Сингулярность Смерти

Зоя. Это имя снова всплыло в его памяти, и сердце сжалось

Глитч стоял перед командованием, его глаза полны холодной ярости, его лицо — маска без эмоций. Он не знал, что ощущает в этот момент — страх, злость, или какое-то странное облегчение. Он был как тупой инструмент в руках людей, пытающихся хоть как-то вернуть контроль. Но что они могли сделать с ним, если его самого уже не существовало?

Офицеры смотрели на него с осуждением, но в их взглядах была и какая-то боязнь. Они знали, с кем имеют дело. Его репутация говорила сама за себя. Он был монстром, но и не просто монстром — он был сломленным человеком, который сгорел, потеряв свою душу в огне войны. Теперь же его действия не были просто результатом психоза, а скорее — результатом всех тех цепей, которые были сожжены в нем навсегда.

— Глитч, ты не понимаешь, что ты натворил, — начал один из командиров. Его голос был тихим, но в нём чувствовалась тяжесть ситуации. Он видел, что даже после всех своих поступков Глитч оставался живым, что было худшим кошмаром для них всех.

Глитч поднял взгляд, глаза его блестели безумным огнём.

— Не понимаю? — он хмыкнул. — Я просто выполняю свою работу. Вы хотите, чтобы я не был самим собой? Чтобы я был тем, кем вы хотите меня видеть? Но посмотрите на меня! Я — это результат ваших решений. Я был создан для этой игры. И теперь я играю.

Его голос был пронзительным, и слова звучали как откровение. Он начал сходить с ума, но не от боли — от осознания того, что не может остановиться. Он был как буря, рвущая всё на своём пути. Он больше не мог существовать по чужим правилам.

— Ты уничтожил команду, — продолжил офицер. — Ты убил своих собственных людей, просто потому что они мешали тебе в твоей игре.

Глитч сжал зубы. В его голове вспыхивали образы — Лина, его товарищи, которые когда-то смотрели на него с уважением, — и он чувствовал, как эта ярость снова поднималась в нем. Он больше не мог различать, что правильно, а что — нет. Он стал настолько поглощённым этой игрой, что терял связь с тем, кем был раньше.

— Я не выбираю, кого убивать, — сказал он. — Я убиваю, потому что это единственное, что остаётся. Я не знал, что мне делать с собой, когда мир перевернулся. Теперь же мне не важно, кто за это заплатит. Я играю по своим правилам.

Его голос снова стал холодным, почти механическим, и эти слова были как приговор, как сигнал, что вся его личность давно разрушена, как карточный домик. Он стоял перед ними, как пустая оболочка, в которую они могли только смотреть, но не могли уже понять.

— Ты не понимаешь, Глитч, — прервал его другой офицер, его слова были твёрдыми, с отчаянным оттенком. — Ты же человек! Ты когда-то был человеком! Ты не можешь продолжать так.

Он захохотал, и этот смех был похож на какой-то безумный отклик боли, что вырывалась наружу, не имея ни стыда, ни сожаления.

— Человек? — он почти зашипел. — Ты видишь здесь человека? Я больше не человек! Я — пустое место, заполненное только этим хаосом и безумием. Я потерял то, что было человеком во мне. И мне не нужно ваше сочувствие! Я не прошу его.

Офицеры были в замешательстве, и хотя они не могли этого признать вслух, им стало ясно: они не имели власти над ним. Он стал чем-то новым, чем-то, с чем они не могли справиться.

Глитч встал, его движения были резкими и уверенными. Он знал, что не выйдет отсюда живым, что, возможно, он будет убит за свои преступления. Но смерть теперь не пугала его. Он не боялся. Он не чувствовал ничего, кроме того, что теперь он наконец-то был свободен от всех этих оков. Он был собой — безжалостным, бессердечным существом, созданным для разрушения. И это было всё, что он знал.

— Можете судить меня, — сказал он с улыбкой, которая не несла ни радости, ни боли. — Но это уже не важно. Война забрала всё, что у меня было. Я просто иду дальше. А вы? Вы будете продолжать пытаться контролировать то, что невозможно контролировать.

Он шагнул вперёд, игнорируя их взгляды, не обращая внимания на их крики и угрозы. Он был свободен, и это единственное, что теперь имело значение.

Глитч был выведен из зала суда, его руки сковал цепью, и в его глазах уже не было ни страха, ни сожаления. Только пустота. Он ощущал лишь холод и тягучее чувство усталости, которое стало постоянным спутником. Это не был момент поражения — скорее, момент окончания. Всё, что осталось от его прежней жизни, было стерто и уничтожено. Он перестал быть человеком, а стал просто существом, лишённым эмоций, поглощённым хаосом войны и внутренними демонами.

Его посадили в клетку, как дикого зверя, но Глитч даже не пытался сопротивляться. Он не пытался кричать, не пытался искать выхода, потому что знал: выхода нет. Он был сожжён внутри, сгорел как человек, оставив только обугленную оболочку. На что теперь надеяться? На покаяние? На спасение? Эти мысли уже не имели для него смысла. Всё, что он хотел — это просто закрыть глаза и исчезнуть.

Его привезли в психиатрическую больницу, в место, которое было словно следствием его личной катастрофы, местом, где окончательно забыли, что он когда-то был человеком. Стены были холодными и белыми, а воздух стоял от химического запаха лекарств. Он был в своём собственном аду, но на этот раз, без стен и без рёвов, без войны. Это была тишина, которую он так долго не слышал. Но эта тишина была ещё более мучительной, чем любые обстрелы.

— Мы знаем, что ты сделал, — сказал один из врачей, стоя у его клетки. Глитч не обращал на него внимания. Он был словно в трансе, его сознание было отрешённым, не воспринимало реальность.

— Но ты не можешь продолжать так, — продолжил врач. — Ты сломался, Глитч. Мы постараемся помочь тебе. Мы можем помочь вернуть тебя обратно.

На эти слова Глитч не среагировал. Он не хотел возвращаться. Он не хотел быть прежним. Это было слишком сложно, слишком тяжело. Он не верил в восстановление, в спасение. В его жизни не было места для чудес. Чудеса не спасают, а лишь обманывают, давая надежду тем, кто не готов принять реальность.

Тогда врач шагнул ближе, его взгляд был полон сожаления, но также и решимости. Он увидел в Глитче не просто пациента, а нечто большее — порой очень трудно признать, что перед тобой человек, который был обречён с самого начала.

— Ты должен научиться жить без войны, — сказал он, на этот раз мягче, почти с тоской в голосе. — Мы можем помочь тебе найти путь.

Но Глитч уже не слышал. Он был далеко, в своём внутреннем мире, в месте, где не было войн, не было боли, но и не было жизни. Всё, что он знал — это смерть и разочарование. Он не мог поверить в ничто. Всё, что осталось — это его разрушенные воспоминания, его сломанная душа, которая бродила по коридорам этого холодного здания, где смерть была единственным выходом.

Время тянулось медленно, как вязкая субстанция, заполняющая пустоту вокруг. Он уже давно перестал видеть разницу между днями и ночами, когда одна и та же сцена повторялась в его сознании, и каждое слово врача становилось эхом пустоты.

Однажды, ночью, когда Глитч проснулся от тяжёлых снов, полных жутких образов и проклятых лиц, его взгляд случайно остановился на окне камеры. Он долго смотрел на чернеющее небо, где нет ни звезды, ни света, только пустота и холод. И вдруг, как вспышка, ему пришла одна мысль.

— Что же я потерял? — прошептал он, но, несмотря на свои слова, не знал ответа. Не знал, что может вернуть ему себя, вернуть хотя бы маленькую частичку того, что было. Но у него больше не было сил искать.

Теперь он был здесь, в тюрьме, в психбольнице, и его единственная работа заключалась в том, чтобы забыть. Забыть всё.

Глитч стал чем-то средним между детективом и убийцей, хотя сам себя уже не считал ни тем, ни другим. Он был тем, кто решал загадки, распутывал узлы, но только для того, чтобы запутать их еще сильнее, затушив последнюю искру надежды на справедливость. Каждое убийство теперь было для него не просто актом мести или шока, а интеллектуальной игрой, требующей точности и изобретательности. Ему нужно было доказать самому себе, что он ещё может контролировать все, что происходит вокруг, даже в этом тюремном аду.

Он начал действовать спокойно и хладнокровно. Каждый день он наблюдал за сокамерниками, изучал их поведение, выискивал слабости, какие-то тонкие намеки на их скрытые желания или слабые стороны. Он не спешил. Его цели были ясны — тихие и без следов. Он убивал их, как если бы это была часть его великой игры. Он не оставлял никаких доказательств, никаких улик, которые могли бы привести к нему. Даже те, кто был ближе всего к нему в этот момент, не подозревали, что их жизни были предрешены, как карточные домики, расставленные по его плану.

Обычно это выглядело так: одна из жертв, с которой он по-прежнему вел разговоры и находил общий язык, внезапно исчезала. Никто не знал, куда она делась, пока через пару дней не обнаруживалось её тело в самых неожиданных местах. В камере, на участке уборки, в вентиляции. Как будто они вдруг исчезали из реальности. Чаще всего тело было в странной позе, в каком-то искусственно созданном положении, которое напоминало что-то — но что? Загадку. Тайну.

Он становился молчаливым наблюдателем, просто ещё одной фигурой на фоне общего хаоса. Его взгляд был всегда настороженным, скрытным, и никто не мог сказать, что скрывается за этими пустыми глазами. Но, тем не менее, он был настоящим детективом, принимающим участие в расследованиях, на которых никто не мог раскрыть настоящего убийцу. Лишь он сам знал, где проходят линии следов, какие шаги привести к очередной загадке, которую нужно решить. Так он становился частью игры — скрывая свои действия, собирая информацию, наблюдая за каждым шагом. Стать частью системы — и в то же время манипулировать ею. Кто-то из сокамерников говорил, что он проявляет необычайную проницательность и может решить любую загадку. И Глитч видел, как эти слова становились его живым прикрытием.

Его достижения в расследованиях стали неожиданными. Он не оставлял следов, и никто не мог предположить, что за этими разгаданными преступлениями стоял он сам. Сначала он углубился в тактику манипуляции другими заключёнными. Он задался вопросом, насколько его можно заставить поверить в то, что те или иные события происходят независимо от его воли. С каждым новым делом, которое он закрывал, он угрожал системе, но так, чтобы никто не заметил его присутствие. Всё больше жертв падало, но никто не мог найти связи.

Затем, неожиданно для всех, его стали привлекать как консультанта в расследованиях убийств в тюрьме. Он был умным, осторожным и всегда держался в тени. Глитч использовал свои знания и аналитические способности для того, чтобы решить дела, которые не могли раскрыть обычные стражи порядка. Он становился незаменимым: его способности к логике, аналитике и разгадке самых сложных задач, казалось, не имели границ. Он анализировал каждый факт, каждое малейшее движение, но никогда не задумывался, что за этим может стоять не только разум, но и жажда мести.

Отношения с другими заключёнными становились всё более сложными. Он оставался одиночкой, но каждый раз, когда в тюрьме случались странные убийства, и следователи терялись, он становился тем, кто мог дать им решение. Он становился признанным «экспертом». Все думали, что он — это просто ещё один умный заключённый, который помогал с расследованиями. Но никто не знал, что каждое раскрытое дело — это еще один шаг в его собственном плане. Каждое его движение было просчитано, каждое действие совершалось с умом, как в шахматах. Он становился игроком, который больше не просто защищался, но и атаковал.

Его личность раздвоилась. Он стал чем-то совершенно новым. То, что когда-то казалось ему бесконечным, не имеющим выхода, теперь становилось частью его новой сущности. Он не был ни преступником, ни детективом. Он был их сочетанием, неестественным, опасным союзом этих ролей. Он наслаждался этим процессом: манипулировать, скрывать, убивать, разгадывать.

Он убивал, но не с целью мести. Он убивал ради самого акта убийства. Ради поиска самых совершенных способов делать это. Ради удовольствия от того, как окружающие становились невольными участниками его игры.

Его действия становились всё более загадочными, но никто не мог понять их глубину. Он уже не был тем человеком, каким был до войны. В нем оставалась лишь оболочка, которую он использовал для своих целей, подбирая вокруг себя идеальную, продуманную маску. С каждым новым делом он становился все более неудержимым, все более решительным. Смерть, как и расследования, для него теперь не имели смысла — она была просто частью того, что нельзя было остановить.

Глитч сидел в своей камере, когда ему пришло известие о досрочном освобождении. Это было неожиданно, но в то же время он не удивился. Его умение распутывать дела, помогать с расследованиями, и даже более того — его хладнокровие, с которым он решал такие проблемы, сделали его ценным ресурсом. Люди за пределами этих стен не могли не заметить его заслуг. Те, кто в свое время не мог бы даже подумать о его освобождении, теперь смотрели на него как на инструмент, который можно было бы использовать.

Охрана не была доброжелательной, но её отношения с ним менялись. Некоторые уже воспринимали его почти как некого идеального подчиненного, профессионала, который, несмотря на свою неординарность, мог помочь в делах, которые обычные люди даже не могли бы понять. Глитч понял, что за этими решениями стоит не просто его разум, но и жажда людей контролировать его, использовать для собственных целей.

Когда пришел день его освобождения, Глитч был почти безразличен. Он давно не испытывал радости или печали по поводу таких изменений. Для него это была просто следующая фаза игры. Но его взгляд, как всегда, был решительным, с каким-то холодным пониманием того, что за этим шагом последует что-то еще. Он не мог не заметить, как его рассматривали люди. Это было не просто освобождение, а как бы признание его уникальности — того, кто может решать задачи, оставаясь в стороне от человеческих норм.

"Тебе повезло", — сказал один из охранников, когда Глитч шагал к выходу. Он говорил это не как комплимент, а скорее как констатацию факта. Но Глитч не ответил.

Когда он вышел, его встретил мир, который уже давно изменился. Война, которая не заканчивалась, оставила неизгладимый след. Технологии, корпорации, тирания системы — всё это поглотило мир, оставив лишь тень былых норм. И Глитч, теперь находящийся за пределами этой тюрьмы, оказался в мире, где он снова был необходим, но не как человек, а как инструмент.

Он встретил Лину и других, кто все это время пытался следить за ним и его прогрессом. Ее глаза, все такие же темные и в то же время полные неопределенности, не скрывали той тревоги, которая у нее возникала, когда она видела его. В её взгляде было что-то тревожное. Она не могла поверить, что он, этот человек, снова вышел на свободу. Но Глитч был уже другим. Он был не тем, кто когда-то переживал о мире. Он был тем, кто играл по своим правилам.

"Ты правда думаешь, что тебе это поможет?" — спросила она, но Глитч просто пожал плечами, как будто все это было неважно. Его лицо не выражало эмоций. Он был уже не человеком, который стремился к правде. Теперь он был тем, кто просто двигался вперед, не оглядываясь на последствия.

"Ты изменился", — сказала она. Глитч хмыкнул.

"Я никогда не был таким, как вы хотите. Я просто понял, что этого мира нет. И что вы хотите от меня — просто не важно."

С каждым днем Глитч все больше ощущал разницу между собой и окружающими. И хотя Лина и другие по-прежнему пытались вернуть его к каким-то человеческим нормам, он уже не мог вернуться. Его внутренний мир разрушился. Все его ценности и мораль были уничтожены в огне войны. И теперь, находясь на свободе, он не знал, что делать с этим.

Он стал почти как тень самого себя — существом, которое вряд ли может быть понято людьми. Он был не живым, не мертвым, а чем-то за пределами обычных норм. Но он знал одно: сейчас его жизнь будет лишь частью того, что он создал. Система, которая всё так же тянет людей в свою паутину, и он — сам себя — как инструмент в ней.

Война наконец закончилась. Процесс разрушения, который длился так долго, затмевал собой всё, что когда-то было в этом мире. Вирус был побежден, но цена победы была ужасающей. Земля опустошена, города разрушены, а люди, которые выжили, не могли понять, что им теперь делать с этим миром. Война отняла у всех слишком многое: невинных, тех, кто ушел на фронт, тех, кто остался с надеждой в душе. Глитч был одним из немногих, кто пережил эти события.

Теперь, когда пыль от сражений осела, он стоял на руинах мира, который сам по себе был одним большим хаосом. Он был тем, кто видел, как рушатся жизни, как ломаются идеалы, и как ничего из этого не имеет значения. Победа? Она не принесла ничего, кроме пустоты. Он был свободен, но это было не то, что он ожидал. Многими месяцами ранее Глитч думал, что конец войны принесет ему избавление. Но что оказалось на деле? Его мучила мысль, что всё это — всего лишь пустая борьба за контроль.

Теперь, когда вирус был побежден, мир вернулся к своему прежнему состоянию, но мир Глитча навсегда изменился. Он уже не был тем, кем был раньше. Сколько бы времени ни прошло, последствия тех дней оставались в его сознании как болезненные воспоминания. Это было похоже на то, как человек вглядывается в пустую бездну, пытаясь увидеть там хоть какой-то смысл.

Но и среди всего этого опустошения, среди обломков, он вдруг осознал: несмотря на свою разрушенную личность, свою потерянную душу, он по-прежнему был частью этого мира. Хотя бы отчасти. Он не мог просто уйти от того, что сделал. И даже если война закончилась, это не означало, что конец был полным.

С каждым днем, проведенным в мире после войны, Глитч ощущал, что он всё больше уходит в себя. Внутреннее беспокойство стало его неизбежным спутником. Он начал задаваться вопросом, что теперь? Всё, что осталось, — это память о том, кто он был, и тот невидимый след, который оставил на своих плечах. Он чувствовал, что несмотря на все эти разрушения, мир продолжал двигаться вперед.

Никто больше не говорил о войне. Она стала темной главой, которую быстро забывали, от которой все хотели отстраниться. Но Глитч не мог этого сделать. Он был слишком глубоко вовлечен в эти события. Он стал частью механизма, который мог бы бесконечно жевать людей и выбрасывать их в пыль. Он потерял себя в этом мире, в этой системе, и теперь, когда всё закончилось, он понял, что это был только новый, возможно ещё более страшный, этап.

Зоя. Это имя снова всплыло в его памяти, и сердце сжалось. Он знал, что не сможет забыть её, как бы он ни пытался. В этом мире уже не было места для тех, кто стремился к справедливости, но всё равно потерпел поражение. Ведь на самом деле справедливости нет. Это была лишь иллюзия. Всё, что оставалось, — это жить дальше, не спрашивая, кто ты на самом деле.

Война прошла. Но её последствия были неизгладимы.

Глитч никогда не ожидал, что его жизнь примет такой неожиданный поворот.

Когда он очнулся, всё было чуждо. Пространство было стерильно, чистое, до ужаса холодное. На его лице не было привычной боли от старых ран, а тело не было повреждено, как обычно это было после долгих дней на передовой или в борьбе с врагами. Однако чувствовал он себя будто зашел в совершенно другой мир, совершенно чуждый. Стены, белые как снег, и звуки, которые, казалось, исходили откуда-то издалека, заставляли его сомневаться, что с ним произошло.

Он был жив, но уже не тот, кем был раньше.

Их слова были как чуждые звуки. Врачи, с которыми он сталкивался, не имели лица, не имели имени. Их глаза пустые и холодные, они следили за ним из темных уголков лаборатории, подлинные эмоции не отражались на их лицах. Он помнил, как его пытали. Страх, который он испытывал, был на грани несчастья, а мучительные процедуры, что ему пришлось пережить, не давали ни единого шанса на восстановление его старых воспоминаний.

Долгие дни и ночи, на которых его тело пытались сломать, а разум запутать в цифровых ловушках, сливались воедино, пока он не стал пустой оболочкой, в которой больше не оставалось ничего, кроме стертых фрагментов его прошлого. Память разрушалась, с каждым ударом электричества, с каждым новым лекарством его личность исчезала, становясь чем-то чуждым и новым.

Новые впечатления, новые слова. Он больше не был Глитчем. Теперь он был кем-то другим. Его сознание как бы отреклось от прошлого, отреклось от своей боли, своей истории. Он не помнил, кто он был. Все, что осталось, — это пустота и странное чувство замкнутости. Тело, наконец, обрело свою форму, но эта форма уже не была прежней.

Они назвали его Хаято — японским именем, и сказали, что его жизнь теперь будет другой. Студент. Будущий детектив. Университет, долгие лекции и странные задания стали частью его новой реальности. Не было ни шума войны, ни страха отголосков прошлых событий. Всё было тихо и спокойно, как будто он был вырван из хаоса и помещен в мир, где всё подчиняется своим правилам. В этом мире не было места темным уголкам его разума.

Но его разум не забыл. Он чувствовал, как остатки старой личности, старых ощущений и эмоций всё ещё шевелятся где-то в его памяти. В университетах, среди студентов, в их школьной жизни, в учебниках и лекциях, он чувствовал что-то неладное. Он не мог забыть, что был кем-то другим. И в этом новом мире, новом, без прошлого, он не знал, как быть. Он был готов вернуться к себе, даже если это означало потерять всё.

Его обучали быть детективом. На первый взгляд, это было обычное занятие, способ научиться искусству расследования, раскрытия тайн, поиска виновных. Но для него это было не просто обучением. Он был словно машиной, запрограммированной на нахождение решений, но сам же он не знал, что для него означает понятие «решение». Вспоминать ли старое, не имея возможности вспомнить его целиком?

Новая жизнь… новый путь. Это всё, что он мог сейчас осознать.

Каждый день для Хаято был как очередная попытка воссоздать самого себя, новую личность в этом другом, спокойном мире. Он просыпался утром в своей маленькой комнате, на стенах которой висели фотографии городского пейзажа, картинки с японскими храмами и достопримечательностями. Эти изображения были отголосками его новой жизни, но где-то в глубине его существа их подлинный смысл оставался в тени.

Он надевал университетскую форму, причесывался, приводил себя в порядок. Глаза, всё ещё пустые, но отражавшие некоторую стойкость, направлялись в зеркало, где лицо, которое он больше не чувствовал своим, смотрело на него с холодной бездушной маской.

Он вышел на улицу, и сразу оказался в гущу Японии — мир оказался другим, ярким и мирным, но не таким, каким его помнил. На улице шел дождь, как обычно в это время года, но в воздухе было что-то особенное. Город шептал ему, но шептал не теми словами. Ветер доносил странные фрагменты из его прошлого, фрагменты того, что он был. Он был частью чего-то большего — но что это было? Он не знал.

Пройдя мимо рощи сакуры, он шагал в сторону полицейского участка. Долгие коридоры, изношенные ковры, тихие разговоры, строгие, но доброжелательные лица коллег. Это был его новый мир, его новое место. Всё начиналось с его работы в полиции, в качестве студента-детектива. Он был интровертом, работал усердно, следил за деталями, но оставался в тени, не показывая особых эмоций.

Его наставники, опытные детективы, задавали ему вопросы, которые заставляли его искать ответы в туманной памяти, пытаясь почувствовать, что у него внутри. Он распознавал образы, не знал их значения. Он видел улики, но не понимал, почему они так важны. Часто останавливался на разборе старых дел, будто сам искал ключи к своим собственным разгадкам, не понимая, что они всё еще были частью его разрушенного разума.

В Японии все было иное. Здесь были свои маленькие культурные привычки, которые Хаято постепенно усваивал. Уважение к старшим, любовь к порядку и чистоте. Студенты и детективы в офисе были скромными, но всегда вежливыми, даже при всей серьезности работы. Они отдавили от себя любые личные чувства и сохраняли нейтралитет, что удивляло Хаято. Он был слишком "раздробленным", чтобы полностью понять, что это значило для них, но постепенно начинал привыкать к этому подходу.

Особенно его подруга, Мика, была невероятно вежливой и внимательной. Она работала вместе с ним в отделе расследований. Мика была девушка с тихим, но уверенным взглядом, с блеском в глазах, всегда готовая помочь. Она была в восторге от его работы, его ума и находчивости. Хаято казался ей загадкой, чем-то, что хотелось разгадать.

Она часто доставала его из одиночества, поддерживая его, интересуясь, как он себя чувствует. Иногда она говорила ему что-то вроде: «Ты ведь не один, Хаято. Ты всегда можешь на нас рассчитывать». Но он не мог ответить ей такими же словами. У него не было правильных слов для этого.

Однажды, в перерыве между делами, Мика задала ему вопрос, который вывел его из равновесия.

— Хаято, ты часто улыбаешься, но никогда не смеешься. Почему?

Это был простой вопрос, но для него он звучал как вызов. Он не знал, что на это ответить. Улыбка была автоматичной реакцией, которую он уже не контролировал. Но что скрывается за этой улыбкой?

Он открыл рот, но вместо слов услышал совсем другую личность. Голос был холодным, почти пустым:

— Я не думаю, что есть смысл в смехе. Смех… это иллюзия. Тот, кто смеется, уже потерял что-то важное, и только так может скрыть это.

Мика была удивлена. Она видела, как его лицо на мгновение изменилось, как если бы она заглянула в глубину его души, в которой скрывался кто-то другой. Она не могла понять, что это значит, и только молча кивнула, уходя, давая ему пространство для размышлений.

Хаято вернулся к своему рабочему столу, в очередной раз задаваясь вопросом: кто он на самом деле?

Когда работа была закончена, он отправился домой, наслаждаясь тишиной, которую он обрел здесь, в Японии. Здесь было спокойствие, но оно не могло заглушить этот внутренний крик. Он был не собой. Он был кем-то другим. Иногда на его месте проявлялась другая личность, более жестокая и безжалостная. И его мрак все глубже проникает в этот идеальный мир. В мире, где никто не знал его прошлого.

Хаято постепенно привыкал к своей новой жизни. Университет был не таким уж и страшным местом, как он когда-то представлял. Хотя учеба давалась ему легко, он все больше ощущал, как его новая личность постепенно формируется. Его внутренняя борьба не прекращалась, но вокруг него стали появляться люди, которые помогали ему не забывать, что он всё ещё человек.

Каждое утро, как по расписанию, он встречался с друзьями в кафе, где они обсуждали уроки и планы на день. Студенты в Японии часто собирались в маленьких уютных кафешках, чтобы выпить чай или кофе перед занятиями, и Хаято вскоре стал частью этой привычки. Он уже не чувствовал себя изгоем, несмотря на свою скрытую силу и таинственное прошлое. Но самое удивительное — это то, как он становился ближе к Мике.

Мика была одной из тех людей, кто не обращал внимания на его странности и прошлое. Она не задавала вопросов, но всё больше и больше заботилась о нем. Они часто обменивались взглядами и разговорами в коридорах университета или во время перерывов. Она была одной из тех, кто не видел в нем только студента, но и что-то большее. И, несмотря на то что Хаято скрывал свою настоящую сущность, она явно чувствовала, что что-то скрывается за его спокойной внешностью.

— Ты как-то странно молчишь, Хаято, — однажды заметила она, сидя напротив него за столом в кафе. Она играла с чашкой, но её взгляд не отходил от него. — Всё нормально? Ты… вроде не такой.

— Я просто устал немного, — ответил он, пытаясь скрыть тревогу в голосе. Он знал, что иногда его глаза становятся стеклянными, а голос прерывается, когда он погружается в собственные мысли. Но Мика, как всегда, не сдавалась так легко.

— Ты не врал мне, да? Ты что-то скрываешь? Я тебе не нравлюсь? — Она подняла бровь, заигрывая с ним.

— Ты мне нравишься, — сказал он, и это было правдой. Его слова прозвучали твёрдо, без колебаний, что удивило его самого. Он не хотел терять её, но в то же время чувствовал себя чужим в этом мире.

Мика внимательно посмотрела на него и, кажется, что-то поняла. — Ты ведь не хочешь ничего мне сказать, да? Хорошо, не буду настаивать. Но знай, что если тебе что-то нужно, ты можешь мне довериться. Мы все — просто люди, Хаято. У каждого своя боль, свои секреты.

Хаято молчал, но внутри его что-то сжалось. Он не мог ей довериться полностью. Внутри него был океан тёмных мыслей, который не позволял ему быть тем, кем он хотел бы быть рядом с ней. Он знал, что если расскажет ей правду, она уйдёт. И в этом была его внутренняя дилемма.

Однако, с каждым днём всё становилось сложнее. Мика становилась всё более близкой, и Хаято не знал, как справиться с этим. Он пытался быть нормальным, вести обычную жизнь, но каждый раз его мысли уводили его в другое место.

— Слушай, Хаято, — продолжала она, всё ещё улыбаясь, — ты когда-нибудь думал о том, чтобы поехать куда-нибудь в отпуск? Хотя бы на пару дней? Я знаю, у тебя вечно дела, но… может, стоит немного расслабиться?

Хаято засмеялся, но это был слабый смех. — Отпуск… наверное, мне это не нужно.

Но внутри он знал, что она права. Он действительно пытался забыть о прошлом, стараясь жить, как все. И что самое удивительное, с каждым днём его желание отдалиться от Мики становилось всё слабее. Он больше не хотел её терять, хотя и боялся, что его темное прошлое в конце концов поглотит их.

С каждым днём его внутренний мир становился всё сложнее и запутаннее. Он понимал, что слишком долго прятался за маской нормального студента. Но не мог перестать думать о том, кто он на самом деле. Его дар, его сила, его темное прошлое — всё это оставалось в нём, как неотъемлемая часть.

В тот вечер, когда они с Микой возвращались домой, атмосфера была непривычно тихой. Легкий ветерок трепал её волосы, и она засмеялась, когда он попытался отогнать её локоны с лица. В этот момент Хаято почувствовал нечто странное. Он словно вернулся на секунду в тот момент, когда он был другим человеком. Он увидел в её глазах взгляд, полный искренности и заботы. И в этот момент его нервы сдали.

— Ты правда мне доверяешь? — спросил он тихо, смотря в её глаза. Это был первый раз, когда он открылся так далеко.

Мика остановилась, посмотрела на него. — Ты знаешь, что я тебе доверяю, Хаято. Но если ты хочешь, чтобы я узнала больше, то ты должен сам быть готов.

Он не знал, что ответить. Страх снова овладел им. Но он почувствовал, что с каждым днём с ней ему проще быть собой. И это было так… странно.

— Я… я боюсь, что потеряю тебя, Мика.

Она только улыбнулась и протянула руку. — Не бойся. Я всегда буду рядом. Я ведь… я не знаю, как ты себя чувствуешь, но если тебе нужно время — я подожду.

Тёплая улыбка Мики наполнила его сердце беспокойством. Это было слишком для него. Слишком настоящее. И в этот момент он ощутил, как внутри него начинает раскрываться нечто новое. Возможно, это была надежда. Возможно, это была боль.

Он улыбнулся в ответ, но в душе его была пустота. Потому что каждый раз, когда он пытался найти утешение в её близости, он терял часть себя. И он знал — на горизонте вновь была его тень, и она не оставит его в покое.