Сидовы сказки

Сказ о Немайн и Торе

Как ярл, я знаю побольше других. И знаю, что простые слова люди редко дают себе по настоящему расслышать. А еще реже — обдумать. Ты ведь уже принял решение, так? Ну вот. Так чтоб тебе заново перерешить, двух слов от отца недостаточно. Не ворчи, я тебя не браню. Не ты таков, таковы все люди. Мотай на ус. И слушай сагу о богах… Что вскинулся? Да, там и про невесту твою будет. Чтоб кое-кто понял, к кому свататься надумал.

Нет, песни ты от меня не дождешься. Харальд-скальд поет славно, но я не упомню песен слово в слово. А потому историю расскажу житейским слогом. Как байку про соседей, что могут при ином обороте родней оказаться… Так что слушай.

Дело было при первом Инглинге, иначе говоря — когда Один еще не наскучил этими краями и сам правил в Уппсале. Оттого и именуемой — "Верхние палаты", что там тогда стоял мост в Асгард. Ну а земля наша на то и зовется Мидгардом, что лежит на полдороге от Асгарда до владений огненного Сурта. А великанов тех и тут довольно. Собственно, если б их Тор не истреблял, людям и места для житья б не оставалось. А чем Тор великанов бил? Молотом своим, Мьелльниром. Без молота трудно б ему пришлось: великаны они того. Большие. Тот же Тор, было дело, разок заночевал в великанской варежке — а он и сам не маленький.

И вот случилась такая беда — просыпается однажды Тор. И сразу хвать за молот: пару великанов перед завтраком прибить, чтоб день не с пуста начался. А молота и нет. Утащили. Искать? Искал, конечно — да без толку. Пришлось идти, Фригг кланяться. Она-то все судьбы знает, и все вещи скрытые. Та и говорит — проспал ты свой молот, метатель молний. Етуны его снесли. И своему вождю, Трюму, отдали, чтоб спрятал хорошенько. И пока ты молот не вернешь, будут плодиться, место у людей отнимать.

Скрипнул Тор зубами на обидную правду, а возразить-то нечего. Это с молотом он великанам страшен, а безоружный… Хорошо одно — никто Мьелльнир в руки взять не может, кроме самого Аса-Тора. Иначе великаны уже осаждали б не то, что Уппсалу — Асгард небесный! Отправился Тор к Фрейру, стражу богов. Меч просить. Тот только руками разводит: мол, затеял я сватовство. А меч невеста в залог вытребовала. Пришлось Тору вздыхать, да отправляться к хитрому Локи. Мерзавец, конечно, но сам из великанов. Глядишь, и вызнает: нет ли чего, что великаны ценят больше жизни. Потому как вернись молот к Тору, жизни многие из них и лишатся.

Локи долго Тора вышучивал — так долго, что получил в лоб и стал к разговору непригоден: на лбу шишка, глаза закатились. Ну да, этого великана ас-громовержец побить и без молота способен. Подумал Тор, да отправился в дом Ньерда, морского владыки. Жена-то его, Скади, великанша.

Дорога до палат Ньерда неблизкая. А Скади, как всегда, на охоте. Пришлось Тору и на дно морское спускаться, и в горы карабкаться. Но лучницу он сыскал, беду рассказал. Сказал, мол, Локи помогать отказался. Мудро поступил: ненавидит Скади Локи, убийцу отца своего. Потому отказать не могла. Только лыжи проверила.

— Жди, — сказала.

И была такова. Десять дней и ночей славной охотницы видно не было. Изождался ас. Но вот, наконец, вернулась.

— Молот у Трюма, точно, — сказала. — А хочет он Фрейю в жены, ни больше, ни меньше.

— А Солнце и Луну с неба он не хочет? — поинтересовался Тор, припомнив, что великан Хримтурс за возведение стен Асгарда и это потребовал. И получил, конечно… молотом промеж ушей. Всегда так выходит: Локи напоет, Один уши развесит, а молотом работать Тору. Вспомнил Тор о любимом оружии, и грустно ему стало.

— Может, твой сын мне меч одолжит? — спросил, — Верну молот — отдам.

Скади только плечами пожала.

— Так и одолжил бы. Я бы упросила, чтоб Локи от злости подавился. Но затеял сын мой Фрейр сватовство. И меч невесте отдал — в залог честных намерений.

— А до свадьбы потерпеть не мог? — спросил Тор.

— Знал бы — потерпел бы. Но я не Фригг, наперед не вижу. Я вообще великанша, — напомнила богиня-лыжница, — а мысли етунов темны…

"И безобразны", — додумал Тор, но вслух говорить не стал. И отправился снова к Фрейе. Где застал почти всех асов и ванов, всех асиний и ваний, да половину альвов. Длинноволосую и любопытную. А еще — Локи, очухавшегося и довольного донельзя.

— Ну вот, все в сборе, — объявил отец лжи, — пора. Одевай, Фрейя, свадебный убор: повезем тебя в Етунхайм, замуж выдавать.

Фыркнула Фрейя, топнула так, что весь чертог задрожал.

— По мне, — сказала, — лучше с последним трэлем перепихиваться, чем законной женой в Етунхайм ехать!

Локи открыл было рот, но увидел кулак Тора, пощупал шишку повыше глаз, отошел в сторонку… Но стоило грозе великанов отвернуться — как зашептал пакостник на ухо Хеймдаллю. Тот послушал, покивал, и изрек:

— Сам молот потерял, сам пусть замуж и выходит!

— Вот именно, — поддакнула Фрейя. И Локи сразу подхватил:

— Отличная идея! Платье-то свое ты Тору одолжишь? Где надо — полотно подложим, покрывала погуще намотаем — для великанов за невесту сойдет.

— Это ты десять лет в Етунхайме бабой жил, — возмутился Тор, — детей великанам рожал… Поди понравилось? А я на такие штуки не согласен.

И снова сжал руку в кулак. А на руке, между прочим, перчатка железная.

— А кто молот потерял? — спросил Один, который, пока дело боком не вылезло, всегда Локи слушает, — Тому и отдуваться. Опять же, тебе там с великанами ночками не баловаться. А только добраться до молота. И…

Предатель героев улыбнулся. Не понравилась Тору такая улыбка. И не потому, что кривая и зубастая, а потому, что когда Один так скалится, дела из плохих становятся вовсе никудышными.

Тут прямодушный Тор впервые в жизни — схитрил.

— Я бы сделал, как ты говоришь. Но великаны меня знают больно хорошо. Узнают они меня.

— Лицо замотаем, — напомнил Локи.

— А голос тоже замотаем? — Тор нарочно сгустил бас. — И походку? Да стоит мне с повозки сойти, они поймут, кто к ним пожаловал.

Не пропади Мьелльнир, он бы непременно добавил: "и помрут от страха". Вот только не пропади молот, и разговора б не было… А Локи все не успокаивался, начал что-то нести про песок в сапоги… Мол, это здорово меняет походку. Один смотрел так, словно все уже решено. Фрейя ушла копатья в платьях, искать что-нибудь подлинней, чтоб грововержцу коротко не оказалось.

Отчаяние неплохо пришпоривает мысль. Вот и Тору стукнула идея. И он снова окликнул Одина.

— Слушай, отец побед, у тебя ж завтра пирушка?

— Ну? Хочешь похвастаться, что молот проспал? — Один, конечно, ворчал, но, любящий лесть, ворчал уже не зло.

— Как проспал, так и приспит, — захихикал пакостник Локи. Тору захотелось прибить его на месте, но было не до того. Нужно разговор вести.

— И ты опять соберешь всех асов и ванов, и половину альвов?

— Соберу, — подтвердил Один, — Да многие уже тут.

— Так неужели мы не найдем женщины или девицы, что захочет побыть Фрейей хоть немного? То есть первой в девяти мирах красавицей?

— Такую-то мы сыщем, — согласился Один, — а вот такую, что согласится помереть… Етуны-то, как обман заметят, ох и недобры к ней станут. Да и ладно бы померла — как она тебе молот передаст?

— А я с ней и поеду, — сообщил Тор, — вот именно за молотом. И даже пообещаю вести себя прилично: не пускать ветры, не оскорблять женишка и не убивать никого, если на меня на первого не нападут. Пусть-де только вернут молот. А бить смертным боем я их начну только как вернусь со свадебки.

— Здорово! — сказал Один, — Вот и ты нарушать клятвы научился! И дешево как: Тюр за науку руку в пасти волка оставил. А ты, на-ка, только насмешек великанских на пиру послушаешь. И то недолго.

— Ничего себе только, — буркнул Тор, — мне тут, в Уппсале, одного хватает для неспокойной печени. Локи зовут… А каково на пиру с десятками таких придется?

— Переживешь, — отрезал Один, — а не найдешь подходящей жены или девицы, и сам заневестишься. Даю тебе, на поиски три дня и три ночи. Многовато, да пусть никто не скажет, что Скиталец о чести асов не заботится!

Пришлось Тору подложную невесту искать. Одна беда — все богини и альвини Фрейей побыть не прочь. А вот помирать или под Трюма — если тот отличий от Фрейи не найдет — ложиться не желают. В первый день опросил всех асиний светлых — ни одна и ни в какую. На второй — всех ваний веселых — кругом отказ. На третий до альвинь дошло. Эти только головами мотают.

— Куда нам, — говорят.

— Жить, — говорят, — хочется.

Вот тут, на месте, Тора пожалеть желающих нашлось немало. Только это у Фрейра охота к женскому полу всегда и везде. А у громовержца под мысли черные, тоскливые, безрадостные ничего толком не выйдет. Потому разутешить себя он не дал. Так и лег в ночь на четвертый день — ждать утра да позора. Лег, поворочался. Вышел во двор. Глянь — а к воротам Уппсалы Хеймдалль торопится. Знать, услышал, что стучит кто-то. А раз только он услышал, стук, знать, тихонький, что мышиной лапкой.

Открывает страж богов ворота. И заходит в них… Жена не жена, девица не девица, девчонка не девчонка… Тростинка рыженькая, Аса-Тору до ремня ростом. На голове словно вороны гнездо свили, из медного беспорядка стоячие уши торчат. Но на поясе не ключей связка — меч да праща. На шее ожерелье — да не из золота-серебра, из пуль свинцовых. В руках посох с острым подтоком и тяжелым набалдашником сверху.

— Я не опоздала на пир? — спрашивает. — А то моего коня кобыла в лес заманила, да и пропал скакун, как не было. Пришлось пешком до палат ваших добираться от самого Ванахайма!

Смекнул Тор, что кобылой той был Локи. Видно, понравилось ему в прошлый раз, скотоложцу. А раз Локи пытался задержать рыженькую…

Выскочил ас-богатырь из палат своих девчонке навстречу.

— Я — Тор! — объявил, — И мне нужна твоя помощь.

— Слушаю, — и села, где стояла. И повинилась, — Прости, Аса-Тор, шла долго, шла быстро. Совсем ноги не держат. Но если в бой и поход — встану. Да, меня зовут — Нэмхэйн. Сад осенний, река да болото.

И ладошку протягивает, знакомится. Тогда и понял Тор, что перед ним будущий друг. Не собутыльник, что вместе на пиру братину выжрет. Не жена, хозяйственная днем и ласковая ночью. Но та, к кому можно не только повернуться спиной, но знать — и сама не ударит, и других не допустит. Пока жива.

У Тора дар такой — честного человека видеть.

Рассказал защитник асов, что собирался.

— Да кто ж меня за Фрейю примет? — удивилась Нэмхэйн, — А так-то все неплохо. Посидим на пиру, принесут молот… Тут я песенку великанам и спою. Постараюсь не до смерти, но уж как получится. Молот тебе принесу. И поедем обратно: повозка у тебя крепкая, козлы быстроногие. Только если козу на дороге увидишь — бей ее молотом без жалости. Будет это Локи.

— Пророчествуешь? — спросил довольный Тор.

— Нет. Злюсь на асгардского хитреца.

— Аааа. Ну, это-то я тебе твердо обещаю. Никто нас на обратном пути не остановит. Лишь бы мне молот в руки заполучить, а там мы везде пройдем!

Привел убийца етунов Нэмхэйн к светлым асиньям, велел делать из нее Фрейю. Да такую, чтоб етуны поверили — везут к ним самую красивую невесту в девяти мирах!

Обиделась Фрейя: пришлось ей отдать знамениое свое ожерелье, Брисингамен. Обиделась Сив — ее золотые волосы приладили поверх короткой меди, что у маленькой вании на голове росла. Обиделась Фригг — ее очередь была молодильное яблоко есть — скормили замарашке из Ванахайма. Да ладно б омолодили — так нет, та и так ребенком смотрится. Смочили кровью кстати попавшегося карлика, и вышло зелье, превратившее синюшное лицо в румяное. На десять лет хватило. Теперь-то Нэмхэйн снова синяя. У Фуллы отобрали головную повязку. У Гны — туфли с высоким каблуком.

А Один посматривает, говорит — не маловато бы вышло. А Локи все нашептывает, что не тянет пока коротышка на первую красавицу. Наконец, и он замолк. И кивнул Один, и запряг Тор в боевую колесницу, как свадебная украшенную, козлов своих. И повез "Фрейю" в Етунхайм.

А настоящая богиня любви дома осталась — локти грызть. В Етунхайм сама не захотела. Так вот теперь другой и слава первой красавицы — пусть и не навсегда — и сокровища, со всех богинь собранные — а ей, Фрейе, та же Гна обувку никогда не одалживала. Ободрать же волосья у Сив доселе только Локи и ухитрился. И под бочком у громоверца сопеть тоже другая будет. Целую неделю — таков путь до Етунхайма. Особенно обидно было, что счастье досталось дурище, которая этого и не поймёт, а будет с товарищем под одним одеялом, как сестра с братом, только тепло и делить.

Отец же лжи таков — только подумаешь — рядом. И всего-то ему и надо, что соколиные перья. Чтоб повозку, козлами запряженную, обогнать. Да приготовить сюрприз!

Неделю спустя приехали в Етунхайм. Стены высокие, толстые, из таких глыбищ сложены, что ни одному асу не поднять. Внутри крепости скот ревет, у коров рога золотом выкрашены, у быков бока сурьмой вычернены. Богатством жених хвастает. Только вот где корова — там и навоз. Где много коров… Зажала носик Нэмхэйн, говорит Тору:

— Подимаю Фрейю. Хуже бы бне пришлось с таким женихом, чем Скади со Ньердом.

Но вот и ступени великанской обители. Вышел Тор, выскочила Нэмхэйн. Смотрят великаны: мелковата невеста. Так и сказали.

— У нее в роду вашей крови нет, — отрезал Тор, — а то б не была такой уж красавицей.

Пришли в зал: скамьи высокие, грубые, да подушками выложены. Мягкими. Устроилась "Фрейя" подле жениха. Принялись за пир. Смотрит Трюм — невеста ест немного, да только мясо. К сладостям, для нее заготовленным, и не притронулась. Вместо того уплела половину бараньей ноги — и довольна.

— Странно это мне, — сказал Трюм.

— А ты на зубы мои посмотри, — заявила невеста. Подняла покрывало и зубы показала. Ну, островатые. Да, пожалуй, поплоще чем у великанов будут. Зато личико румяное! Зато косы золотые!

Загудели етуны довольно. Знать, не обманули асы! Но странное заметила Нэмхэйн: говорят великаны каждый сам по себе, не друг с другом. Словно не слышат ничего. Присмотрелась: у всех уши воском залиты. А весь расчет у нее был на пение! И что теперь? Правда замуж выходить? За Трюма вонючего ради молота какого-то дурацкого?

Грустно ей стало. Понурилась. Жених заметил, спросил, отчего невеста не радуется.

— Историю вспомнила, — говорит Нэмхэйн. И историю рассказывает. Много у нее в запасе историй. Одну, да другую, да третью… Вот пригорюнился Трюм. Вот голову на руки уронил и заплакал горько.

Интересно стало етунам, отчего плачет и вождь. И треть всех етунов вынула затычки из ушей. И стала вместе с Трюмом над печальными сказками плакать.

— Неужто в девяти мирах только боль и горе! — возопил Трюм, — Неужто тебе так горько за меня замуж идти?

А Нэмхэйн из-под ресниц по зале зырк, да зырк. Две трети великанов сидят глухими. Песню не споешь… Но что делать, уже придумала. Потому Тору знак подала, чтоб тот на воздух вышел. А тому после трех жбанов пива на воздух и так весьма хотелось! Вышел безоружный громовержец за двери. Тут невеста жениху подмигивает, и говорит — не до веселья было под взглядом тоскливым. А теперь можно и повеселей байки попересказать.

И начала Нэмхэйн етунов смешить-потешать. А веселых историй у нее в запасе ничуть не меньше, чем печальных, оказалось. И еще треть великанов распечатала уши — смех он заразней плача. Смехом-то и самому заболеть охота!

А жених все невесту разглядывает.

— Хорошая ты, говорит, веселая. А отчего у тебя уши лошадиные?

— А чтобы меня, великую богиню, с простыми смертными не путали!

Ну вот и до церемонии дошло. Песни поют. Молот Торов принесли, на колени невесте положили. Та рукоять грозного оружия погладила, по-хозяйски так. У Трюма аж сердце екнуло. Странно, что богиня любви так с оружием сродственна. Но сказал великан не это. А позвал уже не невесту — жену в опочивальню.

А та глазами по залу. Еще у трети етунов уши заклеены. Ни песней напугать, ни оружием пробиться. Но оставалась у Нэмхэйн надежда… Последняя. Слабая.

— Что-то ты, муж, больно холоден, — Трюму сказала, — Не годится так. Мужики в Асгарде да Уппсале-то погорячей будут. Впрочем, сейчас я твой лед растопить попробую…

И стала рассказывать истории срамные про богов и богинь, про альвов и альвинь, про людей — да и про всех сразу. Тут раскраснелись етуны. Стали уже не инеистыми великанами, а раскаленными, словно железо. Иные жен своих похватали — и в сторонку. И уж тут последние затычки вынули. А Нэмхэйн того и надо. Трюм ее на руки, в опочивальню нести. А она — петь! И силу уже не размеряла. Впрочем, чести ее это не обидно: про то, что невесте петь нельзя, никто не уговаривался. По рукам били только про Тора — так он и вовсе снаружи!

Крепким был великаном Трюм. Три шага к опочивальне сделать успел. Потом, правда, помер. Остальные етуны — как стояли, так и полегли. Медлительные они, великаны. Люди-то обычно успевают в окна-двери повыпрыгивать. Вот и обходятся перепачканными штанами.

Но один-единственный и остался. Старый. Глухой не из-за воска. А все одно — великан!

Тут Нэмхэйн его и ударь. Не пустой рукой — молотом Тора! И Мьелльнир не только послушался — вернулся после удара в девичьи руки. Так что не потому молот Тора слушается, что он Тор. А потому, что не солгал в жизни ни разу. И маленькая вания такая же! Только вот ни силы аса, ни перчаток железных у Немхэйн отродясь не водилось. Ухватила она рукоять обеими руками намертво — да и полетела дальше вместе с молотом. Сквозь стену великанского дома, сквозь двор, полный коров златорогоих и быков черных, сквозь стену крепостную. И прямо на торову повозку!

Вся в каменной крошке, щепках, крови коровьей, покрывала потеряла, в волосах сено, а в чем подол платья — говорить не буду. Сидит, озирается.

— Пропало, — говорит, — Фрейино платье.

— Ничего, — отвечает Тор, — Главное, жить в Уппсале будут Асы и люди. А не етуны… За Ванахейм же и беспокоиться нечего — пока там ты живешь.

Тут Немхэйн горевать:

— А позор-то какой мне ехать в грязном и рваном наряде! А еще радует меня, что ни одной живой души не осталось, что слышали как я похабщину несу…

— Ничего, — отвечает Тор, — кто тебя по дороге увидит, я всех убью. Молот-то ко мне вернулся!

Не получилось. Как отъехали от Етунхайма на три дня пути, в небе засвистели крылья соколиные. Снова Локи у богини любви разодолжился. Спустился пониже, кричит:

— Привет тебе, воин, что за баб прячется! И тебе привет, жена навозная!

Тор молот, конечно, метнул. Но не достал молотом. Уж больно высоко летел охальник. А Нэмхэйн, глядишь, пояс разматыает.

— Орлов в лет бью, — говорит, — чего ж тут сокола не достать! Только вот пуль нет. Хотя… Что у меня на шее болтается? Золото, оно не хуже свинца!

А на шее у нее болталось ожерелье Фрейи, Бренсингамен. Ну, вот одна подвеска в Локи полетела, вторая.

Ас-великан, конечно, не сокол. Большой. Что соколу смерть, ему поморщиться. Только морщиться уж больно много пришлось. А главное, снаряды из пращи перья соколиные с него сбивали. По одному, по два… Вот и пониже летит.

Прибавил ходу Локи, а толку: что ни удар, то в точку. Спустился он, наконец, так низко, что в лес свалился — там последние перья и растерял. Пришел в Уппсалу пешком, через месяц. Весь в синяках, злой… Но сразу улыбку напялил, и к Фрейе на порог. Порасспросить, что Тор с Нэмхэйн о поездке рассказывают.

— Молчат, — говорит Фрейя. — Кроме как про ожерелье. Мол, все на пули перевели. Врут?

— Не умеют они врать, — скривился Локи, и потер пониже спины, куда больше всего снарядов золотых попало, — Все крылья выбили, по перышку…

Так и вышло: Сив волосы вернули. Ну, разве расчесывать колтун, который Нэмхэйн за две недели сделала, жене Тора два года пришлось. Гне башмачки тоже вернули. Почти и не пахнущие ничем. Фуллина повязка и вовсе лишь запылилась. А Фрейе вышел сплошной убыток. Платье пропало. От ожерелья осталась жалкая низка, такая, что служанке подарить стыдно. И крыльев соколиных больше нет, понадобится куда слетать — иди, ястребиные у Фригг выпрашивай. А еще даст ли…

Потому отправились Фрейя с Локи к Одину. Потребовала: пусть ей вания потерю возместит. Не златом и вещами чудесными, так службой.

— Нельзя, — сказал Один, — она же тобой была. Потому и вещи ты, считай, сама потеряла! А вот что можно, так воспретить ей впредь в Уппсале и Асгарде появляться. Да и из Ванахайма прогнать взашей. Она ведь на пир опоздала, самого Одина Высокого обидела!

А еще обиделся верховный ас, что половина непотребных историй, какими Нэмхэйн открыла уши последней трети ётунов, была про него. Но об этом речи не заводил.

Тора же снова услали в поход. Ну да его дело воинское, в походе — дома.

Локи, что над Тором всегда насмеяться готов, уговорил Высокого сложить сагу о том, что Тор-громовержец сам Фрейей рядился и молот добывал. А рыжей да кошкоухой при сем де и не бывало!

Нэмхэйн, что из двух миров изгнали, с тех пор по семи остальным скитается, место себе ищет. Но про поход свой с Тором — молчок. Стыдно ей пересказывать, что она великанам наговорила. И все же ее нет-нет, а вдовой Трюма называют. Если не боятся, что песенку споет. А то и Мьелльнир у громовержца одолжит и тааак врежет!