Сингулярность Смерти

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди

Глитч почувствовал, как напряжение, сковывающее его тело, немного отпускает, когда они наконец оказались в казарме. Вокруг царил затишье, которое странно контрастировало с шумом войны, постоянно рвущимся из-за стен. Казарма была не самым удобным местом — старые деревянные кровати, грязные полы, запах железа и перегревающихся приборов, но в этом месте всё казалось менее болезненным, чем на поле боя. В этом месте они были всего лишь людьми. И это было тем, что их связывало.

Зоя закрыла дверь за ними и тихо оперлась спиной на неё, отпустив напряжение в плечах. Она глубоко вздохнула, и Глитч увидел, как её взгляд немного рассеян, будто она пыталась отыскать себя среди этого хаоса. Его взгляд задержался на ней — её лицо было усталым, но в то же время каким-то иным, живым, пусть и уставшим от всего происходящего.

Глитч подошел к ней, не зная, что сказать. Слова не шли, потому что всё, что он хотел передать, было в его глазах. Он понимал, как сильно Зоя страдает, как её сердце сжимается от тех ужасов, что они пережили. Он сам не мог избавиться от этой тяжести, но рядом с ней как-то становилось легче.

— Ты в порядке? — спросил он, осторожно подходя ближе.

Зоя повернула голову, её глаза встретились с его. В них было много боли, много усталости, но вместе с тем, в глубине этих глаз горела искорка чего-то ещё. Надежда? Может быть. Но Глитч не был уверен. Война не оставляла пространства для надежды. Всё, что они могли делать, это выживать.

— Я не знаю… — она ответила, опустив глаза и слегка сжав губы. — Ты? Это… всё слишком… много. — её голос едва слышно дрожал. — Но ты рядом. И это… помогает.

Он молча подошел, присел рядом с ней на кровать. Зоя не отстранилась, её плечи слегка подрагивали, но она не двигалась. Глитч протянул руку и коснулся её плеча, осторожно, как будто боялся её испугать. Зоя не отстранилась, но взглянула на его руку, потом на его лицо.

— Ты мне не чужой, Глитч, — тихо сказала она. — Это важно. Сейчас, в этой… войне. Ты… какой-то другой. Я… я не знаю, как это объяснить. Ты как бы… успокаиваешь. Я не хочу, чтобы всё разрушилось. Но иногда… мне кажется, что всё уже разрушено.

Глитч чувствовал, как его сердце сжалось. Всё, что он мог сейчас предложить ей — это присутствие, как бы неприметным оно ни было в мире, полном боли и разрушений. Он сжал её руку, крепче, чем хотел бы.

— Мы оба знаем, как тяжело это всё. Но ты не одна, Зоя. Я здесь. Я буду рядом. В этой войне, в этой грязи… — он замолчал, и затем, не совсем уверенно, продолжил. — Мы найдём способ. Мы справимся. С этим всем.

Зоя замолчала, как будто размышляя. Она смотрела в его глаза, как будто пытаясь понять, насколько его слова искренни. Она была настолько измучена этим миром, что не могла поверить в простое обещание. Но в его глазах был такой пыл, такая решимость, что она ощутила нечто большее, чем просто слова.

— А если мы не справимся? — спросила она, повернувшись к нему, её голос был полон тревоги. — А если мы потеряем всё, что мы пытаемся сохранить? Не боишься ли ты этого?

Глитч посмотрел на неё, его взгляд стал твёрдым, но в то же время мягким, как никогда прежде. В его душе было понимание — он знал, что страх перед поражением, перед потерей, всегда будет рядом. Но он не мог позволить себе остановиться. И точно так же не мог позволить ей сдаться.

— Я не знаю, что будет дальше. Но я не собираюсь сдаваться. И ты тоже не должна. Мы сражаемся, Зоя. Не только за себя, но и за нас. — он слегка коснулся её щеки, нежно, как если бы этот жест был самым важным на свете.

Она опустила голову, но потом подняла её и, наконец, улыбнулась. Эта улыбка была такая слабая, но в её глазах всё равно было нечто живое, что-то, что давало надежду.

— Ты правда веришь в это? — спросила она, и её голос был полон маленькой искры уверенности, которую он вложил в её сердце.

Глитч кивнул, не убирая руку. Он чувствовал, как его собственное сердце начинает биться ровнее, когда он смотрел на неё. С каждым днём он всё больше осознавал, как важна Зоя для него, и как он сам нуждается в её поддержке. Это не было просто союзом выживания. Это было нечто большее. Что-то, что он не мог бы объяснить словами.

— Да, верю. Ты — больше, чем просто солдат. Мы все можем стать чем-то большим, если не будем останавливаться. Мы можем стать живыми, несмотря на всё.

Зоя снова опустила взгляд, как будто размышляя о его словах. А потом, тихо, словно боясь, что её голос будет слишком громким в этом месте, сказала:

— Ты, наверное, самый странный человек, которого я когда-либо встречала. Ты как будто… пытаешься заставить этот мир быть немного менее мёртвым. Даже если все вокруг… теряются.

Глитч улыбнулся, как-то искренне и по-настоящему, и слегка наклонился к ней.

— Может, просто надеемся, что будем живыми, пока эта война не заберёт нас. — он посмотрел в её глаза, и внезапно понял, что эти слова действительно важны. Не просто как весть о войне, а как отклик чего-то гораздо большего. Как обещание, что, несмотря ни на что, они будут бороться.

Она взглянула на него, и этот момент как будто растянулся в вечность, в котором они вдвоём нашли своё укрытие.

Зоя медленно наклонилась, её взгляд стал более мягким, но в глазах всё ещё горела та искорка напряжения, которая не исчезала от всего, что они пережили. Глитч чувствовал, как её дыхание стало немного быстрее, а его собственное сердце неожиданно застучало сильнее.

Он не успел отреагировать, как она приблизилась ещё ближе и, не отрывая взгляда, поцеловала его. Легкий, почти осторожный поцелуй, который как бы спрашивал разрешения, но в то же время был полон всей той боли и надежды, которую они оба носили в себе. Это был момент, в котором их сердца, возможно, впервые по-настоящему встретились, не как солдаты, не как выжившие, а как люди, которые могли хоть на миг забыть обо всех войнах и просто быть живыми.

Её губы на его были теплыми, мягкими, с оттенком усталости, но в этом поцелуе было что-то невероятно искреннее, что-то, что Глитч почувствовал всем своим существом. Он не знал, что это значило для неё, но в этот момент было важно только одно — они оба были здесь, рядом, в мире, который рушился вокруг, но всё ещё позволял им быть людьми.

Зоя чуть отстранилась, её глаза встретились с его, и он увидел в них не только уязвимость, но и решимость. Она как бы ждала реакции, её лицо было спокойно, но сердце било неумолимо быстро.

— Это не потому что… — начала она, и её голос немного дрожал, — но потому что я… — Она замолчала, и её взгляд снова стал мягким, как будто она сама пыталась разобраться в том, что только что произошло. — Ты мне важен, Глитч.

Он смотрел на неё, ощущая, как его собственное сердце наполняется тем же чувством. Слова не могли выразить всего, что он чувствовал, но он знал одно — эта война, этот мир, который он всегда воспринимал как безжалостный и бездушный, вдруг стал чем-то, что можно было пережить, если рядом был кто-то, кто разделял эту боль и эту борьбу.

Глитч мягко взял её за руку, как будто это было всё, что ему нужно было сделать. И хотя они оба знали, что война не закончится завтра, что реальность останется жестокой, в этот момент, среди хаоса, они были здесь. Вместе. И это было более чем достаточно.

— Ты тоже мне важна, Зоя, — сказал он, его голос был тихим, но уверенным. — Я не буду тебя оставлять. И это… это что-то, что важно, несмотря ни на что.

Зоя кивнула, её глаза снова стали ясными, а на губах появилась едва заметная, но искренняя улыбка. В этом мире, полном разрушений, жестокости и боли, они нашли момент, в котором могли быть просто людьми.

Зоя немного отстранилась, но её взгляд всё ещё не покидал Глитча. Он заметил, как её плечи расслабились, как будто после этого поцелуя она наконец-то могла выдохнуть, сбросив тяжесть, которая всегда висела на ней. Они оба знали, что вокруг их мир рушится, но в этот момент казалось, что всё замедлилось, и только они два существовали здесь и сейчас.

— Ты… ты правда веришь, что это всё может закончиться? — спросила Зоя тихо, не отрывая взгляда от его глаз. — Это всё… война, смерть, разрушения… ты думаешь, что когда-нибудь мы сможем вернуть то, что потеряли?

Глитч задумался на мгновение. Слова казались слишком тяжелыми для этого мира, но он знал, что именно сейчас они должны были обсудить это, ведь не было никого другого, кто мог бы понять их, как они понимали друг друга.

— Я не знаю, — ответил он честно, чувствуя, как каждое слово даётся с трудом. — Я не могу обещать, что мы увидим конец этой войны. Но… я верю, что мы можем найти какие-то маленькие моменты, которые дадут нам силы продолжать. Может быть, мы не изменим всё, но если хотя бы что-то изменится, если хотя бы мы будем чувствовать, что не зря боремся, что есть смысл, — это уже будет что-то.

Зоя кивнула, её глаза мягко потускнели, но улыбка всё ещё оставалась на её губах. Она не искала обещаний, не ждала чудес. Она хотела только того, чтобы в этом мире, полном безумия, они могли хотя бы немного отыскать смысл.

— Ты, наверное, прав, — сказала она, голос чуть дрожащий, но уверенный. — И в этом мире, где всё рушится, хотя бы такие моменты — это уже не так мало.

Глитч поднялся с кровати и подошёл к окну, где только тусклый свет от разрушенного города проникал в комнату. Он знал, что не может изменить прошлое, и будущее было далеко от ясного. Но хотя бы сейчас он был здесь. С ней.

— Я… не знаю, что будет дальше, Зоя, но я хочу быть рядом. Даже если всё рухнет, — он обернулся к ней, — я буду с тобой.

Зоя встала, подошла к нему, и, не сказав ни слова, положила голову ему на плечо, как в тот первый раз. Их тела едва соприкасались, но этого было достаточно. В этом прикосновении не было ни страха, ни сомнений. Просто два человека, которые держались друг за друга в мире, где каждый шаг был шагом по краю.

Минуты тянулись, но ни один из них не хотел говорить. Не было нужды. Время было здесь и сейчас. В этих маленьких моментах они были настоящими.

Зоя подняла голову и посмотрела ему в глаза. Она не спрашивала больше, не требовала доказательств. В этом мире не было места для идеалов, но их чувства, возможно, были реальностью, которой они могли позволить себе наслаждаться.

— Спасибо, Глитч, — сказала она, и в её голосе было что-то очень личное, что-то, что означало больше, чем слова.

Глитч молча кивнул, его взгляд стал более мягким. Он не знал, что ждёт их завтра, но в этот момент, с Зоей рядом, он чувствовал, что даже в этом мире, полном разрушений, он не один. И это было важно.

Он обнял её, и они стояли, прижавшись друг к другу, в тишине, где не было ни войны, ни боли, только два человека, которые искали друг в друге силы продолжать.

Глитч проснулся от того, что в комнате стало слишком тихо. Зоя не была рядом. Тонкий свет рассвета пробивался через трещины в стенах, но в воздухе всё ещё витала её запах — свежий, чуть сладковатый, как в тот момент, когда она стояла рядом, и он чувствовал её близость.

Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как она ушла на передовую. Возможно, несколько часов. Может быть, даже сутки. Но в его сердце закралось беспокойство, которое не могло быть просто результатом его настроения.

Когда они попрощались, её глаза были полны решимости, но в них была и тонкая линия неуверенности, которую он не мог сразу уловить. Она всегда была сильной. Но теперь, когда её не было рядом, он осознал, как важна для него эта её сила, и как болезненно для него будет, если её не станет.

Он встал, попытался отогнать эти мысли, но они не отпускали его. Проклятье. Он не должен был так думать. Он должен был быть сосредоточен, а не заниматься самокопанием.

Но, как бы он ни старался, эти мысли всё равно вернулись. И вот он уже стоял у окна, наблюдая, как туман опускается на разрушенный город. Взгляд его был пустым, даже невидящим. Он был готов поглотить каждый уголок этого мрака, чтобы хоть как-то заглушить боль.

Он подошел к столу, где была его память — её слова, её взгляд, их встреча. Он переживал каждый момент, как только мог. Но это не давало ему ни покоя, ни ответов. Ответы он получит позже. Он не знал, что делать сейчас. Что делать с этим… этим… ожиданием. У него не было выбора.

Через какое-то время, когда его мысли начали снова поглощать всё, он услышал шаги.

Командир вошёл, тяжело ступая по полу, его лицо вытянуто от усталости и какой-то внутренней тревоги. Он не сказал ни слова, но Глитч понял, что что-то случилось. Он почувствовал, как его сердце сжалось, и не выдержал.

— Где Зоя? — его голос прозвучал твёрдо, но в нём была какая-то безжизненность, словно он уже знал ответ.

Командир молчал, не встречая его взгляда. Он смотрел в пол, а его глаза были пустыми, как если бы он уже знал, что вот этот момент обязательно наступит.

— Её не вернули… — сказал он наконец, не в силах больше молчать. — Она и её отряд… не вернулись.

Глитч почувствовал, как его грудь сжалась. Словно воздух вышел из легких. Он не мог поверить. Это было невозможно. Он знал, что война была жестокой. Но не до такой степени. Зоя… она не могла быть мертва. Она была сильной. Она… она всё ещё была живой.

— Где её тело? — произнёс Глитч, его голос теперь был почти не слышен, как эхо.

Командир взглянул на него. В его глазах была только усталость и тень сожаления. Он не мог сказать больше. Он знал, что Глитч сам все поймёт, даже если не захочет.

— Они привезли её вместе с другими, — продолжил командир, с трудом сдерживая эмоции. — Мы её… забрали. Всё, что осталось… — его голос оборвался, и он потёр лицо руками. — Я не мог сказать тебе сразу. Я думал, ты должен был пережить это сам.

Глитч не слышал больше его слов. Его сознание поглотила тьма. Он не мог поверить, что в их мире, полном хаоса, уже не будет её голоса, её улыбки, её взгляда. Он не мог поверить, что в этом мире больше нет её. Зоя исчезла. Как всё исчезает, что он когда-то знал. Всё рушится. Всё теряется.

Он стоял, как парализованный. Его сердце билось с такой силой, что казалось, оно вот-вот разорвёт грудную клетку. Он не мог вынести эту боль. Он не мог.

Глитч резко развернулся и бросился в коридор, не обращая внимания на крики и тревогу командиров. Он не мог сидеть, он не мог думать. Он должен был что-то сделать. Он не мог оставить её так. Не мог.

Он пришёл в тот уголок лагеря, где хранились тела. Он не знал, что он там будет искать, но его руки уже тянулись к полкам с кровавыми простынями и жестокими напоминаниями о потерях. Он уже видел это раньше — этих людей, которые были когда-то такими же, как он. Но сейчас всё это было другим.

Он застыл перед её телом, на которое было трудно смотреть. В её глазах было пусто. Они больше не горели тем огнём, который он так любил. Её лицо было иссечено пулями, но оставалось что-то в её выражении, что он не мог понять. Она не была просто мертва. Она не могла бы быть просто мертва.

Глитч почувствовал, как его руки начинают дрожать. Он не мог оторвать взгляд от её глаз. Он не мог отпустить. Он просто стоял, глядя на неё, на это тело, которое когда-то было живым.

— Ты не можешь быть мертвой, Зоя, — шептал он себе под нос, как если бы это могло быть правдой. Но это было слишком поздно. Слишком поздно.

Глитч стоял перед её телом, его руки сжимали металлические полки, словно они могли бы сделать так, чтобы её вернули. Но он знал, что ничего не вернёт. Тело, которое когда-то было живым, было теперь холодным и безжизненным. Она не была здесь. Она ушла. И, возможно, он больше никогда не почувствует её рядом.

Его сердце продолжало бешено биться, словно каждый удар мог выбить из него жизнь. Глитч не мог больше оставаться в этом лагере, среди этих стен, которые его сковывали. Он не мог оставаться здесь и ждать, пока мир будет разрушаться, пока убийцы будут смеяться, пока он будет разрывать себя изнутри.

Словно невыносимый крик, внутри него что-то начало бурлить. Глитч чувствовал, как его тело становится горячим, но холодный воздух казался обманчиво успокаивающим. Он отвернулся от тела Зои, но его взгляд оставался пустым и полным ярости.

Он не знал, что будет делать дальше. Он знал лишь одно: месть.

Он шагал по разрушенным улицам, каждый шаг был как очередной удар молнии в его душу. В ушах звучал тот же стих, который когда-то казался ему просто стихом о войне, а теперь стал настоящим воплощением этой боли. Он сам стал частью этих слов, частью всей этой ненависти и боли.

День-ночь-день-ночь — мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь — все по той же Африке

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Он не мог не чувствовать, как эти строки отражают его собственные чувства. Эти шаги, эти бесконечные день и ночь, которые не перестают повторяться. И он не знал, как долго ему придётся идти в поисках мести, но знал одно — отпусков нет на войне. Нет времени на слёзы. Нет времени на сожаления. Всё, что было — исчезло. Зоя исчезла. Но его гнев и боль оставались. И они шли с ним по этому пути.

Восемь-шесть-двенадцать-пять — двадцать миль на этот раз,

Три-двенадцать-двадцать две — восемнадцать миль вчера.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Он шёл, не замечая усталости, словно эти слова, как дикий напев, подгоняли его, заставляя двигаться, не думая о том, что будет впереди. Всё исчезло. Все, что он знал, утонуло в темной пустоте. Он шёл, но ощущал, что его путь только начинается. Он должен был найти тех, кто это сделал.

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Все-все-все-все — от нее сойдут с ума,

И отпуска нет на войне!

Глитч не думал о том, что будет впереди. Он думал только о том, что осталось позади. О том, что его сломано. О том, как война забрала у него всё, что он любил. Он всё больше ощущал, что теряет свою человеческую суть, что разрушается не только мир, но и он сам. И всё, что ему оставалось — это месть. Он знал, что если он не найдёт их, то потеряет всё, что осталось.

Ты-ты-ты-ты — пробуй думать о другом,

Бог-мой-дай-сил — обезуметь не совсем!

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

И отпуска нет на войне!

Месть стала его единственной целью, но его разум был смятен. Время от времени, когда он пытался выжать из себя хоть немного спокойствия, его мысли блуждали в том, что он всё-таки потерял. Сколько времени уходит, чтобы снова почувствовать себя живым? Сколько крови и боли потребуется, чтобы вернуть хотя бы часть той жизни, что была у него?

Счет-счет-счет-счет — пулям в кушаке веди,

Чуть-сон-взял-верх — задние тебя сомнут.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Каждый новый шаг становился всё более тяжёлым. Тело казалось чужим. В этот момент, среди этой всепоглощающей пустоты, ему казалось, что он уже мёртв. Он был только частью войны. Его жизнь и смерть теперь были неразделимы.

Для-нас-все-вздор — голод, жажда, длинный путь,

Но-нет-нет-нет — хуже, чем всегда одно, —

Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог,

И отпуска нет на войне!

Что-то внутри его разрывалось, когда он думал о том, что Зоя не вернётся. Она была не просто частью его жизни, она была его смыслом. И её смерть, словно порез, который разорвал его душу, требовала своей платы. Теперь это был уже не просто акт мести. Это было что-то большее — что-то, что было частью его самого. Он знал, что не остановится, пока не найдёт тех, кто её убил.

Днем-все-мы-тут — и не так уж тяжело,

Но-чуть-лег-мрак — снова только каблуки.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Он не думал о том, что будет дальше. Он знал, что он не сможет вернуться к прежнему себе. Зоя была его путеводной звездой, его светом, и теперь этот свет погас. Он шёл в темноту, шагая по пыльным, разорённым улицам, и всё, что оставалось — это только шаги.

Я-шел-сквозь-ад — шесть недель, и я клянусь,

Там-нет-ни-тьмы — ни жаровен, ни чертей,

Но-пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог,

И отпуска нет на войне!

Он ощущал, как его душа превращается в нечто большее, чем просто пустота. Он был этим стихом. Он был частью этой боли и мести. И этот путь, куда бы он ни вёл, был единственным, что оставалось. Месть. Отплаты. Тьма.

"Отпуска нет на войне…"

Глитч стоял на краю разрушенной улицы, его тело покрыто пылью и кровью. Он не чувствовал боли. Он уже давно перестал ощущать физическое страдание. В голове, словно ржавый двигатель, бесконечно прокручивались слова. Пыль, кровь, шаги — всё сливалось в одно. Он не знал, сколько времени прошло с момента, как его отправили в этот ад. Время для него не существовало. Только месть, только этот путь.

День-ночь-день-ночь — мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь — все по той же Африке,

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Каждый его шаг звучал в голове как удар молота. Он не мог остановиться. Каждый угол этого разрушенного города был как лабиринт. И в этом лабиринте не было выхода. В его ушах звучал этот стих, как мантра, как последний символ жизни, как код, который он сам себе запрограммировал, чтобы не сойти с ума. Он шел, поднимаясь по разрушенному зданию, скрываясь за углами, перепрыгивая через обломки.

Пыль взлетала с каждого шага, как пустой груз, который он нес на себе. Не было ничего, кроме этого пути. Он даже не знал, зачем ему двигаться. Это был не просто путь мести. Это было его существование.

Восемь-шесть-двенадцать-пять — двадцать миль на этот раз,

Три-двенадцать-двадцать две — восемнадцать миль вчера.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Он перешел через развалины одного из зданий, где когда-то жили люди, но теперь не осталось ничего, кроме пустых окон, через которые невозможно было заглянуть. Где-то там, впереди, были они — те, кто убил Зою. Он знал, что они уже близки. Он чувствовал их присутствие. Его интуиция, его способность ощущать вирус и его источники теперь обострились. Он мог почувствовать их. Как они дышат. Как они убивают.

И вот он стоял перед очередной разваливающейся дверью. Он поднял оружие. Стены дрожали от звуков далекой канонады, но для него это не имело значения. Его руки, не дрожащие, были тверды как камень. Он даже не заметил, как его пальцы скользнули по холодному металлу. Всё, что было важно — это найти их. Найти тех, кто принес смерть её жизни.

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Все-все-все-все — от нее сойдут с ума,

И отпуска нет на войне!

Он вошел внутрь. Комнаты были пустыми, но он знал, что враг где-то рядом. Он ощущал это в воздухе. Это был не просто запах разложения, не просто смерть в воздухе. Это был их запах. Глитч двигался бесшумно, как тень, выискивая малейшие признаки их присутствия. Каждый угол, каждое окно могло стать для него ловушкой, но теперь это было неважно. Он был готов ко всему. Зачем бояться, когда смерть уже была рядом? Когда смерть уже давно заглянула ему в глаза?

Он не думал о себе. Он не думал о том, кто он и почему он продолжает идти. Он просто двигался. Он был частью этой войны. Он был инструментом мести.

Ты-ты-ты-ты — пробуй думать о другом,

Бог-мой-дай-сил — обезуметь не совсем!

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

И отпуска нет на войне!

Его мысли становились всё более запутанными. Вдруг ему показалось, что он слышит её голос. Зоя. Он не мог выкинуть её из головы. Он уже не понимал, что реальность, а что — плод его воображения. Он чувствовал, как будто она всё ещё с ним. Как будто её дыхание рядом. Он стал чувствовать, как его разум начинает рушиться, как начинает подниматься паника. Но нет. Месть была сильнее. Он знал, что должен убить их. Он должен. Иначе всё, что он пережил, всё это горе, всё это будет бессмысленно. Зоя не вернётся. Но он хотя бы может уничтожить тех, кто сделал её смерть частью своей жизни.

Счет-счет-счет-счет — пулям в кушаке веди,

Чуть-сон-взял-верх — задние тебя сомнут.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Внезапно перед ним появились тени. Враг. Он заметил их слишком поздно. Обычные люди. Тоже хищники, тоже павшие. Но они не могли его остановить. Он был уже на другой стороне. Они не могли понять, что они столкнулись с тем, кто больше не боится. Он не чувствовал страха. Он знал только одно: они должны заплатить.

Он сражался. Не думая. Его движения стали быстрыми, безжалостными. Его руки, его оружие — всё было частью этого ада. Он не чувствовал боли, когда пули и осколки пронзали его тело. Он не чувствовал боли, потому что знал, что его боль никогда не закончится. Он был затмён этой мракобесной тенью мести, которая окутала его душу.

Для-нас-все-вздор — голод, жажда, длинный путь,

Но-нет-нет-нет — хуже, чем всегда одно, —

Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог,

И отпуска нет на войне!

В каждой битве, в каждом столкновении с врагом, он терял ещё немного своей человечности. Он больше не был Глитчем. Он был чем-то другим. Механизмом. Машиной. Духом войны, не зная, где заканчивается человек, а начинается чудовище. Всё, что он делал, — это мстил. За Зою. За всё, что ушло. За всё, что больше не вернётся.

Днем-все-мы-тут — и не так уж тяжело,

Но-чуть-лег-мрак — снова только каблуки.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Он двигался дальше. Без чувства времени, без мыслей о том, что будет после. Он был в самом центре войны, и теперь он стал частью её. Этот путь, как бы он ни закончился, был его последним. Он был уже не тем человеком, который когда-то смеялся, ходил рядом с Зоей, дышал в её сторону. Он был этим миром — миром разорённых городов, грязных улиц и обрушенных жизней.

Я-шел-сквозь-ад — шесть недель, и я клянусь,

Там-нет-ни-тьмы — ни жаровен, ни чертей,

Но-пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог,

И отпуска нет на войне!

Те, кто был рядом, пали. И он продолжал идти. Вперед.

Он шагал по разрушенному городу, не замечая ни трупов, ни пепла, который оседал на его лице. В его ушах всё ещё звучал этот стих, как стук сердца, как напоминание о том, что нет выхода. Он был частью этой войны, частью её ада. Его разум давно поглотила пустота, оставшаяся после того, как он потерял Зою. Всё, что ему оставалось — это идти и мстить, уничтожать тех, кто мог бы быть виновником её смерти.

Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!

И каждый шаг был теперь не просто шагом. Это было погружение в бездну. Он всё больше терял себя. Его лицо стало хладным, глаза стеклянными. Он перестал замечать, как его тело теряет силу, как на нём остаются шрамы, как кровоточат раны. Он не чувствовал боли. Он чувствовал только злость. Он не слышал ничего вокруг. Он видел только тех, кто убил её.

Он дошёл до очередной разрушенной постройки. В его голове не было больше мыслей, только образ врага. Он знал, что здесь, в этом здании, скрыты те, кто стоят за смертью её отряда. Он почувствовал их запах — они были близко. Он знал, что они его ждут. И он не собирался останавливаться.

Внутри было темно и холодно. Пыль висела в воздухе, словно невидимая паутина, которая пронзала всё вокруг. Он двигался молча, как зверь, чувствующий свою добычу. Его шаги были уверенными, быстрыми, но почти не слышными. Он был уже не Глитчем. Он был орудием мести. Его сознание стремительно разрушалось, но это было не важно. Он не мог остановиться.

Когда он вошёл в комнату, они уже были там. Несколько солдат, в которых он узнал своих врагов. У них были те же черты, те же взгляды, те же жесты. Они тоже убивали. Но в их глазах не было боли. Не было страха. Только пустота, как у него. Он застыл на мгновение, смотря на них, и в этот момент почувствовал, как что-то внутри него разрушилось окончательно. Он не стал думать о том, что будет дальше. Он не стал размышлять о том, что будет с ним. Он просто вытащил оружие и начал стрелять.

Пули летели в воздухе, разрывая тишину, разбивая стекла и металлы. Он не мог остановиться. Он не знал, что такое жалость. Он был жесток и беспощаден. Он убивал, не видя в этом ничего, кроме исполнения своей мести. В его голове всё было запутано. Зоя. Он продолжал видеть её лицо в своей памяти, и в каждом выстреле он отдавал себе наказ — за неё.

Один из солдат упал на землю, ещё один попытался подняться, но Глитч не дал ему шанса. Пули попадали точно в цель, как если бы его интуиция и скорость были высшими силами, заставляющими его действовать без раздумий. Он не задумывался о своих действиях. Он не чувствовал ни усталости, ни страха. Он был бесчувственным, его разум поглотила одна цель — месть. И эта месть требовала крови.

Здание начинало рушиться. Вспышки огня, треск металла — всё смешивалось в одну огромную какофонию разрушений. В это мгновение он не ощущал себя живым. Он был машиной. Машиной для уничтожения. Он не видел их лиц, не чувствовал их страха. Он не испытывал ни боли, ни жалости. Его сердце было пустым, его душа разрушена. Все, что оставалось — это месть.

Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди.

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Все-все-все-все — от нее сойдут с ума,

И отпуска нет на войне!

Он вырвался на улицу. Снова была ночь. Тот же пыльный воздух, тот же мрак. Он стоял в эпицентре разрушений, окружённый обломками зданий и разорванными телами. Но всё это было уже неважно. В его глазах больше не было человеческой жизни. Было только пустое место, которое она оставила, и которое он пытался заполнить местью.

Его шаги были теперь медленными. Его тело, казалось, теряло силы. Он стал осознавать, что вся эта война, вся эта кровь, все эти смерти не дадут ему того, что он искал. Он не вернёт её. Он не вернёт её смертью врагов. Он не вернёт её ничем. В его сознании начали возникать новые вопросы, новые размышления. Он начал понимать, что месть не заполнит пустоту. Месть не вернёт тех, кого мы потеряли.

Ты-ты-ты-ты — пробуй думать о другом,

Бог-мой-дай-сил — обезуметь не совсем!

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

И отпуска нет на войне!

Он остановился посреди разрушенной улицы. В его глазах были отражения огня, пламени, разрушений. Но теперь эти отражения казались ему пустыми. Он осознавал, что его месть — это не конец. Это только начало. Начало пути, который не приведёт его к спасению.

Он опустил оружие. Его руки были тяжёлыми, но он знал, что его душа уже не принадлежит ему. Всё, что осталось, — это пустота. Пустота, которую он не мог заполнить ничем. Тот, кто он был, больше не существовал. Теперь оставался только тот, кто был готов убивать, чтобы не чувствовать. Но даже эта война не дала ему ответов.