Союзник

Глава VIII

Руслан Гаврилов, теперь уже более известный по прозвищу Одноглазый, был отправлен на Спасскую на следующее утро. При нем не было найдено личных вещей или документов, поэтому с Владимирской он увез только бинты, скрывающие половину его лица, да незамысловатую кличку, которой его наградили здешние ученые.

Впервые Руслан пришел в себя, находясь в поезде одного из связующих тоннелей. Поначалу он даже не понял, где находится. В его памяти выжженным клеймом отпечатались лишь оскаленные пасти существ, похожих на огромных комодских варанов. Молодой человек даже толком не помнил, что с ним случилось — он чувствовал лишь наступающую боль, которая, подобно приливу, постепенно подбиралась к нему, желая полностью поглотить.

В первую очередь болела голова. Казалось, кто-то частично распорол ее когтями, словно кожуру какого-то экзотического фрукта. А затем на Руслана нахлынуло понимание того, что он находится в вагоне. Здесь пахло креозотом, кожаными сидениями и какими-то медикаментами. Ярко светили лампы. В первый миг своего пробуждения Гаврилов зажмурился — в последний раз он видел электрический свет еще до начала войны, когда уходил из Приморска после того, как собственноручно похоронил свою семью. Сначала от отравления умер его трехлетний сын. За несколько часов красивый жизнерадостный ребенок сгорел от температуры, которую невозможно было сбить. В конце он даже не плакал. Его губы, которые в будущем могли перецеловать немало хорошеньких девчонок, посинели, и с их уголка потекла какая-то вязкая черная жидкость, похожая на чернила.

Затем умерла Лиза. Для Руслана она была лучшим, что могло случиться в его дурацкой непутевой жизни. До встречи с этой девушкой он знал только районные бары да подъезды, где можно было напиваться и разбивать рожи таких же алкашей ради внимания местных «красоток». А какие еще друзья, женщины и развлечения могли быть у бывшего детдомовца? Своих родителей Гаврилов не знал, поэтому единственное, что он усвоил, находясь в интернате — это то, что мир вокруг него — место, где все нужно добывать силой. Он считал себя дворовым псом бойцовской породы, в то время как вокруг прогуливались сытые и отмытые «домашние собачонки». Руслан даже набил себе на лопатке татуировку в виде оскаленной морды бультерьера. И, Господи, как же он ненавидел всех этих папенькиных сынков с дорогими телефонами, которым всё досталось с рождения, да расфуфыренных девиц в брендовых шмотках, которые никогда в жизни не посмотрят на него без отвращения.

С Лизой он познакомился на больничной койке, когда загремел в травмпункт после очередной драки. Девушка занималась его сломанной рукой, и у Руслана было достаточно времени, чтобы познакомиться с ней поближе. Разумеется, поначалу он лгал. С такой, как Лиза, он бы никогда не встретился в подворотне или на заблеванном квартирнике, и почему-то впервые в жизни ему захотелось показаться кому-то лучше, чем он есть на самом деле. И девушка верила ему: верила, что он упал с лестницы, верила, что он приехал сюда на заработки, верила, что его родители живут в небольшом селе в ленинградской области.

А потом их отношения закрутились. Нужны были деньги, чтобы красиво ухаживать, и Руслан впервые устроился на постоянную работу. Платили гроши, но Лиза словно чувствовала это, и не требовала от него дорогих подарков и ресторанов. Она действительно полюбила его, став первым близким человеком в его жизни. Они прожили вместе четыре года, а затем Лиза подарила ему еще одного родного человека. Ради нее Руслан изменился, и, когда он уже решил, что вот оно — то самое счастье, о котором снимают фильмы, мир изменился вместе с ним.

Проект «Процветание» за сутки уничтожил всё, что было ему дорого. И, когда умерла Лиза, Руслан ждал смерть так же сильно, как дети ждут подарки на Новый Г од. Нечто холодное с посиневшими губами должно было прийти и за ним. Вот только, промучившись почти трое суток, Руслан не умер. Семьдесят два часа смерть стояла у его постели, улыбаясь своим безобразным ртом, а затем, словно желая еще поиздеваться, медленно удалилась, оставив его наедине с мертвыми женой и сыном.

Руслан не знал, почему он выжил. В то время как весь город превратился в кладбище, его сердце по-прежнему билось. И эта снисходительно брошенная ему жизнь сводила его с ума. Он остался единственным выжившим в этом склепе и теперь не понимал, что ему делать. Первой мыслью было — наложить на себя руки и тем самым прервать эту жестокую шутку судьбы. Оставшись в городе, населенном призраками, он чувствовал себя таким же мертвецом, только застрявшим в живой оболочке. Нужно было подняться на крышу первой попавшейся высотки и всего лишь сделать один шаг. Но, приблизившись к краю и посмотрев вниз, Руслан почувствовал, что не может это сделать. Почему те, кто убил его семью, сейчас «процветают», в то время как он стоит на крыше, помышляя о самоубийстве? И, главное, почему смерть не забрала его из этого пустого уродливого мира? В этот момент парень истерично рассмеялся: его бросили не только собственные родители, но и сама смерть. Редко кто может этим похвастаться. Или, быть может, кто-то свыше пожелал, чтобы он остался. Чтобы выжил и хотя бы попытался отомстить за смерть своих близких? В конце концов он всегда был и будет дворовым псом бойцовской породы. Сдаются домашние собачонки, а такие как он обычно борются до конца.

Руслан не знал, с чего он начнет, но спустя пару дней он наконец получил «указания». На какой-то бензоколонке, где он искал что-нибудь съестное, парень случайно услышал сообщение по радио, мол, в Петербурге можно найти убежище под землей. Именно там скрываются оставшиеся в живых люди. И Руслан решил идти. Если смерть придет за ним в виде металлических роботов, он готов ее встретить, если же снова решит пощадить, тогда он пойдет на всё, лишь бы отомстить «процветающим».

Сейчас, лежа на каталке, Гаврилов с трудом мог поверить своему оставшемуся глазу: едва парень пошевелился, вокруг него немедленно столпились какие-то незнакомцы и в тревоге уставились на него. Это были первые живые люди, которых Руслан увидел с начала катастрофы. В какой-то момент он даже подумал, что смерть наконец сжалилась над ним и забрала из этого проклятого мира. Ну да, вот он — свет в конце тоннеля и знаменитый поезд, перевозящий умерших на другую сторону. Правда, если сейчас его окружали ангелы или бесы, то выглядели они совсем как обычные люди — кто-то напялил на себя врачебный халат, кто-то военную форму. Один из «провожатых на тот свет» вообще набил себе внушительных размеров татуировку прямо на шее, другой из них носил очки. Разве ангелы бывают подслеповатыми? Рядом с очкариком стояла молодая красивая брюнетка, похожая на тех, кто улыбается с плакатов дорогих женских духов.

«Но если я умер, почему же мне так больно?», — вяло подумал он, чуть поморщившись. В ответ половина лица взорвалась очередным приступом боли.

— Где я? — наконец выдавил из себя парень, переведя измученный взгляд на «провожатого», который внешне показался ему знакомым. Казалось, он уже где-то видел это лицо, правда, сейчас оно не выглядело таким холеным, как прежде.

— Слава Богу, очнулся! — вырвалось у мужчины с татуировкой. — Сильно же вам досталось, молодой человек. Но ничего, самое страшное уже позади. Потерпите, регенерация скоро всё исправит.

Слово «регенерация» несколько озадачило Руслана. Звучало, как в каком-то дурацком фильме, снятом по комиксам. Поэтому он всё же решил уточнить свое первое предположение:

— Я умер?

— И попали в питерскую подземку, — ответил молодой мужчина со знакомым Руслану лицом. — Не бойтесь. Вы в безопасности. Мы везем вас в госпиталь.

— А вы вообще кто такие? — Гаврилов почувствовал, как его охватывает страх. А вдруг это те, кто отравил всех людей и теперь разыскивают выживших, чтобы проводить на них свои чудовищные эксперименты?

— Такие же, как и вы. Выжившие, — теперь уже заговорил мужчина лет шестидесяти. — Полагаю, вы шли в Петербург, чтобы найти нас? Но на вас напали «костяные».

— Какие еще «костяные»? — с трудом пробормотал Руслан.

— Так мы называем существ, похожих на крупных белых варанов. Мы полагаем, что один из них расцарапал вам лицо, — теперь уже заговорила Эрика. — Вы чудом спаслись.

— Что варанам делать в России? — теперь Гаврилову показалось, что он сошел с ума. Но тут же вспомнил про огромную тварь, которая накинулась на него, когда он уже почти было добрался до станции метро. Вообще-то Руслан хотел зайти под землю, едва он попал в Петербург, вот только входы на большинство станций были завалены в результате бомбежек, а вблизи других бродили эти белые твари.

— Дайте ему отдохнуть, — мужчина с татуировкой решил прервать этот диалог, и в каком-то смысле Гаврилов был ему за это благодарен. Ему было слишком плохо, чтобы говорить о каких-то «костяных» и уж тем более выяснять, откуда они взялись в Санкт-Петербурге. Прежде он их не встречал — иногда попадались роботы, но они было либо сломаны, либо отключены.

Проигнорировать слова столь необычного доктора никто не посмел. Люди немедленно разбрелись по вагону и расселись по своим местам. А Руслану вновь что- то вкололи, и он провалился в спасительный сон.

— Думаю, полностью он оправится через каких-то две недели, — еле слышно произнес Альберт, приблизившись к Дмитрию. — Но, если честно, это просто невероятное везение. Не понимаю, как он умудрился вырваться из когтей «костяного». Если эти твари сумели разделаться даже с Фостером, с «теневым», то этот парень…

— Может, он тоже «теневой»? — так же тихо предположил Лесков. — Ты ведь чувствуешь его энергетику?

В ответ Альберт отрицательно покачал головой:

— Такое ощущение, что он вообще «нулевый»

— А это что еще значит?

— Извини, это я так называю обычных людей. Не знаю, почему, но у него энергетика… Среднестатистического человека.

Эти слова заставили Лескова озадаченно обернуться на раненого парня. Под бинтами, скрывающими часть его лица, определенно, была чешуя. Дмитрий видел ее собственными глазами. Так почему Альберт сейчас говорит такие странные вещи? Потому что трясется, чтобы Дима не смог завербовать в свою армию всех найденных полукровок, в том числе детей и инвалидов?

— Много ли обычных людей ты видел с чешуей вместо левого глаза? — спросил он.

— Если ты думаешь, что я тебе лгу, найди другого. Однако он скажет тебе то же самое. Я не знаю, почему он такой.

— «Теневые» тоже умеют скрывать свою энергетику.

— Да, но не тогда, когда они находятся без сознания. Может, чуть позднее он сам нам расскажет. Уже тот факт, что он выжил после отравления говорит о его принадлежности к «иным». Вот только я не могу определить его разновидность. В любом случае, дай ему сначала оправиться.

— Разве я ему мешаю? — резонно поинтересовался Лесков.

Спустя пару минут поезд наконец достиг Спасской. Альберт и его коллеги занялись размещением раненого, а Дмитрий направился в свой кабинет. Мысль о том, что теперь среди них появился еще один «иной», казалась ему какой-то нереальной. Прежде Дима был уверен, что таких, как он, в России можно пересчитать по пальцам, но сейчас, когда большая часть населения была уничтожена, вычленить среди выживших полукровок стало куда проще.

Бранн оказался прав, предположив, что яд на «иных» не подействует в той мере, в какой подействовал на людей. У одноглазого парня не было доступа к противоядию, а это означало, что его организм справился самостоятельно.

«Что же не так с его энергетикой? Может, какой-то побочный эффект, вызванный ядом?» — лихорадочно думал Дмитрий. В этот момент он даже пожалел, что хотя бы частично не обладает даром Вайнштейна. Если бы он только мог чувствовать эту странную материю, определять себе подобных стало бы гораздо проще. Альберт же был слишком порядочным, чтобы спокойно указывать пальцем на тех, кого Дмитрий собирался поставить на шахматную доску в борьбе с «процветающими». И тем не менее Вайнштейн не хуже его понимал, что сидеть под землей и надеяться на лучшее — это синоним смерти. Да, быть может, они проживут чуть дольше, выиграют каких-то полгода, вот только на исход войны это никак не повлияет.

Собрать полукровок — было единственным возможным вариантом. Плевать, кто это будет — дети, женщины, старики, инвалиды или умирающие… Все они должны занять свою клетку на шахматной доске. Если они не захотят, придется заставить, главное, чтобы удалось разработать сыворотку, усиливающую способности «иных». В свою очередь группа Константина Морозова должна будет собрать новую арку, которая не будет зарегистрирована в базе «процветающих», но при этом сможет подключиться к другим порталам. Таким образом удастся одним махом перебросить всю группу на Золотой Континент. А уже там…

Дмитрий вошел в свой кабинет и опустился в кресло. То, что сейчас пронеслось в его голове, веяло чем-то невозможным, почти сюрреалистичным. Оно напоминало мозаику, половина деталей которой была рассыпана по всему свету, а рамки и вовсе еще не существовало.

Наверняка, Лесков был не первым, кто задумался о подобном. Наверняка, в Москве, да что там в Москве — в любом крупном городе мира лидеры выживших задумывались над тем, чтобы ввести в войну полукровок. Вот только «иные» превосходили людей, а против машин они были такими же бесполезными. Для того, чтобы победить, такому, как Дмитрий, нужно воевать с кем-то, кто обладает разумом, а у робота есть только заданная программа, которую он стремится во что бы то ни стало исполнить.

Идея ввести в войну «иных» имела смысл лишь в том случае, если удастся доработать сыворотку для усиления их способностей. Вайнштейн подтвердил одну из теорий Эрики, заявив, что, если всё сделать правильно, то может измениться и тело испытуемого, а именно — оно обретет свою истинную форму. Эти, быть может, неосторожные слова и заронили в сердце Дмитрия призрачную надежду.

То, что «владимирские» в итоге позволили перевести Одноглазого на Спасскую, было невероятной удачей. Волков сказал, что подобное решение было принято даже не столь советом Владимирской, сколь «кремлевскими». Почему-то Москва поразительно спокойно восприняла то, что Дмитрий, будучи бывшим «процветающим», внезапно вошел в совет Спасской и к тому же выразил желание забрать Одноглазого к себе. Любой другой давно бы почувствовал неладное: сначала Лесков вовсю защищает Фостера, затем просит перевезти поближе к себе еще одного «иного». Но «кремлевские» не задавали вопросов, словно в происходящем они усмотрели какую- то личную выгоду.

Дмитрий даже подумал о том, а не «иные» ли сейчас вовсю верховодят в Златоглавой. Их требование не сметь уничтожать полукровок казалось уж больно нетипичным для человеческой расы. Люди всегда уничтожали все, что имело неосторожность хоть как-то от них отличаться. Животных, растения, даже себе подобных, находя повод в цвете коже, языке или вероисповедании.

Дмитрий взглянул на лежащий на полу серебристый кейс, поверхность которого была исписана именами, и вновь подумал о семье, которая перебралась на другую станцию за некоторое время до падения Адмиралтейской. Если его теория была правдивой, то даже выжившие уничтожали друг друга ради каких-то надуманных благ. Некто уничтожил целую станцию ради… Ради чего?

Фамилия Румянцев немедленно всплыла в памяти, и Лесков попытался вспомнить лицо этого мужчины. Наверняка, они встречались. Скорее всего этот Румянцев задирал его вместе с другими солдатами, мол, «процветающему» не место среди нормальных людей. А, может, наоборот, молчал и не поддерживал нападки?

Стук в дверь заставил Дмитрия отвлечься от размышлений.

— Войдите, — тихо произнес он, поспешно убирая кейс в ящик стола. Он не хотел, чтобы кто-то из совета раньше времени узнал о его небольшом расследовании. Однако, когда дверь приоткрылась, Лесков с долей облегчения увидел на пороге Эрику. Меньше всего ему сейчас хотелось цапаться с остальными «советниками» по поводу того, что он притащил на их станцию еще одного «полукровку».

— Я ненадолго, — девушка «поприветствовала» Дмитрия в свойственной ей манере, то бишь сразу перешла к делу. — Хотела сказать, что для работы с новым препаратом мне снова необходимо взять у вас кровь на анализ. Когда у вас появится время, зайдите ко мне в лабораторию. Да и… еще хотела поблагодарить вас за выполненное обещание.

Последние слова Эрика произнесла подчеркнуто официально, чтобы таким образом скрыть возникшую было неловкость. Она не привыкла благодарить тех, с кем у нее далеко не самые теплые отношения, но и промолчать в данном случае не могла.

— Надеюсь, вы сумеете выполнить свое, — не менее прохладно ответил Дмитрий. — Альберт считает, что вы проделали неплохую работу.

— Альберт мне льстит. Пусть выносит вердикт, когда всё будет закончено. На данный момент я предоставила ему крайне сырой материал.

Эрика решила показать, что не воспринимает чужую похвалу, пока сама недовольна своей работой, но в душе ей было приятно. Вайнштейн всегда знал, когда сказать нужные слова, а, главное, кому. То ли Альберт просто уловил ее эмоции, то ли случайно поделился своими наблюдениями, но Эрике почему-то было важно, чтобы именно Лесков оценил ее заслуги. Эти вечные насмешки коллег в ее адрес, мол, без Альберта она — лишь молоденькая лаборантка, задевали ее даже сильнее, чем язвительные фразочки в адрес ее личной жизни.

— Для анализа я так же взяла кровь Альберта и собираюсь взять кровь новоприбывшего парня. Полагаю, нас интересует влияние сыворотки не только на вас, но и на других вам подобных, — продолжила девушка.

— Вы верно полагаете, — согласился Дмитрий, поднимаясь с кресла. — Как его состояние?

— Стабильно. Сейчас спит. Альберт говорит, что регенерация сделает свое дело в течение…

— Двух недель, я знаю, — договорил за нее Лесков. — А что-то насчет его способностей? Альберт ничего не упоминал?

— Сказал, что не чувствует их. Если бы не чешуя, он бы решил, что это обычный человек. Прежде он с такими случаями не сталкивался. А вы?

— Я уж тем более. Я могу попросить вас об одном одолжении?

— О каком? — взгляд Эрики сделался настороженным, когда Дмитрий приблизился к ней.

— Когда этот парень проснется, мне бы хотелось, чтобы в разговоре с ним вы сыграли роль «доброго полицейского».

— Думаю, с этим прекрасно справится Альберт, — начала было Эрика, но Лесков тут же отрицательно покачал головой.

— Он-то справится, но мне кажется, что раненому мужчине будет легче довериться красивой женщине, которая ухаживает за ним, нежели политикану или какому-то ученому.

Из всей фразы Эрика в первую очередь обратила внимание на словосочетание «красивая женщина», за что немедленно на себя рассердилась. Это была типичная «бабская» реакция, которую девушка презирала и изо всех сил пыталась вытравить из своего сознания. Она считала, что так могут вести себя только дурочки вроде Оленьки, которые и дня не могут прожить без какой-нибудь романтической чуши.

— Если нужно, ради Бога, — с деланным безразличием ответила она. — Однако предупреждаю, подобные роли мне даются крайне тяжело. Никогда не видела смысла сюсюкаться с больными. Такое ощущение, что так поступают только те, кто не уверен в своем профессионализме и тем самым пытается заранее извиниться перед бедолагой, который к нему попал.

— Добрые слова похожи на плацебо — вроде бы пустышка, но после них почему-то становится легче. Идемте в лабораторию, пока есть время. Или у вас на данный момент намечено что-то еще?

— Нет, сейчас будет идеально, — немедленно согласилась девушка. Она позволила Дмитрию открыть ей дверь, после чего оба направились к выходу из правительственного здания.

Они шли молча, чувствуя себя несколько неуютно, и никак не могли понять, почему так происходит. Каждый раз, когда они встречались, в воздухе повисала какая-то неловкость, которую оба старались прикрыть взаимной неприязнью. Вот только ни Лесков, ни Воронцова больше не испытывали друг к другу ненависти. Эрика прекрасно помнила, как Дмитрий повел себя в тот день, когда пала Адмитралтейская, а он в свою очередь не мог не испытывать к Воронцовой благодарность каждый раз, когда она за него заступалась.

Тем не менее их отношения по-прежнему оставались напряженными, что немало озадачивало Дмитрия. Казалось бы, пора уже сменить заезженную пластинку этого глупого противостояния, но каждый раз Воронцова начинала сначала. Или ему только казалось, что во всем была виновата эта своенравная девица? Наверное, она вела себя так потому, что ее отец был полковником. Или потому, что даже без косметики она была очень красивой. Какая-нибудь неказистая толстушка вряд ли бы посмела с ним так разговаривать.

— Каково состояние вашего отца и брата? — произнес Лесков, когда они спустились на первый этаж и направились в сторону выхода.

— Вам действительно это интересно? — в голосе Эрики послышался сарказм.

— Воронцов — толковый военный, будет жаль потерять его.

— Ценю вашу искренность, — она усмехнулась. — Отцу лучше. Он поправится. Что касается Юрия, то он очень слаб. Врачи опасаются, что…

Эрика прервалась, пытаясь вернуть себе былую уверенность, но ее глаза предательски заблестели от выступивших слез. Она поспешно отвернулась. В этот миг Дмитрий почувствовал к ней искреннюю жалость. Эта девушка так старательно делала себе образ главной стервы подземного города, хотя на самом деле была такой же ранимой, как и все остальные.

Он хотел было что-то сказать ей, однако в этот момент они поравнялись с комнатой охранника, и тот мрачно окликнул Дмитрия по фамилии. Матвей как раз принял смену и не мог дождаться, когда «Его величество процветающий» изволит показаться из своего кабинета. Еще с прошлой ночи Матвей хотел кое-что сказать этому гаду, и так удачно получилось, что Лесков сам шел мимо него.

Услышав оклик, Лесков остановился и вопросительно посмотрел на Матвея. Кажется, именно его Иван любезно окрестил за глаза Оленем из-за внешнего сходства с Георгием Лосенко. Это был рослый плечистый мужчина с лысой головой и квадратной челюстью, типичный вояка. Лесков знал, что Матвей его недолюбливает, считая, что «процветающему» не место на их станции. Этот солдат был настолько принципиален, что даже не здоровался с ним. Однако сегодня Матвей внезапно обратился к нему сам.

— Вчера ночью вас искала какая-то сопливая пигалица, — пробасил он, приближаясь к Лескову и буквально нависая над ним. — Завадский пустил ее, но я задержал — нечего ей здесь делать. И уж тем более без сопровождения!

Заметив в глазах Дмитрия непонимание, мужчина немедленно добавил:

— На вашем месте я бы давно выдрал ее. От горшка два вершка, а уже туда же — понты гнет, как дышит.

— О ком вы говорите? — наконец не выдержал Лесков.

— Я не знаю ее имени. Она только сказала, что вы — ее крестный, и если я ее к вам не пущу, то я пожалею. Эта мелкая сопля мне еще угрожать посмела, якобы вам нажалуется, и вы со мной разберетесь. Типа я вылечу отсюда и до конца жизни буду унитазы чистить. Ну что, будем разбираться?

Услышав эти слова, Дмитрий удивленно вскинул брови. Что-что, а крестным он ни у кого не числился. Впрочем, среди его знакомых грозной малолетней пигалицей была только одна — Виктория Бехтерева.

— Где сейчас ребенок? — в голосе Лескова немедленно послышалась сталь.

Он представил, что этот боров мог напугать Вику, но опасался Дима далеко не за девочку, а за Ивана, который вполне мог сцепиться с этим громилой. И вряд ли бы его друг вышел из этого сражения победителем.

— Там, где и должны быть все дети — в школе, — сердито прогремел охранник. — Ну так что, вам есть, что сказать мне?

— Да, я приношу свои извинения за ее поведение, — ответил Дмитрий. Его голос по-прежнему звучал несколько удивленно: Лесков никак не мог понять, зачем Вика его искала, и, главное, почему для этого нужно было убегать ночью, да еще и запугивая при этом охранников. Впрочем, маленькая Бехтерева и прежние времена обожала бросаться фразочками вроде «иначе папа подъедет», за что учителя за глаза называли ее не иначе как бандитской дочкой.

«Может, она как-то узнала, что я принес с Адмиралтейской ее дракона?» — промелькнуло в голове Дмитрия. Он так замотался, что до сих пор не занес его девочке. Вот только про фигурку Лесков никому не говорил, даже Ивану.

«Надо будет потом зайти к ней», — подумал Дима, все еще чувствуя на себе подозрительный взгляд охранника. Матвей был ошарашен извинениями со стороны «процветающего» и не мог понять, действительно ли Дмитрий считает себя виноватым, или он говорит это нарочно, чтобы потом нажаловаться Волкову.

— Проехали, — наконец нехотя вымолвил Сидоров, после чего вернулся в свою комнату.

— Спасибо, что избавили меня от «удовольствия» лицезреть ваши разборки, — прокомментировала произошедшее Эрика, когда они наконец вышли из здания и направились в сторону госпиталя. — Я приятно удивлена, что вы умеете признавать свои ошибки. Или вы инстинктивно почувствовали, что вылетите с ринга после первого же удара?

В голосе девушки снова послышались нотки иронии, но, к ее удивлению, Дмитрий чуть улыбнулся в ответ:

— С тех пор, как я вышел из детского дома, мне больше не приходилось решать проблемы кулаками. Во всяком случае своими собственными.

— Вы не похожи на бывшего детдомовца.

— А у вас был опыт общения с ними?

— Был один знакомый. Он был мужем моей подруги, поэтому видела я его довольно часто. Он сильно отличался от других мужчин в нашей компании — в разговоре постоянно использовал бранные слова-паразиты, часто вступал в споры, причем агрессивно, мог даже подраться. Иногда мне казалось, что он тоже чувствует свое отличие и за это тайно ненавидит нас, обычных.

— Мне пришлось сильно поработать над собой, чтобы избавиться от этой ненависти, — ответил Дмитрий. — Трудно находиться в обществе, где на тебя уже заранее повесили клеймо и чуть ли не ждут момента, чтобы сказать «ну он же детдомовец».

— Или «ну она же не замужем», — с улыбкой добавила Эрика.

Дмитрий улыбнулся в ответ. Но вот его собеседница снова почувствовала странную неловкость, которая вечно сопровождала их, когда они были вдвоем. Чтобы отогнать ее, Воронцова снова задала вопрос:

— Кто же та отчаянная девочка, которая сумела запугать здешних охранников?

— Полагаю, дочь моего друга. Не знаю, правда, что ей понадобилось, но, скорее всего это связано с ее отцом.

— Вы имеете ввиду Бехтерева?

— Да.

— Он тоже детдомовский?

— Да, мы очень давно дружим. Суворов тоже из нашей компании. Был еще парень, который погиб в автокатастрофе задолго до начала войны. А судьба моего четвертого друга мне неизвестна.

— Я видела крестик на вашей груди с именем Олег…

— Он достался мне от покойного.

За этим непривычно дружеским разговором они добрались до госпиталя. Их официальный тон куда-то испарился, а в словах больше не слышалось знакомой язвительности. Ни один из собеседников не пытался задеть другого: напротив, теперь их прежняя вражда вдруг показалась обоим какой-то дурацкой и неуместной.

Но вот, поднимаясь на нужный этаж, Дмитрий и Эрика внезапно столкнулись с Оксаной. Она стояла на лестничной клетке с Оленькой, и обе живо о чем-то переговаривались. При виде этих двоих, девушки разом умолкли. Лицо Оли исказилось страхом и неприязнью по отношению к Эрике, а бывшая Алюминиевая Королева вопросительно посмотрела на Лескова. В последние дни Дмитрий словно избегал ее, однако на общение с Воронцовой у него почему-то находилось время.

— Можно тебя на минуту? — сдержанно спросила она, обратившись к своему бывшему жениху. Эрика бросила на Дмитрия быстрый взгляд, после чего усмехнувшись, произнесла:

— Жду вас в своем кабинете.

Она ушла, едва ли не наяву ощущая, как за ее спиной сгущаются грозовые тучи.

В свою очередь Оксана первой спустилась на пролет ниже, после чего, дождавшись, когда Лесков спустится следом, вновь обратилась к нему.

— Ничего не хочешь мне сказать? — тихо спросила она, скрещивая руки на груди.

— Для начала можем поздороваться. Доброе утро, — Лесков улыбнулся, хотя получилось это несколько натянуто. Он уже понял, что назревает ссора, но все еще пытался оттянуть ее.

— Кому доброе, а кому не очень, — ответила Оксана. — Для меня «доброе утро» — когда мой парень находится рядом со мной, а не ходит повсюду следом за стервой, у которой кроме пробирок больше ничего нет.

— По-моему, мы уже сто раз обсуждали наши с тобой отношения. Мы — друзья, Оксана. И сейчас ты прилагаешь все усилия, чтобы со мной поссориться.

— Друзья, — спокойно согласилась девушка. — Потому что ты сказал, что на отношения у тебя нет времени. А на нее, значит, у тебя время есть? Уже все заметили вашу «крепкую дружбу».

— Незнание порождает сплетни, — спокойно ответил Дмитрий, однако в глубине души его все же поразило, что кто-то придумывает подобную чушь. Я не буду перед тобой оправдываться, потому что, если ты хочешь что-то увидеть, ты это увидишь.

— А мне и видеть ничего не нужно, мой дорогой, — Оксана лишь пожала плечами. — О вас говорят все, кому не лень.

— А тебе больше нечем заняться, кроме как слушать?

— Дим, я не хочу с тобой ссориться. Но, если ты не понимаешь, я скажу напрямую: я люблю тебя. И то, что ты прямо у меня на глазах встречаешься с другой и врешь мне об этом… Хотя бы наберись мужества и скажи прямо, что ты с ней спишь. Я, знаешь ли, тоже нравлюсь противоположному полу. И найти тебе замену мне не составит ровным счетом никакого труда.

Это признание в любви заставило Дмитрия мысленно выругаться. Ну вот почему в жизни всегда получается так по-идиотски: когда кто-то нравится, он обязательно состоит уже с кем-то в паре или не заинтересован в тебе, но при этом ты непременно оказываешься симпатичен тому, кто не привлекает тебя.

— Не устраивай детский сад, — ответил он. — Идет война, и последнее, о чем тебе надо сейчас думать…

— Именно во время войны думаешь о том, что завтра человека, которого ты любишь, может уже не стать, — перебила его Оксана. — А ты только и делаешь, что врешь. Если ты с ней, то так и скажи. Я больше не намерена унижаться.

Сказать, что она была в бешенстве — это ничего не сказать. Оксана никак не могла понять, в чем их проблема? Лесков упрямо утверждал, что они — всего лишь друзья, но в тот момент, когда она пришла навестить его в госпитале и поцеловала его, он ответил на поцелуй. А сейчас вдруг пошел на попятную и прикрывается какой-то мифической занятостью. Да, теперь он в совете, но не круглосуточно ведь.

Бесило еще и то, что он что-то умалчивал. То ли о себе, то ли о своей новой работе, но между ним и Оксаной постоянно была какая-то недосказанность. И теперь девушка начала понимать, что этой самой недосказанностью является лабораторная стерва с самомнением, как у древнегреческого божества. Что он вообще в ней нашел? Если только внешность. В целом Воронцова была пустой самодовольной куклой, которая разбиралась только в химии, и то только тогда, когда рядом стоял более опытный мужчина вроде Вайнштейна. А поведение этой девицы с коллегами и вовсе вызывало лишь отвращение — столько высокомерия и холодности было в ее взгляде. Та же Оленька откровенно ее побаивалась. Бедняжка даже плакала несколько раз из-за язвительных нотаций Воронцовой. К тому же Оле казалось, что Эрика настраивает против нее Альберта, к которому девушка испытывала далекие от субординации чувства. Получается, мало того, что эта лаборантка решила захапать себе Вайнштейна, так еще и нацелилась на Лескова. Вот только черта-с-два она его получит.

— Мы поговорим, когда ты успокоишься, — устало ответил Лесков. — Главное, перестань придумывать себе разные небылицы.

— Просто ответь мне: ты с ней?

— Просто отвечаю: нет! Всей станции известно, что Воронцова меня ненавидит. Да и я не испытываю к ней великой симпатии. Мы всего лишь вынуждены вместе работать.

— Значит, ты ее ненавидишь? — нарочито громко спросила Оксана. — Ладно, тогда тема закрыта. Когда освободишься, зайди, пожалуйста, ко мне. Не хочу, чтобы наш разговор слышала вся больница.

«Господи, неужели еще не все?» — с досадой подумал Лесков. Он знал, что тот проклятый поцелуй ему еще аукнется, и уже предчувствовал, что последнее восклицание Оксаны касательно его ненависти к Эрике, донеслось и до Воронцовой.

В этом он убедился, едва постучавшись в дверь ее кабинета. Прежнее дружелюбие будто смыло волной, и Эрика снова предстала перед Дмитрием той самой высокомерной стервой, которую Лесков привык лицезреть каждый день.

— Надеюсь, обошлось без кровопролития? — с язвительной иронией произнесла брюнетка, пропуская Лескова в помещение.

— Кровь мне пускают только «костяные» и вы, — без тени веселья ответил Дмитрий и, не дожидаясь разрешения, первым прошел в лабораторию. Эрика направилась следом.

— Я правда не хотела рушить вашу личную жизнь, — нарочито ласково произнесла она. Почему-то сейчас девушке сделалось смешно. Она никак не ожидала, что та медсестра додумается приревновать «процветающего» к ней, к той, кого он на дух не переносит.

— Даже вы не в состоянии разрушить того, чего нет.

— Ах да, припоминаю… Кажется, что-то и впрямь рухнуло, когда одна из медсестер ушла с Адмиралтейской следом за своим парнем.

Эта фраза стала последней каплей в чашу терпения Дмитрия. Что-что, а позволять этой девушке язвить в адрес Кати он не собирался.

— А вот сейчас вы перегибаете палку, — резко произнес он.

Эрика на миг замерла, перестав подготавливать шприц для анализа, после чего положила его на стол и с ироничной улыбкой на губах повернулась к Лескову. Вот только эта улыбка немедленно угасла. Она посмотрела Дмитрию в глаза, и от его взгляда девушке вдруг сделалось не по себе. Еще пару секунд назад Эрике казалось, что она разговаривает с человеком, но сейчас Воронцова едва ли не кожей ощущала присутствие того, другого существа, которое позволяло Дмитрию называть себя «иным». В темно-синих глазах отчетливо проглядывались светящиеся янтарные крапинки. Он не использовал на ней свои способности внушения страха и уж тем более не пытался подчинить ее волю — цвет его глаз изменился непроизвольно, как бывало всегда, когда он не мог скрывать свои эмоции.

Девушка невольно отступила на шаг назад, когда Дмитрий приблизился к ней, и, мягко взяв за плечи, спросил:

— Вы сами еще не устали от нашей вражды?

Она ожидала услышать что угодно, но только не это. И в первый миг даже не нашлась, что ответить. Его прикосновения не вызвали должного отвращения — напротив, ощущать тепло его ладоней было даже приятно. Сердце забилось быстрее, и чтобы скрыть свое странное волнение, Эрика заставила себя добавить нотки иронии своим словам:

— А вы хотите предложить перемирие? Или уже сдаетесь на милость победителя?

Лесков невольно усмехнулся — даже сейчас эта девица продолжает острить.

— Я не вижу победителя, — мягко произнес он. — Я вижу перед собой красивую умную женщину, которая почему-то изо всех сил пытается вызвать к себе неприязнь и при этом постоянно выручает меня.

Он был слишком близко, и от этого мысли разбегались во все стороны. Эрика даже разозлилась на себя. Она не собиралась робеть перед ним, как плаксивая Оленька, вот только вся язвительность куда-то разом подевалась. Девушка не могла понять, почему она чувствует и страх, и интерес одновременно. С одной стороны «иной» мог сделать с ней что угодно и выставить все так, будто Эрика сама причинила себе вред. Но с другой стороны ей не хотелось, чтобы их разговор обрывался, и чтобы исчезли янтарные крапинки в его глазах. Было в этом нечто мистическое, отчего по коже девушки вдруг побежали мурашки.

— Я не выручаю вас, а изучаю, — нарочито холодно ответила она. — Если вас заберут в другую лабораторию, я останусь без своего главного развлечения.

— Вы поэтому так беспокоились, когда я и Альберт ушли на Адмиралтейскую?

— Альберт — мой друг. А вы — мое хобби.

— Давайте договоримся: с этой минуты мы заканчиваем провоцировать друг друга на никому ненужные эмоции и начнем спокойно работать. Нам необязательно друг другу нравиться, но нам обоим нужен результат.

В тот же миг Эрика почувствовала, как пальцы Дмитрия на ее плечах сжались крепче. Она машинально положила руку ему на грудь, желая то ли оттолкнуть, то ли почувствовать биение его сердца. Ее взгляд на мгновение задержался на его губах, после она тихо произнесла:

— Думаю, вам уже пора меня отпустить. Позвольте мне закончить начатое.

Лесков усмехнулся и послушно отстранился от своей собеседницы. До конца процедуры они больше не разговаривали. Дмитрий молча наблюдал за действиями девушки, то и дело задерживая взгляд на ее сосредоточенном лице. Было видно, что ей неловко, и он гадал, чем вызвана подобная реакция: его прямолинейностью, прикосновением или тем, что она показала свой испуг?

Затем ему вспомнились обвинения Оксаны. С чего она вообще взяла, что между ним и этой девушкой что-то может быть? Да, Эрика действительно красива, особенно сейчас, когда ее высокомерная маска дала трещину. Но представить ее своей женщиной было чертовски странно.

— О чем вы сейчас думаете? — внезапно спросила Воронцова, не в силах дольше выдерживать на себе его изучающий взгляд. — Только не лгите. Хотя бы раз для разнообразия.

— Меня уже вторая женщина за последние десять минут обвиняет во лжи, — заметил Лесков, поднимаясь с места и раскатывая рукав рубашки. Затем он попрощался и покинул кабинет, так и не ответив на заданный вопрос.