Шеврикука, или любовь к привидению

37

«Коли завел привидение, то изволь за ним приглядывать. И уж умей с ним совладать!» – отчитывал себя Шеврикука. Но ярь в нем не угасала. Напротив, разгоралось желание действовать и рисковать. Хватит, посидел кротким, благопослушным паинькой с пушистым, ласковым мехом. Но уберегся ли, укрылся ли от чего-либо? Не стоит обольщаться! Хватит! Страдать, в конце концов, придется ему, а не кому-либо. Шеврикуке стали являться слова, доводы, какими хотя бы для самого себя можно было оснастить, обосновать оправдания его приближающихся решений, и, наверное, эти слова ненадолго успокоили бы его, но благоразумия ему не придали бы. Но он уже и не мог сидеть в одиночной камере благоразумия.

Но все же осмотрительность положил не отменять. Вынужден был за неимением временно отстраненной от дел за проказы и самодовольство тени Фруктова портфель Петра Арсеньевича исследовать сам. Но именно как бы бегом и на глазок. Частично, на ощупь. За Мопассановым укрытием портфель как стоял, так и стоял. И лежало в нем то, что лежало прежде. Наглец Продольный в него не проникал. Исследование на этом было прекращено. Замок защелкнут. «А что же ты не стал искать доверенность, бравый удалец?» – спросил себя Шеврикука. Тут он и принялся отпускать комплименты осмотрительности. А сам загонял в угол немоты мысль о том, что он теперь жаждет отыскать странное распоряжение Петра Арсеньевича и страшится отыскать его. Как бы не открылось в том распоряжении, или завещании, или доверенности нечто такое, что коренным образом изменило бы его, Шеврикуки, положение и побудило бы к поступкам, к каким он не был готов.

К облегчению Шеврикуки, его отвлек сигнал Пэрста-Капсулы. При свидании эксперт по катавасиям и связник в цепочке Радлугин – Шеврикука, забывший по причине легкомысленных увлечений или же собственного остропривлекательного занятия исполнить в прошлый четверг в девятнадцать ноль три роль «дупла» у ресторана «Звездный», нынче доставил Шеврикуке два донесения доброжелательного наблюдателя. Ни единого упоминания о хождениях по Землескребу привидения в листах Радлугина опять не было. Но, скорее всего, строптивец Фруктов и впрямь лишь собеседовал с Куропятовым и распивал ликеры. Оно и хорошо. С удовольствием описывал Радлугин гороховый суп и сокрушался по поводу того, что более из Пузыря не протекали ни супы, ни кисели. Сокрушения его были вызваны отсутствием причин и обстоятельств для дальнейших наблюдений за тем, как добродетельно или же, напротив, граждански безобразно останкинские жители вели бы себя в условиях протекания т. н. Пузыря. Но он, Радлугин, начеку, авось Пузырь протечет еще хоть однажды. Исчез из Останкина, впрочем, он и прежде вблизи Землескреба не появлялся, подозрительный субъект в пальто с поднятым воротником, кепке и о трубкой во рту, поверхностно и, скорее всего, ошибочно признанный жителями инспектором Варнике. И этот якобы Варнике, если опять осуществится вблизи, будет непременно взят под опеку. В деликатной приписке к последнему донесению содержались запросы личного свойства. Радлугин спрашивал, целесообразно ли ему и его супруге перейти служить из государственного банка в коммерческий банк «Сцилла и Харибда», не корысти ради, а для усовершенствований жизни (напомню, супруга Радлугина трудилась контролером в сберкассе, сам же Радлугин чинил счетные аппараты). И целесообразно ли Землескребу втягиваться в приватизацию жилья или это затея фарисеев и колонизаторов?

– Целесообразно! Передай Радлугину: целесообразно! – сказал Шеврикука Пэрсту-Капсуле.

Сказал, как швырнул. А швырять не было причин.

Пэрст-Капсула стоял.

– Желаете о чем-либо спросить?

– У меня томление, – сказал Пэрст-Капсула.

– Сверловщица с тормозного завода?

– Нет, – покачал головой Пэрст-Капсула. – У меня томление всей сути.

– Это как же?.. Всей сути?..

– Да. Именно так. Но вы не в состоянии выслушать. Поэтому я не буду сегодня говорить, – сказал Пэрст.

– Как считаешь нужным.

– Об одном обязан сообщить. Но оно, скорее всего, не связано с томлением.

– Сообщи.

– Проросла капсула.

– Какая капсула?

– Та, в которой должен был сидеть я. В основании Оптического центра.

– Его построили?

– Нет. Его и не начали строить. Идет свара. Кому строить и владеть. Но капсула проросла. Независимо от свары.

– Как и чем?

– Железные побеги и на них железные листья. Похоже, в рост пошли пробки от пивных бутылок. Отправленные подарком грядущим поколениям.

– Зачем пивным пробкам-то расти? – удивился Шеврикука.

– Их тогда с досады хорошо унавозили неразумные строители, полагавшие найти в закладочной капсуле валюту или драгоценности.

– Ах, ну да, конечно, – вспомнил Шеврикука, – Ну и что?

– Неприятно.

– Это чем-либо чревато для тебя? Могут возникнуть осложнения?

– Пока не знаю.

– Узнай, – сказал Шеврикука. – Или не бери в голову. Мало ли у нас что и чем расцветает.

– И все-таки неприятно.

– Б. Ш., Белый Шум, более в Землескреб не врывался, – сказал Шеврикука. – Ты вернулся потому, что не ждешь нового появления Белого Шума? Или выяснил, что его появления для тебя не опасны?

– А вот это вы не берите в голову, – сказал Пэрст-Капсула и тут же осекся, возможно заметив, что Шеврикука удивился резкости тона подселенца, и продолжил: – То есть не берите в голову мои состояния. Я сумею себя сохранить. Я буду и здесь. И у подруг. А Б. Ш., может быть, появится в Землескребе нескоро…

– Даже так?

– Появится кто-то другой… Возможно, Тысла…

– Это что еще за Тысла?

– Вот увидите сами.

– Ты что-то знаешь?

– Я могу лишь предположить… Я вам нужен? Или я пойду?

Движения Пэрста-Капсулы были суетливыми, нервными, будто полуфаб куда-то опаздывал. Но при этом Шеврикука чувствовал, что Пэрст-Капсула ожидает eго вопросов. «Нет, спрашивать его сейчас я ни о чем не буду», – решил Шеврикука.

– Иди, – сказал он.

В спину уходящему глядел, досадуя на самого себя. Их отношения с Пэрстом-Капсулой изначально сложились так, будто он, Шеврикука, был всадником на белом коне, а Пэрст-Капсула состоял при нем либо оруженосцем, либо стремянным. А то и просто мелким услужителем. Шеврикука находился как бы выше Пэрста-Капсулы и словно бы покровительствовал ему, а уж обхождение его с Пэрстом было часто высокомерно-снисходительным. Конечно, имелись причины, по каким между ними, полагал Шеврикука, было необходимо расстояние. А возможно, и стеклянная преграда. И это расстояние устанавливалось тем, что они с Пэрстом-Капсулой будто бы находились на разных высотах существования, при которых уместными и приемлемыми для Пэрста-Капсулы оказались покровительство Шеврикуки и его высокомерно-снисходительные действия и слова. Так все само собой вышло по установлению Пэрста-Капсулы, с тем он и возник вблизи Шеврикуки, и это положение, наверное, отвечало необходимостям его жизни или игры, но оно и Шеврикукой было признано удобным и необременительным. Он к нему привык. А потому изменения интонаций вроде нынешнего: «А вот это вы не берите в голову», – нарушающие этикет отношений, казались Шеврикуке резкостью не по чину. А то и дерзостью. Некие же вздохи Пэрста – сначала о бурках, затем о подругах, теперь о томлении всей сути и проросшей капсуле – могли восприниматься неоправданными попытками Пэрста-Капсулы изменить отмеренное им же расстояние и перевести Шеврикуку из покровителя в сопереживателя, а потом, глядишь, и в душевного, а то и в закадычного друга. Такое Шеврикуке не могло понравиться. Но не был ли он несправедлив и своим невниманием, намеренным нежеланием в суете выслушать прибившееся к нему существо, пожалеть его или пособить ему в чем-либо, хотя бы словом, не вызывал ли он у Пэрста-Капсулы чувства досады, боли или тоски? Конечно, обстоятельства вынуждали Шеврикуку быть с Пэрстом-Капсулой настороже, и все же… И все же. Нехорошо выходило, нехорошо…

И теперь получилось так, что он Пэрста-Капсулу отогнал, а ведь тот будто бы хотел сообщить ему сведения хотя бы о ретивом исполнителе Б. Ш. и свежей фигуре – Тысле, неважно как добытые, но несомненно для Шеврикуки нелишние…