Серая крепость

Фрагмент 27

53

— Не лезь в мои семейные дела!

Внешне Крафт невозмутим, но то, насколько ему тяжело даётся это напускное спокойствие, выдаёт глуховатый голос.

— И всё-таки ты подумай: может, стоит с ней поговорить хотя бы перед отъездом. Ты же всё-таки не на прогулку едешь, а на войну. И всякое может случиться. Про судьбу Евпатия и его дружины ты и в школе проходил, и уже здесь читал.

— Похеру.

И что Андрону после такого ответа говорить Устенко, которая приходила рыдать в его кабинет. Нашла, блин, коса на камень: ей женская гордость не позволяет первой заговорить, а он, похоже, настолько оскорблён какими-то её словами, что готов скорее погибнуть, чем быть инициатором примирения.

Минкин попытался поговорить с «главментом» после очередного сеанса «истпросвета», устроенного сразу двумя лекторами. Священником, долгое время прожившим в Саксине и чуть лучше других знающим религиозные предпочтения татаро-монголов, и историком.

В общем-то, «командный состав» Серой слободы и без того знает, что не существует такого народа как «татаро-монголы». Есть монголы, составляющие очень незначительную долю армии вторжения. Есть племена тюрко-монгольского корня, называвшие себя где-то в Южной Сибири татарами. Есть прочие тюркские народы из двух групп тюрков — огузской и кипчакской. Но ко всей этой тюркоязычной «солянке сборной» в российской и советской научных исторических школах «приклеилось» общее название. Не так уж давно трансформировавшееся «из соображений дружбы народов» из принятого на протяжении нескольких веков собирательного наименования «татары», обозначавшего тюрков-кочевников. В общем-то, немудрено, поскольку менее чем за столетие даже этнические монголы Улуса Джучи, самой западной части Монгольской империи, тюркизировались и забыли родной язык. И «родную» религию.

— Веруют они не в Господа нашего Иисуса Христа и не в Бахомета, — кое-кого удивил батюшка. — Даже погаными многобожцами их назвать нельзя. Их бог — Тенгри, «Вечное синее небо», един, а всякие духи есмь его воплощения. Духов тех несметное множество: ветра, рек, деревьев, скал, всяческих тварей божьих, коим они поклоняются, яко проявлениям того Тенгри. И мунгалы в него веруют, и прочие степные народы, коих в магометан или несторианскую ересь не обратили.

— Несториане — это тоже одна из ветвей христианства. Причём, довольно распространённая и сильная на Востоке. Вплоть до того, что сыну Батыя Сартаку приписывали приверженность этому христианскому течению. Правда, Сартак сейчас молод, и первое упоминание о нём относится к походу 1240 года.

— А Батыю тогда сколько лет? Я у Яна читал, что он на момент вторжения на Русь вообще пацан пацаном, — удивился Борода.

— Где-то двадцать восемь: точная дата его рождения неизвестно, только год. 1209-й.

— Немало среди татар и магометан. Тех, что из Хивы да Бухары с мунгалами пришли. А ещё с Волги-реки да с Шемахи.

— От волжских булгар да хивинцев с бухарцами Золотая Орда и приняла ислам в качестве государственной религии, — снова добавил Василий Васильевич. — Но только в конце 13 века.

— Стяга общего у татар нет. Есть бунчуки с хвостами, вроде конских. Чем больше тех хвостов, тем знатнее татарин.

— У Чингизидов — девятихвостые бунчуки. И личные тамги с производной от тамги самого Чингиза — трезубца.

— Как у Рюрика? — удивился Фофан.

— Ошибаетесь, Владимир. У Рюрика был двузубец. И только позже, с Владимира Святославича, былинного «Красно Солнышко», пошли трезубцы. И очень даже неспроста поменялись эти «гербы».

— В каком смысле «неспроста»?

— Понимаете, все эти личные знаки, по-степняцки именуемые «тамга», употребляются как этакий стилизованный личный герб. Хотя, чего это я говорю «этакий»? Тамга и есть герб. Только предельно лаконичный. Причём, есть родовые «гербы», есть личные. А на целый ряд таких «гербов» можно претендовать только при определённых условиях. Например, тот же трезубец и производные от него кто попало себе присвоить не может. Только по праву происхождения, по праву принадлежности к определённому правящему роду и тому, как человеку досталась власть.

Я этим вопросом несколько лет занимался. Очень глубоко копал. Но всё-таки заметил несколько особенностей. Все ранние «носители» герба-трезубца имеют строго определённый фенотип. Ну, это, если попросту, особенности телосложения, цвета волос, глаз, пропорций лица. Могу даже указать, какие: довольно высокий рост, пропорциональное телосложение, достаточно крупный нос, рыжеватые или каштановые волосы, голубые или зелёные глаза.

— Это монгол-то Чингисхан? — скептически хмыкнул Чекист.

— Зря смеётесь. Как описывают «Потрясателя Вселенной» арабы-современники, именно таким он был. С каштановыми или рыжеватыми волосами и голубыми или зелёными глазами. Что не мудрено, учитывая происхождение рода Боржигинов от некоего светлокожего предка-чужеземца, пришедшего с запада, а по пути переправившегося через огромную реку или небольшое море. И, скорее всего, этот самый предок как раз принадлежал к загадочному «правящему роду».

Настоящее время и предшествующие ему века — это эпоха символизма. И те же трезубец с двузубцем являются одними из древнейших символов, восходящих к древнейшим государствам на Земле.

Свела меня как-то жизнь с интереснейшими людьми, тоже занимавшимися этими символами. Один из них — очень высокопоставленный российский масон, не менее меня «помешанный» на истории. Ради этого он прожил несколько лет в Израиле, где его допустили до святая святых, книг по особой, «масонской» версии истории. Кстати, по его словам, очень сильно отличающейся от общепринятой истории. Вот после многочисленных бесед с ним у меня глаза и открылись.

Оказывается, лотос, стилизованным изображением которого и является трезубец, был символом царства Верхнего Египта. А двузубец, стилизованное изображение пчелы, царства Нижнего Египта. Только «Верхний» и «Нижний», согласно масонской истории, это не расположенные на разных участках течения Нила, а «Небесный» и «Земной», «божественный» и «человеческий». И трезубец-лотос, он же в европейской традиции — лилия, знак королевской власти, означает «власть над людьми, дарованная Небесами». А двузубец-пчела — «власть над людьми, дарованная людьми».

Свёл меня Андрей и с нашими отставными разведчиками, специалистами по Китаю. Так вот, оказалось, что у китайцев, как, кстати, и у шумеров, лотос тоже является знаком «божественной» власти. Иероглифов же, обозначающих лотос, у китайцев аж два. Одни обозначает само растение, а второй — его семена. Но в обоих имеется элемент-трезубец. Между прочим, «в чистом виде» обозначающий связь между миром небесным и миром земным. И в легенде о появлении Борджигинов влияние небес прослеживается в форме лунного света, проникшего через дымовое отверстие юрты, способствовавшего их необычному для монголов фенотипу.

— Ну, и к чему нам это всё? Как это может пригодиться? — пожал плечами Барбарин.

— К понимаю отношений между правителями Орды и Руси. А как может пригодиться? Не знаю. Как-нибудь может. Ведь обратите внимание: после завоевания Руси Батый оставил править «главнейшим» над всеми русскими землями Владимирским княжеством отца Александра Невского, Ярослава Всеволодовича, являющегося сыном «старейшины в мономаховом племени» Всеволода Большое Гнездо. А Невский и сын Батыя Сартак стали даже побратимами. Есть в недошедших до нас документах этой эпохи намёки на упоминания того, что это произошло из-за выяснившихся неких родственных связей между Чингизидами. Тамги-то у Чингиза и предков Ярослава и Александра — вариации трезубца, что не может быть без кровного родства. Ведь не брезговал же дружить с рюриковичем Андреем Боголюбским знаменитый Фридрих Барбаросса.

Возможно — родство через правителей всё той же Византийской империи. А возможно — через тюрков, среди которых особо выделяется правящая династия Дуло, одним из представителей которой называют Аттилу. Некоторые из этих людей тоже имели тамгу-трезубец. Если мне удастся установить эти связи, то я буду самым счастливым учёным-историком на свете.

54

Донков ордынцы взяли с наскока. К тому времени, когда дружина боярина Евпатия дошла до городка, на его месте руины даже перестали дымиться. Остались лишь мёртвые тела на огромном пожарище, кое-где сильно обгоревшие, гигантское пятно снега, вытоптанного многими тысячами людей и коней, да след каравана пленников, уходящий за Дон, на восток.

— Всего сотни две, — определил один из пограничников. — Большинство — бабы да ребятишки, но немного и мужчин было.

Поскольку близ уничтоженного городка устроили привал, вскоре из леса стали появляться люди. Те, кто чудом успел избежать плена, когда степняки ворвались за стены, или отсутствовал в городке на момент их подхода. Очень немного, не более полутора десятков. Рассказывали жуткие вещи, слушать которые был морально готов лишь Полуницын, недавно перечитавший многое из литературы о Батыевом нашествии. Потому и был едва ли не единственным, кто сохранил трезвый разум. Остальные же настолько пылали яростью благородной, что требовали немедленно ринуться вслед за татарским войском, ушедшим на север, в сторону Пронска.

— Ты, братан, горячку не пори, — попытался остановить Евпатия Крафт. — Этот самый Пронск нам точно не защитить. Вон, Ефрем говорит, что пронская дружина под Воронежем была. Значит, в городе толком некому обороняться, пусть и город побольше Донкова будет. Камнемётные машины надо перехватить, которые монголы к Рязани волокут. Как же их у вас зовут? Пороки, кажется. Вот этим мы вашей столице и поможем. Не сильно, но поможем.

Столь фамильярное обращение простого воина Коловрату не нравилось, но и Минкин, и Беспалых замучились «инструктировать» боярина о том, что Алексей — личность очень своеобразная. Даже среди необычных обитателей Серой крепости. А в обращении «брат», «братан» от этого необременённого знатностью воина нет ничего обидного, «поносного», как тут говорят, поскольку, кроме кровного родства, бывает ещё и братство по оружию, и Лёха именно это имеет в виду.

В общем, посоветовались боярин с пограничным сотником и решили, что сначала надо попытаться перехватить «полон», которые должен недалеко уйти от разорённого города. Вот и двинулись по следам, чуть припорошенным небольшим снегопадом, прошедшим день назад. А крестьянам и прочим городским жителям, спасшимся от плена, велели двигаться в сторону Серой слободы, где их примут.

Преследование небольшого конного отряда, сопровождающего пленных, принесла новые поводы для ненависти к оккупантам. Двигался «полон» медленно, хоть снега выпало ещё немного, но он всё равно мешает, что пешему, что конному. Люди, да ещё и некормленные, быстро устают, вот и добивали конвоиры совсем уж ослабших. Просто — едешь, едешь, и вдруг на «дороге» лежит труп женщины или пацана, изрубленных саблями и раздетых до исподнего.

Нагнали на третий день, близ огромной петли реки Воронеж, где она сначала течёт на север, а потом постепенно меняет направление течения на южное. Дозор доложил, что примерно полсотни лёгкой конницы привели пленников в крошечную, в две избёнки, деревушку, и вместе с её обитателями загнали во всевозможные сараи и овины. А сами таскают из домишек в сани с награбленным то, что смогли найти.

А вот тут уже проявил себя Крафт, в течение всего-то минуты с четырёхсот метров отстрелявший из «условно-бесшумной» винтовки десяток степняков. Пока часть дружины Коловрата готовилась атаковать деревушку, а другая часть обходила домишки с юга, чтобы не дать ордынцам сбежать.

Не дали. Примерно половину порубили в короткой схватке в самом «малонаселённом пункте», а остальных, успевших драпануть, перехватила засада.

Что было потом, Крафт рассказывать всем в Серой крепости не станет. Особенно — слабонервным и беременным. Поскольку то, как человека сажают на кол, зрелище не для человека двадцатого столетия. А именно так дружинники поступили с двумя оставшимися в живых, хоть и ранеными, степняками. Местные же — ничего, смотрели и даже радовались тому, как страшной смертью умирают их мучители. Особенно — женщины, которых ордынцы «активно пользовали» в пути.

— Своих мозгов людям не вставишь, — констатировал Полуницын, когда значительная часть освобождённых отказалась идти к Серой крепости, а решила возвращаться к Донкову или остаться здесь, на берегу Воронежа.

Но десятка два, которым поручили сопровождать раненых в схватке дружинников, поруженных в сани, двинулись вниз по течению реки по льду. Путь им предстоит долгий, но надёжнее пути к слободе не найти: орда ушла далеко на север, в её тылу образовался вакуум, проскользнуть незамеченными совершенно реально. В отличие от пути, с которого решил больше не сворачивать Коловрат.

— Идём к городу Воин, — объявил боярин на следующее утро.

Это всего-то около трёх десятков вёрст от Рязани, к которой сейчас собираются основные силы Батыя. По прямой, разумеется. И почти две сотни от этой крошечной деревушки, затерянной в приворонежских лесах.

Честно говоря, Крафт даже не ожидал, насколько плотно населено Великое Княжество Рязанское в это время. Было населено. Поскольку большинство деревушек на их пути оказалось разорено. Иногда не «под корень», иногда даже в разграбленных ордынцами деревнях оставались люди. Преимущественно немолодые, так как покупателей для таких рабов просто не сыскать. Всем ведь подавай сильных, выносливых и красивых, а не «стариков» и «старух», которым уже перевалило за тридцать (увы, в это время с медициной настолько худо, что дольше такого возраста мало кто из крестьян живёт). Да и женятся/выходят замуж рано, так что в тридцать с небольшим «хвостиком» они уже действительно становятся бабушками и дедушками.

В обитаемых деревеньках находились и те, кому шла мстить дружина Евпатия. Раненые вражьи воины, оставленные «на постой» у крестьян. Этих рубили и резали без жалости, поскольку и в таком состоянии они вели себя как… оккупанты. Да и не было возможности обременять себя «обозом» с пленными. Преимущественно тюрки, набранные в армию Батыя со всей Азии. Но попадались и не понимавшие кипчакского, на котором пытались допрашивать их пограничники Ефрема и их коллеги-«охотники», присланные Полканом.

Верстах в шестидесяти, как говорили дружинники, от Воин-города, у реки Пара, столкнулись с большим «конвоем» пленных, сопровождаемым уже сотней татар. Рубились с ними жестоко, но недолго, поскольку те совершенно не ожидали встретиться с русским отрядом, вчетверо превышавшим их по численности. Да и среди конвоиров оказалось немало легкораненых.

От освобождённых и узнали, что город Воин захвачен, сожжён и разорён, а татары уже ушли к Рязани.

— Стены пОроками разбили, а потом через пролом приступом город взяли, — рассказывали бывшие пленные. — Видимо-невидимо тех татаровей. Идут и идут, только сегодня утром две или три сотни нам навстречу попались. Сани у них огромные, чем-то тяжёлым гружёные, сразу шесть волов тянут, потому медленно движутся.

А вот это, как понял Алексей, как раз та цель, про которую они Евпатию все уши прожужжали. Вот и кинулись, оставив на попечение освобождённым раненых товарищей и пополнив ряды пожелавшими мстить татарам, в погоню. Правда, декабрьский день короток, и нашли вражеский обоз лишь по темноте, по свету костров.

Зато Крафт «оторвался», разя из снайперской винтовки с оптическим прицелом врагов, сгрудившихся у огня. Обозники, ещё не слышавшие о возможностях огнестрельного оружия, вскоре впали в панику из-за того, что их товарищи вдруг стали неожиданно умирать без видимой причины, но продолжали жаться к огню. Пока у Алексея не замёрзли руки, и он случайно не попал в какую-то лошадь. Вот тогда-то тихая паника превратилась в буйную. И бОльшая часть ещё живых, повскакивав на коней, ломанулась врассыпную.

Долго за разбежавшимися не гонялись. Порубили, кого смогли, а в основном — тех, кто ещё оставался в лагере, после чего по настоянию Полуницына подожгли те самые сани с какими-то железяками, брёвнами и канатами.

— То и есть важные части татарских пОроков, коими они стены рязанские крушить собирались! — пояснил он Евпатию. — А эти чужеземцы, что ты хотел отпустить, с пОроками и управляются. Всех остальных можно было отпускать, а этих смерти предать. Как твой меч без твоей руки — только железка, так и пОроки без этих чужеземцев — куча железок, дров и верёвок.

Ясное дело, дружина Коловрата уничтожила далеко не все камнемёты, но хоть чем-то помогла рязанцам. Как надеялся Алексей, хоть как-то продлила оборону города.