Сделай сам – 2

Глава 13 На фронтах войны. Часть 3

Я, кажется, когда-то уже говорил, что у страха глаза велики? Так вот! Повторюсь ещё раз! У страха глаза велики! Причем это в равной степени касалось, что наших многомудрых генералов, что нас — простых смертных «работников войны».

То, что мы все прежде дружно полагали артиллерией и вообще силами целой пехотной дивизии противника, о нахождении которой в этих краях нам предоставили хоть какие-то сведения, на деле оказалось всем, чем располагала 1-я кавалерийская бригада японской армии и лишь один из полков этой самой дивизии. Чуть более 5 тысяч человек, включая некоторые тыловые подразделения, что были размазаны тонким слоем по фронту в 18–20 километров шириной, а не 15–20 тысяч, как то полагали изначально мы.

Как это выяснилось? Да очень просто! Утром нам на голову, словно тот самый нежданный снег, свалились как раз основные силы 3-й пехотной дивизии. А также авангарды 5-ой и 8-ой, в срочном порядке переброшенные с позиций у КВЖД на наш участок фронта.

Точнее говоря, мы свалились друг другу на голову, поскольку у нас вышло настоящее встречное сражение. Правда, вышло оно не с первыми лучами Солнца, а в районе полудня, уже после того, как нашей пехотой оказался взят штурмом этот самый Сандепу, большая часть защитников которого оказалась перебита нами ещё в предыдущий день.

А мы ещё всю ночь недоумевали, чего это на нас никто в ночную штыковую атаку не пошёл. Нас ведь тут, с юга города, насчитывалось менее полка мотострелков и 27 броневиков, чья ценность в ночное время снижалась едва ли не до нуля, так как стрелки банально не видели, куда вести огонь. Зимняя ночь — она и в Маньчжурии зимняя ночь. Тьма такая, что хоть глаз выколи. Вот мы в эту самую тьму и вглядывались часы напролёт в ожидании противника, отчего к утру все, как один, клевали носом.

Но ночного боя не случилось. А стоило только подойти к Сандепу основным силам 14-й пехотной дивизии, как они играючи смогли пробить себе путь через западные ворота, снеся те артиллерийским огнём, а после штыковой атакой смяли оставшихся в живых японцев из каких-то тыловых подразделений.

Вот после этой победы наша гвардейская мотострелковая бригада и продолжила свой путь в южном направлении, имея целью вёрст через десять соединиться с частями 1-го Сибирского корпуса.

Уж больно удачно сибиряки, обойдя с правого фланга основные оборонительные позиции японцев у реки Хуньхэ, смогли выбить противника из ряда опорных пунктов и, пробившись во вражеский тыл, отрезали пути отступления на юг всем тем частям японцев, что располагались между ними и взятым нами Сандепу.

Мы же при своём дальнейшем продвижении отреза́ли японцам путь на восток, тем самым полностью замыкая окружение. Вот в районе городка Датай, что лежал примерно на половине пути, наш передовой дозор и повстречался с разведкой 3-ей пехотной дивизии противника.

Броня и пулемёты, как можно было то понять, одержали верх над вооруженной карабинами конницей. Уничтожить всех не уничтожили, но целый эскадрон рассеяли по близлежащим полям. А после в левый фланг нашей растянувшейся на все 5 вёрст колонны ударила японская пехота.

Вот уж где противник сделал нам поистине королевский подарок, так это здесь!

Не имея никакого опыта противостояния бронированной технике, японское командование привычно для этого времени пустило в атаку на нас через поля густые цепи пехоты, шедшие одна за другой, которые мы и повстречали дружным пулемётным огнём.

И вот что я вам скажу. Почти три десятка пулёметных броневиков против пехоты в голом зимнем поле, где вовсе негде спрятаться, это очень страшная сила. Не «Верденская мясорубка» времён ПМВ, конечно, у нас вышла. Но локальный Ад для вражеских сил мы сотворить смогли без всяких преувеличений.

Если наши мотострелки, залёгшие за оставленными на дороге машинами, просто сбили атакующий порыв японцев, встретив тех прицельным ружейным и пулемётным огнём, то мы, «недотанкисты», просто-напросто растерзали тот полк, что оказался против нас.

Совершенно игнорируя, что стрелковый огонь японской пехоты, что сыпавшуюся на нас с неба шрапнель, мы подпустили передовые вражеские роты на 300 шагов, после чего расстреляли их, считай, что в упор. Не прошло и пяти минут, как от передовой роты, шедшего на нас в атаку батальона, в строю не осталось ни одного уцелевшего человека. Но так как этих самых рот в батальоне насчитывалось 4 штуки, а в каждом полку имелось 3 батальона, нам оставалось по кому стрелять. И это ещё было мягко сказано.

— Да сколько же их тут! — нервно восклицал Лёшка, отбрасывая себе под ноги очередной израсходованный магазин, да вгоняя в приёмник пулемёта следующий.

— Сколько ни есть, все наши! — нервно сжимая в руках свой солдатский револьвер Нагана, прокричал я в ответ, поскольку ничего большего мне, как водителю, в этот момент не оставалось. Я, конечно, мог бы приподнять бронестворку смотрового окна в двери и попытаться пострелять из него. Но совершенно не желал этого делать. Уж больно часто щёлкали пули по корпусу нашей машины. Да и дистанция стрельбы была отнюдь не револьверная.

— Отче наш, Иже еси на небесах!… — А это уже в который раз за последние сутки шептал себе под нос молитву Михаил Александрович, которому, точно так же, как и мне, большую часть времени приходилось быть лишь сторонним наблюдателем. Ведь, ни вести огонь самому, ни руководить своей ротой он прямо сейчас возможностью не располагал никакой. Только и оставалось, что сидеть на попе ровно, да бояться, пока пулемётчики делали своё дело.

Чего бояться? Так того, что патроны у нас все выйдут прежде, чем закончится противник. Или того, что столь активной пальбы не выдержат пулемётные стволы, даже не смотря на кусачий мороз, что правил балом за бортом броневика. Всё же у нас у всех в башнях стояли не станковые Максимы, а куда более лёгкие ручники Мосина, которые не предназначались для ведения столь массированного и продолжительного огня.

— Бум! Кхр-р-р-р! — весьма неожиданно что-то рвануло рядом с нами, и нечто стальное донельзя противно скрежетнуло по броне машины, вслед за чем последовали звуки ритмичных ударов. — Цзон! Цзон! Цзон!

— Это что такое? — повернувшись ко мне, поинтересовался Михаил Александрович, с которым мы вместе синхронно вздрогнули и вжали головы в плечи.

Сие, конечно, являлось нонсенсом — подобное обращение офицера, командира роты, к какому-то там нижнему чину вроде меня, но ему банально более не к кому было обращаться в этот момент. Так что чисто по-человечески его можно было понять и простить. Мне и самому тут уже было не до сохранения субординации.

— Могу лишь предположить, что по нам начали бить фугасными снарядами, — едва заметно пожав плечами, выдал я наиболее вероятный вариант происхождения новых для нас звуков.

— Бум! Цзон! Цзон! Цзон! — вновь рвануло где-то рядом с нами и по броне принялись стучать стальные осколки.

— Я, конечно, не великий тактик. Но если мы продолжим оставаться на месте, по нам, рано или поздно пристреляются, после чего разобьют все наши машины в лохмотья, — видя, что наш ротный совершенно растерялся и не понимает, что дальше делать, выдал я вдогонку. — На поражение снарядами наша броня уж точно не рассчитана.

— И? Что вы предлагаете? — явно ухватился за «протянутую мною соломку» брат царя. Вот прямо видно было, что человек ещё совершенно не готов руководить людьми в подобной обстановке.

Личной-то храбрости у него при этом более чем хватало, хоть и подрагивал он временами, как и я сам. А вот решимости взять на себя ответственность за выживание всего подразделения в совершенно незнакомой и критической ситуации покуда не имелось в должной мере.

— Если мы не можем оставаться на месте и не можем отступать, ибо это наш противник сейчас явно проигрывает данный бой, остаётся лишь одно! — напустив на себя максимально спокойный вид, я постарался говорить без дрожи в голосе. — Идти в атаку самим! Ведь, если мы смешаемся с японской пехотой, по нам, надеюсь, хотя бы перестанет бить их артиллерия.

Не могу сказать, что предложенная мною идея оказалась гениальной. Но это было, блин, хоть что-то! Иных-то мыслей высказано никем не было. Потому, спустя ещё три близких разрыва фугасов, комроты отдал мне приказ потихоньку выдвигаться в атаку.

Потихоньку — чтобы наш манёвр смогли заметить с соседних машин и вовремя его повторить. В одиночку-то мы уж точно ничего не смогли бы поделать с противостоящими нам силами. Тут кровь из носа требовалось увлечь за собой все застывшие на дороге броневики.

Что мы, собственно говоря, и сделали.

Если поначалу наш броневик выглядел в чистом поле, как героически идущий на верную смерть миноносец, что в одиночку кинулся на колонну вражеских крейсеров, то спустя минуты две-три слева и справа от нас уже точно так же тряслись на многочисленных ухабах линейные броневики роты.

— Вот ведь, чёртовы направления! — выругался я после того, как руль в очередной раз попытался вырваться из моих рук.

Уж не знаю, что именно выращивали местные жители на данном конкретном поле, но по своей форме оно напоминало поверхность стиральной доски. Очень такой большой и очень рельефной стиральной доски.

Наш броневик, как и все соседние тоже, то и дело подпрыгивал кормой, словно бьющий кого-то задними копытами горный козлик, отчего перед глазами всё ходило ходуном не только у меня, но и у брата. Да и вообще у всех членов экипажей всех броневиков.

Иными словами говоря, вести стрельбу в такой ситуации оказалось попросту невозможно и потому в удирающую от нас японскую пехоту мы просто въехали на скорости, словно в стаю деревенских курей, что не сочли для себя возможным освободить дорогу для машины.

— Бум! Простите! Бум! Извините! Бум! Я почти не специально! — тараня всех тех японских солдат, кто находился чётко по линии моего движения, продолжал мчать я вперед со скоростью аж в 25 верст в час ровно до тех пор, пока мы не оказались в самой гуще живой силы противника. И вот уже здесь я вдарил по тормозам, предоставляя дальнейшую возможность отличиться башенным стрелкам.

— Ду-ду! Ду-ду! Ду-ду-ду-ду-ду! — заговорил вскоре пулемёт нашей машины, своим грохотом скрывая от слуха комроты все те ругательства, что активно шипел брат в мой адрес. Видать, ему моя идея продолжить уничтожение противника практически изнутри их строя не пришлась по душе.

— Цок! Цок! Цок! — внезапно прорезался ранее не слышимый нами звук. Но было абсолютно точно, что это чем-то бьют по нашей броне.

— Япошки совсем рассудок потеряли, — меняя очередной опустевший магазин на новый, прокричал Лёшка. — Броню пытаются пробить штыками! — просветил он нас по поводу источника этого самого непонятного звука. — Вот черти косорылые! Они мне пулемёт прикладом начали курочить! Саня, сделай хоть что-нибудь! Они нас уже облепили, словно муравьи жука! Быстрее! Кто-то уже люк в башне выламывает!

Ну, я и сделал.

Поскольку куда и в кого стрелять я вовсе не видел в свои смотровые щёлочки, то принялся действовать колёсами. Врубив заднюю передачу, резко дёрнул наш броневик назад, отметив, как что-то тяжелое шлёпнулось сверху на капот машины, после чего затормозил, и столь же резко бросил его вперед в надежде сбить, а то и задавить явно обступивших нас вражеских солдат. Так был хоть какой-то шанс отбить у противника желание кидаться на наш броневик со штыком наперевес.

Так я и ёрзал туда-сюда-обратно на протяжении, как мне показалось, чуть ли не целого часа, пока брат не принялся лупить меня по плечу.

— Всё! Отбились! Японцы разбегаются, кто куда! Прекращай свою корриду.

Каким таким чудом я при этом не застрял в какой-нибудь яме или не вывесил колёса, навалившись днищем на тела павших солдат, одному лишь Богу было ведомо. Но эту грёбанную атаку мы умудрились пережить, чем мог похвастать отнюдь не каждый боец нашей гвардейской бригады. Про японцев я вообще молчу. Открывшаяся нашему взору картина явно не предназначалась для глаз всяких там склонных к обморокам впечатлительных дам.

Противник реально шёл в бой огромными массами войск, отчего наш кинжальный пулеметный огонь, ведомый едва ли не в упор, оказался откровенно страшным. По всему полю, насколько хватало глаз, через каждый шаг-другой лежали тела в тёмно-синих шинелях. Создавалось такое ощущение, что мы тут как бы не целый пехотный полк положили. Вот в этот-то момент любования дела рук своих в нас и влетел снаряд.

Разорвавшись чётко под передней осью, он сорвал с машины часть тех бронелистов, что прикрывали двигатель, а заодно заставил тот заглохнуть, явно повредив осколками. Во всяком случае, мгновенно запаривший радиатор дал чётко нам понять, что повреждения силового агрегата имели место быть. Но даже уцелей мотор, сдвинуть машину с места мы уже вряд ли смогли бы, поскольку передние колёса у нас поотрывало также и броневик с усталым скрипом да скрежетом улёгся своей побитой мордой на взрыхлённую взрывом землю.

— Валим! Срочно! — выхватив из кобуры свой револьвер, повернулся я по очереди к двум остальным членам нашего экипажа, дружно вздрагивающим от новых близких разрывов.

Вот вроде бы логичнее было остаться под защитой какой-никакой брони. Ведь снаружи не только бахало, но ещё и стреляли. Однако же, оказавшись в совершенно обездвиженном броневике под артиллерийским обстрелом, лично я мог думать лишь о том, как поскорее бы покинуть этот потенциальный гроб на колёсах, в котором мы к тому же могли заживо сгореть, вспыхни бензобак. Какое-то просто непреодолимое чувство животного страха буквально гнало меня свались из машины куда подальше. И я не стал ему сопротивляться.

Хорошо ещё, что, как мне вышло увидеть своими собственными глазами ещё под Сандепу, все японские орудия полевой артиллерии оказались лишены новейших противооткатных устройств, отчего после каждого выстрела их неслабо так отбрасывало назад, начисто сбивая при этом прицел, отчего вести огонь они могли лишь по площадям. Потому о сиюминутном добивании нашей боевой машины не могло идти и речи. Нам просто катастрофически не повезло угодить под случайный «золотой» снаряд, что на войне так-то случалось.

Удостоверившись, что каждый из нас готов рвануть каждый в свою дверь, я дождался серии очередных близких разрывов — благо японцы всё ещё били залпами, после чего рявкнул всем срочно выбираться и бежать со всех ног под прикрытие корпуса ближайшего линейного броневика. И первым подал пример, навалившись всем телом на свою дверцу.

Как я сумел отметить, японцы били с промежутком в 20–25 секунд между залпами. А за такое время можно было пробежать стометровку даже в нашем зимнем обмундировании да по бугристому полю. Что мы и постарались осуществить. При этом мы с Лёшкой, естественно, не кинулись, куда глаза глядят, а, отставая на пару шагов, неслись следом за великим князем.

— Лёха, ложись! — прокричал я из всех сил, отсчитав в уме 19 секунд, после чего сам кинулся на землю головой вперед, одновременно хватая за ноги Михаила Александровича.

Упали мы сравнительно удачно — на мягенькое. То бишь на тела погибших ранее японских солдат. А спустя пару секунд недалеко раздалась очередная серия из полудюжины взрывов, отчего нас сверху забросало комьями мерзлой земли и даже чьими-то горячими останками.

— Вперёд! Бегом! — вновь проорал я, с трудом сдержав внутри себя завтрак, поскольку прямо перед поим лицом шмякнулось чьё-то чужое перекошенное лицо с остатками черепа, на котором оно и располагалось. Про то, что шлёпнулось мне на спину, не хотелось даже думать. — Лёша! Хватай ротного за руку и рвём дальше!

Вместе с братом вздёрнув на ноги солидно так пришибленного командира, мы вновь рванули вперёд и до того, как очередная группа снарядов упала в районе покинутого нами броневика, уже успели скрыться за корпусом другого.

Здесь-то мне и пригодился револьвер, который я всё это время не выпускал из руки. Во-первых, я, скорее, с испуга, нежели из мастерства, пристрелил затихарившегося здесь японского солдата. Правда, тот прежде успел заехать цевьём своей винтовки по голове великого князя. Но и только. Три выстрела — два в тело и один в голову, надёжно оборвали его жизнь. Во-вторых же, револьвер пригодился мне, когда я принялся молотить его рукоятью по двери броневика, одновременно размахивая второй рукой и демонстрируя своё славянское лицо.

— Кто такой? Что надо? — поинтересовались изнутри через приоткрывшееся смотровое оконце. Видать триплекс в очередной раз покрылся инеем, отчего меня и не признали сразу.

— Яковлев это! Наш броневик разбило! Примите внутрь брата императора! Ему по голове прилетело! — сразу же пошёл я с козырей.

Уж я-то прекрасно знал, насколько тесно было внутри линейного броневика, и понимал, что всех нас запустить под защиту брони не смогут. Но тут необходимо было в первую очередь уберечь нашего командира роты, поскольку, потеряй мы его здесь и сейчас, уже совсем скоро мы сами могли бы потерять вообще всё, что имели в России. Ведь, сколь почётно было находиться в личном экипаже Михаила Александровича, столь же шатко для будущей карьеры, а также жизни вообще, было идти вместе с ним в бой и возвращаться из этого самого боя уже без него.

Благо командовавший броневиком унтер-офицер оказался парнем сметливым и уже спустя секунд десять активно помогал уместить чуть пришибленного царского родственника на своём месте. Ну а мы, безлошадные, после вскочили на подножки и, с трудом удерживаясь на них, покинули поле боя на укатившем в тыл броневике.

Остальные же экипажи в это время добивали вражеские силы. Как я сильно после узнал, кто-то даже умудрился захватить атаковавшую нас орудийную батарею, поскольку та расположилась всего-то в полутора километрах от того места, где был подбит, а после и сожжен наш командирский броневик. Вот их по пороховым дымам и разглядели.

Увы, да, техника погибла. В наш броневик всё же угодил ещё один вражеский снаряд и, проломив борт, разорвался внутри, воспламенив часть неизрасходованных нами боеприпасов. Так что теперь восстановить машину виделось возможным лишь на заводе. Точнее даже на двух заводах. Бронекорпус — на Ижорском, а шасси — на нашем семейном.

Помимо нашего броневика, погибли в этом бою ещё две машины, также подбитые японскими артиллеристами. Но подобный расклад всех устроил, поскольку своими действиями мы полностью сбили наступательный порыв целой вражеской дивизии на этом участке фронта, а после вовсе поспособствовали её уничтожению, оказывая всемерную поддержку пехотным полкам 10-го корпуса, что нанесли удар во фланг тех частей, которых сдерживали наши мотострелки. Что, впрочем, осуществили уже без нашего непосредственного участия.

Нашедший нас ближе к вечеру командир бригады в приказном порядке отрядил остатки нашей бронероты на сопровождение колонны с раненными, а после наказал оставаться поглубже в тылу в качестве прикрытия штаба 2-й армии.

Видать великого князя Сергея Михайловича тоже очень сильно впечатлила, как картина случившегося тут боя, так и внешний вид нашего броневика — испещрённого сотнями сколов и царапин, с огромным проломом в борту и частично выгоревшим изнутри. И более рисковать жизнью родного брата императора он не был намерен, в том числе, чтобы самому не оказаться в числе потенциальных виновников его возможной гибели.

За что я был готов завалить нашего генерал-майора целым мешком благодарностей, поскольку лично мне войны уже хватило позарез. И это мы, блин, всего сутки с небольшим отвоевали так-то!

Да я не мандражировал столь сильно, как минувшим днём, даже когда мы шли в торпедную атаку на японские крейсера! Вот уж воистину хлеб сухопутных войск оказался изрядно горьким. Не только мне одному хватило всего полутора дней, чтоб насмотреться всяких ужасов на всю жизнь вперед.

Но данный, вроде как мелкий на общем фоне камушек — взятие Сандепу спустя всего сутки после начала операции и последовавший за этим разгром 3-ей пехотной дивизии Императорской армии Японии, стал отправной точкой для схода полноценной лавины, чего так и не случилось в моём прежнем прошлом.

Так изрядно воодушевлённый данной викторией генерал от инфантерии Гриппенберг, отдал приказ на общее наступление всем своим войскам, а не только той трети, что действовали в первый день. Именно это в последующие 5 дней жарких боёв привело к обрушению японской обороны на нашем участке фронта.

Сперва оказались разбиты спешившие к Сандепу передовые части трёх японских дивизий. А после, действуя совместно, 8-й и 10-й армейские корпуса замкнули кольцо окружения вокруг двух полков 5-ой пехотной дивизии противника, одновременно с этим откинув на юг всю 8-ю пехотную дивизию и отбив фланговый удар 2-ой пехотной дивизии, срочно кинутой маршалом Ояма в бой на четвёртый день сражений.

Естественно, что силами одной лишь армии достичь подобного успеха было невозможно. Но, имея перед глазами картину «триумфального шествия» войск своего «заклятого соратника», Куропаткин оказался попросту вынужден начать выполнять и свою часть изначального общего плана наступления. А именно — дождавшись успеха на своём правом фланге, атаковать основными силами вдоль КВЖД с целью выбивания противника с его оборонительных рубежей вплоть до границ города Ляояна, откуда полугодом ранее он уводил свои войска в Мукден.

И тут опять же своё слово сказала наша бронетехника. Но уже не столько броневики, хотя и они активно воевали до завершения боёв, а бронедрезины. И, как до меня долетали слухи, наши артиллерийские БТД-1200 оказались для японцев очень неприятными противниками. Их, конечно, время от времени уничтожали сосредоточенным артиллерийским огнём, как и наши колёсные бронемашины. Но прежде чем сойти с рельс или же оказаться разбитыми снарядами, те раз за разом успевали прорывать вражеские оборонительные позиции и заставлять японцев отступать вдоль единственной артерии, способной обеспечивать снабжение их войск.

Правда сам Ляоян никто штурмовать так и не стал. По изначальному плану предполагалось отбросить противника по всему фронту на 20 — 30 километров и после встать в оборону по границе реки Тайцзыхэ. Что и было осуществлено с нашей посильной помощью. А вот на что-то большее — вроде прорыва сухопутных войск до Порт-Артура, в штабе Маньчжурской армии покуда не рассчитывали. Ибо даже в нём на командных должностях находились люди, не желавшие завершения данного противостояния неоспоримым триумфом России.