Санька-умник 2

Глава 40

Глава 40 Первый день на полетах

Утром по всему аэродрому, то — там, то — тут, хохотали.

Всем, рассказанный мной Чернову, анекдот нравился. Вроде, ничего в нем особенного и нет, а летчикам и не летчикам он очень по душе пришелся.

— Ещё такие знаешь? — пытал меня Василий. — Давай, рассказывай!

— Нет. Не знаю. Отстань. — отмахивался я от него.

Не нравилось мне это веселье. Ещё Санькина бабушка в Пугаче говорила, что если сильно весел будешь — скоро и слёзки покатятся…

Не надо нам слезок. Вот, никак не надо.

К обеду распогодилось и начались боевые вылеты.

4-й полевая армия НОАК сейчас в провинции Гуйчжоу наступала и ей помощь с воздуха очень сильно требовалась.

Только бы все вернулись! Только бы моя помощь никому не потребовалась!

Я сидел под навесом на краю взлетной полосы и… немного робел.

А, что? Несколько лет я в интендантах числился и никому медицинской помощи не оказывал. В любой профессии постоянная практика требуется, иначе быстро квалификацию теряешь.

Вот и наши начали возвращаться.

Первый!

Отлично!

К самолету боец из БАО бегом помчался.

Что-то случилось? Нет, вот и лётчик показался. Живёхонек-здоровехонек.

Это, наверное, техник или механик сейчас у приземлившегося самолета. Что-то ему на крыло лётчик показывает.

Вот и второй самолет в небе показался. Зашел на посадку ровненько, а затем и по взлетке как по ниточке покатился.

Тут тоже моя помощь похоже не требуется.

Вот, всегда бы так!

Третий, четвертый…

Всего должно вернуться шесть, ещё два самолета в небе, в том числе Василия.

Где они?

Вылетали все одновременно, четыре самолета уже вернулись, а двух — нет. В разные места у них задания были? Понятное дело, меня об этом никто в курс не вводит…

Спросить? Нет, не буду. Скажут ещё, что не в своё дело лезу.

Может, об этом и совсем нельзя спрашивать? Может, это примета плохая?

Когда я у танкистов служил, сколько у них всяких-разных хиток было!

Хитка, это — вятское словечко. Ну, типа — обряд, действие против вредоносных сил. Против чертей всяких, кикимор. Немцы, это самые что ни на есть вредоносные силы, вот против них хитки и были. Что-то можно было делать, а что-то — нельзя, иначе беда будет.

Например, женщин в танк пускать. Бабам даже к танку нельзя прикасаться. После этого — жди плохого.

Или — нельзя тушить ногой тлеющий окурок. Наступишь сапогом на горящий табак — скоро твой танк подожгут.

Кто-то из танкистов не снимал вещей с убитых, иные считали проклятым число «13»…

У многих талисманы были. Потерять его — к смерти. Как-то я одного нашего механика-водителя встретил. Грустного-грустного.

— Что такое, Петро? — спросил его.

— Я с первых дней войны в танке. — мотнул головой танкист. — Пять машин уже поменял. Конец мне сегодня, и точка… Потерял я свой талисман.

Так и вышло. Сгорел он в этот день в танке.

Чтобы всё хорошо было, с танком здоровались. Некоторые даже гладили его по броне.

Немцы… У них опять же приметы были. Правда, странные. Считалось к добру по коровьей лепешке проехать. Это мне один из наших танкистов рассказывал. Тут уж, хочешь — верь, хочешь — не верь.

Как со всем этим у летчиков, я пока не знаю. Вот и спросить про Чернова боюсь. Вдруг, какой обычай нарушу. Потом с меня же голову и снимут.

Как говорится, в каждой избушке — свои погремушки…

Потом уже я узнал, что у пилотов заведено перед вылетом не бриться. Побрился — верная смерть.

Или — в бой идти в той форме, в которой выжил в самой безнадежной ситуации. Были пилоты, которые даже летом в счастливых зимних комбинезонах летали.

Ещё перед вылетом чем-то менялись с товарищем, который на земле оставался. Верили, что если в этот день смерть тебе на роду написана, не случится её, ведь товарищ твой взял частичку твоей судьбы…

Я сидел молчком и прислушивался к бубнению в наземной командной радиостанции.

Никто не нервничал, всё шло штатно.

Тут и два наших самолета в небе показались.

Слава тебе, Господи!