Шеврикука, или Любовь к привидению

40

В телевизионных новостях Пузырю уделили секунд двадцать, признав его разновидностью атмосферного явления, особо не ехидничали и сразу же перешли от Пузыря к пожарам в австралийском штате Новый Южный Уэльс, где в эвкалиптовых лесах, возможно, пострадают сумчатые медведи коала. Кстати, как выяснил вечером Шеврикука, к Пузырю пригнали десятка два пожарных машин с лестницами и водяными орудиями и расположили их на отдых, но в состоянии непременной готовности. Поговаривали, что будет выставлено оцепление, но Пузырь не оцепили, лишь выделили для наблюдения за ним специальные патрули, а в местах транспортных пересечений поставили людей в пятнистых куртках и штанах. Опять же поговаривали, что, несмотря на пожарных, патрули, пятнистые куртки, ночью или на рассвете Пузырь безусловно уворуют и завтра же, в особенности если в нем есть цветные металлы и редкоземельные элементы, он обнаружится в какой-нибудь прибалтийской супердержаве. И это мнение оказалось ошибочным. Ни ночью, ни на рассвете Пузырь не пропал. И в пятницу, и в субботу, и в воскресенье он лежал на Звездном и Ракетном бульварах.

Но лежал неживой.

Тем временем к нему привыкли. Ученые мужи и специалисты по чрезвычайным происшествиям объявили, что природа явления исследуется и, когда суть прояснится, обо всем будет доложено населению. Паниковать нет никакой нужды, но и беспечные позевывания вредны. И не надо возить к нему из дальних префектур и пригородов детей на просмотры, словно к белым медведям в зоопарк. Что же касается слухов относительно того, что Пузырь будут раздавать, то они беспочвенны. Лежит себе Пузырь и пусть пока лежит.

Так он и лежал до понедельника.

А в понедельник, в два часа дня, в нем случились шевеления. То там, то тут оболочка Пузыря вздрагивала, и под ней что-то перетекало. Можно было подумать, что Пузырь одолела почесуха и он старается облегчить свое состояние. Или какие-то невидимые оводы и слепни садились на него с невежливыми намерениями, а он за неимением хвостов не мог их отогнать и потому вынужден был нервно подрагивать оболочкой или шкурой. Во всяком случае, он опять привлек к себе внимание и показал, что жизненное наполнение, нам неведомое, в нем есть и останкинским гражданам следует ожидать новых его проявлений.

А в четыре часа дня по улицам и домам разнеслось: «Пузырь угощает!»

Очевидцы утверждали, что перед тем в недрах Пузыря снова, как и в небесную пору его существования, случились мерцания и будто бы бульканья и всхлипы, а потом из него изверглось. Они же утверждали, что никаких разрывов оболочки Пузыря не происходило, никакие люки, двери, окна, въезды, туннели не открывались, а явленное Пузырем словно бы проступило сквозь его шкуру и свалилось на Землю (очень аккуратно свалилось, надо полагать, без повреждений) в десяти метрах, как вымерили позже, от тела Пузыря.

К этому явленному сразу же направили укутанных в оборонные костюмы бойцов с чувствительными приборами в руках, и они никаких опасностей, подвохов и коварных намерений Пузыря не учуяли. И даже если ответственные и предусмотрительные люди пожелали бы открытое разведчиками поместить в герметический сосуд государственного секрета, тайна все равно была бы разгадана пытливыми останкинскими умами. А умам этим пошли бы в подмогу подсказки обоняний и физиологических потребностей натур. Потому очень скоро в Останкине снова зазвучало: «Гороховый суп!»

Пакеты с супами-концентратами! Коробки с гороховыми супами! Тюки! Контейнеры! Вот что выдавил из себя Пузырь!

И опять замер. Мерцания, бульканья в нем прекратились. Невидимые слепни и оводы от него отлетели. И почесуха более не томила его. Совершенно спокойно Пузырь отнесся к тому, что явленное им с предосторожностями было погружено в фургоны продуктовых грузовиков. И никак не препятствовал отъезду автомобилей. А те понеслись, скорее всего, к местам исследовательских интересов и служб.

Конечно, возникли досады. Нате вам. Опущенное на здешние земли взяли, забрали и увезли. А от людей, вооруженных на крышах и балконах биноклями, подзорными трубами и видеокамерами, моментально стало известно, что Пузырь одарил останкинцев не только гороховыми супами с копченостями. Супы в пакетах были на любые вкусы: и куриные с лапшой, и рыбные с ароматами Охотского моря, и капустно-морковные, и с профитролями, и изысканно-парижские луковые, какие хочешь. Вывалились из Пузыря произведения и отечественной пищевой индустрии, и от Кнорра, и от дядюшки Бенса. Да разве одни супы был способен предоставить гражданам Пузырь? Естественно, не одни. В подзорные трубы (имелись к тому же у здешних астрономов и четыре телескопа) разглядели и коробки конфет, и плитки шоколада, и упаковки макарон, и лекарственные препараты, и предметы сангигиены, и банки печени трески, и вещи, смысл и назначение которых понять пока не удалось.

Телефонными разговорами с приятелями, обитающими во всех концах Москвы, сразу же выяснили, что нигде более никакие Пузыри не висели и, естественно, не приземлялись. Стало быть, в продуктовых грузовиках неизвестно куда увезли пусть мелкие и чаще всего консервированные, но именно останкинские приобретения. Возник и ропот. «Надо было потребовать, – рассуждали теперь раздосадованные, – у тех, которые увозили, предъявить удостоверения!» «Да сейчас какие хочешь удостоверения можно завести или купить!» – урезонивали нервных.

И опять покатилось мнение о том, что Пузырь будут раздавать. Каждому и справедливо определят долю и выдадут под расписку. А потому и нечего сейчас беспокоиться.

В ту пору снова прибыл в Останкино высокомерный малый, прозванный инспектором Варнике. Воротник его предзимнего пальто был по-прежнему поднят, а серая клетчатая кепка надвинута на левое ухо, будто оно у него мерзло. И хотя малый старался, как и раньше, говорить тоном посвященного или миссионера, бросалось в глаза, что он растерян. Одно дело было, когда Пузырь висел в воздушных струях, а вот на скорое приземление его инспектор Варнике, возможно, и не рассчитывал. Он повторял соображения о Земле как о плантации, куда в свою пору завезли рассаду человека, но, похоже, не понимал, зачем Пузырю надо было опускаться на презренные московские бульвары, задачи собственные он мог решить и находясь в высоте. Надежды на неизбежную и всеобщую раздачу Пузыря он, вынимая трубку изо рта, называл варварскими, бредовыми и решительно утверждал, что и опустившийся Пузырь не позволит никому делить его или уворовывать. Слова малого, естественно, раздражали энтузиастов и вызывали требование гнать Варнике из Останкина в шею. Однако не прогнали.

Но мнение о том, что Пузырь необходимо раздать, набухало, тяжелело и принимало форму народной резолюции. Будет, будет раздача. А как же! Непременно произойдет раздача Пузыря. С установленными льготами. «Раздача! Разбор! Расхлеб! Разжев! Раздрызг!» – звучало всюду.

– Во! Народ не унывает! – заявил Сергей Андреевич Подмолотов, Крейсер Грозный, доставив на Звездный бульвар своего японского друга и компаньона Такеути Накаяму. – А иначе как, Сан Саныч? Хорош, хорош лежит. Почти как мой змей Анаконда. А шкура этого дредноута вполне может пойти нам на рогатки.

– Да. Конечно. Народ не унывает, – поддержал Сергея Андреевича Такеути-сан. – Да. Анаконда! Пожалуйста. Я давно мечтаю познакомиться со змеем Анакондой.

– Не теперь! Змей сейчас занят! – спохватился Крейсер Грозный и срочно обрадовался стоявшему невдалеке Шеврикуке. – Ба! Игорь Константинович! И вы здесь прогуливаетесь!

– Недавно я видел, как вы прогуливались с букетом гвоздик. Вы так спешили, что меня и не заметили, – сказал Шеврикука.

Будто кто-то вынудил его произнести бестактное. Да еще и приврать при этом.

– Это я… – смутился Крейсер Грозный, что случалось с ним редко, и добавил шепотом: – Это я как раз нес змею. На деликатес… Любит, стервец… Хлебом не корми…

Шеврикука смог удержать себя от каких-либо вопросов. Он вспомнил, как спал змей Анаконда в теплице Ботанического сада, называемой здесь ласково «болотом», во влажных московских тропиках под листами виктории. Неужели змей проснулся? Но уж чего-чего, а цветов в Оранжерее хватало! (Могу подтвердить, был приглашен в нынешнем марте в Оранжерею на цветение азалий.) А вдруг Крейсер Грозный и впрямь нес гвоздики змею с трогательным намерением поддержать силы и дух сотрудника, но под маньчжурским орехом нечаянно наткнулся на Увеку Увечную? Опять почувствовал Шеврикука симпатию и жалость к Увеке и понял, что в среду непременно отправится в Ботанический сад. Но что, если в его содействиях барышня более не нуждается? Что, если она заменила его в своих затеях Сергеем Андреевичем Подмолотовым, Крейсером Грозным, принявшим дозу, и немалую, Стишиного приворотного зелья? Но и в этом случае, ощутил Шеврикука, он все равно пойдет к маньчжурскому ореху.

Экая негодяйка прелестная лесная дева Стиша!

Часа через два интерес к Пузырю обострился. Накануне уверенность в том, что Пузырь уворуют, была уверенностью одиночек. Теперь с их мнением соглашались многие. Кто уворует – неважно. Опытов хватало. Либо какой-нибудь ошалелый авантюрист, либо одна из преступных группировок, либо любители-уфологи, либо военно-промышленный комплекс. А вдруг и прилетит немецкий юноша на спортивном самолете с крючком, подцепит им наш Пузырь и уволочет его. Нет, требовалось охранение Пузыря, требовалось. Хотя можно ли теперь доверять охранникам? А уже сновали по Звездному и Ракетному нетерпеливые и проголодавшиеся. Шеврикука видел, в частности, знакомого ему по дому на Покровке и марафонскому забегу на Останкинскую башню молодого скалолаза с рюкзаком на спине и альпенштоком. В глазах у того был пожар. Отважный летун, и вовсе не из германской страны, а с Воробьевых гор ринулся на дельтаплане в парение с надеждой опуститься на Пузырь. Но уже при подлете его к Пузырю дельтаплан закрутило, сдунуло в выси и отнесло к городу Харовску Вологодской области, где он и утих на льняном поле. Из этого следовало, что шутить с Пузырем не стоит и, видимо, предположения инспектора Варнике справедливы. Однако после выдачи супов-концентратов и обретения воздушных надежд на раздел и раздачу Пузыря среди останкинских жителей все менее оставалось благоразумных и все более становилось безрассудных.

Идей и соображений рождалось множество. Уже определились сторонники тех или иных направлений, готовых создать кружки или сообщества с неотложной выработкой самостоятельных программ. Одни призывали к действиям с применением кулаков, локтей, трубных выкриков и ломов-ледоколов. Другие готовы были обратиться с упованиями к космическим стихиям. Иные, а среди них громко и деятельно, не стесняясь Шеврикуки, проявлял себя благонамеренный гражданин Радлугин, сочиняли петиции в префектуру, в мэрию, к президенту и в Европейский парламент с пожеланием хотя бы на этот раз соблюсти права человека. Присутствие Шеврикуки не смущало Радлугина, потому как сейчас он не сострадал государственным интересам, а, вынуждаемый природой и нравами эпохи, озаботился по поводу жизненно необходимых добыч. Но и государственные интересы, естественно, не были вымыты из него. На роликовых досках катили в Останкино, проезжая по ногам прохожих, гомонящие семиклассники. С четырех сторон явились к Пузырю кришнаиты с песнопениями и ритмическими танцами. Но сейчас же в разные стороны и удалились. Несомненно, прибывали к Пузырю и представители сексуальных меньшинств, но те вели себя тихо. Впрочем, Дударев позже утверждал, что почти не одарили вниманием Пузырь феминистки, им, видите ли, он, растянувшийся на бульварах, напоминал неприятную принадлежность особей вражеского пола.

Ощутимым было в ту пору возбужденно-нервное состояние останкинских жителей и их гостей. Все ждали немедленных решений и событий. И будто собирались стоять на бульварах и ночью.

Но их попросили разойтись. Тем более что охранение Пузыря и впрямь было усилено. И они разошлись. А Пузырь лежал неживой.