Черкес 5. Спасти кавказского пленника

Глава 20 Сколько быков стоят порубленные жопы?

У Венерели были на редкость сильные пальцы. Мне никак не удавалось их отцепить. Он тяжело дышал, со свистом втягивая воздух. Белл и Лонгворт вскочили из-за стола и бросились нас разнимать.

— Как напьется, вечно начинает шпионов ловить. Вы уж его извините, Коста, — причитал Белл. — Зная ваш характер, уверен, полезете в драку. Бессмысленно! Он ничего завтра не вспомнит. Пьян как поляк, — передразнил Йода-бей своего подельника.

Паоло усадили обратно на стул. Он свесил голову и бессмысленно водил перед собой руками, будто нащупывал путь в темноте. Бормотал что-то по-итальянски.

Белл позвал Луку. Отдал распоряжение. В его небольшой домик в мокром осеннем саду зашли несколько поляков — совсем юнцов. Они взгромоздили на плечи своего начальника и куда-то унесли.

— Шпиономания — у него в крови, — пояснил Лонгворт. — К сожалению, в окрестных аулах жирную почву предательства обильно унавоживает русское золото. Мы то и дело слышим о поимке очередного лазутчика. У подобных типов постоянно находят письма.

— Как с ними поступают?

— Расстреливают!

— Странно. Я слышал, что у адыгов нет смертной казни. Изгнание, убийство во время кровной мести, а лучше штраф в виде быков — вот их метод.

— Если и есть что-то, в чем я убедился, — с горечью признался Белл, — так это в том, что у адыгов провозглашенные принципы и их практическое применение очень далеки друг от друга. Одна из проблем, мешающих подлинному объединению горцев в текущую минуту — старая вражда дворян с простым народом. Его лидер, Чорат-ок Хамуз, богатый и влиятельный, несмотря на низкое происхождение, завел жестокую ссору с самым важным человеком из рода Абат, по имени Бесни. Совершенно его разорил наветами, за которыми следовали налетами, изнасиловал его жену, захваченную в плен, и поклялся извести под корень весь знатный род. В ответ множество дворян из других семей стали нападать на владения Хамуза. Натухай заражен этой застарелой политической гангреной, излечить которую способна лишь ампутация.

— Канла! — подтвердил я. — Я насмотрелся примеров ее жестокости.

— Если бы только кровная месть… Мы не можем уговорить вождей держать постоянную армию. Покончить с воровством друг у друга. Прекратить сношения с русскими не на словах, а на деле.

— Нам обещали, что после жатвы нам покажут, насколько высок боевой дух адыгов. Я жду нового набега, чтобы к нему присоединиться, — воинственно вскричал Логнворт.

«После жатвы! Ха-ха. Оригинальный способ вести войну!» — хмыкнул я и прервал поток жалоб Белла и хвастовство журналиста вопросом:

— Что со снабжением моего отряда?

— Здесь много проживает турок, сбежавших из Анапы. Продолжают приторговывать. И готовы поставить товары в кредит. Только не пугайтесь цен.

— Когда нам принесли первый счет, мы решили, что разорены, — загадочно рассмеялся Лонгворт.

— В чем секрет?

— Здесь все мерят не деньгами, а локтями бумажной материи. Напишите в векселе: передать в Константинополе подателю кредитного поручения сумму, равную стоимости такого-то количества тканей. Поразитесь дешевизне своих закупок!

— Вы же журналист! Как вы разобрались в столь хитрой торговой механике?

— Одно другому не мешает. Я привез с собой целый корабль товаров и неплохо расторговался, — самодовольно пояснил Лонгворт.

«Шпион, продажный писака, военный авантюрист и торгаш — Боже, что за дьявольское сочетание! И его компаньон — пьяница-поляк, артиллерист-любитель и параноик со стажем. Великая Британия умеет находить редких типов, чтобы защищать свои интересы!» — подвел я итог нашему знакомству.

«Редкие типы» лихо защищали, в первую очередь, интересы личные. В этом я убедился, пообщавшись на утро с турками. После тяжелой ночи в кунацкой Шамуза, где мне на голову свалился комок мокрой глины со стены, я был раздражен и не склонен к долгой торговле. Купцы это оценили. Жаловались мне на скаредность англичан. И снабдили меня всем необходимым, включая коней для моего отряда.

Турки остались крайне довольны сделкой. Мне же было плевать. Пускай Стюарт платит! В подобной афере я находил даже некоторое изощренное удовольствие. Представив себе вытаращенные зеньки человека-акулы, я рассмеялся.

— Чему радуетесь? — недружелюбно окликнул меня хмурый, злой и помятый Паоло. — Пойдемте. Я познакомлю вас с Шамузом. Он ждет.

Накануне мы грубо нарушили законы гостеприимства, не представившись хозяину. И лишили его возможности угостить меня и моих людей достойным обедом. Он мягко попенял мне за бестактность. Решил исправить упущение и угостил на славу. Его домашние выставили для меня и моих людей 45 блюд на низких столиках. Не то, что все съесть — попробовать все блюда нам оказалось не под силу.

Покончив с трапезой, я смог поговорить с Шамузом без лишних ушей. Англичан на обед не приглашали. Мои люди нам не мешали. Вышли из кунацкой, сгрудившись у дверей, чтобы ничто не отвлекало нас от беседы.

Послушав хозяина, я открыл для себя, что за его велеречивыми цветастыми оборотами скрывается явное преувеличение успехов черкесов. Его послушать, так Вельяминов едва ноги унес за Кубань. По всему выходило, что старик ездил англичанам по ушам. Рисовал им воодушевляющую картинку. Любую мелкую стычку, захват стада или пленного выдавал за великую победу. Всё, лишь бы англичане слали в Константинополь хвалебные реляции и не соскочили с крючка. Я видел в этом скорее отчаяние. И хитрый способ поправить свои дела.

— Достойнейший! Мне сказали, что вас называют правой рукой Хаджуко Мансура. Что случилось с Аслан-Гиреем и его тестем Махмудом, чьим советам я многим обязан?

— Оба погибли, — признался Шамуз. — Много храбрейших дворян, великих воинов, пали этим летом в боях.

— Я был на Адлер-мысе во время русского десанта. Та же беда! Не только уздени, но и князья сложили свои седые головы в битве, — добавил я, не скрывая скорби. Бедный старик Махмуд. Он так гордился зятем и боялся за внуков.

Шамуз замолчал. Смотрел на меня из-под кустистых бровей, догадавшись, что меня на мякине не проведешь. Пытался уловить оттенок недовольства на моем лице. Я демонстрировал каменное спокойствие.

— Мы каждый раз с нетерпением ожидаем новых писем из Константинополя, — неожиданно признался он, снова впиваясь взглядом. Он словно ожидал увидеть смятение или беспокойство. — Они очень для нас важны. И волнительны. Объединяют нас. Многие собираются вместе, чтобы их послушать.

Какой-то скрытый подтекст таило в себе это признание. Я не мог уловить намеков старого шапсуга. Обо мне что-то написали такого, чего стоило опасаться?

— Мистер Белл тоже много пишет, — ответил я и закинул удочку. — Вопрос — кому?

«Подозрителен, как черкес», — раз услышанная поговорка крепко врезалась мне в память. Я планировал разыграть эту карту максимально эффективно. По-моему, Шамуз крючок заглотил.

— Вчера в ближайшей бухте, в двух часах езды отсюда, к берегу подходила шлюпка с русского корабля. Просили барана в обмен на соль. Врали, что голодают. Их пытались заманить в ловушку, обстреляли, но русские сбежали.

— Я должен немедленно осмотреть местность!

— Что-то подозреваешь? — всполошился старый вождь.

Мы отправились в бухту большим отрядом. Я прошелся вдоль берега. Нашел какие-то брошенные сходни, кострище, сломанные кусты.

— Кто-то оставлял для русских секретные знаки! Здесь была тайная встреча!

Я ткнул в переплетение веток в подтверждение своих слов. Знаки то были или просто кто-то развлекался, понять было трудно. Но Шамуз купился.

— Предатели указали врагу кратчайшую дорогу к моему дому! Нужно срочно увозить англичан!

Мы вернулись в аул. Белл всполошился. Конечно, ему не улыбалось бежать в неизвестность, в холодные, залитые осенними дождями и продуваемыми ветрами из России предгорья, оставив обжитое место. К нему стекались визитеры и просители. Проинструктированный Спенсером, он пытался оказывать квазиврачебную помощь и даже заработал нечто вроде славы великого лекаря. И теперь по моему слову вынужден отправляться в скитания. Я назвал свою шутку «Привет от Тамары». Она тоже любит меня гонять.

Выехали на рассвете следующего дня. Прилично удалились. Стали подыскивать деревушку, чтобы переночевать. Но таковая нашлась нескоро. Не все были готовы давать приют столь большой, а значит, прожорливой, группе. Один пастух предложил нам свою скромную хижину, обещав зарезать двух баранов. Какой-то знакомый Шамуза пообещал принять нас завтра, когда все достойно подготовит. Кое-кто лишь качал головой, сетуя на бедность.

Приют нашли лишь к вечеру у богатого армянина, аталыка сына Мансура. Нас разместили в большом двухэтажном доме — первом подобном, который я встретил в этих краях — и под примыкавшими к нему навесах. Пять конвоев — мой, англичан и Мансура — элементарно не поместились бы даже в таких хоромах.

Я пошел ночевать к своим, хотя мне предложили устроиться вместе с греками-слугами. Их статус уже поднялся до драгоманов, да и снобизмом я не страдал. Просто невместно мне делить комнату с теми, кого считал предателями. Особенно, с Лукой.

Он про меня не забыл. Как забрался под навес, мои ребята оповестили:

— Приходил тут один. Все вынюхивал. Вопросики задавал.

— Смазливый такой, со шрамом на морде?

— Он самый! Редкая птица! Из тех, кто до середины реки долетит, лишь обосрамшись!

Все засмеялись.

— Точно! По три разу на дню меняет штанишки без лампасов! — припомнил я свои вирши.

— Притащил с собой поляка, чтоб переводил. Тот и вовсе с пушком на губе и с дрожью в коленках. Кто только удумал такое дитятя на Кавказ притащить?

— Бунтовали пшеки. Вот и влип птенец.

— Так сколько ж ему было, когда так случилось? Мятежу в Варшаве шесть годиков уже как стукнуло!

Все притихли. Карающий меч Российской империи висел над ее подданными даже в горах вольной Черкесии. Забывать о нем не следовало.

— Вашбродь! — окликнул меня Сенька, когда под навесом раздались храпы.

— Чего тебе?

— Может, в Расею рванем?

— Придет время, подумаем. Есть у меня тут еще дела. Спи!

… Черкесогаи были народом гостеприимным, но, как истинные армяне, о благосостоянии своем пеклись. Оценив размер убытков и количество едоков, после обеда наш хозяин мягко подтолкнул всех на выход:

— От Мансура пришла весть: созвано новое собрание вождей и народа. И съезд судей! Много споров будут решать.

— Новых писем из Константинополя нет. С чем мне ехать? — заныл Белл.

— Ваше мнение очень важно для нас, хакким Якуб-бей, — льстиво заявил Шамуз. — Поднимите вопрос об отправке делегации черкесов в Константинополь и Лондон.

— Соблазнительно! — загорелся Йода-бей. — Есть идея: пусть попросят английского посредничества в споре между горцами и русскими!

«Он серьезно? Или идиот? — тут же мелькнуло у меня в голове. — Россия давно объявила черкесскую заварушку внутренним делом Империи. Какое на фиг посредничество? В Севастополе Белл смотрелся куда более серьезным экспертом».

Серьезным сложно было назвать и тот балаган, который назывался собранием вождей и народа. Большая, плохо организованная толпа представителей разных племен — преимущественно, стариков — с большой натяжкой соответствовала определению Белла «зачатки правительства». По-моему, убеленные сединами мужи всего-навсего развлекались, предаваясь любимому занятию пенсионеров. Без устали чесали языки. Перемывали косточки соседям. Припоминали древние обиды. И так по кругу. Подобных собраний Белл повидал за прошедшие полгода немало. Их результатами — отсутствием внятных решений — он был не удовлетворён. Не считать же таковым постановление передать судьям на рассмотрение вопрос, по каким принципам штрафовать отступников, решившихся, вопреки воле народа, торговать с русскими?

Казалось бы, мудрейшим из мудрейших, выбранным судьями, сам аллах велел решить дело быстро. Ведь штрафы шли прямиком в их карман. Но и «судейская коллегия» не избежала греха многословия и велеречивости. Их дискуссия затянулась надолго. Действительно, разве просто определить, сколько локтей бумажной ткани заменяет одного быка? Или на что потянет кольчуга арабистанской вязки? Или хороший лук? Бумажных денег черкесы не признавали. Серебро по рукам ходило, но его было мало. Натуральный обмен оставался единственным универсальным методом со всеми его огрехами. Кодификация системы штрафов оказалась крепким орешком.

Пока ждали заключения «конституционного суда» собрание старейшин решило коротко обсудить идею посольства. Снова не вышло быстро прийти к единому мнению. Вопрос грозил быть похороненным в жарких дебатах. Источником склоки неожиданно выступил Шамуз. Он принялся отговаривать от отправки делегации. Ссылался на то, что толка из нее не выйдет. Ее фиаско вызовет упадок духа у народа, и без того склонного к колебаниям.

— Что это значит? — шипел Белл. — Шамуз нас предал? Он же сам выдвинул идею с посольством. Мне придется искать нового кунака и новое место постоянного пребывания. Или кочевать по деревням, превратившись в вечного скитальца.

Лонгворт и Венерели лишь разводили руками. Все были обескуражены. И встревожены. Положение английского шпионского десанта в Черкесии оказалось под угрозой.

Собрание подошло к концу. Длинное каре из вождей и мудрецов, рассевшихся на соломе по случаю холодов, вот-вот должно было распасться. К одной из его сторон внезапно подскакал всадник. Во всю мощь своих легких, с максимально возможной аффектацией и важностью он стал кричать скороговоркой. Его яркое выступление вызвало улыбки.

— Перед нами помешанный? Все забавляются, как принято у мусульман? — удивились англичане. — Почему он то и дело тычет в нашу сторону рукой?

— Нет! — радостно воскликнул я. — Это Таузо-ок из племени Вайа. Известный шутник. Но сейчас он, как никогда, серьезен. Его речь не для того, чтобы нас развлечь. Он как бы подводит итог собрания.

— И правда! Делегаты то и дело восклицают «аминь».

— Уверен, вам понравятся его последние слова. Он призвал всех оказывать гостеприимство и сердечный прием явившимся издалека иностранцам, подвергшимся непривычным для них лишениям во имя Черкесии. А теперь, господа, я вас оставлю. Мне не терпится обнять старого друга.

Я поспешил к тому месту, куда удалился Юсеф. Мой отряд последовал за мной. Лишь несколько человек остались сторожить лошадей. При таком скоплении народу не мудрено потерять пару коней. В составе сопровождающих старейшин лиц хватало тех, кому сам черт не брат и законы не писаны.

Мой кунак ничуть не изменился. Все такое же суровое выражение на лице и черная борода, за которой скрывалась лукавая улыбка. Мы обнялись, засыпали друг друга вопросами. Рядом приплясывал от нетерпения Цекери, готовый подключиться к беседе в любую секунду.

— Где Джанхот? Он с князем Берзегом? Курчок-Али, как он? Нашел свою любовь? — первым делом осведомился я о моих «мушкетерах».

— Курчок-Али, наверное, дома. Давно от него нет вестей. Ни плохих, ни хороших.

— А есть плохие? — напрягся я.

— Джанхот, — печально кивнул Юсеф.

— Молчун погиб⁈ — я не верил своим ушам.

— Закрыл своим телом князя Берзега. Убыхи пошли на штурм нового форта на мысе Адлер, как только флот его покинул. Неудачно. Старый князь, как всегда, был в первых рядах. Джанхот — рядом. Русские подняли его на штыки. И даже тело отказались отдать.

— Какая нелепая смерть! Здесь принято считать, что смерть от штыка недостойна воина. Но это чушь! Штык бьёт шашку. В этом у меня нет сомнений.

— Никто не говорил, что Джанхот пал, как не подобает мужчине. О нем сложили хорошую поминальную песню.

Я сжал кулаки, чтобы не застонать. Молчун был мне не просто другом. Образцом для подражания. Он так и не научил меня тайному языку всадников. Так, по мелочи… Но это все ерунда! Он жизнь мне подарил, когда помог вытащить Тамару!

— Я не смогу его отблагодарить за свое счастье! Боже, какая страшная цена за то, чтоб я смог в итоге жениться.

Юсеф удовлетворено кивнул:

— Мы не сомневались, что этим закончится. Не смертью нашего друга, конечно. Твоей женитьбой, — пояснил он свою мысль. — Едем ко мне! Есть повод отпраздновать! И подарки! Я должен подарить тебе что-то на свадьбу!

— Нет времени праздновать! Увы, не уверен, что в нижней долине Абина я желанный гость.

— Княжна? Жена Мансура и сестра Бейзруко? — догадался Юсеф.

Я коротко поведал кунаку о том, что случилось в конце весны. Таузо-ок не смог сдержать горестного восклицания при известии о гибели старого Пшекуи-ока. С благодарностью сжал мне плечо, узнав, что я спас Цекери. И разразился ругательствами, когда услышал, чем закончилась моя переправа на левый берег Кубани.

— Безродные совсем стыд потеряли после смерти своего князя. Среди темиргоевцев осталось немало достойных мужей, кто чтит заветы Джамбулата. Кто не позабыл о законах уорк хабзэ и дворянской чести. Но такое… Этого нельзя так оставить! Воспользуемся съездом судей! Заявим претензию. Пусть отвечают за содеянное!

— Я так и планировал поступить.

— Идем! — решительно потянул меня за руку Юсеф. — Предоставь все мне. Ты многого не поймешь, да не беда. Обществу всадников нанесено оскорбление!

Судьи заседали под большим навесом, крытым соломой. Их окружали просители и обвиняемые. Последних доставляли местные «судебные приставы». Здоровенные амбалы! У них в руках были палки с насечками, игравшие роль «удостоверения» личности и права. Действовали «приставы», как мне объяснили, решительно. Могли и дом обвиняемого сжечь, если тот не являлся на суд.

Юсеф протолкался сквозь толпу. Воспользовался своим положением «оратора», завершившего работу высокого собрания. Получил право выступить. С несвойственной ему яростью стал выкрикивать обвинения. Насилие над девочками-подростками! Пытки! Предумышленное ранение! Кража оружия! Попытка убийства!

Вся толпа, окружавшая навес, разразилась гневными криками. «Приставам» пришлось постараться, чтобы ее утихомирить. Судьи дождались тишины и призвали меня к ответу.

— Какому вольному обществу нанесено оскорбление? — спросили меня в первую очередь.

— Всадникам! — вместо меня ответил Таузо-ок. — Урум Зелим-бей заговоренный был принят в его ряды после героического боя у мыса Адлер.

— Благородные! Уорки! — зашептали в толпе. Далеко не все восклицания были одобрительными.

— Если ты следуешь путем чести, с тобой можно творить все, что угодно⁈ — развернувшись, злобно крикнул таким злопыхателям Юсеф.

— Чем можешь подтвердить свои обвинения, урум? — спросил меня судья, не давая разгореться опасным ссорам.

Я разделся до пояса. Мои раны произвели впечатление на собравшихся.

— Он однозначно заговоренный! — волна суеверного ужаса прокатилась по рядам зевак. Даже судьи не остались безучастными.

— Как ты выжил? — спросил все тот же судья.

— Меня спасли ногаи с Большой Козьмы, — озвучил я согласованную с Карамурзиным версию.

— Ты готов поклясться на священной книге, что все так и было? — указал мне судья на висящий на столбе навеса Коран.

— Я православный.

— Не имеет значения! Бог един для всех.

— Клянусь! — подтвердил я свои слова, приложив руку к Священной книге.

— Одной клятвы недостаточно. Нужен еще один свидетель!

— Такой есть! Цекери, иди сюда!

Молодой Пшекуи-ок подошел к навесу. Стесняясь и запинаясь, он подтвердил мои слова в той части, которую видел своими глазами. Приложил руку к Корану. Поклялся.

Возникла длинная пауза. Судьи тихо шептались.

— Тот судья, который тебя спрашивал… Его зовут Мехмет, — на ухо пояснял мне кунак. — Носит с собой томик турецкого права, в котором по меткам находит взыскания, связанные с каждым видом преступлений. Не все с ним согласны. Хотят судить по древнему черкесскому обычаю.

— Что меня ждет?

— Много подсказок они не найдут. Проблема с девочками. Они были захвачены. То есть стали собственностью. А у нас нет наказаний даже за убийство раба. Считается, что в здравом уме ни один хозяин не станет поджигать свой дом.

Я догадался, что принципы прецедентного права адыгам не знакомы или они к ним не готовы. Скорее всего, мое дело затянется.

Угадал лишь отчасти. Присутствие на собрании старейшин представителей от темиргоевских обществ многое упростило. Они явились на судебное заседание. Отрицать мои обвинения не стали, но выдвинули встречные.

— Преднамеренное ранение члена и важного органа тоже является преступлением. Пострадали наши люди.

— Жопа не член! — проорал тут же Юсеф. Его слова были встречены громоподобным хохотом.

— Зелим-бей превратил двух воинов в неспособных сидеть в седле. За подобное следует платить пятьдесят быков. Всего сто!

— Готов отдать эквивалент другими товарами, если мне позволят отрезать этим ублюдкам их похотливые члены! — не остался я в долгу. — По пятьдесят быков за одну жопу будет слишком жирно этим гадам!

— Штраф получат не они, а общество, к которому они принадлежат, — возразили темиргоевцы.

— Вы готовы вместе со штрафом принять на себя позор ваших воинов? И этих подонков, жопотерпил, сюда приведете, чтоб освидетельствование прошли? — Юсеф ловко прихватил за язык старейшин.

Темиргоевцы посовещались. Судьи их не торопили.

— Мы не готовы сразу дать ответ. Найдем виновных. Расспросим, как все было. Если русский дезертир действительно пытал черкеса, свяжем ему руки и утопим. За нападение на урума и потерю им оружия заплатим виру, вычтя сорок быков за пострадавшие части тела наших людей…

— За жопы! — не унимался Юсеф.

— Есть куда более важный вопрос, — не обращая внимания на обидные выкрики Таузо-ока, продолжал другой темиргоевский старейшина, до сего момента державшийся в стороне. — Смерть нашего княжича Бейзруко! Кто может подтвердить, что он погиб в честном поединке? Отвечай, Зелим-бей!

— Единственный свидетель погиб, — печально ответил я.

— Мертвые не клянутся на Коране. Мы обвиняем тебя в смерти нашего родственника, сражаться с которым ты не имел права по происхождению! Мы объявляем тебе кровную месть!