Шеврикука, или Любовь к привидению

54

И четыре дня, а может, и неделю не было знаков от Гликерии.

О двух вещицах вспоминал Пэрст-Капсула, но будто опускаясь в забытье. Видимо, о тех самых вещицах, что были отданы на сохранение Гликерии. О фибуле – лошадиной морде, украсившей пряжку ремня светской наездницы. И о монете (по Петру Арсеньевичу – оболу, пропуску куда-то), вправленной в перстень. Но сразу же в получердачье раздалось «Нет! Нет!», равноценное «Чур! Чур их!». После отказа «пособить» Пэрст-Капсула шептал что-то про сентябрь или октябрь. Может, что и важное, но оставшееся Шеврикуке неизвестным. Да и стоило ли сейчас думать о сентябре или тем более октябре, если еще не прогремел и не пролился Ильин день?

А вот о Гликерии Шеврикука снова думал.

Гликерия при их с Шеврикукой расставании обещала подать о себе знак через день, через два. Ну – в ближайшие дни. Если решится просить Шеврикуку о вспоможении ей. Если посчитает себя готовой открыть ему обстоятельства, причины и условия их предположительно-полезного взаимосотрудничества. Не исключалось, что она, все заново умножив, поделив, вычтя и вынеся за скобки, сочтет приемлемым обойтись и без него, Шеврикуки.

Но и тогда, полагал Шеврикука, памятуя, как и с чем посещала Землескреб Гликерия, она непременно уведомила бы его о потере интереса к нему и его силам. Охота охотой, игра игрой, выгоды выгодами, а соблюсти приличия Гликерия постаралась бы. Тем более что случай тут был без забав, эротов и психей, без вздрагивания лепестков камелий, а созидательно-деловой.

Что ж, подождем уведомлений от Гликерии, положил Шеврикука. Торопить ее не следовало. И вряд ли ее угораздило на манер Пэрста-Капсулы чрезвычайным образом занедужить. Скорее всего, Гликерия уважительно ожидает, когда он, Шеврикука, закончит или приостановит свои ответственные изыскания.

Теперь Шеврикуке стало казаться, что и не одна Гликерия уважительно не тревожит его, не мешает его истинно научной сосредоточенности, а и многие иные личности и существа, до чьих ушей донеслись пущенные с умыслом слухи о якобы новых значениях Шеврикуки. Кто при этом угощает себя надеждами, кто злорадствует, кто потирает руки. Однако сунуться к нему ни с просьбами, ни с ехидствами позволить себе не смеют. Ни-ни!

Эко ты важничаешь, укорял себя Шеврикука, эко раздуваешься! Дали тебе дни на работу, лишние дни, с накладом, оценив твои способности. И не пристают. И ни о чем не забыли. А потом пристанут. И взыщут. Чему ты и сам вряд ли будешь рад.

Но хотелось теперь Шеврикуке важничать и раздуваться!

Свидетельством же того, что о нем не забыли, явилась депеша, доставленная в Землескреб по линии одним из служилых стручков, похожим на сушеный экземпляр саранчи. Депеша призывала действительного члена Шеврикуку во вторник, в Макриды, принять участие в трудах деловых посиделок. «Прибуду!» – обнадежил Шеврикука служилого стручка, заковылявшего эстафетой дальше.

«Смотри осень по Макридам», – вспомнилось Шеврикуке. Солнце в Макриды обещало сухую осень. А за Макридами как раз и следовал Илья Пророк.

При мысли об Илье Пророке, коему полагалось не только громыхать в небесах колесницей, но и охлаждать в начале августа воды в прудах, ручьях, морях и океанах, восстановилось в Шеврикуке сожаление о раздоре с Малохолом-Непотребой, смотрителем омовений в Сокольнических банях и бассейнах. Опять пожелалось, чтобы Малохол или кто-то из его команды трамваем приехал в Останкино. Хотя бы поглазеть на Пузырь.

Но на бульварах вблизи Пузыря никого – ни от Малохола, ни тем более его самого – не было.

Пузырь лежал смирный, неживой. Никаких следов взаимосоприкосновений Блуждающего Нерва с Пузырем Шеврикука не углядел. Даже если в мгновения, когда Блуждающий корежил Землескреб, неоправданно отвлекая Шеврикуку от раздумий, даже если он, Блуждающий, соизволил прожалить оболочку Пузыря и ввинтиться в его недра, явных повреждений и проколов от него не осталось, нервные тики линий Пузыря не искажали. Как выяснил Шеврикука, и в прошлые дни Пузырь не стонал и не дергался. Впрочем, иные наблюдатели утверждали, что дергался, и еще как.

Дней десять назад случилось желанное – Пузырь впустил в себя четыре грузовика-рефрижератора. Через полчаса пионеров-экспедиторов выпустил, на глаз видно – гружеными. Тотчас же в него, в пять отверзшихся проездов, въехало сто девятнадцать «КамАЗов», имеющих за спинами космической емкости рюкзаки. И пошло.

Но шло недолго. На третий день то, что отверзлось, то и заросло. В бока Пузыря можно было биться лучшими лбами Москвы, но и при всем уважении к ним Пузырь распахивать себя, пожалуй, более не желал.

Он замер. И Шеврикука склонен был считать, что возможные покалывания или наскоки Блуждающего Нерва вряд ли бы заставили Пузырь подергиваться. Тем более что Блуждающий Нерв еще не взъярился. Похоже, он и принесся в Останкино без понятия и цели. А так, на собачий лай.

Удивительным образом отнеслись останкинские жители, да и все чающие раздач и тем более имевшие права на получение к затворению Пузырем ворот. То есть, конечно, неразумные сразу же рассвирепели и готовы были разнести обидчика в клочья, зубами его разорвать. Ведь есть же указ: «Раздать!» И какой указ – после поименного волеизъявления! И какие изливались (излиялись?) имена и вопли! И на тебе! Даже после постановления этот Пузырь кобенится!

Но большинство, изумляясь самим себе, Пузырь не бранило, даже отчасти оправдывало его, придя к мнению: «Не готовы. Не дозрели». Полагая при этом, что дозреют и готовы будут через неделю. Ну через две. Никак не позже. Уж больно неловкой сразу же вышла выемка предназначенных населению и государственным амбарам внутренностей Пузыря. Уже на подъездах к отверзшимся проемам Пузыря начались раздоры, толкотня, путаницы и подделки накладных, стрельба и просто тихие мордобои. Предложено было во избежание неловкостей и толкотни проложить к проемам Пузыря железнодорожные ветки, линию метрополитена, а со стороны Сокольников прокопать и водяной канал для движения яузских буксиров и барж. Один проем, с надеждой на то, что Пузырь пойдет навстречу и растворит себя ввысь, предполагалось назначить воздушным флотам.

Всех этих наукотранспортных и глубиннодобычных посягательств, не обеспеченных совершенством техники и сопровождавшихся отсутствием много чего (почему-то досады вызывали не только нехватка землечерпалок и восходящих насосов, это еще можно было понять, но и временные затруднения в Москве с накидками из выхухоли, бутылками емкостью 0,33 л со спартаковским духом, обычным ботиночным кремом в ассирийских палатках), всех этих посягательств и бестолковщины Пузырь не выдержал, затворился и замер.

И справедливо, судили. И поделом нам.

Не готовы. Не созрели.

Но созреем.

И Пузырь устыдится. И разверзнется. И явит даже то, чего в нем нет. И чего в нем не может быть. От стыда и из чувства всемирной ответственности расстарается.

Постановление же как есть, как было, так и останется в силе поименного волеизлияния.