Черкес 5. Спасти кавказского пленника

Глава 4 Оказии на Военно-Грузинской дороге

Утро вышло беспокойным. Не выспался, толком не отдохнул, но какие мои годы⁈

Сгонял на Армянский базар прикупить недостающее. Нет, не кофейный набор, как выбрал бы Спенсер. Огневой припас, вяленое мясо и черкесский гомыль — порошкообразную массу, в состав которой входили пшено, мясо, сухой бульон и специи. Достаточно было щепотки такого порошка, чтобы получить протертый мясной суп.

Навьючили с Бахадуром одного из кабардинцев. Ружье в меховом чехле. Бурка. Скрученная циновка. Крепкая веревка. И кожаный бурдюк с водой. И другой — с кахетинским. Не удержался.

Тамара стояла на крыльце. Кусала губы, боясь разрыдаться, глядя на нашу суету.

Пришло время прощаться. Не знал, как к ней подступиться.

— Знаешь, как казачки провожают в поход своих мужей?

— Нет! — сухо ответила моя царица.

— Выносят чарку, а потом идут до околицы, держась за стремя.

— Я — сейчас! — тряхнула косами и убежала в дом.

Вернулась с кружкой.

— Садись на коня! — приказала.

Я подчинился.

— Пей, но только половину! — снова приказала.

Я выпил полкружки и вернул ей сосуд.

— Остаток солью в бутылочку. Допьешь, когда вернешься! — гордо сказала она. — Я так хочу! Но заруби себе на носу: не желаю быть черной розой Тифлиса![1] Хочу белое платье и фату! Прощай! — и, не поцеловав на прощание, развернулась и ушла в дом.

Моя царица! Нет для нее правил! Сама их придумывает и устанавливает! Девочка по имени «Хочу»!

… Хан-Гирей был приятно удивлен моей оперативностью. Не ожидал, что я так быстро соберусь в Черкесию. Но что-то его тяготило. Что-то прорезало его лоб скорбной морщиной. Заставило опуститься уголки губ. Он улыбался мне через силу.

— Вот так скорость! Хвалю! Вижу, судьба Торнау вам не безразлична. И от души поздравляю с высокой наградой! Я воздержался в штабе от проявлений восторгов, дабы не ставить вас в ложное положение. Теперь же, наедине, спешу отметить. Не унывайте от скромности ордена. Император не балует Кавказ наградами. В прошлом году ни одного Георгия не дали в войсках. Будто не гибнут офицеры и солдаты во славу Государя от пуль и шашек немирных горцев. Не совершают бессмертных подвигов…

— Возможно, господин полковник, Государь пребывает в двусмысленном положении? Никак не решит, война здесь или мятеж?

— Вот, что я скажу вам по секрету. В Петербурге слишком много дурных советчиков. Утром доставили мне инструкцию от военного министра. От меня требуют невозможного. Хотят, чтобы я к приезду Государя на Кавказ собрал до пятидесяти депутатов для встречи с царем, чтобы они подписали капитуляцию. Именно так я воспринимаю пункты, кои следует мне донести до вождей непокорных племен. Полюбуйтесь.

Он протянул мне бумагу с грифом секретно, подписанную графом Чернышевым. Без смеха сквозь слезы нельзя было читать эту длиннющую инструкцию, содержащую семь пунктов. Каждый из них можно было смело назвать оскорблением для горцев. Выдать аманатов-заложников, не давать приюта немирным соседям, принять над собой власть назначенного начальника-пристава… Они там, что, вконец, обалдели, эти столичные «стратеги»?

— Это просто невыполнимо!

— А что мне делать? Получен приказ. Надо выполнять!

— Как же выполнять, коль он противоречит самому свободолюбивому духу непокорных народов?

— Кто-то убедил Государя, что одного его приезда будет достаточно, чтобы склонить Северный Кавказ к покорности! Жалкие льстецы! Ничего не смыслят в местных реалиях, а все туда же — раздают указания! Договорились до того, что стоит уверить горцев в масштабах и силе Империи, и они склонят свою выю!

— В горах свое представление о необозримости! Имея перед глазами уходящие вдаль и в небо снежные хребты и вершины, подобные Эльбрусу, сложно представить, что есть что-то более величественное!

Хан-Гирей согласно кивнул.

— Конечно, есть в горах немало достойных мужей благородного происхождения, с кем можно иметь дело. У меня есть целый список. Я буду с ними встречаться и упирать в разговорах на то, что князьям и узденям во имя сохранения своего положения не мешало бы обуздать воинственность подданных и договориться с русскими. Сложнее с шапсугами и натухайцами. Их уорки и свободные крестьяне в грош не ставят свою знать!

— Как же так вышло?

— Я расскажу. Поучительная история. Незадолго до последней войны с русскими султан отправил в Анапу одного пашу. Этот эмиссар оказался очень деятельным. Проповедовал ислам, найдя в народах близ Анапы полную поддержку. Им особо приглянулась мысль о равенстве правоверных. В итоге, паша уехал, а шапсуги и натухайцы низвели свое дворянство до равного положения с чернью. Создали соприсяжные братства, внутри которых происхождение не имеет значения. Их сотни нынче на землях от устья Кубани до Абина и границ с убыхами.

— Меня приняли в одно из таких обществ. Его члены называют себя всадниками.

Хан-Гирей рассмеялся.

— Это другое! Вы попали в братство, которое скорее противостоит обычным соприсяжникам и объединяет людей благородных. Которые отстаивают старые привилегии, когда слово князя было законом.

— Мне так не показалось. Скорее их сплотила идея борьбы с русскими.

— Дайте таким людям шанс возвыситься, обещайте им покровительство — и они станут мирными! Люди боролись и будут бороться за власть. В вашем случае сочту удачей вступление в подобный союз. Нужно подумать, как сие использовать к общей пользе.

Я не стал спорить с князем. Понял, что он целиком поглощен мыслью защиты своей корпорации черкесского дворянства. Но не стоило спешить с выводами. Хватало случаев убедиться, что на Северном Кавказе все иначе. Другая логика. Иная система координат.

— Что с вашим планом? Когда начнем его претворять в жизнь?

— Возьмем паузу до приезда Государя. Сосредоточьтесь на Торнау. Инструкция, которую я показал, сильно ударила по моим позициям. Нужен успех! Государь оценивает людей по результатам, а не по болтовне и обещаниям!

— А что с англичанами?

— Пока не до них! Пусть себе болтают! До меня дошли слухи, что черкесы уверяют всех кого ни попадя, что англицкий король следит за их судьбой. Наивные! В них говорит отчаяние. Но скоро их глаза раскроются, и тогда Белю несдобровать!

В общем, инструкции-напутствия весьма просты: к англичанам пока не лезть, сосредоточиться на спасении кавказского пленника. На том и порешали.

… Со счастливой оказии началось мое путешествие. На станции, откуда два раза в неделю отправлялись почты в Ставрополь и далее, в Россию, сговорился я с попутчиком. Ненамного меня старше, рано поседевший капитан отправлялся в Пятигорск залечивать ревматические боли. Подцепил он свой недуг в сырых и ветхих казармах Грузинского гренадерского полка в Гори, где стояла его рота. Звали офицера Платон Платонович Буйнов.

Вопреки фамилии, капитан был тих, незлоблив и участлив. Мигом оценив мой заспанный вид, предложил мне место в своей повозке, как только увидел в руках подорожные до Прочного Окопа. Он нанял осетина, чтобы на перекладных добраться до Крестового перевала.

— Лошадок ваших, чудных, привяжем сзади. Путь нам долгий лежит. Пущай отдохнут. А вы выспитесь. Эвон как зеваете.

Я кочевряжиться не стал. Закутался в бурку. Поерзал, устраиваясь поудобнее. И отключился, будто свечу задул. Сказались бессонные ночи.

Очнулся затемно, перед подъемом на Кайшурскую гору.

— Здоровы же вы дрыхнуть! — приветствовал меня капитан. — Все на свете проспали! И древнюю грузинскую столицу. И чудное слияние Белой и Черной Арагви.

— Знакомые места, — буркнул я нелюбезно, еще до конца не проснувшись.

Буйнов не обиделся. Наоборот, добродушно похлопал меня по плечу.

— Просыпайтесь скорее. Я уже быков нанял, чтобы повозку втащить на гору. Пешком пойдем. Или на своем красавце поедете?

— Нет! Так дело не пойдет! Поедете вы, а я рядом пойду за стремя держась, — мне не хотелось возиться с развьючиванием своего «черкеса».

Капитан спорить не стал. Было видно, что ему, с его больными ногами, взбираться на гору будет нелегко.

Мы обогнули огромный персидский караван из верблюдов и ишаков, вставший на ночевку. Двинулись за своей повозкой. Осетины-проводники криками погоняли быков. В ночной тишине их возгласы разносились на много километров. Звезды освещали нам путь. Смотреть особо было не на что — пустынный край с редкими кустами и чернеющими провалами ущелий в стороне.

До почтовой станции добрались далеко за полночь. На втором этаже для нас нашлась комната. Спать уже не хотелось. Сидели у окна в ожидании восхода при свете жестяной лампы. Подкреплялись захваченными в дорогу припасами, запивая кахетинским из моего бурдюка. Вели неспешный разговор.

— Я, как услышал, что вы эриванец, сперва не хотел с вами дела иметь, — признался капитан. — Теперь же рад, что ошибся.

— Чем же вам эриванцы не угодили?

— А вы не знаете?

— Откуда? Я в полку не более нескольких часов провел.

Капитан скептически на меня посмотрел. Сделал свои выводы, догадавшись о роде моих занятий. Объяснил все, как по полочкам разложил.

— Эриванский и Грузинский полки были раньше кунаками. Но, как Дадиана вашего назначали, все изменилось в одночасье. Нет ныне былой дружбы и взаимовыручки!

— Как могут быть кунаками полки? — удивился я не на шутку.

— На Кавказе чего не бывает! И полки могут побрататься, и даже враги. Куринцы, славные егеря, издавна враждуют с апшеронцами. Раз на местном базаре вышла драка апшеронцев с чеченами. И как вы думаете, чью сторону взяли куринцы?

— Неужто чеченцев?

— Именно! Кричали егеря: мы с чеченами все время воюем! Они нам как братья!

— Что за дичь?

— Кавказ! — развел руками капитан и поморщился от боли. Потер ноющее колено.

— Вы мне при знакомстве сказали, что в казармах ревматизм подцепили. В Манглисе, где мне довелось побывать, все добротно, хоть и тесновато. Без сырости.

— По вопросу вашему понятно, что вы в армии новичок. Штаб-квартира и у нас, в Белом ключе, дюже хороша. А под Гори местность болотистая. Только зимовать там можно. Мой флигель при казарме всем ветрам открыт. Сотворен на-фифи. Не нашлось хороших мастеров…

— Плохие строители из грузин?

Капитан заливисто рассмеялся.

— На азиатцев нет надежды. Все солдатскими руками спроворено. В полках принято свое хозяйство держать. Отряд, запертый в укреплении, сам должен хлопотать о своем благополучии. Отпускает нам казна сырой материал для пищи и одежу. И деньги. А что на них купишь? Потребного и под свечей не сыщешь! Вот и выходит: без артели никак. 25 портных и сапожников у меня в роте. Покосы свои. Стада. Солдаты — и погонщики, и пастухи, и огородники.

— Дармовая рабочая сила?

— Почитай — так. Пять копеек в сутки солдату положено. За поход доплачивают гроши. А хороший солдат должен быть отменно кормлен. Иначе ноги протянет в горах. В Тифлисе, сказывают, балуются со справочными ценами на продукты с ведома баронессы Розен. Завышают. Кто-то на этом руки греет.

«Не иначе как князь Дадиани», — предположил я.

— Светает! Пора выдвигаться!

— Как думаете, проскочим за день перевал?

— Гуд-гора ныне покойна, — указал в окно Буйнов на предстоящий нам подъем. В утренних лучах его вершина отсвечивала снежными заносами — Бог даст, не застрянем. И на Крестовом должны уже обвалы основные сойти. Я нарочно это время выбрал для поездки. Выехал бы раньше, мог и застрять. Бывает так завалит, до трех недель народ кукует, пока расчистят. Спят сидя. Дров нет. Горячку подхватить — плевое дело! Иных намертво заваливает, если не повезет![2]

— Может, отправимся верхами? — спросил я без задней мысли. — Наймете вьючную лошадь. Перекинем на нее мой скудный скарб и ваши чемоданы. А вы поедете на моем «кабардинце»?

— Широкой души вы человек! Я рад, что выбрал вас в товарищи! Подъем с тележкой — нелегкое дело. Пришлось бы камни под колеса подкладывать.

Осетина с повозкой отпустили и тронулись в гору. Петляющий подъем легко не давался. На середине спешились и погнали лошадей перед собой. Одолели две версты за два часа.

На вершине лежал снег, хрустел под ногами. Ветер кидал его в лицо. Уши закладывало. Слепило так, что вспомнил о пороховом растворе, которым мазали веки в прошлом году при переходе в Сванетию. Хорошо подморозило. Мне не верилось, что за спиной остались цветущие сады, виноградники и зеленеющие луга.

— Внизу — Чертова долина, старая граница Грузии. Считают, Крестовый перевал отделяет Закавказье, — показал Буйнов на черный крест на вершине впереди лежащей горы и, словно подслушав мои мысли, сказал. — Как по мне, так граница здесь. Позади — мир ярких красок. А нас ждут теснины каменные, жизни лишенные.

— Да вы поэт, господин капитан!

— Довелось прочесть очерк блистательного Пушкина «Военная грузинская дорога» — застеснявшись, пояснил Буйнов. — Говорят, он вошел в его новую книгу «Путешествие в Арзрум». До нас еще не добралось это сокровище!

Спуск был ужасен. Узкую тропу заливали ручьи от таявшего на вершине снега. Лошадей пришлось вести под уздцы. Падения стали нашим спутником и нашим проклятьем. Каждый раз сердце замирало в предчувствии беды. Оставалось лишь восхищаться бесстрашием возниц повозок, игнорировавших пропасть.

В холодной долине, продуваемой всеми ветрами, ютился небольшой осетинский аул. Все его жители зарабатывали на жизнь проводами путешественников через Крестовой перевал и расчисткой снега. В каменной сакле, крытой шифером, где мы решили перевести дух, было холоднее, чем на улице. Дров не было. Еду готовили, используя жалкие пучки травы и чудом занесенные ветром веточки. Уверен, местные радовались любой сорвавшейся с кручи повозке, остатки которой могли согреть зимними ночами.

— Дальше верхом — я на попятный двор! — признался Буйнов. Спуск его вымотал окончательно, а его словесный конструкт означал не иначе, как полный отказ. — Поеду на санях.

Я бы тоже не отказался. Но за лошадьми требовался пригляд. Выехал за санями, стараясь не отставать.

Дорога шла кругом, огибая белоснежную вершину. Ее намечали воткнутые в снег высокие шесты. Шаг в сторону — и лошадь могла провалиться по уши. Но мои «кабардинцы» шли ходко, четко по следу салазок, и хлопот не доставляли.

Присоединившимся к нам трем гребенским казакам на косматых лошадях приходилось труднее. Их кони упирались, фыркали и боялись ступать по насту.

— Хорошие скакуны у вас, Ваше Благородие! — сказал один из них. — За перевалом глядите за ними в оба! Ингуши-разбойники балуют! Такой конь — знатная добыча. Не приведи, Господи, накинутся на конвой.

Он странно перекрестился.

— Какой ты веры, братец? — заинтересовался я.

— Староверы мы. Федосеевцы. Без попа живем — лебеду жуем!

— Как же вы женитесь?

Казак искоса на меня взглянул. Ни слова не ответив, приотстал, пропуская вперед.

Женитьба, Крестовая гора, Тамара… Ассоциация возникла сразу. Лермонтовский Демон! Ведь здесь он пролетал! Казбек, Дарьял и Терек! До них уже рукой подать.

Сегодня пятница. Моя Тамара и Бахадур должны перебраться во Дворец. Как у нее все сложится? Сердце сладко заныло.

Казенный дом в Коби, у подножия Крестовой, оказался жуткой дырой. Чад, угар, холод. Вместо мебели — дощатые нары, лишившиеся тюфяков со времен Вселенского Потопа.

— Не отчаивайтесь, Константин, — успокоил меня капитан. — Доберемся до Казбека и отдохнем. Там станция устроена не в пример лучше этой.

Я особо и не отчаивался. Если бы не вонь от сохнущего у огромной печи мокрого белья, выспался бы даже с удовольствием в своей бурке. Уже привык к таким ночевкам.

Переход от Коби до Казбека-Степанцминды, одноименного с пиком селения, тоже оказался не из простых. Чего стоила одна только переправа через Байдары, где лошадям оказалось воды по брюхо! Мечтал о духане с шашлыком и обсушить ноги.

Не вышло!

Духанов с барашком и молодым кипианским, которые встретились Кисе и Осе, еще не построили. И времени на обогрев не оказалось. Застали самый момент отправления почтовой кареты. Капитан пересел в нее. Я же решил задержаться на часок, чтобы вернуть вьючную лошадь и немного передохнуть. Хотелось выпить чаю и полюбоваться на Казбек и шикарный вид с храмом Гергети на одинокой горе.

Особо не волновался. Буйнов предупредил меня, что перед входом в Дарьяльское ущелье стоит редут. Там проверяют подорожные и формируют оказии — военные конвои до Владикавказа. Обыкновенно там все застревают на пару часов.

Когда я добрался до редута и казарм блок-поста, никакого конвоя не увидел.

— Минут сорок, как уехали, — «обрадовал» меня офицер, изучая мои бумаги.

— Одного пропустите?

— Отчаянный? — хмыкнул офицер. — Дерзайте!

Я полетел галопом. Копыта моих коней прогрохотали по чугунному мосту. Вдоль дороги бесновался Терек. Скалы нависали над дорогой. Одна так и вовсе грозила перегородить мне путь. Не даром ее прозвали «Пронеси, Господи».

Вскоре показался хвост конвоя. Двигался он неторопливо. Впереди под грохот барабана шагала пехота, окружившая пушку. Длинный ряд повозок разных мастей растянулся бесконечной змеей.

Я поравнялся с почтовой каретой. Поприветствовал Буйнова. Вдруг над головой брызнули в стороны каменные осколки.

— Стреляют? — удивился капитан. За грохотом колес и шумом реки выстрелов мы не услыхали. — Видимо, вы раздразнили горцев, пока скакали в одиночку одвуконь. Они вас приняли за храбреца, решившего поживиться в тылах конвоя. Черкеска. Ружье в меховом чехле. Не мудрено спутать! А теперь вымещают свою досаду. Лучше укройтесь за высокой повозкой.

Вечерний Владикавказ встретил нас тесными форштадтами, земляными валами крепости — и балом в общественном саду, выходившему к реке! Над головами весело танцующих офицеров и пестрого дамского общества изредка пролетали пули с левого берега Терека. Привлеченные музыкой и бумажными фонариками, горцы вяло перестреливались с ротами Новагинского полка. Пехотинцы развернулись в цепь, выставили секреты, чтобы «гопота» с другого берега не подкралась тайком и не испортила праздник.

Веселились до утра (я, конечно, стенку подпирал). Потом отправились провожать дам — с хором музыки и песенниками. Нас забрали на свою квартиру офицеры, знавшие Буйнова по какому-то походу. Даже проситься на постой не пришлось. Здесь все жили как одна семья — безыскусно, радушно и просто.

— Душа моя! — обнимая Платона Платоновича за плечи делился с нами прихрамывающий поручик. — Только представь, какая вышла намедни оказия! Танцевали у коменданта. Приехал с Линии офицер. Прямо с почтовых, весь в пыли, заявился на бал и ангажировал даму. Ему сделал замечание местный заседатель суда. Офицер, ни слова не говоря, пырнул его в живот кинжалом.

— И что же? — ахнул я.

— Кровь песочком присыпали. Тело вынесли. И бал продолжился как ни в чем не бывало. Правда, офицера арестовали. Комендант его ругал. Ох, ругал! «Не мог, балда ты этакая, на улицу вывести и там кольнуть? — возмущался он. — Дело бы кануло в воду».

— А что комендант? Все тот же старичок, которого из собственного сада чечены на носилках утащили, а потом за выкуп вернули? — поинтересовался зевающий Буйнов.

— Нет, уж полтора года новый. Но из наших. Из кавказцев.

Ну и нравы здесь, на фронтире!

Думал, ничему уже не удивлюсь. Наивный! Пока ехали в Пятигорск, Буйнов мне поведал сокровенное. Оказывается, в полках остро стояла проблема с женитьбой. Офицеры, отправлявшиеся в отпуск в Ставрополь, получали от командира незаполненный бланк с разрешением на брак. Сами вписывали в него фамилию суженной, если таковая находилась.

— Хуже всего приходится юнкерам, которые в Ставрополь приезжают экзамены сдавать. Бедные, как церковные мыши, они живут в долг. А потом их заставляют расплачиваться женитьбой на перезрелых дочерях и родственницах хозяев квартир. Иногда и с детьми. Такие браки у нас прозвали «женитьбой по расписке».

Я присвистнул.

— А как же вы? Женаты?

— Бог не сподобил! Вот, питаю надежды в Пятигорске встретить даму своего сердца!

— Вот и я питаю надежды! — сказал сердито, не поясняя капитану свои сложности.

Эти разговоры о женитьбе… бесили!

Вдали показалась пятигорская долина и разноцветные крыши нарядных домиков, притулившиеся к зеленому склону большой горы. Машук! Добрались!

[1] ] Черной розой Тифлиса называли Нино Чавчавадзе-Грибоедову, которая после смерти мужа не снимала вдовий наряд.

[2] Самый страшный обвал случился в 1832 г. Ущелье завалило на 8 верст. На время снег и камни перекрыли Терек, и горцы собирали рыбу в пересохшем русле. Несколько лет переход через этот завал был истинной пыткой. Пришлось рубить дорогу выше (ее следы сохранились до н/в). Через глубокие трещины в снегу переправляли в кабинке на канатах. В другой раз под завалом погиб целый эскадрон.