Собиратель воды

Глава 12. Оазис и пустота

Знание начинается с измерения. Мы протягиваем руку к тому, что нельзя объять разумом, и создаём инструмент — продолжение наших чувств, усилитель нашего восприятия. Инструмент становится мостом между ограниченным умом человека и безграничным хаосом природы.

Мы верим: что можно измерить, то можно познать. Что можно познать, то можно предсказать. Что можно предсказать, то можно контролировать.

Линейка превращает абстрактное "далеко" или "близко" в конкретные расстояния, извлекая из непостижимого пространства число, которым можно оперировать. Весы помогают сравнить человека и кучу песка по их сухой, изолированной характеристике, массе. Термометр сводит ощущение "горячо" или "холодно" к цифре, которую можно записать и передать другому. Барометр переводит невкидимое давление воздуха в движение стрелки, делая понятным то, что нельзя потрогать руками.

Так возникает иллюзия власти над миром — через градуированную шкалу, через тонкую стрелку, уверенно указывающую направление. Циркуль очерчивает границы понимания. Линейка вносит порядок в бесформенное. Компас превращает беспредельность в карту.

Но у каждого инструмента есть свой предел. Есть точка, за которой шкала обрывается, формула перестаёт работать, стрелка начинает дрожать, не зная, куда указывать. Астролябия бессильна в пасмурную ночь. Солнечные часы молчат без солнца. Даже самая длинная линейка не измерит бесконечность.

Этот предел — не просто техническое ограничение. Это граница между тем, что скудный разум человека в состоянии объять прямо сейчас, и остальным миром, который остается таким же реальным, каким был, но просто человеку он не подвластен. Как не подвластны книги обезьянам. Как не доступен язык математики младенцу. Как непостижима музыка для глухого от рождения.

Мы создаем свои инструменты по образу и подобию наших ограничений. Линейка не может измерить то, что мы не способны представить как протяженность. Весы не могут измерять планеты и молекулы. Не из-за размера, а из-за самой концепции огромных и малых величин, которые слишком сильно отличаются от того, что мы видим каждый день. Мы думаем, что расширяем границы познания, но часто лишь укрепляем стены своей темницы, принимая удобные измерения за истину.

Именно стоя на этой границе, встречаясь с неизмеримым человек встречается с истинным выбором: отказаться от пути, признав поражение разума, или шагнуть дальше — уже без инструмента, с пустыми руками, в холодную тьму неизвестного.

Прямо сейчас Назир понимал это как никогда прежде, потому что его прибор упёрся в ограничение. Сидя на плоском камне возле ручья, он смотрел, как стрелка компаса упрямо показывает на оазис. Его пересохшее горло снова сжалось — эта реакция тела на опасность стала привычной за месяцы в пустыне. Назир ощутил, как рубаха липнет к спине от пота, а мозоли на ладонях жжет от напряжения. Душа его медленно падала в бездну отчаяния, потому что он осознал простую истину: стрелка больше не покажет никуда, кроме этого места, пока здесь есть этот гигантский источник, сигнал которого заглушает всё остальное.

"К чему все эти возвышенные размышления?" — одернул себя Назир с внезапной злостью. "Красивые слова не дадут воды. Если компас не работает — значит, нужно его починить или найти другой способ. Меня не интересуют границы познания. Меня интересует, как не дать людям умереть от жажды."

В пустыне время съёживается. День равен неделе, минута — вечности. Назир знал это не из книг, а по собственному опыту. По сигналам, которые посылало ему его тело. Ноющие колени, стёртые пятки, огрубевшая кожа ладоней. Плечи до сих пор ныли — будто бурдюки всё ещё висели на них, тяжёлые, как сама жизнь. Ветер приносил песок, который скрипел на зубах, как напоминание о том, что комфорт — это сон, а реальность — это дискомфорт.

Он был потерян. В Аль-Мадире он знал, что делать: формулы, чертежи, расчёты. Для каждой проблемы существовал метод. Если один метод не срабатывал, то другой, третий, четвёртый… Количество попыток всегда было прямо пропорционально упорству и обратно пропорционально страху. В Аль-Мадире страх был забавой фантазёров и слабаков, а не инженеров.

Здесь же, на краю оазиса Ан-Наджм, всё, что у него осталось — стрелка, дрожащая, как рука старика перед смертью. И нет никого более одинокого, чем инженер с прибором, который прекрасно работает, но ничего не показывает.

Отец говорил ему однажды — Назир был тогда мальчишкой, едва доросшим до рабочего стола: «Самый страшный момент — не когда прибор сломался. А когда он исправен. Но ты больше ему не веришь».

Сейчас эти слова сносили, разрушали мысленные построения в его голове, как песчаный смерч.

Назир провёл шершавым пальцем по латунному корпусу компаса. "Я починил тебя. Я сделал всё, что мог. И ты привел нас сюда. Я не могу злиться на тебя за то, что ты работаешь именно так, как должен. Проблема не в тебе. Она во мне — в моих ограниченных знаниях."

Лагерь племени раскинулся возле узкого ручья, стекающего от северного холма. Небольшой источник воды, милостиво указанный Умм Исрой, едва справлялся с нуждами племени. Но после многих дней пути даже этого хватало, чтобы дать людям отдохнуть и почувствовать себя хорошо. Дети сидели кружком, передавая друг другу чашу с водой — не потому что кружка одна, а просто забавы ради. Старики лежали в тени шатров, подставляя лица прохладному бризу, дующему со стороны оазиса. Кто-то перебирал струны старого уда, и печальная мелодия, похожая на шелест песка, растворялась в сухом воздухе.

Назир сидел в стороне от других, на плоском камне возле ручья. Положив водный компас на колени, он хмуро разглядывал его стрелку, упрямо направленную в сторону оазиса.

Он снова и снова проверял настройки, менял режимы чувствительности, вращал внешнее и внутреннее кольца. Всё бесполезно. Стрелка не отклонялась ни на градус, прибитая к оазису, точно гвоздём.

— Ну же, — пробормотал он, сплюнув вязкую слюну на раскалённый песок. — Давай же. Покажи мне что-нибудь новое. Что-нибудь кроме того, что я и так вижу.

"Ты же знаешь, что где-то там тебе есть что показать. Не прикидывайся. Тупая железяка. Просто сдвинься. Куда угодно, только не в сторону этого проклятого оазиса."

Прибор остался глух к его мольбам. В отчаянии Назир постучал по корпусу костяшками пальцев, вначале осторожно, потом сильнее. Бессмысленно.

Желудок сжался, горло стало вязким — раздражение поднималось к голове, как рвота. Злость не на прибор — на себя. На свою беспомощность. На свою слепую уверенность в том, что можно использовать прибор, не понимая его устройства. На свою наивную веру в то, что инженер может управлять миром, просто зная как крутить колесики и шестеренки в готовом механизме.

"Чем ты лучше жрецов? Они молятся богам, которых не понимают. Ты молишься механизму, который не понимаешь. Разница только в предмете поклонения."

Эта мысль ударила сильнее, чем он был готов признать.

Он поднял глаза и увидел, что Самира наблюдает за ним издалека. Их взгляды встретились, и он увидел в её глазах то, чего не ожидал — не жалость и не нетерпение, а тихую зависимость.

«Если ты потеряешь веру, то потеряю и я», — читалось в её взгляде.

Это осознание было тяжелее всего остального. Назир — человек, который провёл полжизни за решением проблем, внезапно оказался лицом к лицу с проблемой, к которой не мог даже подступиться. И от его решения зависели те, кто поверил в него.

Он снова посмотрел на компас. Вещь. Кусок металла и камня. Его больше не терзал философский вопрос об измерении и познании. Просто нужно было заставить чертов компас показывать что-то кроме самого близкого и самого сильного источника. Это не абстрактная головоломка — это разница между жизнью и смертью для людей, которые начали ему доверять.

В своей палатке Назир сидел, скрестив ноги, в сумраке ранних сумерек. Перед ним на потёртом ковре лежал разобранный компас. Он методично разделил части на группы: корпус, механические элементы, калибровочные кольца, сам кристалл в металлической оправе. Он делал это без необходимых инструментов — ногтями, кончиком ножа, импровизированными приспособлениями из заточенных проволок. Пот заливал глаза, нос щипало от металлической пыли. Его пальцы были в царапинах от металлических краёв, а ногти сломаны. Кожа была суше чем кость — он не тратил драгоценную воду на мытье рук, и теперь каждый порез жёг огнём.

"Если бы отец видел, что я делаю с инструментом. Если бы учителя видели…"

Глядя на разложенные части, Назир вдруг осознал всю глубину своего неведения. Он умел пользоваться компасом. Мог починить его, если ломались механические части. Но он никогда по-настоящему не понимал, как и почему кристалл реагирует на воду. Этому не учили в инженерной школе. Это было в ведении жрецов, хранивших тайны кристаллов.

— Я знал, как им пользоваться, — произнёс он вслух, слизывая солёный пот с верхней губы и глядя на тускло мерцающий кристалл. — Но никогда не понимал, как он устроен.

"Мы кричали о свободе от жрецов. Об их лжи. И всё это время мы были просто ещё одним звеном в цепи невежества. Разница только в том, что жрецы об этом знали. А мы — нет."

Что-то в этой мысли было настолько невыносимым, настолько оскорбительным для всего его существа инженера, что Назир с внезапной яростью стукнул кулаком прямо по ковру с деталями. Они, звякая, разлетелись. Кристалл откатился в угол, тускло поблескивая в полумраке, как глаз умирающего зверя, который всё ещё смотрит на тебя — и ждёт, когда ты его добьёшь.

Назир сидел, тяжело дыша, сжимая и разжимая кулаки. Постепенно гнев отступил, сменившись чем-то более глубоким и честным — признанием собственного бессилия.

— Он не виноват, — пробормотал Назир, глядя на разбросанные детали. — Нет, виноват. Все виноваты. Я виноват. Боги, кристалл, город, проклятая пустыня… — вспыхнуло в нём на секунду. Но тут же угасло. Осталась только усталость. — Он просто показывает то, что есть. Мне просто надо что-то придумать, сверх того что я делал до этого.

Он собрал детали обратно, расставил их аккуратно, как привык делать в мастерской отца. Мелочь, но порядок помогал думать. Порядок был доказательством, что человек ещё не превратился в зверя.

И тут его осенило. Если он не понимает кристалл, возможно, в оазисе есть кто-то, кто понимает. Место, существующее веками, должно хранить какие-то знания. Возможно, библиотека, древние записи, хранители традиций… Конечно не так как в Аль-Мадире, но в пустыне выбирать не приходится.

"Нет, кого я обманываю?" — подумал он с горечью. — "Это просто дыра, врядли там есть что-то существенное"

Но это была единственная идея. Он торопливо начал собирать компас обратно, морщась от боли в исколотых пальцах. Что угодно лучше бездействия.

— Мне нужно в оазис, — сказал Назир, входя в шатёр Самиры без приглашения.

Она сидела за низким столиком, разложив перед собой карту местности — старую, потрёпанную, с пометками на полях.

— В оазис, — повторила она без удивления, словно ожидала этого. — Умм Исра ясно дала понять, что мы нежеланные гости. Что изменилось?

— Компас, — Назир положил прибор на стол рядом с картой. — Он ничего не показывает, кроме этого проклятого оазиса. Я не могу ничего найти, не могу никого вести.

Он снял с пояса флягу, сделал крошечный глоток воды, просто чтобы смочить горло, и продолжил с растущим напряжением:

— Я не понимаю, как он работает. На самом деле работает. Мне нужны знания. И если они где-то и есть, то в оазисе.

Самира была совсем не удивлена. Она долго молчала, изучая его лицо. В её глазах читалось понимание — не снисходительное, а глубокое, как понимание врача, видящего знакомые симптомы болезни.

Она протянула руку и коснулась компаса — не взяла, просто положила палец на его корпус, словно здороваясь с ним. Потом подняла взгляд на Назира и просто кивнула.

Она долго молчала, не потому что не знала, что сказать — а потому что знала слишком много. Иногда лучшее, что можно дать другому, — это тишина.

— Я тоже умею признавать поражение, водяной, — наконец произнесла она тихо, употребив прозвище, которым не называла его с самых первых дней в племени. — Всю жизнь я училась этому в пустыне. Иногда ты не можешь победить бурю или жажду. Ты можешь только переждать, уклониться, найти обходной путь.

Что-то в её голосе, в его глубине, подсказало Назиру, что она говорит не только о его проблеме. Что, возможно, эта женщина, которая казалась такой уверенной, такой непоколебимой, тоже искала ответы.

— Это не вопрос гордости, — добавил Назир с внезапной резкостью, почти грубостью. — Мне правда нужно туда. Я не знаю, как эта штука устроена. Я… я просто не знаю.

Он стукнул кулаком по столу — не сильно, но достаточно, чтобы компас слегка подпрыгнул.

"И я ненавижу не знать. Я всю жизнь знал. Это то, кем я был. Человеком, который знает. И теперь — я никто."

Самира поднялась со своего места. Она была ниже Назира, но в этот момент он чувствовал себя маленьким рядом с ней — не из-за её роста, а из-за спокойной уверенности, исходящей от неё. Это немного привело Назира в чувство.

— Держи себя в руках, водяной.

Она смотрела на него очень серьезно. Затем продолжила:

— Когда человек честно говорит, что не знает — это не слабость, — сказала она тихо. — Это шаг. Пошли.

Она схватила свой пояс с ножом, накинула на плечи лёгкий плащ и двинулась к выходу из шатра, даже не оглядываясь — словно была уверена, что он пойдёт следом. И была права.

У главных ворот оазиса их встретили два стража с копьями — не угрожающе, но и не дружелюбно. Их тёмные лица, испещрённые морщинами от солнца и ветра, оставались бесстрастными, как у каменных статуй.

— Умм Исра ясно сказала: никому из вашего племени нельзя входить в оазис, — произнёс старший из стражей, его седая борода колыхалась на ветру.

— Я прошу исключения, — сказал Назир, делая шаг вперёд. — Мне нужно посетить вашу библиотеку. Я ищу знания о водных кристаллах.

Стражник хмыкнул, словно услышал неудачную шутку.

— Библиотека для жителей оазиса. Или для уважаемых гостей. Вы же…

— Я инженер, — перебил его Назир с внезапной уверенностью. — У вас, возможно, проблемы с системой распределения воды. Я заметил застой в северном канале и помутнение воды в резервуарах у холма. Это может быть засор, износ клапанов или проблема с циркуляцией. Я могу помочь.

Он не гордился этой хитростью, но сейчас не время для колебаний. Проблема требовала решения, и он применял доступный инструмент — в данном случае, манипуляцию. Не красиво, но эффективно.

"Говори то, что они хотят услышать. Как жрецы. Как… Мансур. Предлагай пользу, а не правду."

Эта мысль оставила горький привкус, но отчаяние было слишком велико, чтобы позволить гордости остановить его.

Стражники переглянулись. В их глазах мелькнуло сомнение.

— Подождите здесь, — сказал старший и скрылся за воротами.

Они ждали почти час. Солнце медленно опускалось к горизонту, заливая всё вокруг золотисто-красным светом. Самира стояла неподвижно, скрестив руки на груди, её профиль напоминал резкие очертания скал на закате. Назир не мог стоять спокойно — он ходил взад-вперёд, размышляя о том, что скажет, если его пустят, и что будет делать, если откажут.

Он ощущал, как песок скрипит под его сапогами, как солнце нагревает правую сторону лица — всё эти мелкие, телесные подробности бытия. Реальность вокруг была густой, плотной, невозможно ощутимой. И в то же время — угрожающе эфемерной. Мираж на горизонте пустыни.

Наконец ворота со скрипом открылись. За ними стоял не только стражник, но и пожилая женщина с прямой спиной и пронзительными глазами — Умм Исра.

— Инженер, — произнесла она, оглядывая Назира с головы до ног. — Говорят, ты умеешь чинить водяные системы.

— Да, — ответил он, стараясь говорить уверенно.

— Почему я должна тебе верить?

— Потому что я жил в городе с кристаллом воды. Я знаю, как устроены такие системы.

— И почему ты больше не там?

Назир помедлил. Ложь сейчас была бы легче, но что-то подсказывало ему, что эта женщина увидит её насквозь.

— Потому что я сказал, что кристалл умирает. И жрецы сочли меня еретиком.

Умм Исра смотрела на него долго, не мигая. Её глаза словно заглядывали в самую глубину его существа, вскрывая слой за слоем. Затем кивнула:

— Вы можете войти. Без оружия. На закате вы должны покинуть оазис.

Самира молча отстегнула свой нож и протянула его страже. Назир сделал то же самое, положив тяжелый городской кинжал на протянутую ладонь стражника. Странное чувство незащищенности на мгновение охватило его — привычка, приобретенная в пустыне, где оружие не атрибут, а продолжение тела.

Внутри оазис Ан-Наджм был воплощением всего, о чём Назир когда-либо мечтал. Ровные улицы с глиняными домами, украшенными мозаикой из цветного стекла. Сады с цветущими деревьями, дающими густую тень. Дети, играющие у журчащих фонтанов. Воздух, напоенный влагой и ароматами трав, а не песком и солью.

Идя по узким улочкам оазиса, Назир поймал себя на неприятной мысли — он смотрел на всё глазами инженера. Не любовался красотой, а анализировал конструкцию и функциональность. "Канализация плохо спроектирована… Дренаж не справляется… Расход воды слишком велик для такого населения…" Разум привычно искал проблемы, а не красоту. От этого осознания стало ещё тяжелее.

"Что у меня отняла пустыня — способность видеть красоту?" — мелькнуло в голове.

Но тут же вернулась ясность: "Нет, она отняла росошь думать о красоте, когда стакан воды стоит день жизни."

Это был Аль-Мадир, каким он мог бы быть. Аль-Мадир, построенный с уважением к воде.

"И это возможно. Без кристаллов, без богов. Возможно просто хорошо жить. Вот он — ответ, который я искал всё это время."

Их провели в центр оазиса, где находилась главная водная система — сложное переплетение каналов, резервуаров и шлюзов, регулирующих поток от подземного источника. Назир сразу увидел проблему — засор в одном из основных каналов, из-за которого вода застаивалась и цвела в резервуарах.

Он сразу почувствовал, как внутри зашевелилось знакомое чувство — азарт инженера, нашедшего задачу по силам. Это были не абстрактные размышления об измерении и знании. Это была конкретная проблема, которую можно решить руками.

Пот ел глаза — он долго сидел, наклонившись над каналом. Руки по локоть были в иле, под ногтями забилась грязь. Но это была честная работа. То, что он понимал. То, что давало мгновенный, видимый результат.

С этой новой, неожиданно болезненной мыслью, Назир быстро и методично прочистил систему, заменил изношенные клапаны новыми, перенастроил углы наклона каналов для более эффективной циркуляции. К середине дня система работала безупречно, а вода в резервуарах снова стала кристально чистой.

Оторвав кусок от своей рубахи, он вытер лицо и руки, внезапно осознав, какое удовольствие — просто чувствовать себя полезным. Даже если это просто прочистка дренажа. Что угодно лучше бездействия.

— Благодарю тебя, мудрец, — сказал один из старейшин, подходя к нему и пожимая руку Назира. — Твои руки знают язык воды.

"Мудрец. Чушь собачья. Я прочистил дерьмо в трубе, а не решил загадку бытия", — хотел ответить Назир, но вместо этого просто кивнул с благодарностью.

Но внутри Назир чувствовал растущую пустоту. Система была проста и понятна — традиционная гидравлика, никаких кристаллов, никакой магии, никаких тайных знаний. Всё, что он делал, он знал ещё из учебников в Аль-Мадире.

— Скажите, — спросил он старейшину, отчищая песчинки из-под ногтей острым концом проволоки, которой чистил клапаны, — как работает ваш источник? Есть ли у вас кристаллы?

Старик удивлённо поднял брови:

— Кристаллы? Нет, у нас просто хороший источник. И всё. Вода течёт из-под горы с незапамятных времён. Говорят, её дал нам Аль-Мазин, бог воды, когда встретился со своим братом Аль-Харидом у этих скал.

Назир кивнул, с трудом скрывая разочарование. Это была не технология, а просто удачная геология. Ничего, что могло бы спасти его родной город.

— Но ты сказал кристаллы… — старик прищурился. — Я слышал истории о зачарованных камнях в больших городах. Они помогают контролировать воду, верно?

— Да, — ответил Назир. — В моём городе был такой. Но он умирает. И никто не знает, как его… восстановить.

Старик потёр мозолистой ладонью щетинистый подбородок:

— Знания о таких вещах хранятся не здесь. Попробуй посетить нашу библиотеку. Возможно, там ты найдёшь то, что ищешь.

Назир поблагодарил старика, тщательно вымыл руки в чистой воде отремонтированного источника, наслаждаясь даже этим простым действием, и направился на поиски библиотеки.

Библиотека оазиса располагалась в старом глиняном здании с куполообразной крышей. Внутри было прохладно и сумрачно, лишь полоски света проникали через узкие окна под самым потолком. Деревянные полки вдоль стен были заставлены свитками, книгами в кожаных переплётах и глиняными табличками.

Как только Назир перешагнул порог, запах старой бумаги и пергамента окутал его, возвращая в детство — времена, когда он проводил часы в библиотеке Аль-Мадира, впитывая знания как губка. Это был запах возможностей, запах ответов на вопросы.

Но даже тут практичность взяла верх над сентиментальностью. Он не стал любоваться шкафами или архитектурой — сразу подошёл к пожилому библиотекарю и прямо спросил:

— У вас есть что-нибудь о водных кристаллах?

Библиотекарь опешил.

Назир перебирал книги одну за другой, с растущим отчаянием. Трактаты по сельскому хозяйству. Сборники поэзии. Хроники рождаемости и смерти. Исторические хроники оазиса. Записи о погоде и урожаях. Но ничего о практическом использовании или природе водных кристаллов.

Он листал страницы — всё быстрее, всё яростнее.

"Почему я читаю про навоз? Про чёртов виноград?!" — мелькнуло в голове.

"Как они могут писать о способах хранения фиников, когда есть кристаллы воды? Как можно тратить чернила на поэмы о любви, когда города умирают от жажды?"

Он так торопился, что порвал страницу одной из книг. Замер на мгновение, ужаснувшись своей небрежности. Затем аккуратно сложил порванные части вместе.

В дальнем углу библиотеки, почти скрытый за свитками астрономических карт, он заметил большой кожаный фолиант с потускневшей от времени металлической застежкой. Это была Скрижаль Рассвета — древнейший священный текст, известный каждому ребенку по отрывкам, которые цитировали в храмах и на праздниках.

"Вряд ли здесь найдутся практические сведения," — подумал Назир, но все же потянулся к книге. В конце концов, инженеры изучали и религиозные тексты — не только из уважения к традиции, но и потому, что иногда за метафорами скрывались крупицы реальных наблюдений древних.

С некоторым трудом он открыл тяжелую обложку. Пергаментные страницы были удивительно хорошо сохранившимися, с прекрасной каллиграфической вязью и богатыми иллюстрациями на полях. Знакомые с детства строки ожили перед глазами:

«До первой зари. В безмолвии нерождённом. Два брата спали. Не зная друг друга. Аль-Мазин в снах текучих. Аль-Харид в дыхании каменном…»

Рука Назира машинально коснулась лба в традиционном жесте почтения, который делали все при упоминании имен богов-братьев. Он не считал себя особо верующим, но традиция есть традиция.

"Космогония. Первобытный хаос. Разделение стихий," — автоматически классифицировал его рассудок, привыкший систематизировать информацию. Он пролистал несколько страниц, пока не дошел до раздела о создании кристаллов.

_ «Пришёл к Аль-Мазину великий плач человеческий. Умирали дети от жажды, и матери высыхали от слёз. Брат воды опустил свой взор на пустыню и увидел караваны, бредущие от миража к миражу, глаза, полные песка, и губы, растрескавшиеся от сухого ветра.

Пришёл к Аль-Хариду великий стон человеческий. Смывали жилища потоки, и отцы тонули, спасая свой род. Брат камня опустил свой взор на долины и увидел деревни, смытые наводнениями, поля, затопленные илом, и тела, плывущие по быстрым рекам»

Назир знал этот отрывок — его часто зачитывали во время засух или, наоборот, наводнений. Жрецы использовали его, чтобы напомнить людям о необходимости баланса и умеренности. Но сейчас он читал дальше, вглядываясь в текст внимательнее, чем когда-либо раньше.

_ «И сказали братья друг другу: "Дети наши слепы. Они не видят равновесия. Они не слышат голоса другой стихии. Вода без камня становится разрушением. Камень без воды превращается в смерть".

Тогда сошли братья на вершину самой высокой горы, где небо касается земли. Аль-Мазин вынул из своего сердца каплю вечной влаги — чистейшей, что существует во вселенной. Аль-Харид извлёк из своего сердца крупицу первородного камня — древнейшего, что существует во вселенной.

Соединили они эти сущности в ладонях своих, и возник первый кристалл — синий, как глубочайшие воды, и твёрдый, как крепчайшие скалы. В нём заключены были мудрость воды и стойкость камня.»

Пальцы Назира сжались. Именно так выглядел кристалл в Аль-Мадире — синий, твердый, с внутренним свечением, напоминающим глубокую воду. Все инженеры знали, что это просто минерал с особыми свойствами, но сейчас, читая древние строки, Назир почувствовал странное волнение.

"Это всего лишь поэтическое описание," — напомнил он себе. "Не буквальное объяснение."

Он пролистал еще несколько страниц, пока не дошел до истории Аль-Сургати — первого жреца, которому боги вручили кристалл. Эту часть в храмах обычно читали в сокращении, опуская многие детали.

_ «И вручили братья Аль-Сургати первый кристалл на горе, где небо касается земли. И сказали они ему: "Вот дар наш детям человеческим. Храните его как зеницу ока. Учитесь у него, как вода становится твёрдой, не теряя своей сути, и как камень учится течь, не отрекаясь от своей природы."

Аль-Сургати спросил братьев: "Как долго будут служить нам эти кристаллы?" И ответили ему боги: "До тех пор, пока не научатся люди видеть без глаз и слышать без ушей"»

Он продолжил читать, но следующие страницы содержали в основном моральные наставления Аль-Сургати своим последователям и описания ритуалов поклонения братьям-богам. Ничего конкретного о том, как работают кристаллы, как их создавать или восстанавливать. Постепенно надежда найти что-то действительно полезное угасала.

«И сказал Аль-Сургати своим ученикам: "Не поклоняйтесь кристаллам как идолам. Они не боги, а лишь божественный дар. Они — зеркала, отражающие истину о единстве противоположностей. Учитесь у них — и однажды вы научитесь видеть и слышать истинную природу вещей без их помощи."»

Назир закрыл книгу, чувствуя знакомое разочарование. Красивые слова, возвышенные идеи — но никакой практической пользы для умирающего кристалла Аль-Мадира, или его компаса.

"Горсть песка была бы полезнее, чем эти метафоры," — с горечью подумал он, ощущая, как надежда снова ускользает.

Но одно место зацепило его внимание: упоминание о горе, "где небо касается земли". Возможно, это не просто поэтический образ, а указание на реальное место. Если первый кристалл был вручен человеку именно там, возможно, там же находится подсказка к пониманию их природы.

Он поднял взгляд и увидел Самиру, наблюдавшую за ним с другого конца комнаты.

— Нашел что-нибудь полезное? — спросила она, подходя ближе.

— Не то чтобы… — Назир указал на Скрижаль. — Знакомые истории, которые мы все слышали с детства. Но здесь упоминается гора, "где небо касается земли". Место, где боги вручили первый кристалл.

Самира кивнула:

— Я знаю эту фразу. Старейшины иногда говорят о таком месте в пустыне.

— Ты думаешь, это реальное место? — спросил Назир, борясь с надеждой. — Не просто символ из легенды?

— В пустыне многое становится реальным, — ответила Самира с легкой улыбкой. — Даже то, что в городах считают сказками.

Пожилой библиотекарь, наблюдавший за ними издали, подошёл, опираясь на палку.

— Вы ищете гору, где небо касается земли? — спросил он, кивая на Скрижаль в руках Назира. — Я должен был догадаться, что тебя заинтересует именно это.

— Вы знаете об этом месте? — спросил Назир с внезапной надеждой.

— Есть старый храм в скалах. Не уверен что это именно он, знаете ли. Когда жрецов стало много, каждый называл свой храм тем самым местом. Но, этот храм, без сомнения, — достойный кандидат. К северу от оазиса, в трёх днях пути. Старое место. Опасное. Некоторые называют его храмом Первородного Кристалла. Место без воды. Но с памятью о ней.

— Вы были там? — Назир почувствовал, как надежда вновь нерешительно поднимает голову.

Старик покачал головой:

— Никто из живых не был. Это место легенд. Говорят, там живет старик по имени Абудаба. Отшельник. Некоторые считают его сумасшедшим, другие — мудрецом.

— Абудаба? — переспросил Назир. — Странное имя.

— Древнее, — кивнул библиотекарь. — На старом языке означает "Отец Двух".

Самира подалась вперёд:

— Вы можете указать путь?

Библиотекарь взял кусок угля и нацарапал на листе папируса схематичную карту:

— Вот оазис. Вот две скалы, похожие на верблюжьи горбы. За ними овраг, сухое русло древней реки. По нему нужно идти на север три дня. Там вы увидите скалу, похожую на сидящего человека. Храм где-то там. Не скажу, что хорошая идея туда идти. Но если очень хочется… — он пожал плечами.

Назир аккуратно скатал карту и спрятал за пазуху, благодаря старика кивком. В его сердце вновь затеплилась надежда — слабая, как далёкий огонёк в ночной пустыне, но всё же надежда.

Старик задержал его руку на мгновение:

— Говорят, что вода и камень — не враги. Просто они слишком долго шли в разные стороны.

Старики, говорящие загадками начинали раздражать Назира, но он был гостем. Он с благодарностью кивнул.

На выходе из оазиса они столкнулись с Аш-Шарифом, который ждал их у ворот с каменным лицом. Заметив их, он выпрямился и преградил путь.

— Ну? — спросил он без предисловий. — Что узнали?

— Ничего, — ответила Самира. — В оазисе нет кристаллов. Только обычный природный источник. В оазисе нет знаний. Ну кроме знаний о том как растить цветы.

Лицо Аш-Шарифа осталось бесстрастным, но в глазах мелькнуло разочарование.

— И что теперь? Мы будем просто сидеть здесь, у чужого колодца, как попрошайки?

— Есть храм, — сказал Назир. — К северу отсюда. Древний храм, где, возможно, появился первый кристалл.

Аш-Шариф фыркнул:

— Храм в пустыне. Без воды. И ты веришь, что там найдёшь ответы?

— Я должен проверить, — твердо ответил Назир, глядя ему прямо в глаза и ощущая, как в груди растёт уверенность. — Я иду туда.

— Ты не сильно похож на верующего, водяной, — заметил Аш-Шариф с насмешкой. — С каких пор инженеры ищут ответы у камней?

— С тех пор, как измерительные приборы перестали их давать, — отозвался Назир. — Я буду стучаться во все двери, пока не найду ту, что откроется.

— Я иду с тобой, — произнесла Самира, делая шаг вперед и встав почти вплотную к Аш-Шарифу.

Тот удивленно поднял брови:

— Ты оставляешь племя?

— Ты справишься, — она бросила короткий взгляд на своего заместителя. — Правда?

Тот еле заметно кивнул, поджав губы.

— Я хожу за тобой уже полгода, водяной, — сказала Самира, повернувшись к Назиру с легкой усмешкой. — Помнишь? Мы нашли тебя умирающим. Теперь я просто хочу убедиться, что ты не умрешь где-то там под деревом. Если оно вообще растет в этой пустыне.

Слова Самиры проникли сквозь туман сосредоточенности Назира, и их значение дошло до него с секундной задержкой. Она идет с ним. Она оставляет племя ради… его поисков? В глубине души что-то дрогнуло, но внешне он остался почти неподвижным — лишь глаза на мгновение расширились, а дыхание сбилось на полувдохе.

Он улавливал в её словах нечто большее, чем просто забота о полезном человеке. Она рисковала всем, доверяла ему, следовала за его идеей, основанной на смутных легендах и догадках. Ни один член совета в Аль-Мадире не проявил к нему такого доверия.

Но как это часто бывало с ним в моменты глубокой погруженности в задачу, эмоции и понимание оставались запертыми внутри, не находя выхода в словах или жестах. Сейчас его разум был настолько сосредоточен на храме, на поиске ответов, что всё остальное отодвигалось на задний план.

"Я должен, не могу, обязан, иначе… Иначе я сойду с ума. Иначе проблема не будет решена," — пульсировало в его мыслях, заглушая всё остальное.

Он молча кивнул Самире, надеясь, что она поймет его благодарность без слов. Затем протянул Аш-Шарифу водяной компас:

— Держи его, — сказал Назир. — Пока он показывает хоть что-то, пусть будет у тебя.

Аш-Шариф сжал прибор в руке, как оружие.

— А если перестанет показывать?

— Тогда придётся верить… — Назир невесело усмехнулся. — Не знаю. Во что раньше верили? В карты, в мох на камнях, в полёт птиц.

Аш-Шариф взял прибор, их пальцы на мгновение соприкоснулись — два таких разных человека, связанных общей судьбой и общей заботой о племени.

— Если вернётесь — расскажете, что нашли, — сказал Аш-Шариф, пряча компас за пояс. — Если нет… Я сохраню его.

Почему-то в этом простом обещании Назир услышал намного больше, чем было сказано. Возможно, в племени он нашёл не только пристанище, но и родственные души. Людей, которые, как и он, пытались выжить и сохранить свою человечность в жестоком мире.

— Спасибо, — просто сказал Назир Самире, когда они отошли от Аш-Шарифа.

Впереди была неизвестность — пустыня, которую он когда-то так боялся, а теперь принимал как часть своего пути. Граница между логикой и надеждой, между расчётом и верой.

Солнце садилось за горизонт, окрашивая песок в кроваво-красный цвет. Ему чудилось, что он слышит голос старого библиотекаря: «Вода и камень — не враги. Просто они слишком долго шли в разные стороны».

Путь к Абудабе начинался. Теперь они шли вдвоем.