Черкес 5. Спасти кавказского пленника

Глава 14 Время отдавать долги

Трагедия на площади опрокинула семейство Розенов. Жилая часть Дворца погрузилась в скорбную тишину. Ее прерывало лишь рыдание женской половины семьи барона. Плакали все — Лидия, ее сестры, даже Тамара, — но не старая баронесса. Елизавета Дмитриевна шипела на дочь, требуя «держать лицо».

— Государю мало нашего унижения! Он приказал, чтобы сегодня я непременно прибыла на бал. Вместе с тобой, моя дорогая. Ты вытрешь слезы и отправишься со мной. И будешь танцевать, улыбаться и всем своим видом показывать, что нас так просто не сломить. Следует дистанцироваться от князя. Пусть все видят, что барон еще на коне!

На коне⁈ Тифлисское общество, как чуткий флюгер, избегало отныне семейство Розенов. Еще вчера все искали баронской милости. Сегодня же сторонились Дворца, как чумного барака. Ни одного просителя! Ни одного визита!

— Но маман!… Как же я справлюсь со своим горем?

— Светский такт, дорогая. Только так и никак иначе. Простым смертным этого не понять! — баронесса окинула меня презрительным взглядом.

— Что с моим мужем? Куда его увезли?

— В Бобруйск, — ответил дрожащим голосом вошедший в комнату барон. — Его будут держать в крепости под арестом, пока будут длиться следствие и суд.

— Суд? Это невозможно! Моя жизнь разбита! Что будет со мной и моими детьми, если князя отдадут в солдаты⁈

— Сотни офицеров через это прошли, дорогая! Начать все сначала — это не конец. Можно вернуть себе и ордена, и дворянское достоинство.

— Я должна быть с мужем, — решительно заявила Лидия. — Чем я хуже Волконской, Нарышкиной или милой Анечки Розен?

— Молчи, несчастная! Не смей вспоминать декабристов! Хватит нам твоего мужа! — зашипела на дочь баронесса.

Старая карга! Будто это не она виновата в том, что случилось!

— Я еду в Бобруйск! — твердо ответила Лидия.

Я встал и подошел к ее стулу.

— Лидия Григорьевна! Для меня будет честью сопровождать вас до Кубанской Линии!

— А я останусь с баронессой! — Тамар встала рядом со мной, смело глядя в глаза Елизавете Дмитриевне. — За всю вашу доброту, за ваше участие мы не можем поступить иначе. Думаю, вам, Ваша Светлость, не помешает дружеское плечо даже такой дикарки, как я!

Баронесса вдруг разрыдалась. Розен бросился к ней. Стал поглаживать по плечу. Шептать что-то ласково-успокоительное. Потом подошел ко мне и протянул руку. Я крепко пожал ладонь старого солдата, получившего свою первую награду за храбрость на поле боя под Аустерлицем.

— Я еще наместник и мое слово на Кавказе — закон! Что бы ни думали эти прохвосты, вчерашние льстецы! Не волнуйся, дочка, я все устрою. А вам прапорщик — мой низкий поклон.

Он попытался мне поклониться, но вдруг зашатался. Я подхватил его. Позвали камердинера и лакеев. Старика отнесли на руках в его спальню. У него временно отнялись ноги.

Я отправился в нашу комнату, чтобы начать сборы. Поездка с Лидией не нарушала моих планов. Напротив, мы так и договорились с Карамурзиным встретиться в станице Барсуковской во второй половине октября. Княжна Дадиани и я отправимся в путь, как только император покинет Тифлис. То есть через три дня. Задержек быть не должно. Если промедлить, на перевалах пойдут снегопады. Тогда можно прилично застрять. Еще одна зима в горах может доконать Торнау.

Провозился до вечера и загонял Бахадура с Тамарой поручениями. Из города мне приносили все новые и новые нужные вещи. Одежду, боеприпасы, традиционный набор выживальщика-горца. Требовалось основательно все продумать, вплоть до замены тонкого белья на то, что принято носить как исподнее в горах.

В дверь постучали. Вошел напудренный лакей в ливрее с гербами.

— Государь распорядился, чтоб вы тотчас прибыли на бал.

Я растерянно на него взглянул. Лакей смотрел сквозь меня, будто не замечая.

— Идемте! — сказал я, застегивая мундир. Немного мят, но что поделать? Хорошо хоть сапоги не были пахучими!

— На бал принято являться в чулках и башмаках!

— Как же мне быть⁈

— Не могу знать-с! Государь император могут быть недовольны.

— Еще больше, боюсь, он разгневается, если я не приду, — вздохнул я.

Лакей проводил меня сложными, запутанными коридорами в бальный зал. Его уже заполнила разряженная публика. К моему облегчению, не я один был в сапогах. И отдельные офицеры, и грузинские дворяне пренебрегли требованиями этикета.

Государя еще не было. Толпа гостей разбилась на кучки и что-то горячо обсуждала. Одиноким айсбергом средь шумного общества белели платья баронессы и ее дочери. Никто к ним не подходил.

За моей спиной два господина увлеченно перебрасывались фразами, с легкостью переходя с русского на французский и обратно.

— Неужели вы готовы рискнуть попасться на глаза Государю?

— Он будет недолго в зале. Я буду прятаться в толпе. А вот когда он нас покинет… — неизвестный господин постучал каблуками по полу, как застоявшаяся лошадь — копытами. — Боже, более десяти лет я был лишен удовольствия танцевать…

— С вашими сединами вы ведете себя как пылкий юноша! — усмехнулся его собеседник. — Mon cher, vous dérogez a voire dignitéde pendu[1].

Появление в зале императора вызвало легкую турбулентность. Все старались оказаться или поближе, или, наоборот, как неизвестный мне господин, — подальше от государя.

Зазвучала музыка. Император открыл бал полонезом, создав с баронессой первую пару. Променад, колонна, фонтан — одна фигура сменяла другую. Это было, бесспорно, красиво. Статные кавалеры, заложившие одну руку за прямую спину. Дамы в длинных роскошных платьях, порхающие вокруг своих спутников…

Полонез сменила мазурка. Все веселились, будто и не было сегодня ужасной сцены на площади. У меня же вместе с музыкой в ушах продолжал звучать треск мундира князя Дадиани…

— Государь император ожидает Вас в малой гостиной! — тронул за руку незнакомый мне флигель-адъютант.

Царь был один. Смотрел на меня, как обычно, пристально-бесстрастно.

— Разочарован? — спросил в лоб. Оказалось, он имел в виду мою награду. — Ты пойми: нельзя по наградам скакать как по горочкам. Недавно получил и первый чин, и заслуженный орден. Но не хочу показаться неблагодарным. Жизнь царю спас! Но об этом молчок. Жалую тебе пенсию пожизненную в полторы тысячи рублей ассигнациями!

— Благодарю, Ваше Величество! — искренне ответил я, принимая из рук Николая бумаги.

Вслух не произнес, но деньги мне точно не помешают. Мне снова предстояла дальняя дорога и разлука с любимой. Нужно же ей на что-то жить, если наших благодетелей уберут с Кавказа.

— Узнал я, отчего ты хлопотал за Дадиана. Близкий ты человек Розенам, оказывается, — усмехнулся царь.

— Князь был посаженным отцом на моей свадьбе, Ваше Величество.

— За князя не волнуйся. Как и обещал, суд будет беспристрастным. У меня к тебе поручение! Доведи до конца дело с бароном Торнау. Хан-Гирей его выкупить не смог. Остается его вытаскивать. Есть понимание, как это сделать?

— Так точно! Сговорился я с князем ногайским Карамурзиным. Он поручика уже ищет. Как найдет, поедем выручать. И предателей накажем. Тех, кто его захватил.

— На тебя вся надежда! Карамурзину передай, что награда его ждет царская. Будет кто палки в колеса вставлять, говори, что действуешь моей волей!

Я догадался, что император намекает на Засса. По-видимому, в Тифлисе ему рассказали о странной позиции кордонного начальника. Ходили слухи, что один генерал даже вызвал Засса на дуэль из-за Торнау.

— Спроворишь дело, и тебя без награды не оставлю! Шагнешь вперед на два чина за отличие! Теперь иди и готовься. С отъездом не затягивай!

Император отпустил меня повелительным жестом. И снова у меня не было ни малейшей возможности, как-то повлиять на его оценку Кавказа. От меня он ждал лишь «так точно» и «будет исполнено». Оставалась лишь надежда, что спасением Торнау открою себе возможность озвучить царю всю правду о войне в Черкесии. Хотя бы о том, как бездарно теряются жизни солдат в Черноморских крепостях. Или о том, как многие начальники превратили войну в доходный бизнес. Или о том, что, если событиям дать идти своим чередом, Россию ждет война с англичанами и французами. Но вот вопрос: будет ли он меня слушать? И даже если выслушает, изменится ли что-нибудь?

… 15 октября Тифлис попрощался с императором. Кроме Розена, про которого зубоскалили, что он проспал. Мы с Лидией Григорьевной тоже не стали тянуть с отъездом. Осталось лишь наведаться в Манглис. Лидии Григорьевне — распорядиться об отправке ее вещей из дома, в котором было прожито столько лет. Мне — получить в канцелярии все бумаги для поездки по Военно-Грузинской дороге до станицы Барсуковская.

С документами все вышло без накладок и «концертов» старшего писаря. И где-то даже приятно, ибо удалось получить жалование за три месяца. Отныне мне как прапорщику полагалось 600 рублей бумажных денег. С каждого рубля вычиталось полторы копейки на медикаменты и одна копейка с рубля — на госпиталь. Так же и на орден с меня списали 16 рублей. На круг вышло 130 рублей 25 копеек. Как говорится, пустячок, а приятно!

Но мое появление в штабе полка вышло премерзким.

Началось оно несколько странно. Когда я вошёл, тут же прекратились все разговоры и хождения. Только неловкий кашель одного из офицеров был единственным звуком, нарушившим эту тишину. Тишина эта держалась недолго. Офицеры пришли в себя. Задвигались. Не переставали кидать на меня взгляды разной степени ненависти и презрения.

Мой приятель Золотарев, один из тех, кто был на Мадатовской площади, намеренно громко, как плохой актер в амплуа записного остряка из провинциального театра, обратился к штаб-офицеру, сидящему поодаль:

— Давно хотел спросить вас, Малыхин, а почём нынче чечевичная похлёбка для Иуды?

Громкий смех был ему ответом.

— Насколько мне известно, — отвечал Малыхин, — цена всё та же. Тридцать серебряников!

— Надо же! Я уж думал, что поднимется. Что может уже и не серебром платят, а бриллиантами! — продолжал веселиться остряк.

— Право слово, господа, — включился другой, — ничего не меняется на этом свете. Перечитывал недавно Александра Сергеевича. Сказку о Золотой рыбке. Надеялся, что, может, будет счастливый конец! Ан, нет! Опять старуха оказалась у разбитого корыта! Думаю, завтра еще раз перечитаю. А вдруг⁈

Офицеры уже ржали. И я улыбнулся, вспомнив, как шептался в обнимку с Тамарой, как пересказывал ей сюжет этой сказки, как ей понравилась эта метафора про разбитое корыто в применении к баронессе.

Улыбка моя офицеров немного смутила. Они занервничали. Особенно полковой адъютант. Он, уверен, затеял эту комедию, чтобы перевести разговоры на мою персону. Старался уйти от обвинений в подозрительно тесных отношениях с князем Дадиани, в которые закрался денежный интерес. Его дергание еще раз убедило меня в вечной правоте мудрой пословицы «на воре и шапка». И успокоило. Я понимал, что готов выслушать любую «остроту», что меня не спровоцируют на необдуманный поступок, что я смогу достойно выкрутиться из этой неприглядной ситуации.

— Так зачем же вам перечитывать⁈ — продолжал актерствовать адъютант. — Коли на наших глазах сия сказка воплощается в жизнь!

— Как? — хором спросили сразу несколько офицеров.

— Да вот так! — улыбнулся адъютант. — Вон, унтер-офицер Рукевич возвышен князем, превратился чуть ли не в личного секретаря. Но я вас уверяю, еще немного времени, и мы увидим, как прозорлив был Александр Сергеевич. И Рукевич, и все остальные, кто забыл о чести и совести, окажутся у разбитого корыта! Без всесильного protéger — кто они? Эфир?

«Что ж, эффектно, эффектно! — думал я, слушая восторженные возгласы офицеров, последовавшие после фразы Золотарева. — Вполне в духе погорелого театра. Ну, ладно, господа офицеры. Теперь — мой выход!»

Я молча достал револьвер. С грохотом положил его на стол. Добился своего. Все заткнулись. Не испуганно. Заинтересованно.

— Поверьте, господа. Может, если бы у меня было время, я бы еще послушал заезженные остроты и понаблюдал за дешевым фиглярством!

Поднялся ропот. Кто-то уже был готов сорваться.

— Но, к сожалению, — я повысил голос, заставив всех оставаться на местах, — сейчас у меня нет времени. Нужно срочно выдвигаться в Черкесию и исполнять личный приказ императора.

Кто-то удивленно присвистнул. Я обвел суровым взглядом всех собравшихся и продолжил:

— Уверяю вас, как только я исполню повеление Его Величества, сразу же к вам. Вызывайте! И каждый, кто пожелает не на словах, а на деле доказать своё геройство, получит такую возможность. Только оружие я выберу сам. Какое? Я вам показал. Научу вас веселой игре. Ее называют русская рулетка.

— Это не по правилам! — воскликнул молоденький юнкер. — Стреляться следует из дуэльных пистолетов!

— Разве Кавказ живет по правилам⁈ — я изобразил крайнюю степень недоумения.

— Он прав, черт побери! — вскочил на ноги молодцеватый Малыхин. — В тенгинском полку, я слышал, офицеры затеяли дуэль прямо в мужицкой избе. Не на саблях. На шашках!

Все засмеялись:

— Что? Собирали потом пальцы с пола?

— Нет! — усмехнулся штаб-офицер. — Один другого проколол, использовав шашку вместо шпаги! Так и сделал выпад, заложив левую руку за спину. Прапорщик! Вы мне по сердцу! Будет нужда, стану вашим секундантом!

— А что такое русская рулетка? — не унимался юнкер.

— О! Уверен, всем понравится. Особенно господину Золотареву, — я сделал шутовской поклон в сторону полкового адъютанта. — Если, конечно, он к тому времени в оправдании своей фамилии успеет очистить полковые Авгиевы конюшни. Да, адъютант?

— Вы!… — Взбешённый блондинчик дернулся в мою сторону, но его удержали.

— Василий! Тебе же сказали: у тебя будет и время, и возможность.

Я развернулся и вышел из штаба. Сердце билось в груди как бешеное. Лицо пылало. Отправился в дом Дадиани, чтобы забрать его несчастную супругу.

Лилия Григорьевна стояла посередине опустошённой комнаты, безвольно уронив руки. Ее успокаивал унтер-офицер Рукевич. Он был единственным из всего полка, кто отнесся к несчастной женщине с участием. Ее доброту и мягкость никто не оценил по достоинству. Тифлисское общество уже отшатнулось от нее. Никто не хотел принимать княгиню. Та же история повторилась в полку.

— Скажи, что нет дома, — кричали жены офицеров денщикам, ничуть не заботясь о том, чтобы понизить голос.

— Зачем они так, Рукевич? Разве я хоть одну из них чем-то обидела? Почему люди платят злом за мое добро?

— Увы, княгиня, таково людская порода! Успокаивайте себя мыслью, что вы творили добро не за благодарность, а по зову души!

— Как мне отплатить за ваше за участие? — Княгиня вытащила из дорожного мешка пачку ассигнаций. — Я знаю, вы бедны. Возьмите. Это вам поможет.

Оскорблённый поляк отшатнулся. Категорически отказался брать деньги.

Я отвел его в сторону и поблагодарил.

— Не серчайте на Лидию Григорьевну! Она потрясена. В одночасье жизнь покатилась под откос. Что слышно про следствие? — поинтересовался.

— Его возглавил флигель-адъютант Катенин.

— Это хорошо или плохо?

— Ужасно!

— Почему?

— Его брат служил в нашем полку. В прошлом году князь выгнал его за аморальное поведение!

— Вы серьезно? Что мог натворить русский офицер, имеющий такие карьерные перспективы?

— Сперва, когда он поступил в полк, мы ничего не замечали. Но потом… Не знаю, стоит ли подобное говорить?

— Не стесняйтесь! — подбодрил я Рукевича.

— Он стал оказывать некие знаки внимания молодым солдатам!

— Что⁈

— Да-да, вы не ошиблись! Это было именно то, о чем не принято говорить в благородном обществе. Дело зашло так далеко, что солдаты взбунтовались![2]

Я присвистнул от удивления. Неожиданный поворот!

— Как вы понимаете, ожидать беспристрастного рассмотрения дела братом этого «благородного» офицера уже не приходится, — грустно заключил Рукевич.

— Невероятно!

Я был взбешен. Вот вам и объективный суд, обещанный мне царем! Какая-то дьявольская насмешка над здравым смыслом и теми «цепями», о которых мне толковал император. Неужели повывелись на Руси приличные люди? Или те, кто был, все сгинули во глубине сибирских руд? Еще доживала последние дни старая Александровская гвардия, все те генералы, чьи портреты висят в Зимнем Дворце. Герои 1812- года, их дни сочтены, как у Розена. На смену им идут мерзавцы, сребролюбцы и подхалимы. Боже, спаси Россию!

Пока мы с княгиней возвращались в экипаже в Тифлис, я никак не мог успокоиться. Вновь и вновь вел внутренний диалог с императором. Так бывает после тяжелого бракоразводного процесса. Не меньше года споришь с покинутой супругой, пока не обретешь душевного равновесия.

Почему-то возбужденный ум родил сценку диалога царя с генералом. В духе филатовской сказки «Про Федота-стрельца».

В роли московского царя — царь Николай Павлович. В роли генерала — граф и генерал от кавалерии Чернышев.

Царь:

Отвечай-ка мне, зараза,

Почему не взял Кавказа?

Генерал:

Царь-надёжа, сам не рад!

Это Розен виноват!

Сдал старик в последни годы.

У него Альцгеймер, вроде.

Мух не ловит и не бдит!

Апосля обеда спит!

От него все наши беды

И отсутствие победы!

Царь:

Как такое может быть?

Как могли вы допустить,

Чтоб какой-то австрияк

Совершил такой косяк⁈

Генерал:

Сей Альцгеймер не австриец,

Немчура он и паршивец!

И болезня без вопросу

Косит всякого без спросу.

Ей что РОзен, что РозЕн

Хенде хох! И тут же в плен!

Царь: (сурово)

Моих немцев ты не трожь!

(вздыхает)

Нет вокруг достойных рож!

Лишь одни свиные рыла!

Ладно б спереди! И с тыла!

Отвечай мне, генерал:

Мы когда закатим бал

В честь победы над черкесом?

Не юли тут мелким бесом

В глаз смотри, держи ответ!

Генерал: (скулит про себя)

Отлучиться б в туалет!

Как же мне держать ответ:

Будут танцы, али нет?

Полонезы и мазурки…

Может, сразу прямо в дурку?

Там в палате Бонапарт

Будет мне так очень рад.

Треуголкою накроет

Приобнимет, успокоит.

Скажет мне: «Мон шер ами…»

Царь:

Ты царя-то не томи!

Мой вон Нестор письма шлёт

На вопрос ответа ждет.

Летопись никак не кончит

В потолок плюёт и точит

Перья! Всех гусей раздел!

Это ж полный беспредел!

Генерал (ломает руки):

Охватила меня дрожь!

Царь:

Так от то ж!

(приставляет пистолет ко лбу генерала)

Чтобы не было беды

От писателя-балды

Нужно завалить работой

Этого идиёта.

А посему

Быть с работою ему.

Видишь дуло?

Генерал:

Аж в желудке коротнуло.

Царь:

Облизнуть не хочешь пулю?

Генерал:

Царь-надёжа, может, дулю?

Царь

Шиш тебе с коровьим маслом!

И штанишки без лампасов!

(взводит курок)

Ждет ответа летописец!

Постарайся, не запнися!

Коли жить, собака, хошь

Я начну, а ты продолжь!

Я Черкесию поверг…

Генерал:

После дождичка в четверг!

Царь (убирает пистолет, цитирует классика):

Ты у нас такой дурак

по субботам али как?

Генерал:

Царь-надёжа, что не так?

Я старался как-никак…

Думал, мыслями истёк!

Указал на точный срок!

И синоптикам звонил

И с шаманом в бубен бил!

Чтоб не подвели с дождём!

Мы же можем! Мы — могём!

Царь:

И с шаманом⁈

Генерал:

Чтоб я сдох!

Царь:

Хм. Не плох, не плох,

План твой с дождичком в четверг.

Дрогнет, дрогнет наш абрек!

На коленях приползёт

О пощаде запоёт!

Генерал:

Боже, ты царя храни…!

Царь (зажимает нос):

Ты сходи, штаны смени!

Генерал (уходит за ширму):

Ну, а с Розеном чего?

Царь:

Нет надежды на него.

Генерал:

И кому же воевать,

И победный стих ковать?

Царь:

Видно, как твоим штанам

Смену нужно сделать нам.

Напиши тотчас указ:

Не его уже Кавказ!

Шутки шутками. Только смех — сквозь слезы. Все равно не помогло. Настроение осталось поганым. Я чувствовал, что мой роман с императором закончился, не успев начаться. В отличие от окружающих, я так и не смог посмотреть на него, как на божество. И не смогу.

[1]«Дорогой, вы роняете ваш сан висельника». Вероятно, эти слова были сказаны бывшему декабристу, получившему офицерский чин, а с ним и официальный пропуск в высшее общество. В те годы на Кавказ были переведены из ссылки многие участники событий 14-го декабря 1825 г. Часть из них снова выбилась в офицеры, часть погибла, а часть спилась.

[2] Речь шла не о родном брате, а о кузене, Павле Александровиче Катенине. Друг и безжалостный критик Пушкина, упомянут в «Евгении Онегине» («там наш Катенин воскресил Корнеля…»), он в нашей пушкиниане изображен в роли некоего гонимого страдальца. Нигде не найдете факта, о котором мы написали, цитируя мемуары Рукевича. Напротив, пишут: отправлен был в Кизляр комендантом по доносу командира полка. Ага, по доносу… Будто командиры только этим и занимаются. А на Кавказ бедный Павел как попал? Пойман за руку на мухлеже с поставками спирта казне. Все имущество взято в опеку. Надо на что-то жить. Остается лишь служба. А еще ранее, почему на Сенатской площади его не оказалось, хотя в связях с декабристами замечен? Опять же — выслан в деревню за аморальное поведение в театре в 1822 г. Всех удивило столь суровое наказание. Ходили слухи, что Александр I был сильно им разгневан. Тем, что мешал актрисам? Или слухи были куда грязнее?