Серая крепость

Фрагмент 16

31

— И что нам сегодня бог послал? Так… Почки заячьи верченые, головы щучьи с чесноком, икра черная, икра красная. Да! Икра заморская, баклажанная!

— Где ты, Борода, нашёл икру, даже баклажанную? Не говоря уже про щучьи головы и заячьи почки. Икру, как ты должен знать, ещё в ноябре доели. Тушёная зайчатина есть, мелочь рыбная есть. И, как всегда, конина. Опостылела уже, — фыркнул кто-то за соседним столом.

— Уж помечтать нельзя, — «обиделся» Юрец. — И не конина, а тарпанятина! Диетическое мясо! А с чёрной икрой мы, Витька, действительно промахнулись, маловато засолили. Ничего, теперь умнее будем. Готовься: как осетры на нерест пойдут, забьём этой икрой с полсотни бочек, и на всю следующую зиму хватит. Да и самих осетров да сомов наморозим тонн несколько. Радуйся, что хлебушек чёрненький появился. Обожаю его!

На чёрный хлеб, испечённый из ржаной муки, привезённой курским купцом, действительно, накинулись многие. Особенно — на фоне ограничения хлебной нормы, введённой из-за скудных запасов пшеничного зерна.

— Наморозим… Где ты холодильник на несколько тонн возьмёшь?

— Всему тебя учить надо! Думаешь, для чего эту яму у второго ангара вырыли, а теперь изнутри досками обшивают? Ледник там будет. Большущий ледник. Тонн пятьдесят льда туда загрузим, чтобы до следующей зимы не растаял, вот тебе и морозильная камера. Причём, работающая без какого-либо электричества.

— И про рыбную мелочь ты «гонишь», — поддержал Барбарина сосед Витьки. — Сразу видно, там, дома, с удочкой не сиживал, а после рыбалки не е… Не мучился, чистя вот такусеньких окуньков. Да если б мне кто сказал, что он с рыбалки принёс десяток плотвичек, длиной двадцать пять — тридцать сантиметров, я бы его посчитал вруном, похлеще барона Мюнхгаузена! Как и хвастающегося полуторакилограммовым окунем.

— Да задрало просто всё это без гарнира жрать! Картошечки бы сейчас жареной… А ещё — гречки с подливкой. Жаль, её больше никогда не будет после того, как последнюю в этих так называемых супах дожрём.

— Будет гречка, — кивнул Юрий. — Беспалых тут «сидоры» побитых в последний раз монголов перебирал и нашёл мешочек какой-то крупы кило на два. Так Верзила в ней признал зелёную, нежаренную гречку. Так ещё и её по весне высадим.

— У монголов? А разве она не из Греции пришла?

— Может, куда-нибудь и из Греции. А Костя говорит, что как раз монголы из Китая, где её вывели, привезли.

— А на третье у нас что? О, типа-чай с мёдом! Соскучился по сладенькому. А то притомили уже безвкусным пойлом из сена.

Ну, не совсем из сена. Всё-таки, когда чай закончился, взялись перебирать скошенную траву, выбирая из неё то, что можно заваривать. Но всё равно напиток получался… не очень. Да ещё и несладкий. А тут — угодил, угодил курский купчина своими бочонками мёда, с которым и «типа-чай из сена» не таким противным кажется.

А что делать? Никто не ожидал, что так получится, и все они останутся зимовать почти без запасов. Предполагали бы такой оборот, так и крупами бы затарились, и сахаром, и картошкой, и солью. Она пока имеется, но к следующей зиме тоже надо будет добывать «из местных ресурсов». Самое близкое — солёное озеро Эльтон в Заволжье, до которого шестьсот вёрст. Да и монголы там уже. До Сиваша, куда украинские чумаки ездили на волах, на сотню «кэмэ» дальше, как и до костромского Солигалича, где соль ещё даже не начали добывать. А до Галича в Волынском княжестве — и вовсе под тысячу километров будет.

Ох, как много всего надо самим добывать, строить, мастерить! Даже те самые бочки, которые Барбарин собрался чёрной икрой забить. Хорошо, деревообрабатывающие станки есть, на которых можно вЫрезать да выстругать те самые дощечки, из коих потом бочонки собирают, не маяться с рубанком. Липа, как деревенские говорят, на эти бочки идёт? Так нет проблем: её вдоль реки Девица полно растёт. И сосны, лучше всех пород дерева обеспечивающей теплоизоляцию в будущем леднике, навалом на холмах над Доном. Как и дуба, из которого придётся всякие крепкие изделия мастерить. Вроде тележных осей. Из берёзы соорудили полозья монструозных саней, на которых брёвна в городок возят, прицепив эти «санки» к трактору. Прутья орешника сушат, чтобы из них охотничьи луки делать: не жечь же автоматные да ружейные патроны на какого-нибудь зайчишку, которого автоматной пулей на части рвёт, а дробью шкурку портит. Не успеешь оглянуться, как все эти вязаные шапчонки да треухи «армейского типа» заносятся и истреплются, так что придётся на натуральные меха переходить — заячьи, лисьи да волчьи шубы-шапки-варежки шить.

Да что там говорить? Даже такой элементарный продукт, как мыло, пришлось научиться самостоятельно готовить. Из пепла сжигаемых в котельной дров и жира добываемой в степи дичи. В сравнении с «магазинным» получается нечто жутковатое на вид и запах, но бельё стирать да раз в неделю волосы на башке помыть годится. По весне бабышня, взявшаяся за это дело, обещает улучшить качество, добавляя в продукт разные травы. А когда удастся подсолнечное масло получить, то и качество мыла поднять выйдет.

Отчего Юрка сегодня в хорошем настроении в столовку явился? Да у него с утра прошла удачно первая плавка на индукционной печке, собранной Лесниковым. Плавил обрезки алюминиевых проводов и расколотые поршни какого-то «показавшего братский кулак» автомобильного двигателя, нашедшегося в металлоломе. То есть, такого, в котором оборвавшийся шатун пробил стенку блока цилиндров. И отлил Барбарин из расплавленного алюминия замысловатого вида корзину, защищающую кисть руки мечника. От сильного удара корзина из мягкого металла защитит слабо, но выглядит богато! Зря, что ли, он все эти стебельки и листочки вырезАл из воска, привезённого Шестаком? Восковую модель сделал, опоку по всем правилам набил, а когда литейная форма была готова, вылил растопленный воск и залил форму металлом.

Печка позволяет плавить не только алюминий, но и медь, латунь, бронзу, а то и железо в небольших объёмах. Не пробовал ещё другие материалы, но Фофан говорит, что мощности индукционных катушек и на это хватит. Дело за огнеупорами для тигля, которые выдержат температуру расплавленной стали, а их можно будет добыть даже в окрестностях Серой крепости, только когда снег сойдёт.

Что это даёт? Да возможность продавать не только заготовки для мечей и сабель, а уже готовое оружие, которое и стоит значительно дороже. А там, когда кричное железо покупать начнём, его можно будет «облагораживать» разными легированными сталями, из которых шестерёнки в автомобильных агрегатах делаются. Заодно и невыбитый при проковке шлак всплывёт. В общем, появится возможность делать из говна конфетку.

Да что там легирование? Простое добавление древесного угля в тигель позволит превратить низкоуглеродистое кричное железо в сталь или, если просчитаться с дозировкой угля, в чугун. И не надо будет маяться с науглероживанием кузнечными методами, переводя металл в окалину. Отличный «прибор»! Если позволит плавить хотя бы полтора кило металла, то за одну плавку можно будет отливать готовую заготовку-полосу для будущего меча, а таких плавок за день можно несколько штук провести, поставить изготовление качественных сабелек на поток. Из никудышного сырья, между прочим.

Конечно, подобная заготовка потребует дополнительной кузнечной работы. Но есть механический молот, который бьёт куда сильнее молотобойца, ударяет чаще и точность удара выше, чем у человека. Так что, по прогнозу Барбарина, их Серой крепости очень даже светит стать центром высококачественной оружейной промышленности домонгольской Руси.

Домонгольской… А что будет, когда эти клятые монголы на неё нагрянут? Будет ли кому после их нашествия продавать всё то оружие, производство которого они сейчас запускают «в серию»? Что-то не очень спешат русские князья, включая курского Юрия Святославича, на землях которого стоит Серая крепость, налаживать отношения с теми, кто уже доказали, что могут тех монголов бить.

32

Похоже, жалобы откупщика на «наглецов» и «смутьянов», обосновавшихся на самой границе Курского княжества, стали бесплатной рекламой для выходцев из двадцать первого века. Поскольку не прошло и двух недель с отъезда Шестака, как с севера появился ещё один небольшой купеческий караван. Возглавлял его мордвин Прошка, мелкий, чернявый и жуликоватый тип, живущий в городке Донков Рязанского княжества.

Торговаться Прошка начал с того, что заломил цены, втрое превышавшие те, по которым отдал товары курский коллега.

— Согласен! — ухмыльнулся Андрон. — Заготовки мечей да ножи отдаю на вес серебра, готовое оружие — на вес золота.

У купчика глаза на лоб полезли.

— За что ж цена такая?

— А сейчас увидишь.

Пока бегали на склад за монгольским хуягом да цепляли его на бревно, поставленное стоймя, один из охранников каравана переснарядил стрелу бронебойным наконечником, выкованным и закалённым из добротной высокоуглеродистой стали в крепостной кузнице. Дважды щёлкнула тетива лука, и Минкин поманил Прошку к «мишени». Охранник хитрил, посылая стрелу со своим наконечником в костяную пластинку, а с предложенной к покупке, в одну из железных, также имевшихся на доспехе. Да вот только получилось так, что сталь их ХХ века пробила преграду и застряла в бревне, а у той, которой он пользовался, лишь самый-самый кончик торчал с обратной стороны пластины.

— Неужто золота за такой товар пожалеешь? Я за твоё мелкое зерно, что ты по цене меди продаёшь, денег не жалею…

— А чего это оно мелкое? — возмутился рязанец.

И Андрон кивнул одному из сопровождающих.

— Вот моё жито. А теперь ты рядом сыпь щепоть своего.

После такого сравнения к паритету цен пришли довольно быстро. Хоть и уезжал Прошка восвояси с нераспроданным воском, наконечниками стрел и грубыми сапогами, размеры которых не подошли никому из обитателей крепости мужеского полу (подошли бы кому-нибудь из женщин, но они нос воротили от такой «халтуры»), но довольный. Рожь и пшеницу всю продал, мёд и льняную холстину тоже, зато железные товары окупят при перепродаже все расходы на путешествие и серебро, «спущенное» на покупки. Ну, а в меню столовой крепости появилось новое блюдо: грибки солёные, пара бочонков которых теперь стояло в «холодном» продуктовом складе.

Сделал он «чудным людям» и подарок, от которого не мог избавиться всю дорогу — брюхатую мелкую сучку, увязавшуюся за караваном в последнем из сёл Рязанской земли. Той, видно, уже подошла пора щениться, да и харчи, которыми угощали животинку кухонные работники, понравились больше, чем объедки караванщиков. Так что мордвин только махнул рукой, когда чернявая, как и он сам, Жучка лишь помахала хвостиком, глядя на выезжающие за ворота крепости сани.

— А ведь, если так пойдёт, то мы с хлебом до следующего урожая дотянуть сможем, — покачал готовой Верзила, тоже вышедший попрощаться с «гостем». — Скоро ведь и Шестак снова должен наведаться.

Но новым гостем Серой крепости стал не курский купец, а измождённый старик, пришедший по льду Дона откуда-то с юга. Его, едва бредущего, заметили рыбаки, ставившие сети в специально продолбленные для этого проруби.

Худого, обросшего, одетого в некогда неплохие одежды невысокого мужчину, шатающегося от голода и усталости, немедленно привезли в городок на санях и первым делом напоили бульоном из готовящегося на обед супа. А потом, отмыв в нежаркой баньке и переодев в чистые одежды, отправили спать в одну из «гостевых» комнат.

Когда же найденный отоспался в тепле, наелся (пока лёгкой пищи, чтобы не угробить его заворотом кишок) выяснилось, что «старику» всего тридцать девять лет. И он таки имеет отношение к купеческому сословию. Не то, чтобы прямое, но… В общем, житель городка Городец Радилов нанялся к монахам, отправившимся «обращать неверных в истинную веру» в низовьях Волги, в «великом городе Саксин, ещё рекомым Семеркент». Нанялся торговать крестиками да ладанками среди новообращённых и уже имевшихся там христиан.

Как оказалось, монахи «не велми ведали» про то, что творится в тех краях, куда шли. Поскольку в низовьях великой реки бушевала война монголов с булгарами и иными степными народами, жившими там до их прихода. Спасло монахов от «безбожных татаровей» только то, что они уважительно относятся к священнослужителям любых религий. Даже препятствовать тому, чтобы те переправились в город, осаждаемый ими третий год, не стали.

В общем-то, и осада была не очень «злой», и купцы иноземные свободно в Саксин плавали по главному руслу Волги. Просто потому, что город стоит на острове, и просто так монгольская конница на него попасть не могла. Так и жил Титша с монахами всё время до этого лета. Только «в нонешнем годе» пришло к городу войск видимо-невидимо. Грозились дождаться маловодья, переправиться на остров «аки посуху» и вырезать всех жителей города, не имевшего даже стен, от мала до велика за восьмилетнее сопротивление.

И ведь дождались! Когда резня шла уже в городских кварталах, бросился Титша в воды Волги. Чудом переплыл главное русло, и из прибрежных камышей, наблюдал, как горит великий город, а монголы, добравшиеся до его другого края, рубят всех, кто им попадётся на глаза.

Немало оказалось и таких же, как он, укрывшихся в кустах и камышах. Говорили они, что дождутся, когда «татарове» уйдут, чтобы вернуться в город и восстановить его. Да только наш герой видел, как рубили одного из монахов, одетых в характерную одежду, и решил возвращаться на Русь.

Строги были монахи, заставляли и его ходить в чёрном с крестом напоказ. Но эта одежда и спасала его несколько раз по дороге к Дону и вдоль него. И монголы щадили, принимая за «служителя урусутского бога», и среди половцев было немало крещённых, которые и помогали ему и едой, и, когда похолодало, одёжкой.

От них-то Тит и узнал о «чудном», но «злом» городке «урусов» на прибрежном холме близ впадения в Дон реки Девица. К нему-то он и шёл, как к ближайшему от половецких кочевий русскому поселению. Дойти, а как уж дальше быть, «Бог подскажет». Ведь нёс он с собой весть страшную.

— Иди, — отпустил его где-то в степи татарский сотник. — И передай князьям вашей веры, чтобы молились за хана Батыя. И урусутским князьям велели покориться хану. Тем, кто не покорится — смерть. Великий Потрясатель Вселенной нам велел покорить урусов, и мы покорим их. Сперва болгаров перебьём, а потом и в их земли придём.

И верил его словам беглец из Саксина, поскольку своими глазами видел, что войск монголы собирают столько, сколько никогда в целом свете не собиралось.

— Знаем мы, Тит Митрофанович, и про планы походов татар на Русь, и про завет хана Чингиза, которого они зовут Потрясателем Вселенной, чтобы не произносить вслух его имя. И про то, сколько их придёт покорять русские земли. И что почти не будет городов, которые они не покорят. Для того, чтобы помочь хоть кому-то уцелеть, и поставили этот городок, — вздохнул говоривший с ним историк.

— Пошто ты меня «-вичишь»? Не князь я какой, а простой хрестьянин.

— Привыкли мы так. Нет для нас разницы, какого рода или знатности человек. Поэтому по отчеству и зовём всякого, уважение проявляем. Мой дед, вон, тоже землю пахал, а все кличут меня Василием Васильевичем. И ты для всех нас — не просто Титша, а Митрофанович.

Прослезился беженец, да тронул руку собеседника, заговорив приглушённым голосом.

— Откроюсь я тебе, Василий Васильевич. К монахам тем я пристал, поелику кат на меня уже топор точил. Тать я лесной был, душегубец. Вот и решил укрыться в дальних землях от смертушки неминуемой да лютой. А с ними будучи, раскаялся я, обет дал никогда в жизни больше не брать в руки оружия, ни единой жизни человеческой не погубить. Постриг хотел принять, даже благословение на службу Господу от митрополита Готского получил, да не успел из-за татаровей проклятых.

— И молитвы ты знаешь?

— Знаю, батюшка Василий Васильевич.

— И как службы проводить?

— И то ведаю, поскольку служкой у батюшки в Семеркенте-городе был. И грамоте да чтению священного писания обучен.

— А сможешь у нас в нашей построенной церковке службы служить?

— Не рукоположен я в сан, — горько вздохнул Титша.

— И что же? Пока нам рукоположенного батюшку кто-нибудь не пришлёт, нам так и без церковной благодати жить? Не дело ведь!

— Не дело… Только грех ведь это.

— Душегубствовать, значит, уже не грех, ежели покаялся, а слово веры людям нести — грех? Особенно — если тебя на службу Господу сам митрополит Готский благословил.

— Твоя правда, Василий Васильевич! Не может быть грехом святое дело.