Серая крепость

Фрагмент 28

55

Несмотря на потери, неизбежные в таком деле, отряд Евпатия всё прирастал бойцами. Из освобождённого полона люди шли, из деревень, попавшихся по пути, из леса выходили, увидев знакомое оружие и услышав родную речь. Основу русского войска любого княжества домонгольских времён составляло ополчение, а времена такие, что луком, рогатиной, являющейся разновидностью копья, да топором каждый «лесовик» умеет пользоваться. Сабелькой — меньше, но и такие находятся. А лошадей, сбежавших после любой стычки с татарами, полно. Хороших боевых лошадей, приученных к седлу, а не к сохе. Вот и сформировался конный, мобильный отряд, которому ратной работы — делать, не переделать. Особенно тут, в оперативном тылу главных сил Батыева войска.

Не успели закончить разгром обоза, везущего камнемёты, как дозор обнаружил поспешающую на север полусотню конницы, то ли направленную как подкрепление откуда-то с покорённых мордовских земель, то ли сопровождавшую гонцов с вестями. «Приняли» их, снова перехватили обоз, но уже от Воин-городка. С награбленным и ранеными. Едва «разобрались» с ним, опять два десятка конных куда-то по каким-то делам спешат.

В живых врагов, если те не успели сбежать на добрых конях, не оставляли. Наслушались дружинники рассказов полонянников, как вели себя степняки с русскими людьми. И добычей себя не отягощали, оставляя лишь еду, которую можно поместить в перемётные сумы. «Сокровища» (попадались среди отбитого и злато-серебро, но основную часть составляли дорогое оружие, ткани, одежды, подчас, окровавленные), за исключением доброго оружия, хоронили где-нибудь в лесу, а с упряжками отправляли в селения в лесной глуши своих раненых и заболевших.

Потому и до пепелища Воин-городка добирались целых три дня, уже зная, что нет больше крепости. Уцелело лишь расположенное неподалёку, в девяти верстах ниже по течению Оки, укреплённое сельцо, видимо, взятое снаскоку. В нём и узнали, что пала и Рязань. В тот день, когда разгромили тот самый обоз с пОроками. Вот только добраться до неё, несмотря на плёвое расстояние двадцать пять вёрст от руин Воин-города, удалось лишь на четвёртый день: слишком много было «работы» по уничтожению оккупантов, снующих по пути к столице Великого Княжества Рязанского.

Выжженный город, на территории которого трудилось множество людей, под присмотром татар разрушая каменные здания, впечатлял размерами. Только крепость, выстроенная на холме, образованном приречными кручами и глубокими оврагами, тянулась с севера на юг больше, чем на километр, а ширина её составляла метров до восьмисот. И это — не считая посада, тоже выжженного, как и сам город.

Евпатия, увидевшего в бинокль, переданный ему Полуницыным, что стало с родным городом, было не остановить. Четыре сотни воинов, оставшихся от его дружины, ворвались внутрь разрушенной крепости, рубя кочевников, охранявших пленных, налево и направо. Видя такое дело, многие из подневольных обратили инструмент, которым они долбили стены и фундаменты каменных храмов, против поработителей. И к тысячам тел рязанцев, так и брошенных посреди улиц во время захвата города, добавилось не менее трёх сотен трупов ордынцев.

Дорого далась победа и дружине Коловрата, потерявшей почти треть воинов. Из уцелевших не менее трети тоже имели раны, включая самого предводителя.

— Уходить надо, братан, — перевязывая боярина, обратился к нему Крафт. — В лес уходить надо. Накроют нас здесь татары, если не уйдём. Все поляжем.

— Трусишь? Так и уходи! Не твой народ здесь пал, не твои близкие смерть мучительную приняли. Бил татаровей и бить буду до последнего вздоха.

— Я тебе что, сбежать предлагаю? Спрятаться и отсиживаться? Сколько у нас людей неиссеченных, стрелами не битых осталось? Сотня, не больше! Что ты с этой сотней сможешь сделать? Ну, две, ну, три сотни врагов положить. Если у меня патронов хватит, то четыре. А татар на Русь в тысячу раз больше пришло. Людей соберём, раненых подлечим, тогда в десять раз больше их побьём, чем сейчас можем.

Скрипел зубами от ярости боярин, но молчал, поскольку трудно обвинить этого странного воина из странного народа, говорящего кое-как по-русски, в том, что он ничего не делает для того, чтобы отомстить за людей рязанских. Больше любого дружинника он положил врагов.

— Дело я тебе говорю, братан. Вот те пОроки, что татары не успели увезти от Нового Ольгова сожжём, и в леса уйдём.

— К Пронску пойдём!

— Нет уже того Пронска. Его ещё на день-два раньше Рязани сожгли.

— Да откуда ты такое знать можешь?

— От верблюда, — психанул Лёха. — Ты хоть слушал, что тебе в нашей крепости рассказывали? Татары полосой от Оки до Дона движутся. Батый здесь, через Рязань на Коломну, после чего уйдёт за Оку на Владимир с Суздалем, Ростов и Ярославль. Другая часть войска — от Воронежа через Пронские городки и Коломну, на Москву и Тверь.

Если не считать удивления, вызванного признанием чуднОго человека в том, что он понимает язык двугорбых чудовищ, встречающихся в обозе степняков, большой новости в речах Алексея никто не увидел: все заметили, насколько широко раскинулся «невод» татарских войск. Так что, собрав желающих присоединиться к дружине, двинулись к Новому Ольгову, расположенному всего в пяти верстах, у впадения Прони в Оку.

Вот только камнемётных машин там уже не застали. Даже следы колёс повозок, на которых татары возили эти механизмы, затоптала ушедшая на запад, за Проню, конница.

Раны сказались на самочувствии многих «старых» и «новых» дружинников. Да и сам боярин чувствовал себя не лучшим образом. Потому и дал всё же приказ искать прибежище в лесах к югу. Ведь части степняков, охраняющих тех, кто по приказу Батыя разрушал каменные строения Рязани, удалось сбежать. И глупо было бы думать, что хана не взбесит такое нарушение его распоряжения, и он не пошлёт большой отряд на поиски «партизан».

И нашим, и вашим получилось. И рекомендацию Крафта временно «залечь на дно» Евпатий выполнил, и от реки Проня, в этой местности текущей, в целом, с юга на север, далеко не удалялись. К тому же, удалось не только приют найти в затерянной среди лесов деревеньке, нетронутой татарами, но и пополниться за счёт воинов, уцелевших при захвате крепостцы, расположенной на месте городка, имевшего в двадцатом веке имя Сапожок.

«Зализывали» раны в лесном массиве, разделившем левое и правое крыло воска Батыя, целую неделю. Отсыпались, отъедались, хоронили умерших от ранений товарищей, «правили» оружие и снаряжение. И слушали новости от людей, приходящих буквально со всех сторон.

Везде одно и то же: налетели татарове, порубили, пограбили, пожгли, полонили… Как и говорил Полуницын, Пронск взяли даже раньше Рязани, несмотря на то, что уцелевший под Воронежем Великий князь Юрий Ингваревич по пути в Коломну оставил в городе часть дружины. Да как же иначе, если бОльшая часть рязанского войска полегла у Воронежа-городка? Включая Пронский полк.

— Господь небесное воинство супротив безбожных ополчил, — вещал какой-то батюшка, чудом избежавший степняцкой сабли. — Громом да молниями татаровей разило оно, огненными стрелами калёными. Видимо-невидимо ворогов полегло от гнева Божьего под стенами Пронска, да ещё больше на приступ шло со всех сторон, стрелами стены да посад жгли, вот и пал город. Два дня поганые по округе собирали своих воев, чтобы сжечь их на громадном костре, для которого все уцелевшие дома посада разобрали. Сказывают, даже диаволу они неугодны стали, потому и наслал он на татаровей змиев из преисподней, рычащих аки львы, трубивших аки трубы Иерихонские, смердящих аки Геенна огненная и рвавших неверных на части вместе с их комонями. Следы тех змиев, на узор на спине гадюки похожих, сам я видел под Пронском, к полудню от Прони-реки.

В общем, жути нагонял. Но лишь Крафт понял, что сдержал слово Сергей Беспалых, чем мог, тем помог защитникам Пронска, отправившись на боевой машине десанта, чтобы ударить в тыл ордынцам, осадившим центр удельного княжества. Спасти город, конечно, ему было не по силам, а вот ощутимые потери оккупантам сумел нанести.

56

И верилось, и не верилось Прошке Мордвину в то, что сказывают обитатели Серой слободы. В то, что следом за Воронежем, Донковым и Чур-Михайловым пали Рязань и Пронск, а Елец, хоть и стоит ещё, но и его дни сочтены: по весне падёт, когда татарове с полуночи в степи придонские покатятся. Страшно ему становилось от этих слов: конечные времена пришли, Суд Божий грядёт. Не верилось, пока не вернулся на рычащей да смердящей повозке воевода Сергий Николаевич от Пронска, и его люди уже не подтвердили: так и есть, сожгли мунгалы царя Батыги и сам центр удельного княжества, и прочие городки по Проне-реке.

В Курск он переселяться не стал. Нанял мужиков, сбежавших от ворога из Воронежа, и те быстро, всего-то за седьмицу, срубили ему избёнку в посаде Серой крепости. Пусть из сырого леса, но простоит она не один год, а там, глядишь, и новую, уже из добрых сушёных стволов можно будет поставить. Хоть и плевался на то, как её ставили, один из здешних бояр, Костянтин Ильич, огромный мужчина, заведующий в Слободе всем строительством, но не встревал в дела торгового гостя. А поскольку стало известно, что семья купца сгинула в разорённом Донкове, «пригрел» Прохор вдову с ребятишками из Воронежа. Пока невенчаные, во грехе живут, но заверил гость отца Тита, что к следующему Покрову пойдёт он с Евпраксией под венец.

Переселяться не стал, а вот по делам торговым ехать пришлось. По воле самого княжьего наместника Андрея Ивановича.

— Повезёшь туда доброе железо, нами кованное, и купишь побольше еды. Житного да ржаного борошна или зерна, что ещё лучше, мяса да рыбы замороженных, орехов разных. Товар для продажи мы тебе дадим. Я сам к князю Юрию Святославичу еду, потому и присмотрю за тем, как ты торгуешь. И за то, что ты торгом заниматься будешь, десятая доля от купленного твоя. Не считая того, что со своего товара наторгуешь: это всё твоё.

Почему много еды потребно, и без объяснений понятно: людей-то в Посаде изрядно прибавилось. И из Воронежа прибегших, и из других рязанских городков, сёл да деревушек, разорённых татарами. Боярин Евпатий, ушедший месяц назад, людишек встречных сюда слал, вот кои-то и приходят. И они, и вои Евпатиевы, раны получившие, недавно на санях с верховий реки Воронеж приехали. Да и с донковских весей те, кто от того же Прошки прослышали про вольное житьё в Слободе, идут. Всех странные обитатели Серой крепости принимают, всех записывают в какой-то «колхоз».

Спрашивал Прохор, что это такое. Посмеялся наместник, да начал дивные вещи говорить. Мол, община такая, где земля не княжеская али боярская, а общая, скот тягловый и прочий общие, инструмент рабочий общий. Ну, и плоды всех трудов общие. Правда, не поровну делятся, а по тому, кто сколько наработал. От зари до зари в поле трудился, получишь много. Баклуши липовые бил али ложки из них резал, меньше получишь, а на печке лежал — ничего не получишь. Детишкам, правда, еду давать будут без разницы, как их родители работают. Вернее, не давать, а кормить в специальной трапезной, чтобы никто ту еду отнять у них не мог. Детишек да баб на последних сроках тяжести и три месяца после родов.

Не хочешь в том «колхозе» быть, вернут тебе всё, с чем в него вступил, мздой за житьё в Посаде обложат, и живи, как хочешь: сам землю паши али лес руби, али рукомеслом каким занимайся. Сам! Никакого тебе плуга али топора от «колхоза», никакой телеги али саней лес ли возить, мешки ли с зерном, никаких семян на посев.

И кто на такое пойдёт? Бежали-то все, в лучшем случае, с единственной лошадёнкой, запряжённой в сани, куда едва успели какую-никакую одёжку бросить. А то и вовсе — подхватив узелок с тем, что успели собрать в избёнке. Вон, пока зима, на общие работы — лес валить, ямы какие-то копать да срубы для будущих изб рубить, чтобы выстоялись хоть чуть-чуть — и топоры с пилами выдали, и лопаты. Железные!!! А на весну, как сам Прохор видел, даже не сохи, а плуги готовят. Целый день что-то в огромном железном амбаре грохочет да жужжит, дивный свет без огня горит. Кроме прочего, пахать будут не только лошадьми, но и железными «конями», каждый из которых ни овса, ни даже сена не требует, а такие плуги тянет, что дюжина лошадей не справится. По целине да залежи, оставшейся от селища, когда-то стоявшего неподалёку от этого места.

Горит не только дивный свет. Несколько раз Прохор уже примечал ночами полымя, поднимающееся над невиданно высокой железоделательной печью, сложенной из дивной плинфы. Не плоской, какую кладут в стены каменных храмов, а толстой, сделанной из какой-то особой глины. Бают, пять-шесть пудов железа мастер Юрий Михайлович Борода в той печи за раз получает. Сетует только на то, что руды мало у курчан купили, приговаривая на своём языке, который купчина уже понемногу начал понимать:

— Иначе бы я всё Курское княжество железом завалил.

Вообще чуднОго, необычного, у этих людей много. Даже среди обыденного, известного гостю-мордвину. Уголь для той печи железоделательной да обжига горшков жгут не в «буграх», а в какой-то особой печи. И уголёк в ней получается быстро, всего-то за день. Ни перегара, ни недожога не случается, звонкий уголёк выходит. Обжигают в других печах на этом угольке не только горшки да необычную плинфу, но и мел, наковырянный летом. А потом из этого мела получают какой-то порошок, который, ежели водой разбавить, прочным камнем становится. И из этих камней, вроде как сразу обтёсанных, потом стенки кладут. Быстро так, как никаким мастерам каменных дел и не снилось. Такие же серые, как плоские камни, которыми крепость огорожена.

Пила какая-то у них есть. Так ухает, что в Посаде слышно. Не клиньями брёвна на доски распускает, а пилит их. И доски ровненькие получаются, одинаковой толщины. А то и вовсе с бревна все округлости срезает, делая то бревно плоским со всех сторон. «Брус» называется. Домишки из того бруса рубить — одно удовольствие: не нужно по всей длине желобок вырубать. Клади один брус на другой через сушёный мох али траву, и всё. Так быстро дом ставится, что Прохор и не видывал раньше.

Это раньше всех приехавших со стороны в Серую крепость пускали. Теперь же за её стены и не попадёшь. Секреты свои стерегут. Только мастерам, коих чудь, как за глаза стали звать этих людей, отобрала из числа перебравшихся в Посад беглецов, вход туда дозволен.

А стеречь им есть чего. Особливо — в оружейном деле. Главное ведь, что в оружии? Какое железо на него идёт, как то железо куют да закаливают. Как бы те мечи, сабли да доспехи ни украшали, а ежели из дрянного железа они откованы, то никакого прока от такого оружья да панцирей с шеломами не будет. Только богатством, потраченным на их покупку, бахвалиться. Но в бою проку от него не будет. А в Серой крепости всегда железо лучшее из всего того, что Прохор видывал. Вон, курская пограничная стража только за изделиями из них ездит. И Шестак, гость курский, ещё раньше Прошки проложивший сюда дорожку, всё богаче и богаче на продаже здешнего железа становится.

Раньше здесь лишь клинки без рукоятей ковали, а теперь и дивной красоты рукояти да их навершия делают. Кои с листочками да веточками литыми, кои с мордами звериными. Не коваными, а именно литыми, как тот же Юрий Михайлович говорит. Из разных металлов: то из жёлтого, на злато похожего, то из белого, похожего на серебро. Но только первый легче золота, а второй — легче серебра. И не темнеет, как серебро. Потому и быстро те рукояти получаются, что не куют их, не режут, а льют. Как и из чего — неведомо то Прохору.

А ещё делают здесь самострелы лёгкие, прикладистые да сильные. Такие и у сторожи, обороняющей Посад, есть. Видел их мордвин. И видел, как далеко и точно тяжёлые стрелы тех самострелов летят. Вот две дюжины таких самострелов и собрался везти в Курск наместник Андрей Иванович. С целым возом тех стрел, названных им «болтами», увенчанных наконечниками из доброй калёной здешней стали. Как он сказал, «чтобы было князю Юрию Святославичу чем татаровей встречать под курскими стенами».