиск. Засада. Дурит горцев, как хочет. Что только не выдумает! — Георгий стал подсчитывать, загибая пальцы. — По своей наружности, характеру, складу ума, находчивости, решительности, умению внушить к себе уважение и страх в горцах, любовь казаков и солдат, он рожден для партизанской боевой жизни!

Показал мне семь пальцев. Ох, непрост хорунжий! Вроде, из простых казаков, а рассуждает… как большой генерал!

Но мне его рассуждения быстро приелись. То один случай расскажет, то другой. А время идет! А новостей от Засса нет и нет! Решил я, что ждать у моря погоды Зелим-бею не к лицу. Нужно брать дело в свои руки. Дождался отбытия Атарщикова на службу и был таков. Чтобы запутать следы, взял с собой лишь кинжал, шашку и черкесскую винтовку. Револьвер и английское ружье оставил на стене. Пусть хорунжий подумает, что на охоту поехал. Но мне сейчас не до зайцев. Пора наведаться в карамурзинский аул.

[1] Станица Сенгилеевская была основана переселенцами-однодворцами. В казаки их перевели лишь в 1832 г. «Славное дело» вышло 1 ноября 1848 г. Большая партия абадзехов из лучших наездников напала на станицу. Женщины и дети укрылись в церковной ограде. Подоспевшие казаки вместе с местными жителями разгромили наезд и захватили много дорогого оружия и лошадей. Потери противника составили более 300 человек.

[2] Четверик — мера объема, а не веса. Примерно 26 л. Сколько в 130 литрах серебра судить не беремся. Есть сомнительная версия, что 20 кг.

[3] Георгий Семенович Атарщиков начал службу в 1831 г. простым казаком. Завершил — генерал-майором в Петербурге. Первый генерал из кубанских казаков. Оставил небольшие воспоминания о Г. Х. Зассе.

[4] В 1845 году в Прочный Окоп приехал только назначенный наместник М. М. Воронцов. Его встречали две группы стариков. «Вы что за люди?» — спросил. «Мы не люди, мы псы. Не венчанные живем» — ответила одна группа. Известный своим либерализмом наместник взял да разрешил церковь. Служил какой-то беглый поп. Что тут началось! Со всей России правдами и неправдами в Прочный Окоп устремились раскольники. С большим трудом и едва избежав большой крови, местным властям удалось церковь закрыть.

Дорогие читатели, напоминаем: нам не хватает ваших лайков и добавлений в библиотеку!