Шеврикука, или любовь к привидению

50

Упросив себя больше не томиться мыслями о приходе Гликерии, о своих чувствах к ней и в особенности не томиться мыслями о наследстве Петра Арсеньевича и соблюдать благоразумие, Шеврикука отправился в пешее и бездумное путешествие по останкинским достопримечательностям, не имея в голове деловых интересов.

Прибрел на Звездный бульвар. Пузырь, похоже, сегодня почивал, лежал бездушно, был заперт и зашнурован, никого в себя не впускал, ни с кем не общался, движения или хотя бы вздрагивания в нем не происходили.

И вокруг Пузыря было тихо. Дневные городские звуки, естественно, не исчерпались и не утихомирились. Но Пузыря они не раздражали. А вот звуки скандальные и общественно-народного наполнения, видимо, из уважения к Пузырю, к праву его на отдых со сновидениями, а может быть, из-за смиренно-корыстных опасений немилостей Пузыря отодвинулись на Поле Дураков и к парадному, со снопами изобилий, входу на Выставку Достижений. Скандалили громче других желающие пробиться в Лигу Облапошенных, а стало быть, и в соискатели грядущих компенсаций. Эти желающие прибывали в Останкино из самыхразных обездоленных земель, даже и от диких кочевых народов, о чем свидетельствовали бытовавшие теперь на Поле Дураков верблюды, бактрианы и дромадеры, страусы-скороходы, ездовые кенгуры и собачьи упряжки. Корабли пустыни удивляли гостеприимных и жалостливых останкинцев гордыми натурами, хлеб, мясо и рыбу не кушали, а принимали из рук лишь сушеную каракумскую колючку.

Скандалисты Шеврикуку не волновали. Они были до того бестолковы и себялюбиво-наглы, что не могли даже добиться статуса облапошенных. Впрочем, и они не пропадут, полагал Шеврикука, а кого-нибудь и сами обдурят. Правда, без пользы для себя.

Собеседователи же общественно-народного наполнения сбивались в говорильни, но сейчас как будто бы напряжения в них не было, не колотили дамы галошами по стиральным доскам, не лезли на кафедры или кузовы автомобилей истину чующие, не призывали штурмовать водопровод – беседы всюду проходили степенно-благоразумные, в них растекались надежды и не слышалось озверения.

Слова о Пузыре до Шеврикуки не донеслись.

В одной из говорилен Шеврикука углядел распаренного поворотами и полезностями дискуссии Радлугина, но подойти к нему не пожелал. Тем более что к месту пребывания Шеврикуки на асфальте подкатил «мерседес» и вблизи Шеврикуки замер. Отворилась дверь иномарки, и в собеседники Шеврикуки шагнул известный уже в Москве предприниматель Олег Сергеевич Дударев, один из столпов известного уже в деловых кругах Тайбэя (Тайвань), Хоннара (Соломоновы острова), Анкориджа (штат Аляска) и пр. концерна «Анаконда». Днями раньше Дударев приплыл к Землескребу в темно-сером «мерседесе», видно, что поношенном, и сам управлял средством передвижения. Теперь его «мерседес» имел цвет вишневый, и было ясно, что лимузин предпринимателя – новорожденный и только что растаможенный. У руля же сидел крепыш Дубовое Полено в наводящих трепет зловеще-тонированных очках, под малиновым пиджаком, предположил Шеврикука, у него наверняка оттопыривался табельный предмет.

– Игорь Константинович! Дорогой вы наш! – шумно приветствовал Шеврикуку Дударев. – Рад видеть вас! Несказанно рад!

– И я рад, – чуть наклонил голову Шеврикука.

– Наблюдаете?

– Наблюдаю, – сказал Шеврикука. – Как и договорились.

– Как и договорились! Как и договорились! Вот и славно! – возрадовался Дударев, будто на плечо ему уселась птица лирохвост, а в клюве принесла кредитную карточку. И перешел на шепот: – На днях!.. На днях с Пузырем все начнется! Случится нечто грандиозное, но и… И заварушки всякие возможны, и катавасии, нас ведь хлебом не корми… Тут ко всему придется быть готовым…

– Я догадываюсь, – сказал Шеврикука. – Я внимательный…

– И хорошо! И хорошо! – одобрил Дударев. – Ба! Да я совсем забыл поздравить вас!

– С чем это?

– С премией.

– С какой премией? – удивился Шеврикука.

– Ну как же! С премией! Или чем там вас наградили? Все говорят. А молва знает о том, о чем и газеты не напечатают.

– Не получал я никаких премий, – хмуро выговорил Шеврикука.

– Ну не получали! Не получали! – принялся его успокаивать Дударев. – Скромничайте, коли не желаете говорить о премии, тем более если она с печатями на лбу. Только все знают… Молва, она, сами понимаете…

Шеврикука был готов всерьез убеждать Дударева в том, что никто не производил его в лауреаты, а молва – дура и нет ничего глупее ее превратных суждений, но понял, что возражения лишь возрадуют Дударева и укрепят его мнение: была премия, была. И вдруг до Шеврикуки дошло, откуда и из-за чего мог возникнуть возвышающий его слух. Он растерялся.

– В премии главное-то не бумажка из кассы, – просветил его Дударев, – а диплом и звание. Новая степень уважения… Кстати, зарплату вашу мы опять индексировали. И крепко. А получать ее вы будете теперь в долларовом эквиваленте. Да! Мы на это уже способны.

– А… – Вопрос некий собрался задать Шеврикука. Но замолчал.

– Я вас понял! Понял! – заторопился Дударев. – Да, задержки. Да, неплатежи. Но получите, получите! И паркетные работы скоро начнутся. Паспорт, я надеюсь, у вас есть?

– То есть… – смутился Шеврикука. – При чем мой паспорт?

– Я имею в виду заграничный, – сказал Дударев. Заграничный паспорт.

– Нет у меня заграничного паспорта! – решительно заявил Шеврикука.

– Жаль, конечно, жаль… Но это мы быстро устроим… Для нас в ОВИРах и МИДах нет блиндажей и укрепрайонов. В концерне мы завели иностранную комиссию. Вы скоренько принесите фотографии, сами знаете какие, и мы вмиг все оформим.

– А зачем мне заграничный паспорт? – надменно спросил Шеврикука.

– Понадобится, Игорь Константинович, понадобится, – заверил его Дударев. – Вот, скажем, паркет. Годится ли наш паркет для дома на Покровке? Как же! Это дрянь что за паркет! Тьфу! А вот в Северной Италии, на границе с Австрией, – чудо что за паркет. Из альпийских елей. Из них и страдиварии делают. Туда вы, как мастер и дока, и отправитесь за цветными и фигурными плашками.

– Куда мне… – пробормотал Шеврикука. – У меня здесь дел хватает…

– Какие у вас в Москве могут быть дела! – возмутился Дударев. – Съездите на две недели. Отдохнете. Совершите восхождение на вершины. Обмоете премию тирольскими винами,

– Ну, если только в грузчики вы мне отпишете Сергея Андреевича, Крейсера Грозного, – сказал Шеврикука.

– Это надо обсудить, – задумался предприниматель. – Это если его змей отпустит.

– Конечно, – согласился Шеврикука. – А то кто же будет носить ему на десерт гвоздики…

– Какие гвоздики? Какой десерт? – не понял Дударев. Но сейчас же десерты амазонского змея Анаконды перестали занимать Олега Сергеевича Дударева. Он взял Шеврикуку под руку и по-приятельски увлек его на прогулку по улице Королева в направлении Останкинской башни. И заговорил секретным шепотом в старании, чтобы его не услышали ни земляки-пешеходы, ни Отродья Башни, ни крепыш Дубовое Полено, занятый у штурвала чтением мужской газеты с картинами услаждений.

– А потом, Игорь Константинович, – доверял Шеврикуке Дударев, – случится попросить вас настелить паркет где-нибудь на острове вроде Канар, Флорида хороша, но уж больно далека, в домике махоньком о двух покоях и трех спальнях, с павлиньим пением во дворе. И чтоб в приятных помещениях на видных местах фамильный герб был выложен. С вензелями О. Д. Герб цветной с вензелями вы выложить сможете?

– Смогу, – вздохнул Шеврикука.

– Ну и чудесно, – заулыбался Дударев. – Только это все между нами. Тсс-с! Никому ни словечка, прошу вас. В особенности этому горлопану и бездельнику Крейсеру Грозному. Он и наврет в сто коробов!

– А привидений из Москвы в тот махонький домик вы не выпишете? – спросил Шеврикука.

– Если заскучаем, то и выпишем. Отчегр же и не выписать?

– Монплезир… Монкураж… Но ведь им тоже, наверное, потребуются заграничные паспорта, – предположил Шеврикука.

– Какие проблемы! – махнул рукой Дударев. Но тут же и спохватился: – Кому паспорта? Привидениям? Мы их провезем как сувениры. Впрочем, все выясним. Это ведь не сейчас. Это ведь и не послезавтра. Это ведь к зиме… А теперь уж, с вашего милостивого разрешения, Игорь Константинович, повернем к моей колымаге. Меня небось заждались.

И они повернули к колымаге.

А через полчаса возле входа на Выставку Достижений Шеврикука повстречал сановного домового из Китай-города Концебалова-Брожило, в грядущем – Блистония, всадника и оптимата.

Как и в прошлое посещение Останкина, Концебалова опять украшала оранжевая роба ремонтника дорожных покрытий, но на этот раз ступни его от беспокойств и колющих мелочей земной поверхности отделяли не изделия массовой культуры на манер кроссовок «Трейнинг», а пахнущие животным миром римские сандалии дорогой кожи.

– Шеврикука, – спросил после обмена взаимоуважительными приветствиями Концебалов-Брожило, – вы слышите, они кричат: «Отрешить!» Кому они назначают отрешение?

– Мне-то не все ли равно, – сказал Шеврикука. – Какому-нибудь прохвосту. А может быть, дураку. Не будем судить, кто они сами.

Если покажется занимательным, кому грозят отрешением и кто сравнялся судьбой с бедолагой Никсоном, подумал Шеврикука, всенепременно узнаю у Радлугина, хотя бы и через «дупло» Пэрста-Капсулу. Но что уж могло быть этакого занимательного во всяких отрешениях?

И Концебалов-Брожило, будто распознав умонастроение Шеврикуки, более никаких слов об отрешениях не произносил. Грядущий Блистоний был сегодня чрезвычайно деликатен, а на Шеврикуку то и дело остро взглядывал, словно бы желая открыть в знакомце нечто, ему дотоле неведомое, но на днях кем-то обнаруженное. Что же он, заинтересовался и сам Шеврикука, прежде во мне не рассмотрел и не исследовал? И ради чего он прибыл нынче в Останкино? Ради Пузыря? Или ради Омфала из якобы утерянной коллекции, который теперь, если верить Концебалову, ему не терпелось по жизненной необходимости обрести вновь?

Но ни про Пузырь, ни про Омфал, Лихорадки и Блуждающий Нерв Концебалов-Брожило не произнес ни слова, а стоял или прогуливался вместе с Шеврикукой безгласно и тем Шеврикуку удручал.

– Листал я на днях «Словарь античности», – не выдержал Шеврикука.

Концебалов будто и не расслышал его слов.

– Текст ученый, немецкий, а отпечатано в Можайске, иллюстрации неважнецкие, и дельфийский Омфал выглядит там смутно, – не мог остановиться Шеврикука, а уже понял, что говорить более не стоит, он и так уже оказался в положении глупейшем.

Концебалов взглянул на него как бы в удивлении.

– Неужели при ваших теперешних заботах и интересах у вас находится время брать в руки «Словарь античности», книгу столь отдаленную от этих забот и интересов? – спросил он.

То ли Концебалов иронизировал, то ли он произнес сложную для восприятия Шеврикуки китайгородскую светско-гипюровую тонкость.

– Отчего же мне не взять в руки «Словарь античности»? – поинтересовался Шеврикука. – И какие такие у меня теперь особенные интересы и заботы?

– Ну как же! Как же! Выйдут особенные! – произнес Концебалов, сведенные ладони протянул к Шеврикуке, словно на них обязан был появиться пирог со слоеным смыслом. – Наслышаны-с! Наслышаны о том, что вы получили!

«И этот, что ли, поздравит меня с премией?» – подумал Шеврикука.

– А что я получил?

– Ну не кокетничайте, Шеврикука, – укоряюще покачал радикально постриженной головой Концебалов, и носок римской сандалии его катанул по асфальту камешек. – Я ведь служу в осведомленном доме.

– Я не забыл, – кивнул Шеврикука. – А потому хотел бы у вас узнать, что же такое я получил?

– Полагаю, что простодушно-наивные мотивы в нашем с вами разговоре неуместны, – сказал Концебалов.

– Возможно, я допустил бестактность, упомянув о невнятном изображении дельфийского Омфала, конечно, тут легчайшее совпадение – ваша коллекционная вещица и античный Пуп Земли… И я бормочу сейчас невнятное… Просто я, памятуя о том, что вы служите в осведомленном доме и сами изо дня в день осведомляетесь, подумал, будто вы могли внести поправки в свои пожелания… Иные считают, что я нечто получил. Я же знаю, что на меня нечто возложено. И это возложенное вряд ли может помочь в каких-либо деловых предприятиях, в частности, и в приобретении античных сувениров.

«Фу ты! – вздохнул Шеврикука. – Экую я тягомотину выговорил! И зачем?»

– Спасибо за разъяснения, любезный Шеврикука, – сухо произнес Концебалов. – Я и не рассчитывал на то, что вы сейчас же броситесь выполнять мою хрупко-интимную просьбу, даже если бы я втрое утяжелил приз, то бишь гонорар, то бишь – как было при государыне Екатерине – вывод. Я опасался, что вы при вашем новом… значении, так скажем… заважничаете и про всякие омфалы забудете… А ведь теперь вам будут доступны всякие удивительные ходы и приемы…

– Давайте оставим в воздухе неведомые мне значения, ходы, приемы, важничанья, – резко заявил Шеврикука. – Дом у вас осведомленный, но, видимо, порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне столкнуться с Лихорадками и Блуждающим Нервом, то это будет обыкновенный Шеврикука, каким он был всегда.

– Каким он был всегда! – рассмеялся Концебалов. – А каким он был всегда? Кто знает об этом? Впрочем, иные знают. А иные догадываются. С Пузырем вот-вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас это развлечет. Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я чрезвычайно рад, что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз вы отважились, и вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию Андреевну, про нынешнюю тоже…

– Вовсе я еще ничего не решил, – сердито (серчая и на самого себя) выговорил Шеврикука.

– Решились! Решились! Отважились! – радостно зашумел Концебалов-Брожило. – Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все подробности, имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А сейчас спешу в Китай-город, в подневольные службы.

Вполне возможно, что и сановный домовой Концебалов-Брожило не менее Дударева был достоин «мерседеса», но вольготнее ему было умчаться в китайгородское подневолье с северным, от Холмогор, усмешливым воздушным потоком. Видимо, так он и сделал.

И тотчас к Шеврикуке прибыл добропорядочный и готовый соответствовать гражданин Землескреба Радлугин.

И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым, Шеврикука ощущал энергию сегодняшнего интереса к нему Радлугина, потоки ее были куда почтительнее и уважаемо-преданнее прежних. Оказавшись рядом с Шеврикукой, Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия и прилежания, будто Шеврикука восседал перед ним за столом с клумбой разноцветно-переговорных устройств. А ведь в последние дни в своих устремлениях разбогатеть, стать покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой, или Денизы), с привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к Пузырю, казалось, Радлугин был уже не способен к гражданским подвигам и с пренебрежением начал относиться к общественному долгу, жрецом которого, в его глазах, был несомненно Игорь Константинович.

Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как гражданин, не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и впредь был намерен служить общественному долгу и просвещению.

Все это докладывала Шеврикуке благонамеренно-вытянутая физиономия Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут.

«Вот и хорошо. Вот и замечательно», – отметил про себя Шеврикука. Но никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал.

– Будут ремонтировать подъездные дороги? – спросил наконец Радлугин.

– Какие подъездные дороги?

– А к Пузырю… – просветил Радлугин. – Вот вы беседовали с ремонтным рабочим… Оранжевым…

– А-а… – протянул Шеврикука. – Нет, мы говорили не про Пузырь… И тот в оранжевом жилете – не ремонтный рабочий… А подъезды к Пузырю, возможно, облагородят.

Следовало ли удостаивать Радлугина сведениями о его, Шеврикуки, собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к Пузырю? А-а-а, пусть внимает! О вишневом «мерседесе» Радлугин умолчал в почтении. О чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли?

А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по чину.

Суждения Радлугина об Игоре Константиновиче и прежде были излишне романтизированными. Имел Радлугин свои представления о структурах. Эти представления приносили ему усладу и цельность душевных устремлений. По этим представлениям Радлугин и Игорь Константинович были в структурах необходимы друг другу, но волею судеб разместились в разных кабинах Колеса обозрения. И если кабина Радлугина осталась там, где «зависла», кабина Игоря Константиновича поднялась ой-ой-ой куда.

Такие мысли бродили сейчас в Радлугине. И Шеврикука это чувствовал.

Ему даже стало неловко. «И этот туда же! А он-то что и от кого услышал?» Секундное сострадание Шеврикука ощутил к Радлугину и вынудил себя поощрить очарованного гражданина продолжением разговора. Спросил вельможно:

– И кому требовали отрешение? Кого собрались импичментовать?

– Бордюкова! – обрадованно ответил Радлугин. – Бордюкова!

– Бордюкова? – удивился Шеврикука.

– Бордюкова! Он живет в нашем доме. Бывшая важная особа в бывшем Департаменте Шмелей. С кадрами решал все. Глаз. Нюх. Слух. Дух. Чутье. Лопата и щуп. Но скандалист! Ругатель! Когда их Департамент разогнали, они гуляли в нашем подъезде. Он напился и буянил. Требовал всем умереть в борьбе… За это… Вы его, возможно, помните… То есть вы его, конечно, помните! – закончил со значением Радлугин.

– Помню, – сказал Шеврикука. – И что же нынче этот Бордюков?

– После разгона Департамента запил. Пил и во время Солнечного Затмения, – тут Радлугин голос утишил. – Но без лозунгов и портретов. Подавался в фермеры, на свою историческую родину, в пензенские земли. Выплыл в Москве монархистом, раздавал титулы, поместья, шубы и ордена. Искал рекомендателей в масоны, нашел двух, третьего ему не было дано…

– Я знаю. Знаю, – сказал Шеврикука. – Я про отрешение.

– После масонов с ним было одно приключение, – не мог остановиться Радлугин.

Шеврикука поморщился.

– Ах, простите, Игорь Константинович, – заторопился Радлугин. – Я забываю про вашу осведомленность… Про отрешение… Я боюсь быть неточным. У нашего Сообщества с движением Бордюкова разные причины и методы действий. Мы с ними почти не соперничаем и не соприкасаемся. И к Пузырю они намерены выходить со стороны Ракетного бульвара через Мазутный проезд.

– Я вас понял, – сказал Шеврикука.

– Я слышал – «отрешить!», но у нас шли свои дебаты, – расстроенно произнес Радлугин.

– Ну и ладно. Не печальтесь.

– Я все выясню! Все! – Радлугин жаждал, чтобы Игорь Константинович швырнул в траву Поля Дураков булку или кость, он сейчас же бы принес хозяину вещь в зубах. – Я вас разыщу!

– Передайте суть в донесении через «дупло», – распорядился Шеврикука.

– Непременно! – чуть ли не подскочил в усердии Радлугин.

«Домой! Домой! Сейчас же домой!» – приказал себе Шеврикука.

В Землескреб и отправился. И увидел шагах в сорока от себя буяна и мошенника Кышмарова. Сдержал Кышмаров обещание, соизволил посетить Останкино. Как и в Обиталище Чинов, имел он вид замоскворецкого купца, кудри с утра расчесал на прямой пробор, золотая цепочка ползла по его брюху в карман штанов, и за сорок шагов послышались Шеврикуке балчугские скрипы сапог Кышмарова и донеслись до него ароматы свежайшей ваксы. Окружали Кышмарова четверо молодцов, возможно, что и в бронированном нижнем белье. И они были в нарядах замоскворецких приказчиков. Или купчиков. И сапоги купчиков-приказчиков, прибывших в Останкино, скрипели и благоароматили ваксой, и головы сорванцов были не выбриты, а радовали кудрями. Всё сорванцы-молодцы Кышмарова вокруг видели, но будто отдыхали, а заняты были одним: с ленцой, но артистично отправляли в пасти каленые семечки и выплевывали шелуху в траву и на асфальт.

«За должком, что ли, прибыл Кышмаров? – обеспокоенно подумал Шеврикука. – И обещанных сорванцов решил представить? Как прибыл, так и убудет. Убыл бы и если бы числился за мной должок на самом деле. А должка-то никакого нет!»

Но появление в Останкине мошенника и потрошителя Кышмарова и его кучерявых молодцов с золотыми цепочками Шеврикуку не обрадовало. Будто забыл он о Кышмарове, посчитал его пустозвоном, а сам, пожалуй, не способен был дать ему сейчас отпор.

«Это мы еще посмотрим! – храбрился Шеврикука. – Да и не сунется он в Землескреб…»

А Кышмаров, выходило, и не думал идти на него в наступление. Напротив, он улыбался Шеврикуке и будто бы готов был отправить ему с надлежащим движением ветра воздушный поцелуй. Но нет, не отправил. А головой одобрительно или даже восторженно покивал и поднял вверх большой палец. Что явно означало: «Ну ты молодец, Шеврикука!» Или: «Ну ты даешь, Шеврикука!»

Кышмаров стал нечто растолковывать сорванцам-молодцам, купчикам-приказчикам, и те принялись глазеть на Шеврикуку, и глазели они с почтением и любопытством, будто Шеврикука был музейный экспонат. Дельфийский Омфал. Восковая персона. Чучело динозавра. «Вот, детки, это тот самый знаменитый Шеврикука». Рты сорванцов оставались открытыми, семечки не залетали в них, лушпеюшки не выплевывались к яловым сапогам.

Шеврикука небрежно, чуть ли не покровительственно кивнул Кышмарову, не замедлив движения к Землескребу.

Экий уважительно-негромкий оказался нынче буян Кышмаров. И к Шеврикуке приблизиться не посмел, а лишь рукой помахал с пожеланием благополучий. Посмел или не посмел – неизвестно. «Не посмел» – так предположил Шеврикука.

А когда Шеврикука втиснулся в Землескреб и вместился в кресло в квартире Уткиных, он вдруг ощутил сожаление оттого, что сегодня не явился из Сокольников полюбопытствовать на него бывший приятель Малохол, он же Непотреба, или хотя бы кто-нибудь из его профилакторских сотрудников – Лютый, или Раменский, или Печенкин в капитанской фуражке, или пышнокосо-коварная Стиша. Лучше бы не Кышмаров, а пусть бы Печенкин помахал ему издалека рукой.

«Да на кой мне Малохол с командой! – тут же посетовал Шеврикука. – Пусть себе лакают медовуху в Сокольниках и играют в карты на пушнину и водоемы!»