21

Буквы в газетах стали собираться в слова лишь через два часа. Газет лежало перед Шеврикукой много, и все они были независимые. Одна независимей другой. Пробираясь в квартиру Уткиных, Шеврикука выбрал во временное пользование бумажные листы из почтовых ящиков. Года полтора он почти не заглядывал в газеты, надоело, интересующие его сведения добывал из телевизионных новостей и милостей «Маяка». Оказалось, вылезли в последние недели из-под асфальта совершенно новые издания. Впрочем, и на них Шеврикука смотрел вяло и с безразличием. Лишь обнаруженные в «Свекольном вестнике» обширные публицистические рассуждения двух докторов наук В. Добкина и О. Спасского «Волнения домовых?» возбудили в Шеврикуке некий интерес. «Свекольный вестник» Шеврикука отложил.

В остальных же газетах имелись публикации о происшествии на Покровке, а в связи с ним – и о привидениях. Где – краткие, где – пухло-просторные, где – с ехидствами и тычками в бока народоуправителей, где – с успокоениями ученых, а где – и с серьезными попытками ввести привидения в контекст государственных или хотя бы городских проблем. Приводились мнения и соотечественников, и иностранцев, не всегда, кстати, прогрессивно настроенных. Почти все они, и даже не слишком дружелюбные к нам заезжие, сходились на том, что московские привидения действительно – кровь с молоком, в глазах у них – огонь и молодой задор или же пламень и грех, но уж опьяняющий, что они, как правило, цветущие, румяные и редко бледные, скорее упитанные, нежели тощие, умеренно полнотелые, а если даже и неумеренно полнотелые, то все равно крепкие и приятные на вид. Основывались при этом не только на покровских впечатлениях, но и на множестве прежних наблюдений и случаев, нынче мгновенно припомнившихся. Наблюдения эти подтверждались и фотографиями. Чаще всего, правда, туманными (Совокупеева и Гликерия виделись на них расплывшимися снежными бабами), но именно туманности, потеки, размытости, искажения лиц персонажей и делали снимки документально-достоверными. Появившийся невесть откуда сексуально-мистический листок «Кикимора Лыткаринская» опубликовал скульптурно четкий вид обнаженной дамы с собакой под названием «Привидение с черной пуделью», но в тот же день был разоблачен и освистан кинологическим вестником «Сукин сын». Четкая дама из «Кикиморы» была не привидение, а громкошипящая певица Мокробосова, гулявшая по эстрадам с песней «Чья бы корова мычала» (на английском), а собака была не черная пудель, а такса-кобель Луис Альберто, получивший на последней выставке в Битце приз упомянутого вестника «Сукин сын». Ясно, что этот мелкий казус никак не мог повлиять на эффект покровских впечатлений. Эти впечатления с пересвистами и переливами отлетели и в дальние страны. В откровенном еженедельнике «Говори да помалкивай» приводилось мнение некоего военного спеца некой примечательной страны, просмотревшего видеопленку с картинами сражения в нижних палатах Тутомлиных. Мнение, правда, официально пока не подтвержденное. Этот спец и чин заявил чуть не с восхищением: «Ну и живучи же, подлецы!» («Не Крейсера ли Грозного он увидел?» – подумал Шеврикука.) Этот спец и чин якобы добавил: «Если у них этакие привидения, то каковы же у них призраки, упыри, вурдалаки, а тем более доселе не известные нам существа?» – и потребовал пересмотреть концепцию разоружения и космической обороны. В нескольких изданиях упоминались полпрефекта Кубаринов и Дударев, в гигиенической газете «Обмен веществ» он был назван продюсером, менеджером, картриджем и душеприказчиком. «Да… – остановился Шеврикука. – Насчет картриджа я не знаю, а вот душеприказчиком… Как бы он себе не навредил…» Кубаринов повсюду отвергал досужие домыслы беспринципной оппозиции, пошедших на ее поводу наивных обывателей и заверял, что интересы Москвы, ее жителей никогда и нигде не будут ущемлены и тем более не состоятся неразумные сделки, какие бы унизили честь и достоинство рубля. Что же касается якобы имевших место подачек, то он обещал на публике вывернуть все имеющиеся у него карманы. Не видел Кубаринов никаких угроз государственному имуществу и отечественной культуре, ни одного привидения, утверждал он, мы не уступим, не продадим и не уморим, а на все исторические особи будет заведен каталог, составителем которого решили призвать искусствоведа и реставратора С. В. Ямщикова. Душеприказчик, продюсер и картридж Дударев, давая интервью «Обмену веществ», как бы нехотя и между прочим («Об этом рано говорить, к тому же я суеверный, но…») высказался о грандиозном и долговременном проекте «Образ новой России». Всему дан толчок, никто теперь не винтик, не шестерка и не кухарка, а потому все слои, прослойки и существа наших земель будут участвовать в этом, пусть и дорогостоящем проекте. У нас есть чем гордиться, что показывать, отчего же и приниженных вчера, не имевших голоса привидений не вывозить за рубеж на фестивали и выставки? Если надо, они у нас спляшут. Если надо, выйдут на ринг. На вопрос «Обмена веществ», все ли покровские привидения были подлинные и не случилось ли подставок, Дударев ответил чуть ли не обиженно, но и решительно: «Все подлинные, и никаких подставок!» Атлетические успехи привидений в женских видах отметили в газете «Кулак и мозоль». И вышли эти успехи не где-нибудь, а на дому, во дворе. В саморазвитии покровских привидений газетой угадывалась веселящая тело перспектива. Сегодня, когда государство хнычет и паникует, а спонсоры или дельцы от спорта вкладывают деньги лишь в коммерческие дисциплины, народ может захиреть, на мускул ослабнуть. А потому с дворовых удач трех обаятельных привидений может начаться новый подъем массового физкультурного движения.

С особой деликатностью Шеврикука рассматривал приложение к журналу «Московский стиль». (Тут мое перо начинает вздрагивать и вконец портить бумагу… Что я вру? Какое перо? Стержень простого шарикового инструмента! Я отношусь к числу шариковых бумагочеркателей. А почему рука и инструмент в ней вздрагивают? Да потому, что этот самый журнал «Московский стиль» редактирует моя жена и весь народ ее гомонит за стеной, дверь открыта, но, впрочем, ладно.) Так вот, в журнале с успехом проживала рубрика «Графиня ценой одного рандеву…» с путеводительным подзаголовком «Как стать богатым». А в сегодняшнем расторопном выпуске приложения появилась подрубрика «к Графине…» – «К ней призрак явился». Естественно, посвященная проблемам привидений. «Московский стиль» был не только журнал мод, но и культурологический, и читателям обещали, что в нем будут публиковаться очерки и исследования с историями московских привидений, с описаниями их привычек, нравов, этических поисков, приключений, драм любви, полезных и вредных дел. Но в первую очередь, конечно, пойдут моды, моды, моды! Все о модах и нарядах привидений. Все, все, все! В каждом номере журнала – двенадцать моделей костюмов с выкройками! Не останутся без внимания привидения и призраки полные и беременные. Вячеслав Михайлович Зайцев готовит специальную коллекцию «Мне призрак явился». Гвоздь нынешнего приложения – боевой покровский пеньюар-кимоно. «Интересно, дадут ли они модели из бархата?» – подумал Шеврикука.

Но не одной модой жила Москва. Свои озабоченности и фантазии были у юристов, у пожарных, у стоматологов, у банковских воротил, у конструкторов самокатов, у секретных служб, у смотрителей фонтанов, да у кого хочешь, у флейтиста Садовникова, наконец. Они в спектры своих проблем справедливо помещали теперь привидения. И женского пола, и не столь пока брутально-динамично заявившего о себе пола мужского. Легко взглянув на сетования известного адвоката Михаила Кошелева о бесправном содержании в нашем обществе привидений и сизых призраков (Шеврикука вспомнил, что этот самый Кошелев проживал на Знаменке в квартире Невзоры-Дуняши и Совокупеевой), он посчитал, что хватит, про привидения ему достаточно. И что это за личности такие замечательные – привидения. Будто ничего иного в природе нет. А потому придвинул к себе отложенный до приятной минуты «Свекольный вестник».

Он сразу же сообразил, что авторы публицистических рассуждений «Волнения домовых?» доктора наук В. Добкин и О. Спасский украшают собой институт, где преподает знакомая Шеврикуки по Землескребу Легостаева, Нина Денисовна, она же Дениза. И вот о чем публицистически рассуждали доктора Добкин со Спасским. Им рассказывали про какой-то дом в Грохольском переулке. Люди там в коммунальных квартирах умирали не поймешь от чего. И ни с того ни с сего. То поскользнется кто-то в коридоре на ровном и сухом месте и разобьет голову о разобранный соседом велосипед. То кто-то обрызнет себя дезодорантом, а через три недели умрет от белой горячки. Кто-то совершенно здоровый возьмет и утопнет в ванне, из которой при этом странным образом исчезнет вода. А на кухне то и дело случались глупейшие истории. Брыкались дуршлаги, кособочились сковородки (особенно когда на них жарились морковные котлеты), а потом сами собой выпрямлялись, вырывались из рук половники и опускались на лбы кулинаров, и не обязательно в грозы прокисали борщи. Не перечислишь дурное и комическое, творившееся в том доме. Конечно, все можно было объяснить тридцатью тремя несчастьями, стечением обстоятельств, нервическими и сосудистыми состояниями хозяев. Но даже в милиции таинственно задумывались. Съезжали старые жильцы, въезжали новые, а ничего не менялось. И конечно, по ночам кто-то невидимый бродил по дому, кашлял, матерился, плевал в щели, брякал невидимым ведром, а то и сморкался. «Базаркин! – шептали в помещениях. – Опять быть беде». Базаркина помнили. Базаркин, владевший домом и карамельной фабрикой до октябрьских беспорядков, умер в нищете, а умирая, проклял дом и всех, кто будет проживать в нем в предстоящие годы. В общем, история закончилась тем, что один из отчаянных граждан дом спалил, и о Базаркине более никто ничего не слышал. Далее Добкин со Спасским переносили читателя в пригород Петербурга. Там, при станции, стоял двухэтажный барак, и в нем жил студент путейского техникума Вася Чижов, очень чистый и добрый парень. Из-за несчастной любви он повесился и стал являться соседям в смутном образе. Смутный образ его, правда, не сразу, а будто приглядевшись, стал вести себя вовсе не добро, а коварно и злонамеренно. Словно мстил всем. Причем, когда его спрашивали, изумляясь: «Неужели это ты, Вася Чижов?», он кивал в ответ: да, это я, Вася Чижов. Словом, много он натворил бед и безобразий, давая, кстати, понять, что он главный в доме. И никакие меры воздействия, даже и с опробованием лазерного хватуна, на смутный образ Васи Чижова не производили впечатления. Опять же кончилось тем, что барак спалили. И еще один сожженный дом упоминался Добкиным со Спасским, теперь уже деревенский. В нем никак не мог успокоиться замученный крестьянин Задоренков, объявленный в двадцать девятом году кулаком. Статья уже была подготовлена к печати, сообщали доктора наук, когда разыгралось происшествие с мордобоем на Покровке, причем все пострадавшие оказались, по их мнению, среди гостей и случайных зрителей. Им поддали. Буйствовал, конечно, покровский домовой, очень может быть вовлекший в свою акцию протеста безобидные тени трех актрис крепостного театра Тутомлиных. Назывался мимоходом отягощенный кровавыми грехами заводчик Бушмелев. Не его ли была злокозненная затея? Тогда ее можно было бы посчитать пробной…

«Не свежий ли они пожар пророчат? – подумал Шеврикука. – Вроде бы он ни к чему».

Но все это шли случаи и факты. За ними последовали собственно публицистические рассуждения докторов наук. В. Добкин и О. Спасский обращали внимание на то, что домовые на Руси чаще способствовали ладу в доме и уж тем более не допускали порчи имущества. И даже если хозяева их были людьми дурными, несносными, унижали домовых бранью и высокомерием, опечаливали их своими безобразиями, как семейными, так и общественными, своей нравственной низостью, то и тогда они, домовые, не проявляли себя борцами, а просто утихали, прятались где-нибудь, устраняясь от забот и возлагая на хозяев все последствия их образа существования. Естественно, встречались среди домовых и натуры сами по себе подлые, те и вредничали из подлости. Но все это никак не влияло на общий ход событий. «В сущности, вредничанья и мелкие протесты домовых, – заключали доктора наук, – никак не посягали на верховенство и первопричинность людей, а служили средством предостережения». Добкин и Спасский соглашались с мнением ученых умов, считавших домовых некой энергетической субстанцией, вызванной биологическими и прочими полями людей, сменявших друг друга в каком-либо строении. Соглашались они и со сходством этой энергетической субстанции с фантомами-привидениями («Наконец-то эти доктора, – отметил Шеврикука, – доехали до привидений».), чаще всего обитавшими в домах или дворцах с историей, насыщенных энергией живших здесь людей, их фантазиями, их чувствованиями и их болезнями. Но теперь искажаются поля людей, биологические и прочие, порождая ауру зла, неблагополучия, насилия и неподчинения. Очаги семейные чадят. Потому там и тут происходят взрывы, выбросы недовольства, гордыни, смутьянства, которые приведут к волнению домовых. Оно может получить и вселенский размах. Это в грядущем. А уже теперь следует озаботиться действиями домовых. Вряд ли могут возникнуть сомнения в том, что благодаря раздорам людей именно в местах их супернапряжений случаются вспышки холеры, землетрясения, оползни, взрывы складов корабельных снарядов, поломки реакторов и т. д. Вспомните старый грохольский дом. Там на кухне буянили дуршлаги, сковородки и половники, и все это происходило в нашем уравновешенном прошлом. И тогда грохольские фокусы были неприятны. Каких же страстей следует ожидать нынче? В последних строках публикации доктора наук дерзали призвать жителей столицы опомниться, умерить свою ожесточенность и пустую суету, иначе случится невообразимое.

«Интересно, показывали Добкин со Спасским статью Денизе? – задумался Шеврикука. – Но, может, они на разных факультетах и вовсе не знакомы?»

Шеврикука стал прохаживаться по комнате Уткиных от стены к стене и, надо сказать, нервно.

Фитюки и щелкоперы, мыслители! Обиженного, обокраденного домовладельца Базаркина и путейского студента Васю Чижова, того в смутном образе, приписали к домовым! К домовым! Хорошо. Далее. Таких, как он, Шеврикука, объявили энергетическими субстанциями. Кем же (или чем же) они сами-то, эти доктора наук, изволят быть, по их просвещенному разумению, на их естественно-научном диалекте конца так называемого двадцатого столетия? Но что он, Шеврикука, нервничает, что он кипятится, из-за чего? Конечно, ему были досадны восторги, «ахи» и «охи», чуть ли не танцы вокруг привидений, совершенно напрасные преувеличения их заслуг и возможностей. Но он ведь был не мальчик, не честолюбивый отрок, что ему-то теперь капризничать, раздражаться или даже ревновать к чужой славе (да и какой уж тут славе!), ему бы с сострадательной иронией отнестись к завиральной болтовне, к заблуждениям московских простаков и их гостей, у которых, похоже, и Александрин Совокупеева не вызывала подозрений. Да пусть заблуждаются. Пусть им милы сейчас привидения. Его, Шеврикуки, не убудет. Пусть обзывают его «энергетической субстанцией». Разве он сам знает, кто он, чего он и зачем. Впрочем, он предполагает и чувствует зачем. Он слышит музыку этого зачем.

Хотя бы потому следовало успокоиться. Но успокоиться он никак не мог. Пока его не озарило. Дурман-то прошел! Безразличие ко всему исчезло напрочь! Туман бытия не рассеялся. Он и никогда не рассеется. Но чьи-то чары или чьи-то воздействия иного свойства рассеялись. И многое из случившегося на смотринах дома Тутомлиных он вспомнил, и многое ему стало очевидным. Но не все.

Загрузка...