Черкес 5. Спасти кавказского пленника

Глава 15 Охота на Аслан-бека

Мы с княгиней Дадиани откладывать свой отъезд не стали. Конвой был выделен. Ответственные назначены. За наш проезд до Ларса отвечал душетский исправник, офицер вида безобразного по фамилии Пригожий.

Изрядный вышел каламбур, но мне было не до смеха. Вся эта тифлисская история отчаянно смердела. Помимо этого, крушение Дадиани и грядущая отставка Розена, немилость, в которую попал князь Султан — все это оставило меня без поддержки. Не то чтобы я рассчитывал на карьеру с помощью высоких покровителей. Но и надеялся отчасти. По крайней мере, ранее я мог уповать на то, что есть кому меня прикрыть. Теперь все придется начинать сначала. А ждать царских милостей? Я уже сполна получил возможность убедиться, сколь эфемерна сия субстанция. Как верно сказал классик, «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».

Полагаться стоило лишь на себя. И на мой револьвер! Меня снова ждала Черкесия.

В Барсуковской я распрощался с княжной Дадиани. Пожелал ей счастливого пути, хотя в ее обстоятельствах это пожелание было на грани насмешки. Лидия Григорьевна уже взяла себя в руки. Настроилась на подвиг. Ей было с кого брать пример. В ее глазах светилась решимость. Мужа она не оставит, что бы ни случилось[1].

В станице не задержался. Карамурзин меня уже поджидал. Прибыл буквально накануне, сопровождая императора в составе многочисленного конвоя из черкесских вождей и казаков.

Удивительная кавалькада была, жаль не увидел. Вчерашние противники, рубившиеся до смерти друг с другом, скакали вместе стремя в стремя. Таковы были нравы Кордонной линии. Непримиримые враги могли на время забыть о старых счетах. Боюсь только, император эту сцену понял неправильно. Наверняка, вообразил себе, что своим присутствием остановил войну. Ага, остановил. На три дня. Пока не уехал. А уехал — резня пошла по новой.

Вот и нам пора было за Кубань. Кое-кто нас заждался. А мы с гостинцами. Револьвер и ружье заряжены, клинки наточены. Новая черкеска песочного цвета, красные чувяки. Аслан-бей, Тамбиев, Джансеид, предатели, захватившие Торнау, пришла пора поквитаться!

У Тембулата были отличные новости.

— На реке Уруп, недалеко от русской границы, живет абрек Адел-Гирей. Больше года назад он вернулся из Чечни, где прятался от гнева Аслан-бека. Между их семьями давняя вражда. Когда-то Адел-Гирей похитил невесту Аслан-бека. За это кабардинец убил его отца и укрылся среди абадзехов. Тем не по нраву пришлась эта канла. Они заставили помириться обоих абреков. Рассудили, что похищение невесты и смерть родителя уравновешивают друг друга. Судили по шариату. Ныне эфенди из турок набирают силу в этих горах. Адел-Гирей сделал вид, что покорился. Но в сердце затаил месть.

— И тут появился ты, князь.

— И тут появился я! — довольно подтвердил Карамурзин. — На Урупе много ногаев скот пасут. Хорошие пастбища. Летом в степи солнце траву выжигает. На правом берегу с ней совсем беда. А в предгорьях хорошо. Потому ногаи давно там обосновались. И приютили Адел-Гирея.

— Выходит, ему стоило прислушаться к твоим советам, — догадался я, как Тембулат подобрался к абреку.

— Не то чтобы прямо подчиниться… Нет. Но встречались мы часто. И я посоветовал Адел-Гирею сдружиться с кабардинцем. Предупреждать его об опасности. О русских засадах. Стать своим. И дождаться момента, чтобы отомстить.

— Он согласился?

— Сперва сомневался. Потом решился. Но ему нужны сподвижники. Тонко нужно смерть Аслан-бея обставить. Чтобы не поссориться с абадзехами.

— Как-то все это очень запутано.

— Такие тут нравы, — развел руками Карамурзин.

Мы уже ехали по черкесским землям. Без проблем переправились через Кубань. Вода из нее стремительно уходила. И это обстоятельство вынуждало нас поглядывать по сторонам. Наступил новый сезон набегов. Группы верховых и пеших горцев стремились к реке, чтобы скрытно переправиться на другой берег и там попытать свою удачу.

— Мы прямо на Уруп поедем? — спросил я.

— Нет. В другое место. Подальше в горы. Аул Шахгирей называется.

— Почему туда? Разве не на Урупе будем засаду делать?

— Если засядем на Урупе, Аслан-бей прознает и не явится, — досадливо прищелкнул языком Тембулат.

— Как же его обмануть?

— Вот приедем в Шахгирей, и все узнаешь. Познакомлю с одним человеком. Нужно тебе имя придумать. Спросят люди, кто таков — что отвечать?

— Не нужно ничего выдумывать. У меня уже есть имя. Меня в горах знают, как Зелим-бея.

— Так это ты⁈ — поразился Карамурзин. — Слышал про тебя. В молодчестве не замечен. Не абрек. Но уважение есть. Вот только не всем по нраву, что ты с англичанами якшаешься. Постой-ка!

Ногайский князь сложил одно с другим. Мое звание в русской армии, мои поиски Торнау и мои приключения с разными английскими посланцами. Не бином Ньютона, догадаться не сложно.

— Что? — насмешливо спросил я. — Удивлен видеть в Зелим-бее заговоренном русского офицера?

— Эка невидаль! — хмыкнул Карамурзин. — Я сам чин имею. Тот же, что у тебя!

— Ты прапорщик на службе русского царя⁈

— А что тебя удивляет? Тут половина таких. А кто не на службе, те постоянно с русскими заигрывают. И к Зассу в гости шастают. Те же кабардинцы… Как, по-твоему, они в проводники нанялись? Наобещали генералу дружбу навек. Он и поверил.

— А ведь, действительно, так оно и есть. Как я сразу не сообразил?

За интересным разговором не заметил, как миновали обширную и плоскую, как доска, равнину. Достигли предгорий. Зеленые склоны по мере подъема плавно переходили в густые леса, наряженные в осенний багрянец. Кое-где их рассекали темно-зеленые заросшие ущелья или крутые скальные отвесы. Места неописуемой красоты!

— Псебай! — улыбнулся Карамурзин. — Ворота в горы!

Потянулись бескрайние лесосады. Особенно много было диких груш с настолько толстыми стволами, что только по плодам, цеплявшимся за ветки с кавказским упрямством, и можно было понять, что за дерево перед нами.

— Далековато забрался, князь!

— Как по-другому жить абреку? Много я партий водил за Кубань, пока с русскими не замирился. Много серебра за мою голову предлагали. Но, как видишь, она у меня на плечах, а не на валу в Прочном Окопе.

Мы спустились к реке. Сине-зеленая прозрачная вода быстро бежала меж каменистых отмелей, плавными зигзагами огибая серые скалы. На высоком берегу широко раскинулся аул в окружении скромных огородов и скудной нивы с уже собранными просо и кукурузой. С тыла его прикрывал густой лес, позволявший скрытно подбираться разбойникам. Видимо, поэтому скота было мало. Жители выглядели крайне бедно и не расставались с оружием. Но радостно приветствовали Карамурзина.

— Пока мы с братьями не появились, их грабили все кому не лень. На равнине русские или беслинеевцы скот захватывали. В горах — медовеевцы или убыхи. Они с радостью покорились нашей воле. Считай, мы тут владельцы.

— Как-то гостил у медовеевцев. У Маршания в Ачипсоу.

— Я его аталык. Как там сынок мой приёмный поживает?

— Все такой же шутник. Как и мой кунак, Юсеф Таузо-ок.

— Хорошо тебя по Черкесии помотало, Зелим-бей. Нам сюда.

Он указал на большой двухэтажный деревянный дом, возвышавшийся над низкими печальными саклями под камышовыми крышами. «Замок» ногайского князя имел длинную галерею, на которую выходили двери комнат. Меня поселили в одной из них, а не в кунацкой. Ее и не было на территории усадьбы. По сути, неказистый рубленый терем и был большим «гостевым домом».

Нас ждали.

В комнате, где принимали гостей, сидел сурового вида черкес. Не абазинец, как шахгиреевцы, а абадзех. Я напрягся, хотя его оружие висело на стене.

— Не волнуйся, — успокоил меня Карамурзин. — Это тот человек, про которого я тебе говорил. Зовет его Даур. У него свои счеты с Аслан-беком. Поговорим о делах после еды.

Нам накрыли низенькие столики различными блюдами. Особенно хорош был горный мед диких пчел — твердый и белый, как сахарная голова, — местные фрукты и вареные с молоком и маслом каштаны.

Покончив с трапезой, приступили к обсуждению планов.

— У меня прекращённая по шариату канла с Аслан-беем, — начал свой рассказ Даур. — Прошлой зимой у него дела пошли плохо. Бабы его вконец износились. Ходили в лохмотьях, как нищенки. Стали кричать, что он, после того как русского офицера захватил, совсем ум потерял, ожидая выкупа. Аслан-бей не решился далеко уезжать. Тайком пробрался в наше селенье. Украл мою дочку и продал ее туркам. Накупил за кровиночку мою своим женщинам тканей.

— Вот же гад! — не выдержал я. — Ни стыда, ни совести! Как вы отомстили?

— Стали нападать на его аул. Сено жгли. Коней уводили. Потом убили его родственника.

— Надо было его прикончить!

— Слушай, ты точно русский офицер? — удивился Даур. — Рассуждаешь, как черкес.

— Я и есть черкес!

— Хорошо! — одобрительно сказал Даур и добавил странное. — Одно другому не мешает.

— У тебя все еще кровная месть?

— Нет! — с досадой сказал Даур и затрясся от гнева. — Я же сказал, судились по шариату. Я просил по адатам, как положено дворянам. Но он настоял. И, в итоге, решили, что смерть одного из кабардинцев искупает судьбу моей доченьки.

— Только смерть Аслан-бея поможет тебе смириться с потерей, — рассудительно заметил Карамурзин, до того момента не вступавший в беседу.

— Не просто смерть! — горячо воскликнул Даур. Покраснел. Заиграл желваками. — Он должен видеть перед смертью мое лицо. Должен услышать от меня, за что умирает! А потом… Я отвезу его голову в Прочный Окоп и продам генералу. Мне плевать на двух коров. Хочу, чтобы все видели, где закончилась жизнь этой собаки!

Абадзех был настроен решительно. Я понял, что ногайский князь собрал группу отчаянно желавших смерти Аслан-бею. Неплохой отряд мстителей!

— Как мы его подловим?

— Он водит партии за Кубань. Любой желающий абадзех может вступить в отряд. Даже тот, у кого, как у меня, с ним была вражда. Поедем на Уруп. По дороге сделаю так, чтобы партия распалась. Он поедет к Адел-Гирею, а я к вам поскачу. И застанем его ночью. Даже если с ним будут воины, они не полезут, если все провернем честь по чести.

— Договорились! — спокойно кивнул Карамурзин. — Мы будем ждать.

… Потянулись дни ожидания. Мучительные и скучные. Тембулат, как мог, развлекал меня разговорами. Рассказывал мне про ногайцев. Много интересного узнал.

Оказалось, что Ногайская орда распалась так, что не собрать. Тахтамышевские, кипчакские, мансуровские и многие другие. Кто-то переселился в Турцию, кто-то откочевал на Волгу или в Закубанье. Чума и войска Суворова крепко проредили их ряды.

Карамурзин был одним из пяти князей караногайцев. Если бы не жадность русского офицера, он бы не стал воевать с урусами.

— Понимаешь, — объяснял он — нас так мало уже осталось, что нужно думать о выживании. Если будем все время воевать, исчезнем, как многие народы.

— Почему же здесь живешь, а не среди своих?

— Во-первых, ищу Торнау. А во-вторых, ты был в моем ауле? Догадываешься, как живут степняки?

— Так и не добрался. Только слышал, что аул тебе вернули…

— Аул? Нет. Ты не понимаешь. Вернули не селение. Вернули людей, которых выселили на Волгу под Саратов. У степняка аул там, где стоят его кибитки. И жизнь в них не сахар, если привык к просторному деревянному дому.

— Ты не похож на татарина.

Карамурзин усмехнулся.

— Говорят, если копнешь любого русского, то татарина найдешь! Здесь, у черкесов, давно все перемешалось. Гиреев столько, что и не поймешь, кто княжеского рода, а кто нет. Тех же Карамурзиных — две ветви. Одна моя, ногайская. Другая — кабардинская. Но там, в Кабарде, не настоящие князья живут. Не Чингизова корня.

Помимо разговоров, другим развлечением стала стрельба из моего ружья. Я запасся бумажными патронами для моей «Смуглянки Бесс». Так называлось это английское ружье — короткое, но надежное. С нормальной дальностью стрельбы для этого времени. Хоть и не капсульная винтовка, как была у Спенсера, но добротное оружие[2].

Карамурзин все удивлялся, как при таком коротком стволе, она так хорошо себя показывает. И по кучности, и по балансу. Крепкое ореховое дерево приклада могло выдержать хороший удар.

И заряжать на скаку гораздо легче. И стрелять. Тембулат меня учил строго. У меня стало получаться. Без этого искусства в Черкесии не выжить. Враг мог неожиданно на тебя выскочить, и только ружье и верная рука были способны спасти в трудную минуту.

Врагов у меня в Черкесии хватало. А скоро будет еще больше. Я ничего не простил темиргоевцам. У них остался передо мной должок. Шрамы на теле не давали забыть. Тот, что на шее, чесался. Воротник мундира больше его не прятал. Пусть жители аула и смотрели на него с уважением, мне он не нравился. И изуродованный бок — тоже.

Я поделился с Тембулатом своей проблемой. Даже не знаю, совету какого человека я мог бы столь сильно довериться. Князь с его опытом ориентировался в черкесских реалиях как рыба в воде.

Он задумался.

— Хотя не люблю я это дело, но сперва тебе стоит добиться суда по шариату. Сразу начинать убивать не надо. Пусть все знают, что ты в своем праве. Проблема в том, что на их стороне окажется Хаджуко Мансур. Из-за своей жены. Выходит, на шапсугов и натухайцев надежды у тебя нет.

— А вольное общество всадников? Я принят в его ряды.

Тембулат удивился.

— Эти могут. Тогда ищи тех, кто входит в общество. Пусть договариваются со старейшинами. Они встретятся на границе с темиргоевцами. Пускай суд ничего не решит, но люди будут знать, что у тебя есть справедливые претензии. Но ты должен понимать, что воевать с целым родом непросто.

— Плевать!

— Храбрый урум, да? Много видел я смельчаков. Отчаянных. Бескомпромиссных. Их костями Кубань запрудить можно.

Раз под вечер решили посидеть у реки. Говорить не хотелось. Смотрели на огонь, рассевшись на бурках. Слушали шум воды. Октябрь. В горах холодало. Но у костра было тепло и уютно.

Нахлынули недавние воспоминания. Сумбурным вышло прощание с Тамарой. Но традиции заведенной не изменила. Как сел в коляску к Лидии Григорьевне, сунула мне кружку с вином.

— Отпей половину! И только вздумай мне не вернуться и не допить! Найду — и зарэжу! — она сказала по-русски, зная, как меня это веселит.

Сделала страшное лицо. И рассмеялась сквозь слезы. Хорошо понимала, что не к теще на блины еду…

— Всадник скачет! — тревожно сказал Тембулат.

Из бледных сумерек вынырнул Даур. Его распирало довольство. Не в силах его удержать, он спрыгнул с тяжело дышавшего коня и закружил вокруг нашего костра. Выхватил шашку и закрутил над головой, перебирая ногами, словно танцуя.

— Получилось! Получилось! — выкрикивал он.

— Что⁈ Что получилось⁈

Мы вскочили на ноги и смотрели на него в надежде услышать самое важное.

— Пошел отряд на Кубань. Я был с ним. Аслан-бека выбрали командиром. Не доезжая Урупа, увидали зайца, перебегавшего нам дорогу. «Не будет нам удачи!» — сказал я. Люди мне поверили. Тридцать человек поворотили коней, чтобы укрыться в предгорных лесах. «Трусы!» — сказал нам в спину Аслан-бей и поскакал к аулу Адел-Гирея. С ним всего несколько человек. Я — сразу к вам.

— Выдвигаемся! — решительно сказал Карамурзин.

… Коней гнали, не жалея. Дауру дали подменного. Своего он почти загнал, поспешая к нам. В ночной тишине стук копыт по утоптанному и укатанному арбами проселку разносился далеко. Но Тембулат знал, что делал. Сколько раз он водил отряды по этой дороге!

— Ну, что, Зелим-бей? Ты готов?

— К чему? — удивился я.

— Пора проверить, чего ты стоишь. И тебе самому, и мне. Чтобы быть уверенным, что не дрогнешь.

— Я не дрогну! Почему ты сомневаешься?

— Ты пока личинка, — невозмутимо ответил Тамбулат. — Что из нее вырастет, покажут ближайшие дни. Дело тебе предстоит непростое.

— Меня уже много раз проверяли! — возмутился я не на шутку. — Разве ты слышал что-либо о трусости Зелим-бея⁈ Мне оскорбительно слышать твои слова. Признаю: ты великий воин и вождь. Другому не спустил бы такое…

— Для меня чужие проверки — не довод. Я должен сам убедиться. Ты пойми, тут иное. Хлеб абрека горек! Возможно, тебе он будет не по вкусу. Засомневаешься — пойму. Но дальше мы порознь. Со мной за Торнау не пойдешь.

— Что это значит⁈ — я вскинулся, как от удара.

— Сам поймешь. Я с вами в аул Адел-Гирея не зайду. Останусь у околицы. Ты можешь подумать, что я испугался… — он не дал мне возразить повелительным жестом. — Мне еще нужно договариваться с Тамбиевым. По слухам, Торнау у него. Когда Засс со своим казачьим рейдом почти дошел до аула Аслан-бея, много людей погибло. И русского пленника хотели казнить. Его спас один эфенди. Вышел к людям и сказал: никто не может лишать правоверного его собственности.

— Торнау — не вещь, которую можно поставить на полку!

— Никто такого не говорит! Успокойся! Но в глазах горцев он имеет ценность. Ту, которую определил его захвативший. Гору серебра!

Я скрипнул зубами.

— Этим гётваранам не жить!

— Сохраняй голову холодной! Тебе предстоит трудное дело. Не давай чувствам владеть собой.

— Что с нашим делом?

— Объясняю! Когда возникла угроза жизни Торнау в ауле Аслан-бея, он отдал моего кунака в руки Тамбиева. А этот лис глубоко забрался в абадзехские леса. Натуральная чащоба. Непролазная и непроходимая. Оттуда мы не вытащим Торнау.

— Какой твой план, князь?

— План простой. Убьете Аслан-бея — Тамбиев испугается. Начнет метаться. Сможем договориться. Он не должен видеть во мне угрозы. Только переговорщика, который сможет вытащить его из сложной ситуации. Украв русского офицера, он отрезал себе пути к отступлению.

Карамурзин был хорош! Следовало признать, что его многоходовка имела все шансы на успех. Я бы на его месте только наломал дров. А он… Он знал, что делал.

— Я буду точно исполнять все, что ты мне скажешь!

Тембулат засмеялся.

— Смотри не лопни от почтения! Я все тот же прапорщик русской службы, князь Карамурзин!

… Вышли к аулу перед рассветом. В тот самый час, когда у самого стойкого смыкаются глаза. Карамурзин подал сигнал зажжённой свечой. Ему ответили. Скоро к нам присоединился Адел-Гирей.

Он был не на шутку взволнован. Поприветствовал нас. Оценил наш настрой.

— Аслан-бей спит в кунацкой. С ним один человек. Из отряда, но не из ближников. До конца доверия ко мне нет. Попросили оставить мальчика поддерживать огонь. Дверь забили клинышком. Мальчик знает, что делать. Как подам сигнал, откроет дверь.

— Вооружен? — спросил Даур, не уточняя, о ком речь. Но его сразу поняли.

— Спит с двумя заряженными пистолетами.

— Спящего убивать не будем! — решительно заявил Даур.

Его все поддержали.

— С Богом! — решительно сказал я, вооружаясь револьвером.

На меня удивленно посмотрели. Но возражать не стали. Пророк Иса — по-нашему, Христос — почитаем у мусульман.

Шли тихо вслед за Адел-Гиреем. Он вышагивал важно, хорошо видный в лунном свете. Распрямив плечи. Держа заряженный пистолет в правой руке. Как и остальные. Шашкой махать в низкой и тесной кунацкой никто не собирался.

Вошли во двор. Кунацкая выделялась черным одиноким пятном без всякого плетня. Лишь открытое окошко было отчетливо видно благодаря слабому мигающему свету от очага. Этот неровный отблеск огня проникал сквозь щели в двери и прямоугольные отверстия в стене.

Встали у двери.

Адел-Гирей тихо ударил в них два раза. Потом еще три легких стука.

Послышался звук сдвигаемого в сторону клинышка, подпиравшего дверь изнутри.

[1] Князь Дадиани просидит в «каменном мешке» бобруйской крепости два года. Будет лишен всех прав и состояний и сослан в Вятку. По многочисленным ходатайствам людей, жалевших Розена, ему разрешат вернуться в Москву. Дворянское и воинское звание ему вернут в день коронации Александра II. Лидия Григорьевна Дадиани-Розен пройдет с ним весь его путь. По мнению людей, знавших дела Кавказа не понаслышке, с полковником поступили несправедливо. Многие считали, что его осудили по слову Катенина, мстившего за брата.

[2] «Brawn Bess» — английское ружье, использовавшееся с небольшими доделками в британской армии почти полтора века. Лишь в 1840-х его стали активно переделывать под капсюльный замок. Последний, укороченный вариант заказывался для войск Ост-Индской компании. Но был признан настолько удачным, что получил широкое распространение.