Союзник

Глава XV

Антон Васильев неспешно шел по коридору правительственного здания. После разговора с Фостером, все его мысли были обращены к тому, что за существо теперь входит в совет Спасской, и насколько оно опасно. Дмитрий Лесков всегда казался ему подозрительным. Было в этом человеке что-то странное, что-то такое, что вызывало ощущение тревоги, словно рядом находился хищный зверь. С именем Лескова было связано множество поразительно удачных стечений обстоятельств — его враги сами исчезали с его пути, а союзники готовы были защищать его до последней капли крови. Теперь же мозаика сложилась. Дмитрий управлял всеми этими людьми, как своими марионетками. Но Васильев все же не исключал тот факт, что друзья Лескова вполне могли знать о его способностях и покрывали его. Иван Бехтерев, Роман Суворов, Альберт Вайнштейн, Константин Морозов и Эрика Воронцова запросто могли быть соучастниками Дмитрия. Да что там они — сам Волков наверняка знал об умениях своего «воспитанника» и использовал их в своих целях. Интересно, как бы повел себя народ, узнав о таком предательстве?

При этой мысли Антон Васильев почувствовал, как его сердце начинает биться быстрее. Он представил, как ненавистного ему «процветающего» вместе с пособниками вышвыривают на поверхность. Лесков не заслуживал того, чтобы его милосердно расстреляли. Его нужно отправить наверх, чтобы он сполна мог насладиться «прекрасным новым миром», создание которого оплачивалось из его кошелька.

Васильев остановился у двери, ведущей в кабинет Дмитрия, и несколько раз ударил костяшками по деревянной поверхности. Он был чертовски взволнован. Теперь, зная правду об этом человеке, Антону Викторовичу было сложно держать себя в руках. Он боялся оставаться наедине с Лесковым, боялся, что тот каким-то образом узнает о его сговоре с Фостером, боялся ненароком выдать себя.

— Удивлен вашему визиту, — прохладным тоном произнес Дмитрий, когда

посетитель вошел в кабинет и впился в него настороженным взглядом. — Прошу вас, присаживайтесь. Чем обязан такой честью?

В голосе Лескова прозвучала тень насмешки, которая в другом случае немедленно разозлила бы Васильева. Но только не сейчас. Теперь Антон Викторович прекрасно знал, откуда у Лескова такая уверенность, и он попытался скрыть свое волнение ответной насмешкой.

— Я сам удивлен. Особенно учитывая тот факт, что мнение «процветающего» для меня ничего не значит. Если бы мы встретились в другой период жизни, я бы и вовсе…

— Так мы ведь встречались. Правда, на тот момент вы были куда более обходительным. Даже помогли Бранну Киву заполучить территорию для строительства его нового отеля.

— До того момента я еще не знал, с кем имею дело, — Васильев несколько смутился, поэтому предпочел перевести тему. — И сейчас это не имеет никакого значения. Поговорим о нынешней ситуации.

— Я слушаю…

— Дело в том, Дмитрий, что народ все чаще выражает тревогу по поводу вашего интереса к «иным». Сначала вы оставляете на станции Эрика Фостера, затем — Руслана Гаврилова. А вы ведь не хуже других понимаете, настолько опасно иметь с ними дело. Это не люди, это… Это какие-то монстры, помесь человека с инопланетным уродом, которые неизвестно на что способны. Говорят, что некоторые из них настолько опасны, что могут влиять даже на мысли своих жертв.

— Куда уж им до политиков и прежних СМИ, — усмехнулся Лесков, снисходительно глядя на своего собеседника. — На фоне доблестных «слуг народа» и воинов пера и камеры полукровки представляются не опаснее новорожденных котят. Пока что мне на ум не приходит ни один «иной», который мог настраивать друг против друга целые страны. Чего не могу сказать об отдельных представителях человечества.

— Вы снова их защищаете? — Антон Викторович с отвращением поморщился. — Впрочем, раз вы такой защитник, может, именно вы выйдете сегодня на трибуну и объясните людям, почему им не стоит бояться «иных»? Давайте, Дмитрий Константинович, блесните своим остроумием, просветите «тупое стадо» своими прогрессивными речами.

В глазах Лескова промелькнуло удивление. Что-что, а выступать с «прогрессивными речами» он никогда не любил, а сейчас ему буквально бросали вызов.

— Что, на этом ваш запал закончился? — продолжал Васильев. — Хотя чему я удивляюсь? Люди вроде вас — это всего лишь фотографии со страниц журналов, которые никогда не посмеют обратиться к народу без защитной преграды печатной краски.

— Хорошо сказано. Однако я уже выступал перед людьми.

— И были освистаны!

На это Дмитрий не нашелся что ответить. В данном случае Васильев говорил правду, а Лескову оставалось лишь подписаться под своей несостоятельностью. Или же подняться на трибуну снова и доказать в том числе и себе, что у него хватит духу обратиться к толпе еще раз.

— Я выступлю, — чуть понизив голос, ответил Лесков. — Людям давно пора начать воспринимать «иных», как своих союзников. Надеюсь, сегодня они это поймут.

— Я встану в первый ряд, чтобы услышать ваше выступление, — усмехнулся Антон Викторович. — Уж будьте любезны подготовиться.

В эту минуту он мысленно ликовал. Все-таки Дмитрий был еще слишком молод, чтобы не повестись на подобную провокацию. Своим обвинением Васильев загнал его в угол, и в случае отказа Лесков бы невольно признался в своей трусости.

После ухода Антона Викторовича Дмитрий направился навестить то самое «чудовище», которое до сих пор нагоняло ужас на сотрудников госпиталя, а именно

— Руслана Гаврилова. За последнее время парень стал чувствовать себя гораздо лучше. Чешуя постепенно сошла с его лица и сохранилась лишь на месте вытекшего глаза.

Из палаты Руслана все еще не выпускали, но не потому, что беспокоились за его самочувствие, а скорее ради безопасности полукровки. Антон Викторович не солгал, сообщив о том, что люди напуганы из-за его присутствия на Спасской, и несколько солдат даже планировали расправиться с чудовищем, пока оно еще уязвимо.

Что касается самого Гаврилова, то он даже не подозревал, сколько людей его сейчас ненавидит. Его держали в неведении, и только Альберт настаивал на том, чтобы рассказать парню правду. И в первую очередь о том, что Дмитрий является бывшим «процветающим».

— Он все равно узнает, — повторял врач, обращаясь к Лескову. — И чем дольше ты будешь тянуть, тем сильнее будет его ненависть. Именно ты должен поговорить с ним, пока информация не дошла до него другими путями.

Однако Дмитрий всеми силами оттягивал этот разговор. Ему казалось, что подобное признание разом перечеркнет то доверие, за которое он боролся все эти недели. С момента, как Руслан узнал, что Лесков тоже полукровка и уж тем более детдомовец, его отношение к Диме кардинально изменилось. Образ зажравшегося богача развалился, и на его месте возник образ такого же бродячего пса, как и сам Руслан, но с тем отличием, что Лескову все же удалось выбиться в люди. Теперь парень воспринимал его чуть ли не как лучшего друга. Да, Дмитрий по-прежнему говорил по-дурацки высокопарно, но сейчас в нем прослеживалось что-то родное, близкое душе. Лесков навещал его каждый день, и парень, который все время находился в одиночестве, уже с нетерпением ждал пятнадцати минут их болтовни о детских годах. По большей части говорил Руслан. Он вспоминал свою жизнь в интернате, свои победы и проступки, свою ненависть к богатеям. Лесков слушал, кивал, изредка комментировал, опираясь на свои собственные воспоминания.

В отличие от Руслана Дмитрий скорее играл роль, нежели действительно откровенничал с этим парнем. Он быстро понял, какие струны особенно задевают Гаврилова, и теперь стремился привязать к себе этого замученного жизнью человека. Он слушал, как Руслан рассказывает о своей жене и погибшем ребенке, и подбирал нужные слова поддержки. Он улыбался на его шутки и какие-то нелепые истории из интерната и находил похожие из своей жизни. Однако каждый раз, когда Гаврилов упоминал «процветающих», Лесков заметно мрачнел. Ненависть этого парня была настолько сильной, что не нужно было быть «энергетиком», чтобы почувствовать ее.

В этот раз, когда Руслан снова разошелся, ругая «процветающих» на чем свет стоит, Дмитрий усмехнулся и тихо произнес:

— Слушаю тебя и думаю: а если бы я был «процветающим»…

— Я бы убил тебя прямо на месте, — перебил его Гаврилов и весело осклабился.

— Я бы, наверное, даже Эрику убил бы, если бы узнал, что она как-то связана с этими уродами.

— Даже Эрику?

— Да. Она здесь самая нормальная. И красивая. Очень красивая. Если бы не Лиза, я бы, наверное, когда-нибудь даже замутил с ней. Я же с Лизой тоже в больнице познакомился. Звучит по-дебильному, но мне иногда кажется, что именно она послала мне Эрику. Ты не подумай, я — не мудак, который, не успев похоронить жену, уже на другую зарится. Но вдруг когда-нибудь…

— Почему нет? Жизнь идет. Постепенно боль утраты забудется, и ты сможешь начать сначала.

— А у тебя есть кто-нибудь? — Руслан вопросительно посмотрел на своего собеседника.

— В каком-то смысле она умерла, — неуверенно ответил Лесков, вспомнив про Катю. — Осталась в прошлом, в которое мне категорически нельзя возвращаться.

— Ты сейчас говоришь, как какой-то долбанутый на всю голову философ. Попроще можно?

— Попроще не получается, — Дмитрий улыбнулся, заметив озадаченное лицо Руслана. Все-таки своей прямотой этот парень иногда напоминал ему Георгия Лосенко, разве что не стремившегося делать добро насильно.

— А когда меня выпустят отсюда? — Гаврилов решил перевести тему. — Ты говорил, что люди не боятся меня. Так почему же меня до сих пор держат взаперти?

— Альберт еще беспокоится за твое самочувствие.

— Да я здоров, как бык. Ладно, поправлюсь, как одноглазый бык! Но я готов воевать. Готов истреблять всю эту богатую мразь, которая засела в Австралии!

И Руслан снова вернулся к проклятиям, адресованным «процветающим» и идиотам, которые их поддерживали. Дмитрий смотрел на него, кипящего злостью и отчаянием, и мысленно задавался вопросом: как такому человеку можно признаться?

Разумеется, правда всплывет, и вместо послушного союзника, Лесков приобретет еще одного врага. Конечно, можно было внушать ему колоться «эпинефрином» и выполнять какие-то мелкие поручения, но это было не то, чего хотел Дмитрий.

Он покинул палату Руслана в мрачном настроении. К тому же вечером ему предстояло выступить перед людьми, и это еще больше угнетало его. В памяти всплывали яростные восклицания толпы, и только способности «иного» заставили ее замолчать. В этот раз скорее всего получится так же. Быть может, уже поднимаясь на трибуну, нужно сразу напугать их так, чтобы они не могли выдавить из себя ни звука? Или, напротив, позволить им показать свое настроение? Нет, если все завороженно замолчат, Васильев сразу поймет, что что-то нечисто. Он ведь нарочно вызвал его, Лескова, на трибуну, чтобы вдоволь поглумиться над очередным его провалом, поэтому придется дать ему то, что он ждет. Хотя бы на пару секунд.

Все последующее до выступления время тянулось для Дмитрия издевательски медленно. Ему всегда казалось, что самое страшное — это ожидание, поэтому, когда к нему зашел Волков и сообщил, что все готово, Лесков вздохнул с облегчением. На его удачу на площади Спасской соберутся лишь местные, поэтому толпа будет значительно меньше.

— Я все еще не понимаю, зачем ты согласился на этот фарс, — мрачно произнес Александр, проходя в кабинет Дмитрия. — Твое выступление ничего не изменит — тебя лишь освищут в очередной раз на потеху совета.

— А разве у меня есть выбор?

— Да. Ты мог отказаться и не вестись на провокации Васильева.

— Мог. Но тогда как мне вызвать доверие людей, если я с ними даже разговаривать отказываюсь?

— Это не ты отказываешься разговаривать. Это они не хотят тебя слушать. Я боюсь, как бы твое выступление не подняло новую волну агрессии. Ведь именно этого добивается Васильев. Проще всего управлять народом, объединив их против какого- то мифического врага… Знаешь, давай-ка лучше я выйду на трибуну. Я попробую убедить людей оставить местных полукровок в покое. Раз выступлю, потом еще раз… Как говорится, капля камень точит. Может быть постепенно всё и образуется…

Дмитрий отрицательно покачал головой:

— Я не могу прятаться за вашу спину постоянно.

— Дело не в тебе, Дима. Люди в отчаянии, их жизнь похожа на кошмар. Сейчас каждое неверное слово может выбить их из колеи. Ты — не тот оратор, который сможет придать им мужества и сплотить.

— Мне этого и не нужно. Мне достаточно того, чтобы совет не мешал мне и работе моих помощников.

— Тогда будь осторожен. Крайне осторожен. Помнишь, ты ходил на Адмиралтейскую за какой-то там разработкой ваших ученых? Так вот, сегодняшнее выступление будет не менее опасным.

Прошло еще около получаса, прежде чем за Лесковым прислал сам Васильев. То были пара солдат, одетых в военную форму, что невольно вызвало у Дмитрия ассоциацию с конвоем. Впрочем, задавать вопросы он пока что не торопился. Взяв со стола лист бумаги, на который он примерно набросал свою речь, Лесков сложил его и спрятал в карман брюк. Затем последовал за провожатыми.

Когда он вышел на крыльцо правительственного здания, площадь уже была переполнена людьми. Но встревожила Дмитрия не шумная толпа, а трибуны. В этот раз их было две, что ясно давало понять о наличии еще одного выступающего.

«Какого черта?» — промелькнуло у него в голове. В какой-то миг в мыслях пронеслась слабая надежда, что это Волков решил поставить вторую трибуну, чтобы в случае чего поддержать менее опытного оратора. Однако эта мысль разлетелась в пыль, когда он увидел поднимающегося на крыльцо Васильева.

— Вы тоже собираетесь выступать? — вполголоса поинтересовался Дмитрий.

— Нет, это на всякий случай.

— А зачем здесь столько камер?

— Я посчитал, что жители других станций тоже имеют право знать правду.

— Какую правду? — Лесков настороженно посмотрел на собеседника.

— А вы что, планируете им лгать? — Васильев снисходительно улыбнулся. — Пойду объявлю вас.

Прежде чем Дмитрий успел среагировать, мужчина уже подошел к трибуне и обратился к народу. К облегчению Лескова его слова не прозвучали как-то издевательски или обличающе, напротив, такое представление могло расположить к выступлению даже самого неумелого оратора.

— Спасибо, — сухо сказал ему Дмитрий, занимая место у второй трибуны.

На его появление в толпе откликнулись по-разному. Вначале раздалось недовольное гудение, но вот Васильев снова вступился за Лескова и попросил людей проявить немного терпения. Эти слова возымели эффект, и народ наконец затих. Десятки глаз устремились на «процветающего» — большинство из них пылало ненавистью, но были и те, кто стремился поддержать выступающего. Взгляд Дмитрия зацепился за хмурое лицо Бехтерева, который еще минуту назад от души обматерил особо буйных слушателей. Затем Лесков различил лица Альберта и Эрики. Несмотря на их затянувшийся конфликт из-за «эпинефрина класса А», эти двое продолжали находиться рядом. Альберт выглядел обеспокоенным, но, когда Дмитрий посмотрел на него, губы врача тронула ободряющая улыбка. Эрика вела себя сдержаннее, однако в ее глазах больше не было прежней ненависти.

Тогда Лесков начал свое выступление. Первые слова давались ему тяжело, и он старался не вглядываться в лица людей, чтобы не сбиться с мысли. К счастью, его не перебивали. Крики в толпе утихли, и на площади воцарилась тишина, прерываемая лишь голосом Дмитрия.

Он говорил о полукровках. Говорил о том, что эти создания в своем желании жить мирно ничем не отличаются от обычных людей, и многие «иные» использовались властями в своих целях. Говорил о том, что полукровок так же обманули, разве что яд не подействовал на их организм и позволил выжить. Тот же Руслан Гаврилов — не чудовище, а такая же жертва, как и все присутствующие. Он тоже потерял своих жену и детей, которых горячо любил, и теперь хочет сражаться на стороне петербуржцев. И Эрик Фостер не такой уж и дьявол во плоти, а скорее бывшая марионетка «Золотого Континента».

— А почему ты их защищаешь? — внезапно из толпы раздался грубый мужской голос. — С чего ты решил, что эти уроды будут на нашей стороне?

— Я защищаю их потому, что они могут быть нашими союзниками. На данный момент вышло так, что Золотой Континент отравил их близких. Таким образом, на примере Руслана Гаврилова получается, что «иные» предпочтут остаться на нашей стороне. И нужно быть круглыми дураками, чтобы начать истреблять их наравне с «процветающими».

— Так ты же сам «процветающий»! — снова выкрикнул все тот же мужчина, и в толпе прокатился гул недовольства.

— А, может, ты такой же урод, как Гаврилов? — подхватил какой-то молоденький парень лет шестнадцати.

— Устами младенца глаголет истина…

Насмешливый голос Эрика Фостера прозвучал совсем близко, и прежде чем Лесков успел среагировать, острая боль пронзила его правую щеку, и затем, словно капля воды потекла по шее и скользнула по ключице. Дмитрий судорожно схватился за лицо, чувствуя под пальцами горячую липкую кровь. Несколько секунд он стоял, пораженный случившимся, автоматически пытаясь зажать рану, которую Эрик нанес ему охотничьим ножом.

А затем на Дмитрия обрушилось понимание того, что только что произошло. Теплая кровь перестала заливать ему грудь и плечо, и под пальцами стала ощущаться крепкая поверхность чешуи. Но вместо прежнего облегчения Лесков почувствовал, как его охватывает страх. Тот самый, который он так часто внушал своим врагам. Он наконец понял, зачем его пригласили выступить.

— Это же… Чешуя! Он один из них! Он тоже полукровка! — донеслись до него испуганные крики толпы.

— И не просто полукровка. Он — «шепчущий», — Эрик Фостер появился за микрофоном трибуны, весело поигрывая окровавленным ножом. Губы наемника тронула ироничная улыбка, когда он увидел медные крапинки в глазах Лескова, выдающие его истинные чувства. Дмитрий смотрел на него так, словно готов был растерзать его.

— Ну что же вы стесняетесь, Дмитрий Константинович, — теперь на трибуну подле Эрика взошел уже Васильев. — Расскажите людям, зачем нужно оберегать полукровок. Может быть, для того, чтобы они могли уничтожить еще одну станцию? Ведь именно вы, Дмитрий Константинович, умеете внушать жертвам свою волю, и те даже не способны вам воспротивиться. Уж не по вашему ли желанию хороший порядочный солдат, Виталий Румянцев, запустил на Адмиралтейскую «костяных»? Уж не по вашему ли желанию появились еще несколько предателей? И уж тем более не по вашему ли желанию Виталий Румянцев во всем сознался? Я уже не буду спрашивать о том, почему вас слушаются «костяные», и почему прежний глава совета Спасской выступил перед народом с бессмысленной и ужасающей речью, отчего был выгнан со станции с позором.

Дмитрий словно не слышал восклицаний Васильева. Он все еще смотрел на Фостера, не в силах поверить в то, что этот ублюдок предал его. Нет, он никогда не доверял Эрику на сто процентов, но на данный момент у Лескова просто не укладывалось в голове: почему именно сейчас? Яростные крики толпы, казалось, звучали где-то далеко, словно на площади не осталось никого кроме него и Фостера.

Нечто подобное происходило и на других станциях. Люди собрались у больших экранов, которые специально установили на площадях, и каждый буквально в деталях мог рассмотреть темно-синие пластины чешуи, возникшие на лице «процветающего». Происходящее напоминало какой-то фантастический фильм, где гример постарался от души, а оператор поспешил подчеркнуть качество проделанной работы. Были видны и странные янтарно-медные крапинки в глазах Лескова.

— Убийца! — это слово доносилось все чаще, и Катя, вышедшая на площадь Владимирской вместе со Стасом, невольно прижала ладонь к губам, словно пыталась сдержать рвущийся из груди крик. Ее взгляд впился в экран, на котором крупным планом было показано окровавленное лицо мужчины, которого она любила и которого, как оказалось, совершенно не знала. Камера не могла скрыть промелькнувшей в его глазах растерянности, которую Катя видела в последний раз в детском доме, когда она сказала ему, что больше не хочет его видеть. Да, это было то самое отчаяние в сочетании со страхом, разве что сейчас лицо Дмитрия было изуродовано чешуей.

«Этого не может быть. Не может быть», — пульсировало в ее сознании. Обвинения, которые Васильев сыпал на Дмитрия, теперь обрушились и на нее.

— Он не мог, не мог, — беззвучно шептала девушка.

— Ты не знала, да? — голос Стаса, ласковый, но в то же время твердый ворвался в ее сознание, как порыв ледяного ветра.

— Он не уничтожал Адмиралтейскую, — ответила Катя, все еще не сводя взгляда с экрана. — Это всё ложь.

— А то, что он — полукровка, тоже ложь? — спросил Волошин.

— Мне плевать, кто он. Я точно знаю, что он ни в чем не виноват.

Услышав эти слова, Стас горько усмехнулся. Даже сейчас она защищала Дмитрия, не желая обращать внимания на доводы рассудка. Даже сейчас, несмотря на его ложь и уродство, она продолжала его любить.

— Теперь понятно, каким образом он вошел в совет Спасской. Хотя что там совет… Таким образом он поднимался и по социальной лестнице. А без его способностей он — никто, очередной…

— Не говори так о нем, — в голосе Кати внезапно послышалась сталь. Она наконец отвела взгляд от монитора и посмотрела на Стаса. — Ты ничего не знаешь о нем.

— А ты? Ты знаешь? Или, может, он тоже тебя загипнотизировал, а ты даже не помнишь? Еще вопрос, как вы там с ним общались…

Впервые Катя почувствовала, что хочет влепить Волошину пощечину.

— Это жестоко, — еле слышно произнесла она.

— Это ты жестока, Катя. Я люблю тебя, а ты постоянно…

— Дима — мой друг! Даже больше скажу: он мне, как брат.

— Хорош брат! Ты даже не знала, что он — полукровка.

— О таком не расскажешь во дворе детского дома.

Их спор был прерван очередным восклицанием Васильева, донесшегося из колонок.

— Так что же мы будем делать с этим лицемерным подлецом? — вскричал он. — Что будем делать с его приспешниками? С Константином Морозовым, который тратит все наши ресурсы на разработку нового телепорта, с помощью которого они смогут перенестись на Золотой Континент? С Эрикой Воронцовой, которая все это время подделывала документы, покрывая Лескова, и так же растрачивала наши запасы на какие-то опасные опыты? С Альбертом Вайнштейном, который несмотря на все свои заслуги, тоже находится в этом заговоре? В конце концов, что мы будем делать с Александром Волковым, который вовсю пользовался замешательством народа, чтобы прийти к власти? Как мы поступим со всеми этими заговорщиками? Я слышу из толпы призывы расстрелять подлецов. Но не слишком ли это? Не слишком ли милосердно тратить пули на тех, кто уничтожил Адмиралтейскую? Так, предлагаете повесить? Но и это на мой взгляд слишком хорошо для предателей. Я предлагаю изгнание! Пусть отправляются на поверхность, в тот мир, который Лесков оплатил для них — с отравленной водой, кровожадными тварями, разрухой и хаосом!

— Надо поговорить с нашим советом! Пусть владимирские примут их к себе. Дима не виноват, — Катя бросилась было в сторону одного из здешних управляющих, но Стас схватил ее за запястье и притянул к себе.

— Ты что, не слышала? Всех, кто выступал на его стороне, всех выгонят наверх!

— Я в детстве не боялась толпы. А сейчас и подавно, — с этими словами Белова высвободила свою руку и поспешила к советнику. Стас бросился за ней. На какой-то миг они утонули в ревущей толпе, и Волошин потерял девушку из вида.

— Катя, — в отчаянии закричал он. — Пожалуйста, вернись!

Однако та, другая толпа, которую крупным планом показывали на экране, выглядела куда более спокойной, чем владимирские. Вместо ожидаемой ярости, которая должна была обрушиться на ненавистного «процветающего», спасские погрузились в гробовое молчание. На миг Стасу даже показалось, что пропал звук, однако, бросив лихорадочный взгляд в сторону экрана, он увидел, что люди действительно молчат. Камеры замерли на испуганных лицах собравшихся и больше не двигались, словно операторы решили прерваться на чашку кофе и забыли закончить съемку. А затем до зрителей донесся поразительно спокойный голос Дмитрия Лескова.

— Наверное, мне не нужно говорить, что Эрик Фостер прав, назвав меня полукровкой. Благо, он успел предъявить доказательства, а вы успели с ними ознакомиться. И я не буду отрицать тот факт, что я действительно могу подчинять своей воли любое живое существо. Именно поэтому меня так любезно слушаются «костяные». И уж тем более я не буду обелять себя, пытаясь убедить вас в том, что никому ни разу не лгал. Я — «процветающий», полукровка и лжец — что может быть страшнее? И все же кое-что есть. Например, люди с безупречной репутацией, которые внезапно заключают трусливые договоры с наемником, который является таким же «процветающим» и таким же полукровкой, как и я. С одной стороны мотивы Антона Викторовича понятны — он хотел разоблачить меня перед вами, выставить тем, кто я есть на самом деле. Это похвально. Но зачем же приписывать мне уничтожение Адмиралтейской? Да со своими способностями я бы давно велел каждому руководителю станции запустить процесс самоуничтожения территории, и в течение минуты от подземного Петербурга не осталось бы даже воспоминаний. И уж тем более я бы не ходил на поверхность вместе с остальными, потому что меня никто не может заставить делать то, чего я не хочу. Мне даже не нужно терпеть ваши насмешки, потому что я способен заставить вас замолчать. Как, например, сейчас. Я мог причинить вам вред сотни раз, но я не желаю этого делать. Потому что меня предали также, как и вас. Полукровок, оказывается, тоже можно обмануть. И сейчас вы тому свидетели. И полукровки тоже могут любить свой дом, дорожить своими друзьями и хотеть создать семью. У меня отняли эту возможность, загнали в подземелья, а мой любимый город населили какими-то хищными тварями, на которых у нас нет никакой управы.

На миг Лесков замолчал, а, затем, встретившись взглядом с Иваном, продолжил:

— Что касается моих сообщников, то тут, конечно, не обошлось без моих способностей. Они такие же, как и вы — тоже меня ненавидят, но кое-кто в состоянии приносить мне пользу, и поэтому мне пришлось подчинить их своей воле.

За это я должен извиниться перед ними. Но я попробую объяснить свои мотивы, а вы хотя бы раз попробуйте меня понять. Константин Морозов был вынужден разрабатывать телепорт, потому что это единственный способ к отступлению. Что касается Эрики Воронцовой, то, конечно же, я заставил ее подтасовать результаты моих анализов и тем самым подтвердить, что я — обычный человек. То же самое касается и Альберта Вайнштейна. Эти двое ненавидели меня так же лихо, как и вы. Особенно Воронцова — это может подтвердить вам любой выживший лаборант Адмиралтейской. Сейчас же они разрабатывали для меня средство, способное усилить мои способности. Правда, моя идея не увенчалась успехом, и теперь эти двое работают над ядом для «костяных». Что касается Бехтерева, Суворова и остальных моих друзей, то скажу прямо: они попросту не знали, с кем имеют дело, и сегодня их, как и вас, ждал неприятный сюрприз. И я должен перед ними извиниться. Теперь, когда вам все известно, примите решение по поводу моей участи и дайте мне знать в течение часа. Я буду ждать в своем кабинете.

На этом Дмитрий закончил свое выступление. На негнущихся ногах он скрылся в правительственном здании и направился в свой кабинет. Сейчас его буквально трясло — боль растекалась по лицу и шее, но он словно не чувствовал ее.

«Если выгонят, то хотя бы меня одного», — думал он, закрывая за собой дверь.

Оказавшись в одиночестве, Лесков несколько минут лихорадочно метался по комнате, после чего замер у зеркала и взглянул на свое отражение. Он был перепачкан кровью, на лице темнела уродливая полоса чешуи. Грубые пластины плотно покрывали рану, и, хотя шрама не останется, Дмитрию было тошно на себя смотреть. Не столь из-за чешуи, столько из-за страха, поселившегося в его глазах. А ведь именно он когда-то был одним из самых богатых людей России. У него были деньги, репутация, власть — сейчас же любая скользкая тварь вроде Эрика Фостера могла выбить почву у него из-под ног.

В этот миг страх уступил злости, и Лесков с трудом удержался, чтобы не разбить зеркало.

«Как будто это поможет», — насмешливо подсказал внутренний голос. «Лучше подумай о том, чтобы сразу же не сдохнуть, оказавшись на поверхности. Куда идти?»

Первой мыслью был Эрмитаж. Бранн говорил, что это место является культурным наследием, которое «процветающие» хотели бы сохранить. Они не станут бомбить здание, если там будет скрываться один человек. Но что делать с «костяными»? Забиться в какой-то комнате и ждать, пока они не осмелеют и не сожрут его? То же самое произойдет, если он попробует укрыться и в Адмиралтействе.

«Адмиралтейство…»

Воспоминание о перестроенной верфи невольно натолкнуло Дмитрия на мысль об одноименной станции метро, которая теперь считалась склепом. Однако кроме мертвецов на ней еще остались провизия, лекарства, а, главное, питьевая вода. Лесков вспомнил, как, желая хоть как-то отомстить «костяным», выключил на станции отопление, а это означало, что территория Адмиралтейской стала для жизни этих существ непригодной.

«Зато мне подойдет», — подумал Дима, чувствуя, как страх медленно начинает отступать. Но как найти вход на адмиралтейскую — теперь ни один замок не будет реагировать на его прикосновение.

«„Костяной“ покажет», — тут же ответил себе Лесков. «Теперь главное, чтобы Альберт и Константин продолжали свою работу. И избавились от Фостера…»

Затем Дмитрий налил себе в стакан воды и, опустившись в кресло, сделал несколько неторопливых глотков.