Союзник

Глава XIX

Всего их насчитывалось двенадцать. Шестеро из них уже собрались у лифтов и терпеливо дожидались остальных. Кто-то нервно поглядывал на часы, кто-то в десятый раз проверял исправность приборов, кто-то копошился в своем рюкзаке. Все эти люди старались казаться спокойными, даже изредка обменивались шутками, вот только улыбки выходили натянутыми, а уверенный тон отдавал фальшью.

Иван Бехтерев сидел на полу неподалеку от входа в лифт. Прижавшись спиной к стене, он задумчиво смотрел в одну точку, пытаясь привыкнуть к мысли, что, быть может, сегодняшний день станет в его жизни последним. Вика спала, когда он зашел в ее комнату, чтобы попрощаться. Иван не стал будить девочку, лишь едва ощутимо коснулся губами ее лба, чувствуя нежность и отчаяние одновременно. В тот момент она показалась ему особенно хрупкой и беззащитной. Это было странно — будучи полукровкой, этот ребенок превосходил любого человека, но Иван по-прежнему видел в ней свою маленькую девочку.

— Дочка плакала небось? — голос Тимура вырвал Ивана из паутины мыслей, и Бехтерев поднял глаза на подошедшего к нему солдата.

— Она не знает, что я ухожу.

Тимур опустился на пол и долей сочувствия посмотрел на собеседника. В этот момент он подумал, что, быть может, это даже хорошо, что его жена ушла к другому, не успев родить ему ребенка. Так сказать, сам Господь уберег от расставаний, которые каждый раз приходится переживать Ивану.

— На твоем месте я бы все же сказал, — тихо ответил Тимур. — Ребенок должен знать. Вполне возможно, что…

Однако договаривать он не стал. Слова о том, что сегодня девочка может проснуться уже сиротой были слишком чудовищными, чтобы их озвучить, а заменить их подходящей шуткой у мужчины не получилось. Поэтому недосказанное повисло в воздухе звенящей тишиной.

Тем временем в другой стороне помещения находились еще четверо членов «экспедиции». Несмотря на то, что все присутствующие были одеты в одинаковую военную форму, эти люди производили впечатление чужаков, которые пытались показаться своими. Оно было понятно. Все четверо работали в здешнем научно- исследовательском институте и впервые после катастрофы отправлялись на поверхность. Никто из них не имел достаточного опыта в использовании огнестрельного оружия, поэтому автоматы на их плечах выглядели скорее декорацией нежели защитой. Константин Морозов, Артур Семенчук, Владислав Шилкин и Борис Кутании сегодня были вынуждены исполнять роль солдат, и они были чертовски напуганы.

Что касается Дмитрия, то в этот момент он находился в кабинете Альберта Вайнштейна и молча наблюдал за тем, как врач перекладывает ампулы с «эпинефрином» в продолговатый черный футляр, похожий на футляр для хранения очков. Эрика была категорически против того, чтобы они использовали непроверенный препарат, но потом все же сдалась. Дмитрий отчетливо помнил, как она побледнела, услышав его просьбу, как нехотя касалась сенсорной панели, открывая сейф, как заклинала его не прикасаться к ампулам без крайней необходимости.

Они толком и не попрощались. Едва Лесков взял в руку ампулы, девушка попросила его уйти. Не было ни классических объятий с обещаниями вернуться живым, ни жарких поцелуев, ни даже слов поддержки. Эрика словно обратилась в ледяную статую — столь безэмоциональным сделался ее взгляд. Дмитрий не знал, что таким образом девушка реагировала всегда. Ей было легче сделать вид, что ничего не происходит, нежели постыдно разрыдаться в объятиях человека, которого боялась потерять. Она окончательно запуталась в их отношениях, но сегодня к своему ужасу осознала, что Дмитрий способен причинить ей боль — он стал ей по-настоящему дорог. За своей холодностью девушка скрывала свой страх.

Подобная реакция озадачила Лескова. Ему хотелось обнять ее, как хочется обнять близкого человека, к которому надеешься вернуться. Хотелось прижаться губами к ее плечу и молча стоять до тех пор, пока стрелка часов не велит ему уходить. Однако поведение Эрики остудило его. Дима покинул кабинет Воронцовой растерянным, если не сказать расстроенным. Гордость не позволила ему спросить, что вызвало подобную перемену в настроении девушки и уж тем более признаться самому себе, что его это задело. Впрочем, сейчас это было последнее, о чем стоило думать. Ему предстояло подняться на поверхность, и только Богу было известно, что ждало его наверху.

Сейчас, находясь в кабинете Альберта, Дмитрий пытался скрыть свою тревогу. То и дело его пальцы перемещались на браслет часов, как бывало каждый раз, когда он сильно нервничал, но в этот раз ему удавалось удержаться от желания начать щелкать застежкой. Нужно было держать себя в руках, иначе «костяные» почувствуют его страх, и тогда все пропало.

— Мы справимся, — произнес Вайнштейн, словно прочитав его мысли. — Ты сам говорил, что в это время суток «костяные» наименее активны, и у нас есть шанс незаметно добраться до Адмиралтейства. Главное, продержаться следующие четыре часа и донести стекло. Морозов сказал, что оно довольно тяжелое.

Дмитрий кивнул:

— Если бы не стекло, я бы не брал с собой столько людей. Хватило бы Морозова и нас, полукровок.

— А я бы предпочел не брать с собой как минимум двоих. Я привык работать с теми, кому доверяю, и мне совершенно не улыбается, когда за моей спиной маячит существо вроде Эрика Фостера. Если он в девятнадцать лет такая злопамятная сволочь, то что же будет дальше?

— Тебе не о чем беспокоиться. В этот раз он будет находиться под моим внушением.

— Я перестану беспокоиться, когда Фостер будет находиться под крышкой гроба,

— проворчал врач. — Ты не подумай, что я какой-то там злыдень, но и ты войди в мое положение: с самого начала этот тип точит зуб именно на меня, а я, получается, должен делать вид, что всё в порядке. Мало того, что я не выспался, иду на поверхность к голодным чудищам, так еще и этот будет под боком шастать. На твоем месте я бы уже давно…

— Он идет с нами и точка, — прервал его Дмитрий.

— У тебя на всё один ответ, и он всегда связан с точкой. А лучше бы были вопросительные знаки. Тогда бы этот гад не порезал тебе лицо и не разоблачил нас. Скоро он и Гаврилову расскажет, что ты «процветающий», и тогда начнется…

Закончить свою мысль Альберт не успел — в дверь кабинета настойчиво постучали. Дмитрий был уверен, что за ними пришел Алексей Ермаков, однако, к его удивлению, на пороге стояла Оленька. Лицо девушки выглядело заплаканным, и прежде чем Вайнштейн сумел что-то произнести, Оля бросилась ему на шею и отчаянно разрыдалась. Наличие в комнате Лескова, казалось, ее ничуть не смущало, и она продолжала молча плакать, не в силах выдавить из себя причину своего визита.

— Дорогая моя, вам бы успокоиться, — произнес Альберт, чувствуя неловкость и раздражение одновременно. Он ласково погладил девушку по волосам, пытаясь успокоить, но его движение вызвало лишь новую волну отчаяния со стороны Ольги. Тогда он попытался было отцепить от себя руки девушки, но та прижалась к нему еще крепче.

— Почему вы не сказали мне? — сквозь слезы спросила она. — Почему не сказали, что уходите на поверхность? Вы даже не захотели со мной попрощаться!

— Подождите, Оленька, так ведь…, - Вайнштейн бросил на Дмитрия красноречивый взгляд, ясно давая ему понять, насколько сильно ему надоела влюбленность этой девушки. Затем он собрался с мыслями и договорил:

— Так ведь это моя обязанность!

— Ваша обязанность лечить больных, а не ходить с автоматом на поверхность! На то есть солдаты!

— Да, но солдатам нужна моя помощь. Я очень признателен вам за вашу заботу…

— Это не забота, Альберт! — внезапно воскликнула Оля и посмотрела ему в глаза.

— Если бы вы не были так заняты в госпитале, то давно бы заметили, как я к вам отношусь.

Услышав это заявление, Дмитрий хотел было направиться к двери, чтобы оставить этих двоих на пару минут наедине, но Альберт снова бросил на него красноречивый взгляд, умоляя не двигаться с места. Казалось, Лесков был единственным барьером, удерживающим Оленьку от попыток поцеловать врача.

— Я давно вижу в вас не только коллегу, — продолжала охваченная чувствами девушка. — Я уважаю вас, Альберт, я восхищаюсь вами, но уже не только как врачом, а как мужчиной.

— Оля, я правда тронут, но не могли бы мы отложить этот разговор на потом? — начал было Вайнштейн, но Оленька снова прервала его.

— Не говорите мне про «потом». Я и так откладывала этот разговор слишком долго! Даже узнав, что вы — наполовину рептилоид, я не отвернулась от вас.

— Рептилоид? — озадаченно переспросил врач и снова покосился на Дмитрия. Тот стоял с каменным лицом, скромно опустив глаза.

— Ну или кто вы там еще, — пылко продолжала девушка. — Мне не важно, кто вы! Будь вы хоть полностью инопланетным рептилоидом, я бы не отказалась от вас. У настоящих чувств не бывает помех. Я знаю, вы удивлены, но я больше не могу молчать. Вы уходите на поверхность и можете там погибнуть, поэтому я хочу, чтобы вы знали: я люблю Вас, Альберт! Люблю так, как никогда не любила! И я буду ждать Вас.

С этими словами Оленька в отчаянии посмотрела на Вайнштейна. Альберт чувствовал, что она не лжет и уж тем более не шутит — ее энергетика обрушилась на него теплым потоком, но врач не ощутил ответного тепла. Оленька была не единственной женщиной, которая умудрилась влюбиться в него в этом госпитале, но если остальные были готовы развлекаться без обязательств, то эта девушка явно претендовала на серьезные отношения.

— Оленька, деточка моя, — наконец произнес Вайнштейн, и Дмитрий уловил в его тоне старческие нотки. — Кроме того, что я — наполовину кайрам, у меня есть еще одна тайна, о которой никто не знает. На самом деле я уже очень стар. Я тебе в дедушки гожусь, милая. Мне восемьдесят три года, и в моих глазах ты — невинный очаровательный ребенок, совсем еще девочка.

— Восемьдесят три года? — пораженная Оленька уставилась на Альберта, не веря своим глазам.

— Восемьдесят три, моя хорошая. Ты видишь только мою оболочку, которую я вам показываю.

— Боже мой, — девушка наконец выпустила врача из своих объятий. — Но как же так? Я думала, вам не больше сорока. Я думала, что вы… Что я… О Господи! Но я люблю Вас.

— И я люблю Вас, Оленька, но только как внучку, — Альберт поразительно спокойно продолжал разбивать сердце несчастной девушки, стараясь не прислушиваться к ее энергетике. — Теперь идите, моя дорогая. Нам с Дмитрием еще нужно подготовиться к вылазке.

— Да, конечно, извините, пожалуйста, — пробормотала Оленька и, как ошпаренная, выскочила из кабинета. Какое-то время Лесков молча наблюдал за врачом, который вернулся к своей работе, после чего с иронией поинтересовался:

— И для всех тебе восемьдесят три года?

— Нет, — буркнул Альберт. — Для тех, кто мне нравится, мне тридцать восемь. Надеюсь, ты не собираешься меня осуждать?

— Как я могу…

После этого небольшого инцидента, Дмитрий и Альберт направились в комнату, в которой держали Руслана Гаврилова. Вайнштейн продолжал сомневаться в том, что от Одноглазого может быть какая-то польза, но как и в случае с Эриком, Лесков оставался непреклонен. Он полагал, что раз парень сумел добраться до Петербурга, то до Адмиралтейства и подавно дойдет. К тому же они по-прежнему не знали, к какой разновидности относится этот полукровка, и в чем проявляются его способности. Но если Руслан выжил, даже побывав в зубах «костяного», он мог быть гораздо полезнее, нежели все здешние солдаты вместе взятые.

— Ну наконец-то! — вырвалось у Руслана, когда дверь отворилась, и комнату вошли Дмитрий и Альберт. — Я уже решил, что вы передумали брать меня с собой. Уже скоро выходить надо, а вас все нет!

— Неужели в нашей группе все же есть человек, которому так не терпится погибнуть? — без тени улыбки пошутил Лесков.

— Нет, Димон, не погибнуть, а отомстить «процветающим», — ответил Руслан. — Господи, если бы ты только знал, как сильно я хочу поквитаться с этими уродами. Я дошел до Петербурга лишь потому, что меня гнала сюда ненависть.

— Ты дошел потому, что являешься полукровкой, — не выдержал Альберт. — И не надо грести всех богачей под одну гребенку. Если хочешь знать, до всего случившегося я тоже был довольно не бедным человеком.

— По меркам «процветающих» ты был бедным, — парировал Одноглазый. — Иначе бы тебя позвали на Золотой Континент. А вот если бы ты владел корпорацией или, к примеру, торговал нефтью, которая тебе нахрен не принадлежит, тогда да!

— Сейчас это уже не имеет значения, — услышав про нефть, Дмитрий предпочел вмешаться и перевести тему. — Что касается вылазки, Руслан, я еще раз повторяю — никакого героизма и неподчинения. Мне не нужны бессмысленные жертвы отважных дураков. Действуем четко по плану.

— Откуда у тебя эта любовь к планированию? — усмехнулся Руслан — Ты ведь тоже детдомовский, а заливаешь похлеще «процветающих». Надо действовать по обстоятельствам, а не по плану, потому что у «костяных» планов нет. У этого ползучего дерьма вообще ничего нет, кроме желания набить свое брюхо. В любом случае я готов идти в самую опасную зону. Ты сам видел, стреляю я метко. Лучше вашего хваленого Бехтерева. Я думал, он у вас самый продвинутый, а по результатам тренировок получается, что я. Правильно?

— Тренировочный зал и поверхность — не одно и то же, — Дмитрий решил не поощрять это бахвальство. — В отличие от тебя наш хваленый Бехтерев умеет воевать. До меня кстати дошли слухи, что у вас с ним какие-то разногласия. Так вот, чтобы на поверхности вел себя нормально. У меня нет времени заниматься вашим детским садом.

— А причем здесь я? Это Бехтерев провоцирует. Высокомерный, как павлин. Спроси, кого хочешь: на последних тренировках я стрелял лучше всех в группе, а он постоянно меня унижал. Докапывался до всего. Я понимаю, что он — не абы кто и заслуживает быть инструктором, но я тоже не позволю о себя ноги вытирать. Остальные пацаны стремают ему что-то сказать, а я вот молчать не собираюсь.

— Руслан, ты меня услышал, — в голосе Дмитрия послышались стальные нотки, и он первым покинул комнату.

— Что он на меня наезжает, пусть с Бехтеревым разбирается, — еле слышно произнес Гаврилов, обратившись к Альберту.

— Не вздумай меня впутывать в ваши истории, — отмахнулся врач. — Иван и вправду не самый простой в общении, но и ты тоже нашел чем хвастаться. Все полукровки отличаются меткостью, но даже среди них есть те, кто заметно выделяется. Вот если бы ты побил рекорд Фостера, тогда бы мог хвастаться.

— Кто такой Фостер? — заинтересовался Руслан.

— Ты с ним сегодня встретишься, только пообщаться вам вряд ли удастся. Он будет находиться под внушением — уж очень проблемный парень.

— Чокнутый что ли?

— Я не сказал, что чокнутый. Я сказал — проблемный.

Что касается «проблемного», то того уже вывели из камеры и сейчас вели по коридорам. Его сопровождала группа солдат, в числе которых находились Кирилл Матвеевич и Алексей Ермаковы. И отец и сын заметно нервничали перед предстоящей «прогулкой», и за несколько дней до нее сильно поссорились. Выяснилось, что Кирилл Матвеевич, узнав, что его сын отправляется наверх, попытался было «замолвить словечко», чтобы парня не допустили. И когда до Алексея дошла подобная новость, он почувствовал себя уязвленным. В данный момент отец и сын все еще особо не разговаривали. В общих беседах с другими солдатами, они нехотя перебрасывались парой слов между собой, но на деле Алексей все еще демонстрировал отцу свою обиду.

В присутствии Фостера солдаты погрузились в гробовое молчание. Тишину нарушали лишь тяжелые шаги да редкое покашливание одного из охранников, который подхватил простуду. И в этот раз даже их обычно разговорчивый узник с момента выхода из камеры не проронил ни слова. Мерзкая лисья ухмылка исчезла с его лица, взгляд сделался острым и каким-то затравленным. Казалось, что до Фостера наконец дошло, в насколько плачевном положении он находится, и теперь парень походил на человека, которого ведут на виселицу.

Эрик и впрямь понимал, что каким-то образом «откосить» от предстоящей прогулки у него не получится. Оставалось только надеяться на свои способности и милость ненавистного Лескова, который пригрозил ему внушением. Мысль о том, что он, Эрик, станет безмозглой марионеткой Дмитрия, вызывала и ярость и страх одновременно.

«Если я сегодня выживу, клянусь чем угодно, я убью этого русского и всю его свору», — мрачно думал Фостер. Наверное, если бы сейчас к нему пожаловал сам дьявол и предложил бы голову Лескова, Эрик бы без колебаний отдал бы ему свою душу. Ненависть к Дмитрию и его «дрессированным медведям» росла так же стремительно, как и ощущение собственной беспомощности.

Вскоре вся группа собралась у входа в лифт, ведущего на поверхность. Иван поднялся с пола и неспешно приблизился к Дмитрию и Альберту, демонстративно игнорируя стоящего рядом с ними Руслана. Затем к ним приблизился Морозов и его трое коллег, настолько взволнованных, что на них было жалко смотреть. Последними в помещение вошли Кирилл Матвеевич, Алексей и Эрик Фостер. На ноге последнего мигал прибор, позволявший определить его местонахождение, и первым делом Ермаков-старший раздал всем присутствующим браслеты для слежения за перемещением их самого ненадежного «союзника».

— Пока у нас есть несколько минут, еще раз обговорим план действий, — начал Кирилл Матвеевич. — Если кто-то из вас незнаком с арифметикой, то я упрощу вам задачу и не заставлю вас считать. Всего в группе — двенадцать человек…

— Тринадцать, товарищ майор, — донесся до них запыхавшийся мужской голос. — У меня есть разрешение стать тринадцатым участником группы, подписанное главой Владимирской и одобренное главой Спасской.

В тот же миг к лифту приблизился темноволосый парень с синими глазами.

— Стас Волошин к вашим услугам, — добавил он, и, чтобы скрыть волнение, заставил себя улыбнуться.