Собиратель воды

Глава 15. Пустая ладонь

Назир замер, увидев храм вблизи. Не обычные руины, к которым он был готов, а подлинное воплощение картинок из детских книг. Проёмы арок, напоминающие не строгие геометрические формы, а живые изгибы — текучие, как вода, но из камня. Колонны, покрытые узорами, повторяющими линии пустынных барханов. Купол — не идеальный полукруг, а скорее каменная волна, застывшая в момент своего пика.

— Точно как книгах, — прошептал Назир.

Самира молча кивнула, но её взгляд говорил о том же удивлении.

На широких ступенях, ведущих ко входу, стоял старик. Он держал в руках чайник, от которого поднимался пар, и смотрел на путников так, словно они были гостями, опоздавшими всего на пару минут.

— О, вы как раз к чаю! — воскликнул он, словно встречал давних знакомых. — Я уже думал, что нам с Жабиром придётся пить его в одиночестве.

Одна из коз, привязанных неподалеку, издала длинное, насмешливое блеяние.

— Не обращайте внимания на Фатиму, — старик махнул рукой в сторону козы. — Она всегда так реагирует на упоминание Жабира. Они поссорились из-за репейника ещё при Старом Султане. — Он задумался. — Или при Новом? В любом случае, они не разговаривают уже лет пятьдесят.

Назир и Самира переглянулись.

— Меня зовут Абудаба, — представился старик, расставляя на плоском камне, служившем ему столом, четыре глиняные чашки. — Это означает «Отец Двух». Хотя я никогда не был отцом. Так что, возможно, это имя — ошибка. Возможно так зовут кого-то другого и мы перепутали имена друг друга.

Он засмеялся. Затем указал на козу, которая щипала редкую траву неподалёку.

— А это Мариам. Она знает больше, чем я. Но говорит только с избранными.

Коза подняла голову и оценивающе посмотрела на гостей.

— Я Назир из Аль-Мадира, — представился Назир. — А это Самира, предводительница Детей Пустыни.

— Предводительница, — эхом повторил Абудаба. — Это тяжкий груз. Вести других может лишь тот, кто отказался идти собственным путём.

Самира нахмурилась, но старик уже переключил внимание на Назира.

— Аль-Мадир, говоришь? Город кристалла? — Его глаза сузились. — Далеко же ты забрёл от своих каменных стен, искатель.

— Я ищу знания, — ответил Назир. — О водных кристаллах. О том, как они работают. О том, как можно спасти…

— Знания, знания, — перебил его Абудаба, разливая чай. — Все ищут знания, словно это горшок с золотом, закопанный под каким-то особым кактусом. — Он повернулся к ближайшему растению. — Вот этот, например, на солнце обиделся. Слишком много тепла — даже для него перебор.

Старик наполнил четвертую чашку и поставил её на край стола.

— Это для кого? — поинтересовалась Самира.

— Для Жабира, конечно, — ответил Абудаба.

— А Жабир — это?.. — Назир оставил вопрос незаконченным.

Старик улыбнулся и указал на череп, лежащий на выступе скалы:

— Мой лучший собеседник. Очень внимательно слушает и никогда не перебивает.

— В отличие от нас, — пробормотала Самира.

— О нет, вы замечательные слушатели, — заверил их Абудаба. — Просто немного… живые. Это иногда мешает слушать.

Он подал им чашки с чаем, который пах сухими травами и чем-то сладким.

— Как вы выживаете здесь? — спросил Назир, принимая чашку. — У вас есть вода?

— О, конечно! — Старик просиял. — Боги щедры ко мне. Пойдёмте, я покажу.

Он повел их к задней части храма, где между камней пробивалась тончайшая струйка воды, не толще пальца ребёнка. Она стекала по трещине в скале и собиралась в небольшую выемку размером с таз для умывания.

— Вот, — с гордостью сказал Абудаба. — Дар богов.

Назир не смог сдержать разочарования:

— Какой же это дар. Это… это просто родник. Результат природных процессов. Геология…

— А где твой родник, раз ты такой умный? — мягко перебил его старик. — Ты же тоже воду искал. Нашёл?

— Я… — Назир запнулся.

— Вот и я о том же, — кивнул Абудаба. — Иногда «просто» — это и есть чудо. — Он зачерпнул воду ладонью и выпил. — Попробуйте. Она вкусная. В ней есть память о дождях, которых мы не видели.

Самира без колебаний подошла и выпила воды. Назир последовал её примеру, удивившись чистоте и сладости воды.

— В храме есть что-нибудь о кристаллах? — спросил он. — Записи, фрески?

Абудаба хитро прищурился:

— В этом месте есть всё, что нужно. Иногда даже больше. Идёмте, я покажу.

Он повёл их через полуразрушенные залы храма. Солнце проникало сквозь трещины в потолке, создавая причудливые узоры света на полу. На стенах Назир разглядел потрясающие фрески — не такие строгие и формальные, как в городских храмах, а живые, будто нарисованные детьми.

Он остановился перед изображением двух фигур — одна тёмно-синяя, как вода, другая коричнево-золотистая, как камень. Братья-боги, изображённые не как цари-близнецы на троне, а как стихии — вода и камень в человеческом обличье.

На фреске они спорили, тянули друг друга за руки в разные стороны. Один устремлялся в небо, другой — в землю. Между ними стояли крошечные фигурки людей, протягивающих руки и вверх, и вниз, словно не зная, за кем следовать.

— Что это за спор? — спросил Назир. — В книгах говорится, что братья всегда были едины.

— Книги пишут победители, — пожал плечами Абудаба. — Или те, кто хочет ими казаться. Иногда братья расходятся. Иногда вода поднимается в небо, а камень уходит в землю. Мы остаёмся по-середине, в одиночестве.

Он подвёл их к другой фреске, изображавшей людей, стоящих вокруг светящегося кристалла.

— Когда в чаше была вода, все говорили "благословение", — произнёс Абудаба, разглядывая рисунок. — Когда осталась только чаша — стали искать, кто её опустошил.

Он указал на изображение кристалла:

— Здесь был кристалл. Очень давно. Теперь его нет. А мы живём.

— Был? — переспросил Назир. — Настоящий кристалл? Здесь, в храме?

— О да, — кивнул старик. — Мне рассказывал мой учитель, который услышал это от своего учителя, а тот — от своего. Говорят, он был первым. Тем самым, который братья создали вместе, прежде чем разойтись. Но кто знает.

— У нас говорят: если один пастух что-то шепнёт у колодца, через три оазиса из этого сделают пророчество, — усмехнулась Самира. — А что если так делать тысячу лет?

Абудаба рассмеялся:

— Именно! Вся история — это пересказ пересказа. Но иногда даже в искажённом сообщении есть часть правды.

Назир оживился:

— И что с ним случилось?

— То же, что случается со всем, — пожал плечами Абудаба. — Он изменился. Превратился в нечто другое. Возможно, в пыль. Возможно, в песок под нашими ногами. Возможно, он до сих пор здесь, просто мы не видим.

Разочарование Назира росло. Он ждал конкретных ответов, а получал загадки и философские рассуждения.

Заметив его выражение лица, Абудаба указал на дальнюю часть храма:

— Там, глубже, есть особое место. Комната Откровений. Говорят, там боги разговаривают с людьми. Или пустота. Одно из двух. — Он посмотрел на темнеющее небо. — Но туда лучше идти с первым светом солнца. Ночью в руинах опасно. Камни предают даже тех, кто им поклоняется.

— В смысле, они падают? — уточнила Самира.

— С удивительным энтузиазмом, — кивнул старик. — Особенно на тех, кто выглядит самоуверенно.

Назир хотел возразить, но Самира положила руку ему на плечо:

— Он прав. Переждём ночь.

У костра, под звёздным небом, тишина казалась почти осязаемой. Абудаба уже удалился в свою каменную келью, оставив гостей наедине с ночью.

Назир сидел, вглядываясь в пламя невидящим взглядом. Его лицо выражало тихую усталость, как у человека, который слишком долго нёс тяжёлый груз. Иногда, когда его ничего не "держало", он словно уходил куда-то внутрь себя, и тогда его взгляд становился отсутствующим, а черты лица разглаживались, как поверхность воды в безветренный день.

Где-то в темноте мекали козы, устраиваясь на ночлег. Одна из них, особенно настойчивая, отказывалась заходить в загон, пока старик не пригрозил ей рассказать Жабиру о её "непристойном поведении".

Самира подбросила в огонь сухую ветку, и треск пламени вернул Назира в настоящее.

— Красивое место, — сказал он негромко. — Этот храм… не такой, как в городе.

— Тебя это удивляет? — спросила Самира.

— Да. — Назир задумчиво потёр подбородок. — В книгах храмы всегда описываются одинаково. Высокие купола, строгие линии, упорядоченные залы. А здесь… словно сама пустыня решила помолиться.

Он помолчал, рассматривая отблески костра на своих ладонях.

— Знаешь, что мне кажется? Кажется, этот храм построили для богов, а не для того, чтобы загнать сюда тысячи людей и толкать им речи.

Самира внимательно посмотрела на него:

— Ты вдруг заинтересовался храмами?

— Просто увидел разницу, — слегка улыбнулся Назир. — Эти рисунки… их нарисовали не знатные мастера за золото и почести, а простые бедняги, которые действительно что-то видели. Ну или думали что видели. Это должно быть ещё с тех времён, когда боги являлись людям. — Он неожиданно рассмеялся. — Тяжело, наверное, остановить бога и сказать: "Не двигайся, я тебя нарисую".

Самира тоже улыбнулась:

— Для инженера ты неожиданно поэтично говоришь о таких вещах.

— Дело не в вере или неверии, — покачал головой Назир. — В красоте. В том, как камень и пространство созданы друг для друга. — Он помолчал. — В городском храме я всегда чувствовал себя лишним. А здесь… странно, но здесь я словно часть чего-то.

Из темноты донеслось длинное козье блеяние, будто животное комментировало его слова.

— По-моему, эта коза смеётся надо мной, — заметил Назир.

— Это Мариам, — сказала Самира. — Она философ. Абудаба сказал, что она говорит только с избранными.

— И я явно не вхожу в их число.

Самира достала из сумки маленький мешочек с сушёными фруктами:

— Единственные, с кем она точно разговаривает — это репейники. Я видела, как она с ними шепталась.

Назир взял предложенный ломтик сушёного абрикоса. Пальцы у него были в пыли, но это вдруг показалось неважным. Приятная сладость разлилась по рту.

— У тебя нос морщится, когда ты улыбаешься, — неожиданно сказала Самира. — Как у ребёнка.

Назир смутился:

— Правда?

— Да. Это… необычно для человека, который может часами смотреть в пустоту.

Они оба замолчали, и тишина между ними снова заполнилась потрескиванием костра.

Самира отвела взгляд в сторону.

— В племени есть история, — вдруг сказала Самира. — О женщине, которая слишком много искала.

Назир поднял на неё глаза, ожидая продолжения.

— Её звали Сара. Она была дочерью шейха в те времена, когда племя ещё не стало… таким, как сейчас. Да что там. Не было еще никакого племени. — Самира провела рукой по песку, рисуя неясные узоры. — Она искала то, что называла 'глазом пустыни' — место, где можно увидеть все дороги сразу.

— И что с ней случилось? — спросил Назир, когда Самира замолчала.

— Она ушла из дома однажды ночью. Взяла верблюда, воду и свой амулет из бирюзы. — Самира достала из-под одежды маленький кулон на кожаном шнурке. — Вот этот.

Назир удивлённо посмотрел на кулон:

— Она была…

— Моей прабабкой, — кивнула Самира. — Она не нашла 'глаз пустыни'. Или нашла — кто знает? Но через год она вернулась. Другой. Тихой. С ребёнком на руках — моей бабкой. — Самира спрятала кулон обратно под одежду. — Она больше ничего не искала. Просто жила. Растила дочь. Собирала травы. Читала песок. Её считали мудрой.

— Что значит 'читала песок'? — спросил Назир.

— Говорят, она могла смотреть на следы в песке и рассказать всё о человеке, который их оставил. Куда он шёл. Что нёс в сердце. О чём сожалел.

Самира подняла глаза к небу:

— Иногда я думаю, что мы все оставляем такие следы. Просто большинство из нас не умеет их читать.

Назир задумчиво кивнул:

— А твои родители? Ты никогда о них не рассказывала. Кроме той истории с отцом и песчаной бурей.

— Там мало интересного, — пожала плечами Самира. — Мать умерла при родах. Отец… он был торговцем, но не очень удачливым. После её смерти ему было тяжело, он… Медленно ломался в общем. Когда он исчез в той буре, я уже была наполовину сиротой.

Она помолчала, глядя в огонь:

— Знаешь, что странно? Я никогда не чувствовала себя брошенной. Словно он ушёл не от меня, а от себя. Словно ему просто стало слишком тяжело быть собой.

— Ты простила своего отца? — спросил Назир, возвращаясь к их разговору.

— Я не считаю, что было за что прощать, — просто ответила Самира. — Он не был плохим человеком. Просто сломанным. — Она встретила взгляд Назира. — Как многие из нас.

Они снова замолчали. Где-то вдалеке послышался крик ночной птицы — одинокий и пронзительный, как внезапное откровение.

— Только не пей из второго бурдюка, — неожиданно донёсся голос Абудабы из темноты, заставив их вздрогнуть.

— Почему? — спросил Назир, обернувшись.

— Там вода для Мариам, — ответил старик, показавшись на мгновение в свете костра. — Она не любит, когда ей оставляют грязную посуду.

И тут же исчез, словно растворившись среди теней.

— Он всегда так делает? — тихо спросил Назир.

— Учитывая, что мы знаем его всего день, не могу сказать, — пожала плечами Самира. — Но да, похоже на то.

— Я думала, если мы дойдём сюда, станет легче, — сказала она после паузы, глядя на звёзды.

— А стало? — спросил Назир.

— Нет. — Её голос стал тише. — Но стало тише. Как будто всё встаёт на свои места — не так, как хочется, но так, как должно быть.

Назир потянулся за веткой, чтобы подбросить в огонь:

— Я не знаю, куда дальше, — признался он.

— Это и есть путь, — просто ответила Самира. — Только пустыня всегда знает, куда идти. Мы — нет.

Она вдруг засмеялась тихо:

— Ты только послушай меня. Говорю как старик со своим черепом.

— У тебя получается лучше, — улыбнулся Назир, и его лицо на мгновение осветилось, сбрасывая груз усталости.

— Завтра всё изменится, — задумчиво произнесла Самира. — Или не изменится.

— Вот за такие слова тебя и слушаются, — Назир слегка усмехнулся. — Ни к чему не обязывают, но звучат мудро.

— Ты просто завидуешь, — парировала Самира.

— Что ты будешь делать завтра? — спросила она, когда их смех утих.

— Пойду в эту Комнату Откровений, — ответил Назир. — Хотя, честно говоря, я уже не знаю, что ищу.

— Может, в этом и суть, — тихо сказала Самира. — Перестать искать. Начать находить.

Назир долго смотрел на неё, словно видел впервые:

— Бывают моменты, когда ты говоришь, и я вдруг понимаю, почему целое племя идёт за тобой.

Самира слегка смутилась — редкое выражение на её обычно уверенном лице:

— Большинство просто идёт потому что все идут. Время когда были какие-то причины давно прошло.

Назир хотел было что-то ответить, но мысли путались, глаза закрывались сами собой. Вскоре Назир провалился в сон, унося с собой образ пламени, пляшущего на ветру, и задумчивое лицо Самиры, глядящей в звёздное небо — словно читающей следы на песке судьбы.

Ему было семь. Или восемь. Они с отцом возвращались из храма где отец работал инженером. На базарной площади Назир увидел уличного торговца, продающего сладкие шарики из финиковой пасты.

— Хочу! — закричал он, дёргая отца за руку. — Хочу финиковый шарик!

— Сегодня нет, — спокойно ответил отец. — У нас не хватит денег до конца недели, если купим сладости.

— Хочу! — ещё громче закричал Назир, не слушая объяснений. — Хочу! Хочу!

Он топал ногами, плакал, привлекая внимание прохожих. Отец выглядел уставшим после долгого дня работы, но не сердился.

— Смотри, — он опустился на корточки и показал Назиру открытую ладонь. — Что ты видишь?

— Ничего, — буркнул Назир, всё ещё всхлипывая.

— Правильно. — Отец сжал ладонь в кулак. — А теперь кричи. Кричи громче, требуй, злись.

Назир, удивлённый этой странной просьбой, но всё ещё обиженный, закричал:

— Хочу шарик! Сейчас же!

— Ещё громче! — подбодрил его отец.

— ХОЧУ ШАРИК!

Отец разжал кулак. Ладонь по-прежнему была пуста.

— Видишь? — сказал он. — Крики не работают, чудеса не происходят.

Назир проснулся с образом пустой ладони отца перед глазами. Затем перевернулся на другой бок и снова уснул.

С первыми лучами солнца Абудаба позвал его:

— Пойдём, искатель. Комната Откровений ждёт.

Самира ещё спала, и Назир решил не будить её. Он последовал за стариком в глубь храма, через полуобрушенные арки и коридоры, заваленные обломками.

На пороге одного из залов они едва не столкнулись с козой, которая выскочила им навстречу с возмущённым блеянием.

— Извини, Мариам, — сказал Абудаба. — Мы не хотели тебя беспокоить. Да, и твои труды очень важны, мы понимаем.

Коза фыркнула и удалилась с достоинством королевы, покидающей неприятную аудиенцию.

— Она пишет трактат о связи репейника и смысла жизни, — пояснил старик. — Очень глубокое исследование.

— Почему вы живёте здесь один? — спросил Назир, пока они пробирались через руины.

— А кто сказал, что я один? — Абудаба оглянулся через плечо. — У меня есть Жабир. И козы. И этот храм. И пустыня.

— Вы никогда не думали вернуться к людям?

— Я от них и не уходил, — пожал плечами старик. — Это люди ушли от себя. Построили города. Заперлись в страхе. Забыли, что значит быть частью мира.

Он перешагнул через упавший камень, который подозрительно напоминал форму обувной подошвы, словно кто-то закаменел на полушаге.

— Говорят, мёртвых нельзя спасти. А я думаю — живых нельзя. Они сами должны.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего особенного, — беззаботно ответил Абудаба. — Просто мысли старика, который слишком долго разговаривает с черепом. — Он задумчиво почесал бороду. — Кстати, если вдруг услышишь, что с тобой говорит кто-то невидимый — не пугайся. Это просто Фатима шутит. У неё странное чувство юмора. Однажды она три дня притворялась голосом моей совести и заставила меня вернуть соседу жёлтую козу, которую я вовсе не крал.

— Соседу? — переспросил Назир. — Я думал, вы живёте один.

— Ну да, — кивнул Абудаба. — У меня тогда было видение соседа. Очень настойчивая галлюцинация, постоянно жаловалась на мою музыку.

Они шли дальше, и старик вдруг спросил:

— Ты ведь оттуда ушёл не просто так. Но всё ещё хочешь вернуться. Почему?

Назир задумался. Почему? Он мог бы сказать о долге перед городом, о чувстве ответственности, о людях, которые не могут спасти себя сами. Но правда была глубже.

— Потому что это мой дом, — просто ответил он.

— Дом, — эхом отозвался Абудаба. — Место, которое помнит тебя, даже когда ты его забываешь.

Старик остановился перед низким проходом:

— Мне здесь не пройти, колени уже не те. — Он указал во тьму прохода. — Иди прямо, потом налево, потом направо, потом прямо, потом три раза налево, потом… А, неважно. Просто иди, куда ведёт сердце. Или ноги. Или страх упасть в яму. В любом случае, придёшь куда надо.

Назир нерешительно заглянул в тёмный лаз.

— Не беспокойся, — подбодрил его Абудаба. — Тебя проведёт Хромой Ибрагим. Ну, его призрак. Он тут живёт с тех пор, как свалился в ту дырку лет двести назад. Немного ворчливый, но в целом положительный. Только не говори с ним о политике, а то будет бубнить всю дорогу.

Старик протянул Назиру маленькую масляную лампу.

— Возьми. И помни: если увидишь что-то плохое — это ты сам виноват. Если хорошее — это откровение. Если ничего — значит плохо старался. Не перепутай.

Назир кивнул, неожиданно для себя улыбнувшись. Опираясь на камни, он пролез в узкий лаз.

Проход оказался не таким длинным, как казалось снаружи. Через несколько десятков шагов он вывел Назира в полукруглый зал под купольным сводом, частично обрушившимся. Солнечные лучи проникали через трещины, освещая пыльный воздух и каменный пол, покрытый птичьим помётом и песком. В центре стоял каменный постамент, пустой и растрескавшийся.

Комната Откровений. Такая же пустая и безмолвная, как и всё остальное в этом храме. Назир ожидал увидеть нечто особенное — возможно, какие-то загадочные символы, или древние письмена, или хотя бы особенное эхо. Но здесь был только камень, песок и тишина.

Он огляделся по сторонам. Затем осторожно подошёл к постаменту и провёл рукой по его поверхности. Обычный камень. Гладкий от времени, но всё же просто камень.

— Ну, я всё равно уже здесь, — пробормотал Назир себе под нос и опустился на ступеньку постамента.

Он провёл пальцами по каменной поверхности, ощущая выщербины и трещины. Сколько времени прошло с тех пор, как здесь в последний раз был кристалл? Сотни лет? Тысячи?

Мысли текли неспешно, как песок в песочных часах. Он думал о своём пути — с каждым шагом в пустыне он отдалялся от прежнего себя. Что он искал? Знания. Секреты. Ответы.

А что нашёл?

Назир начал мысленно перебирать всё, что узнал за время своего странствия.

Кристаллы. Он надеялся найти способ возродить угасающий кристалл Аль-Мадира. Но вместо этого обнаружил, что кристаллы конечны. Они умирают. Даже тот самый первый кристалл, если он действительно был здесь, не смог избежать этой участи. Бесконечных источников не существует. Значит, технического решения для спасения кристалла не существует тоже.

Кочевники. Что он узнал от племени Самиры? Они не боролись с пустыней, они двигались вместе с ней. Не пытались остаться на одном месте, не цеплялись за исчерпавшие себя источники. Они искали временные убежища, уважали то, что находили, и шли дальше, когда приходило время. В их жизни не было постоянства, но было продолжение.

Дети Свободы. А что Мансур и его люди? Они пытались жить по-новому, отвергнув богов и традиции. Но во имя чего? Абстрактной рациональности, которая на деле оказалась всего лишь новой формой слепой веры. Мансур говорил о свободе, но мыслил, как жрец, видя только свою истину и отбрасывая всё остальное. В итоге его рационализм привёл лишь к бездумному потреблению — источник был истощён так быстро, что не успел восстановиться. Кто знает сколько источник они исчерпали после этого.

Оазис Ан-Наджм. Единственное устойчивое поселение в пустыне существовало не благодаря технологии, а благодаря природному источнику. Они не создавали воду из ничего — они нашли место, где вода уже была, и построили свою жизнь вокруг этого дара. Не очень умело, кстати, много можно было сделать лучше. Но когда вода есть, она есть.

А что Абудаба? Странный старик, говорящий с черепом, который выживал здесь, в разрушенном храме, с крошечным родником, и казался более счастливым, чем любой из жрецов в богатом храме Аль-Мадира. Он не боялся пустоты. Он принял её как часть жизни.

На каменном полу рядом с Назиром лежал небольшой осколок — возможно, часть древнего кристалла, возможно, просто случайный камень. Он взял его в руки, повертел.

Кусочек кристалла? Или просто камень? Имело ли это значение?

— Я сделал всё, что мог, — сказал Назир в пустоту. — Я починил компас. Я спас людей. Я шёл и шёл. Почему этого мало?

Камушек лежал на ладони точно так же, как когда-то финиковый шарик мог лежать в ладони отца. На мгновение Назир сжал пальцы в кулак, словно пытаясь удержать прошлое, удержать надежду.

А потом медленно разжал.

Осколок выскользнул, упал, звякнул о каменный пол. Как капля воды, разбившаяся о камень. Как надежда, разбившаяся о реальность. Ладонь была пуста.

«Ты был прав, отец. Сколько ни кричи — там просто ничего нет».

Город не спасти. Кристалл не оживёт. Чуда не будет.

И что-то надломилось внутри. Его детство, его дом, его прошлое — всё это исчезнет, как родник Абудабы когда-нибудь исчезнет в песке. Ни расчеты, ни инструменты, ни молитвы этого не изменят.

Назир опустился на колени, ощущая странное онемение. Не боль, не отчаяние — пустоту. Звенящую, бесконечную пустоту, как в треснувшем сосуде, из которого вытекла вся вода. Впервые в жизни у него не было ни плана, ни идеи, ни даже решимости идти вперёд. Только гулкая, звенящая тишина внутри.

Он не знал, сколько времени прошло. Минуты или часы — здесь, в этой каменной чаше тишины, время текло иначе. Как песок в песочных часах, как вода из трещины в скале — по капле, медленно, равнодушно. Солнечный луч из пролома в куполе скользил по полу, рисуя дорожку света среди пыли.

Сквозь трещину в своде в зал залетела маленькая птица. Она покружила под куполом, чирикнула что-то деловитое, и вылетела обратно, так быстро, словно ошиблась адресом. Эхо её голоса ещё долго звенело под сводами.

Назир сидел неподвижно, словно и сам превратился в камень — в одну из колонн храма, простоявшую тысячи лет. Мысли ушли, оставив лишь тихое дыхание и биение сердца.

Как родник Абудабы — тоненькая струйка жизни среди мёртвых песков. Как шёпот Самиры у костра — тихий голос в бесконечной ночи. Как руки отца — пустые, но полные любви.

Потом, так же беспричинно, как пришла пустота, пришло и движение. Назир медленно поднялся на ноги. Его взгляд упал на старую надпись, выцарапанную на стене рядом с проломом: «Кто ищет — тот идёт. Кто понял — возвращается».

И тогда он увидел — в отверстии между камнями, в проломе стены храма — пейзаж. Не пустыню, а горы вдалеке.

Ветер дул на вершинами, облака двигались, меняя освещение склонов.

Внезапная, пронзительная ясность сменила пустоту. Как после грозы, когда мир кажется омытым и обновлённым, его мысли обрели кристальную чёткость.

Назир подошёл ближе к пролому, глядя на далёкие вершины.

Он протянул руку к свету, льющемуся через пролом. Пустая ладонь, открытая миру.

Назир в последний раз оглядел пустой зал. Комната Откровений оправдала своё название, хотя никто не произнёс ни слова.

Возможно, так и было задумано.

Когда Назир вышел из храма, солнце уже поднялось высоко. Его лучи бесстрастно освещали руины, камни, песок — весь этот древний, надтреснутый мир.

Самира сидела на камне у родника, умывала лицо. Капли воды блестели на её коже, как маленькие кристаллы. Она заметила его приближение, обернувшись, и внимательно вгляделась в его лицо.

— Ты долго был там, — сказала она просто.

Назир кивнул. Слова казались лишними, словно грубая ткань на заживающей ране.

— Вставай, — сказал он наконец. — Нам пора идти.

В его голосе не было ни торжества открытия, ни горечи разочарования. Только спокойствие — глубокое, как колодец, и ясное, как родниковая вода.

Самира медленно поднялась. Она не спрашивала, куда они пойдут или зачем. Вместо этого она спросила:

— Боги помогли тебе?

Назир посмотрел на неё, потом на храм, потом на свои руки. На лице появилась лёгкая улыбка — не радостная, но и не печальная.

— Да, — ответил он, и сам засомневался, шутит он или нет.

Она кивнула, словно ждала именно такого ответа. Они начали собирать свои немногочисленные пожитки. Абудаба принёс им немного сухих лепёшек и маленький бурдюк, наполненный водой из своего родника.

— Воды немного, — сказал он, протягивая бурдюк. — Но она знает путь домой. Вода всегда помнит.

Мариам наблюдала за сборами с задумчивым выражением морды, словно оценивая, достойны ли эти люди покинуть её владения.

— Она хочет тебе что-то сказать, — заметил Абудаба, указывая на козу. — Но, увы, ты её не услышишь.

— А Жабир? — спросил Назир. — Он не будет прощаться?

— О, он уже сказал всё, что хотел, — улыбнулся старик. — Просто ты не услышал. Иногда самые важные слова — те, которые не произнесены.

Когда они были готовы отправиться, Назир обернулся к старику:

— Спасибо.

Старик молча улыбнулся и кивнул в ответ.

Они направились прочь от храма — две фигуры на фоне бескрайних песков. Самира что-то спросила, Назир что-то ответил. Их голоса унёс ветер.

Абудаба стоял у входа в храм, наблюдая, как путники постепенно превращаются в крошечные точки на горизонте. Жабир, как обычно, составлял ему молчаливую компанию.

— Знаешь, старый друг, — проговорил Абудаба, обращаясь к черепу, — всегда забавно наблюдать, как люди учатся заново тому, что знали всегда.

Он помолчал, вглядываясь в даль, где уже почти невозможно было различить силуэты уходящих.

— Города приходят и уходят. Храмы осыпаются. Кристаллы гаснут, — продолжил он задумчиво. — Но всегда найдётся кто-то, кто просто встанет и пойдёт дальше.

Мариам подошла и фыркнула, словно комментируя его слова.

— Да-да, — кивнул Абудаба козе. — Ты права. Пока есть козы, череп и хорошая чашка чая — не всё потеряно.

Жабир был полностью согласен с этой мыслью.

Абудаба ещё немного постоял, глядя вслед путникам, затем медленно развернулся и направился к роднику. Его козы нуждались в воде, а цветок в келье — в уходе. Мир продолжал своё бесконечное движение через пустоту.

--

— Какой теперь план? — спросила Самира.

— Сперва в Аль-Мадир. — ответил Назир.

— А потом?

— А потом в горы. В место где небо, касается земли.