Рождение звезды 2

Снова в школу

Первые лучи майского солнца, яркие и настойчивые, пробивались сквозь щель между шторами и упали прямо на лицо Александру. Он зажмурился, нехотя возвращаясь из царства снов к реальности. Но в отличие от вчерашнего дня, сегодня реальность не давила. За окном щебетали воробьи, а где-то вдали слышался неясный гул уже проснувшегося города.

Не было ни парижского хаоса, ни гнетущей официозности вчерашнего вечера. Было просто московское утро, обещающее быть по-настоящему теплым. Саша потянулся, с наслаждением чувствуя, как каждую мышцу наполняет энергия и предвкушение чего-то хорошего. Решение пришло мгновенно — нужна пробежка.

Он быстро облачился в спортивный костюм и вышел на улицу, щурясь от яркого, уже по-летнему щедрого света. Воздух был свеж и пьянящ, пах распустившимися почками, свежей листвой и едва уловимым ароматом костра откуда-то со двора. Саша легко побежал по знакомому маршруту, и мир вокруг будто бы настраивался на его волну.

Москва, которую он видел сейчас, была не монументальной и строгой, а живой, ликующей, по-весеннему легкомысленной. Из открытых окон доносились обрывки радиопередач и запах утренней яичницы. Старушки, словно первые подснежники, уже сидели на скамейках, подставляя лица майскому солнцу и перебрасываясь неторопливыми фразами. Детишки, громко топая, гоняли мяч, их визгливый смех звенел, как стеклянные шарики.

И конечно, девушки. Май словно дал им сигнал сбросить пальто и достать из гардеробов всё самое яркое. По тротуарам, словно стайки пестрых, нарядных птиц, сновали молодые женщины в платьях с цветочным принтом, в костюмах нежно-пастельных тонов. И вот — о, да! — то тут, то там мелькали смелые по советским меркам наряды: юбки, подол которых заканчивался выше колена, облегающие блузки, яркие ленты в волосах.

Саша бежал, и на его лице сама собой расплывалась улыбка. Он ловил на себе восхищенные, заинтересованные взгляды, слышал за спиной сдержанный девичий смешок. Это был совсем другой вид внимания — не официальный, не подобострастный, а живой, искренний, полный молодости и любопытства. Он чувствовал себя не звездой эстрады, а просто молодым, сильным парнем, которому улыбается утро и весь мир.

Вернувшись домой, он был пьян от движения и свежего воздуха. Квартира встретила его умопомрачительными, согревающими душу запахами.

— Сашенька! Иди-ка сюда, пока горяченькие! — донесся с кухни голос родной и любимой бабушки.

На столе, рядом с дымящимся чайником, лежала стопка румяных, оладий. От них шел такой аппетитный пар, что у Саши сразу заурчало в животе. Рядом в розетке темнело густое, словно бархат, малиновое варенье.

— Бабуль, ты меня самая лучшая, — рассмеялся он, набрасываясь на угощение. Оладьи таяли во рту, было невозможно остановиться.

— Льстец, — отозвалась бабушка, присаживаясь напротив с собственной чашкой чая. В ее глазах светилась та самая, неподдельная радость — видеть, как ее внук с аппетитом уплетает ее стряпню. Это был ее язык любви, простой и понятный. — Но умелый, льстец!

Они сидели за столом в теплом, уютном молчании, прерываемом лишь звоном ложек. Лучи солнца ложились на скатерть, на варенье, на волосы Анны Николаевны. В этот момент не было ни Союза композиторов, ни министров, ни «товарищей» из органов. Были только два самых близких человека и невероятно вкусные оладьи. Саша чувствовал себя абсолютно счастливым и защищенным. Казалось, что этот день не может не сложиться удачно.

Позавтракав и наскоро переодевшись в школьную форму, Александр вышел из подъезда. Майское солнце уже припекало по-настоящему, и он с наслаждением почувствовал его тепло на щеках. Дорога в школу была ему знакома до каждой трещинки на асфальте, до каждого дерева. Но сегодня он шел по ней с странным, двойственным чувством.

С одной стороны, его тянуло назад, в уют бабушкиной кухни, в тот мирок, где он был просто Сашенькой. Мысль о том, что сейчас придется снова надеть на себя маску «того самого Семенова», слегка тяготила его. Он предвкушал любопытные взгляды, шепотки за спиной и, чего уж греха таить, возможную зависть. Ему хотелось просто быть обычным учеником, но он уже понимал, что это невозможно.

С другой стороны, его гнала вперед простая, юношеская потребность — увидеть своих. Не поклонников, не коллег по сцене, а своих друзей. Олега и Витьку. Тех, с кем он делил не сцену «Олимпии», а школьную скамью и все мальчишеские радости и проблемы.

И вот он уже видел знакомые фигуры у чугунных ворот школы. Олег, худущий и вечно озабоченный, что-то оживленно доказывал Виталику, который, заложив большие красные руки за спину, снисходительно его слушал, добродушно ухмыляясь.

Саша ускорил шаг. Они его еще не заметили.

— ...да я тебе говорю, у них там даже голуби другие! — горячился Олег. — Наши — бойкие, драчливые, а эти... парижские... томные какие-то, важные. Как будто тоже про Париж все знают!

Виталик фыркнул:

— Тебе бы, Снигирев, не в музыканты, а в орнитологи идти. Разглядел голубей! А я тебе про мясо говорю! Багет — это ладно, а это... как его... круассан? С маслом! Я б такие круассаны тут каждый день...

Олег первый заметил подходящего Сашу. Его лицо расплылось в широкой, немного хитрой ухмылке.

— О! А вот и наш франт-интернационалист пожаловал! Ну как тебе возвращение в родные пенаты? Смотри, Витька, походка какая — будто не по асфальту, а по Елисейским полям шествует!

Виталик обернулся, и его лицо тоже озарилось радостной гримасой.

— Сашка! Здорово, браток!

— Ну что, парижанин, — не унимался Олег, — скучал по нашей столовской каше с комками? Готовься, сегодня как раз четверг, перловка!

— Да уж, после утренних оладий с малиновым вареньем — самое то, — с напускной скорбью вздохнул Саша, но глаза его смеялись. — Чувствую, гастрономическая ломка начнется к третьему уроку.

— Оладьи? — тут же оживился Виталик. — А бабушка твоя не против, если мы после уроков заскочим? А то я эти ихние улитки до сих пор переварить не могу... Хочется чего-то родного, понятного.

— Только попробуй не заскочи, — рассмеялся Саша. — Она тебя за ухо к столу притащит. Говорит, ты один ее кулинарный гений оцениваешь по достоинству.

Они уже втроем двинулись через школьный двор к входным дверям. Олег, понизив голос, спросил уже без шуток:

— Ну ты как? Вчера эти... гости... Не сильно достали?

Саша махнул рукой, стараясь сделать вид, что ничего страшного не произошло.

— Да разобрались. Бабуля — главный наш дипломат. Их вареньем забросала, они и отстали.

— Точно, — кивнул Виталик с полной уверенностью. — С твоей бабушкой связываться — себя пожалеть. Ну ладно, по коням! На французский опоздаем — она небось сейчас нам, целый опрос устроит про Париж.

Они втроем ввалились в знакомые, пропахшие мелом и старым деревом двери. И в этот момент Саша почувствовал, как последние остатки напряжения уходят. Он был дома. Среди своих. И что бы ни ждало его внутри школы, за спиной у него была стена — двое ребят, готовых и пошутить, и поддержать в любой момент. Это осознание грело куда лучше любого майского солнца.

Урок французского был в самом разгаре и напоминал скорее не занятие, а оживленный парижский салон. Елена Сергеевна, обычно сдержанная, сегодня сияла и порхала по классу, словно выпускница, а одноклассники засыпали Сашу, Олега и Витьку вопросами.

Вопросы были самыми разными: про круассаны, про улиток, про машины и мотоциклы. Олег, краснея, пытался описать величие Нотр-Дама, а Виталик с жаром рассказывал про гигантские порции в бистро. Саша лишь изредка добавлял детали, переводя сложные слова, и атмосфера была настолько теплой, что он чувствовал себя легко и раскованно.

И тогда он решился поделиться самым невероятным.

— Елена Сергеевна, а мы там... мы не просто гуляли. Нас пригласили на один обед. В небольшое, но очень известное кафе, — сказал он, и в его голосе появились новые, загадочные нотки.

Класс затих, почуяв необычную историю.

— Vraiment? Кто же вас пригласил, Александр? — учительница наклонилась вперед, заинтересованно.

— Так получилось, мы посетили вместе с Мирей очень знаменитый бутик, где встретили хозяйку бутика и еще одну известную личность Это были Коко Шанель и Сальвадор Дали.

В классе повисла гробовая тишина. Елена Сергеевна побледнела, потом покраснела, схватившись за сердце.

— Mon Dieu! Шанель и Дали? В одном месте? Вы с ними... общались?

— Да они пригласили нас на обед в кафе, — с легкой скромностью сказал Саша. — Месье Дали показался мне человеком удивительным и немного грустным. Он говорил о несбывшихся мечтах, о том, как сложно найти родственную душу, которая разделит твою страсть... Его слова тронули меня до глубины души. И тогда... я осмелился предложить ему небольшой музыкальный ответ.

Все замерли, включая Олега и Витьку, которые смотрели на Сашу с неподдельным изумлением — этой части истории они не знали.

— В кафе было пианино. Я сел и сыграл небольшую импровизацию. Я попытался передать в музыке то, что почувствовал — светлую грусть по утраченной мечте, борьбу света и тени в душе... Я назвал эту импровизацию «Реквием по мечте», ее кстати я играл на Марсовом поле.

Саша сделал драматическую паузу.

— Взамен почти перед самым отлетом он мне подарил картину с этим названием, она висит у нас дома.

Учительница засыпала его вопросами, и Саша, краснея, старался отвечать, опуская, конечно, политические нюансы и светские сплетни о Шанель, о которых он знал из своего прошлого.

Идиллию нарушила фигура в дверях. В проеме стояла завуч, Людмила Павловна. Но на этот раз ее строгое лицо не было гранитным. Оно выражало скорее озабоченность, чем гнев.

— Извините, Елена Сергеевна, что прерываю урок, — сказала она вежливо, но твердо. — Александр, тебя просит зайти директор. У нас возникли некоторые вопросы по поводу городского смотра художественной самодеятельности. Не беспокойся, ничего страшного, — добавила она, видя его напряженное лицо. — Просто нужно обсудить твое возможное участие. Возьми свои вещи и пройдем, пожалуйста.

Волшебство рассеялось, но теперь это было не ледяное обливание, а скорее мягкое возвращение к реальности. Саша молча собрал учебники. Он обернулся на пороге и поймал ободряющие взгляды Олега и Витьки. Тревога никуда не делась, но теперь она была смешана с надеждой, что разговор будет конструктивным. Он вышел в коридор, готовясь к новому, уже не художественному, а вполне земному диалогу.

Кабинет директора школы, Ольги Дмитриевны Сазоновой, был таким же, как и всегда: пахнущий древесиной массивный стол, стопки аккуратных бумаг, портреты на стенах. Но сегодня в нем царила не рабочая, а скорее торжественно-напряженная атмосфера. Помимо самой директрисы, здесь присутствовали завуч Людмила Павловна, их классный руководитель Мария Ивановна с озабоченным и виноватым видом и даже завхоз Николай Федорович, что означало дело общешкольной важности.

— Сашенька, здравствуй, проходи, садись, — начала Ольга Дмитриевна, указывая на стул перед столом. Ее тон был неестественно мягким, сахарным. — Как настроение? Отдохнул после Франции?

— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна. Спасибо, все хорошо, — осторожно ответил Саша, садясь.

— Мы тут, знаешь ли, совещались всем педсоставом, — продолжила директор, складывая руки на столе. — И решили, что на предстоящем городском смотре художественной самодеятельности наша школа просто обязана выступить достойно. Очень достойно. Победа в таком конкурсе — это не просто грамота, Александр. Это престиж школы, дополнительное финансирование, возможно, даже новый актовый зал или оборудование для спортзала. Понимаешь, какая ответственность?

Саша молча кивнул, чувствуя, к чему клонят разговор.

— И конечно, — голос Ольги Дмитриевны стал еще более задушевным, — вся наша надежда только на тебя, Сашенька. Ты наша звездочка, наша гордость! Ты должен выступить!

В воздухе повисла пауза. Саша глубоко вздохнул.

— Ольга Дмитриевна, я очень ценю доверие школы... но я не могу принять в нем участие.

Лицо директора помрачнело на долю секунды, но тут же снова озарилось натянутой улыбкой.

— Как это не можешь, родной? Конечно, можешь! Что ты? Специально для тебя время выделим, репетиции организуем!

— Дело не во времени, — попытался объяснить Саша. — Я не могу, потому что это будет нечестно. Я уже не просто школьник-любитель. Я член Союза композиторов СССР. Моё участие в школьном конкурсе — все равно что чемпиону СССР по боксу выйти на ринг против старшеклассников. Это будет с моей стороны несправедливо по отношению к другим ребятам.

Завуч, Людмила Павловна, не выдержала и вступила в разговор, ее голос зазвучал резко и металлически:

— Какая чушь, Семенов! Какой же ты профессионал? Ты наш ученик! Ты должен отстаивать честь своей школы! Это твой долг!

— Людмила Павловна, я и так отстаиваю честь школы, — мягко, но настойчиво парировал Саша. — Мои успехи на всесоюзной и международной сцене — это тоже слава для нашей школы. Но этот конкурс — для самодеятельности. Для открытия новых талантов среди обычных школьников.

— Вот именно для славы школы ты и должен выступить! — парировала завуч. — Все будут только рады послушать знаменитость! Это поднимет престиж всего мероприятия!

Тут вмешалась классная руководительница, Мария Ивановна, пытаясь смягчить ситуацию:

— Сашенька, ну подумай... Все равно будут спрашивать, почему ты, наш самый талантливый ученик, не участвуешь. Люди подумают, что ты... что ты возомнил о себе. Что школа тебе стала не важна.

— Мария Ивановна, это как раз чтобы честь школы не пострадала, я и отказываюсь, — начал горячиться Саша. — Поймите, есть и другая сторона. Если я выступлю и займу первое место — а его от меня все будут ждать — все скажут: «Ну конечно, ему победить не сложно, он же звезда». А это унизит и победу, и сам конкурс.

Он сделал паузу, глядя на их непонимающие лица, и выложил последний, самый главный аргумент.

— А если... если меня специально «приземлят» судьи? Чтобы победа досталась «простому школьнику», а не заезжей знаменитости? Что тогда? Тогда все будут показывать пальцем и шептаться: «А по праву ли этот Семенов вообще находится в Союзе композиторов, если его на школьном смотре обычные дети обошли?» Я поставлю в неловкое положение не только себя, но и школу, которая мной так гордится.

В кабинете воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. Директор и завуч переглянулись. Логика Саши была железной, но она вступала в непримиримый конфликт с административными распоряжениями.

Ольга Дмитриевна откинулась на спинку кресла.

— Значит, так, Александр. Твою... позицию мы услышали. Но решение педсовета — окончательное. Школа рассчитывает на тебя. Ты выступишь. Это не просьба, а обязанность. У тебя есть время до завтра подумать и выбрать программу.

Кабинет Ольги Дмитриевны, был наполнен напряженным молчанием после того, как аргументы Саши повисли в воздухе, не встретив понимания. Педагогический состав смотрел на него с выражением глухого неодобрения и растерянности.

Видя, что общий разговор зашел в тупик, Саша сделал последнюю попытку.

— Ольга Дмитриевна, разрешите обратиться к вам наедине? Пять минут.

Директор, с облегчением прервав неловкую паузу, кивнула.

— Конечно, Саша. Коллеги, пожалуйста, оставьте нас наедине.

Завуч, завхоз и классная руководительница, с недовольным видом, вышли из кабинета. Дверь закрылась. Ольга Дмитриевна с обреченным вздохом опустилась в свое кресло, и Саша вдруг увидел не начальницу, а уставшую, загнанную в угол женщину.

— Ну, говори, Александр, — произнесла она тихо, без прежней напускной строгости. — Я тебя слушаю.

— Ольга Дмитриевна, давайте говорить откровенно, — начал Саша, присаживаясь на край стула. — Вы же умный и опытный руководитель. Вы прекрасно понимаете, что мое участие в конкурсе самодеятельности — это профанация. Это будет плохо и для меня, и для школы. Меня обвинят в том, что я отбираю победу у детей. А школу — в том, что мы выставляем профессионала против любителей. Это ударит по репутации и моей, и вашей. Мы оба в проигрыше.

Ольга Дмитриевна закрыла глаза на мгновение, а потом посмотрела на него с беспомощной искренностью, которую тщательно скрывала до этого.

— Я всё понимаю, Сашенька, поверь ты мне. Я всё понимаю... Но это... — она беспомощно повела рукой, указывая куда-то в потолок, — это распоряжение свыше. Из РайОНО. Прямой телефонный звонок. «Обеспечить участие Семенова А. в смотре.». Я не могу его проигнорировать. На меня спустят всех собак, вплоть до снятия с должности. Понимаешь? У меня связаны руки.

Ледяная догадка начала шевелиться в сознании Саши. Слишком уж всё было топорно и прямо. Это не было просто глупостью чиновников от образования.

— Ольга Дмитриевна, а если... — Саша задумался на секунду, подбирая слова. — Если мы формально выполним это распоряжение, но сделаем это правильно? Что, если школа выставит на конкурс настоящую самодеятельность? Танцевальный кружок, хор, чтецов — тех, для кого этот смотр и создан. А меня... а меня мы представим вне конкурсной программы. Как почетного гостя, как приглашенную звезду, которая дает небольшой подарок публике в конце мероприятия. Я исполню одну песню, но меня не будут оценивать. Так мы выполним распоряжение — я выступлю. Но при этом не унизим ни конкурс, ни других детей, ни себя.

Лицо Ольги Дмитриевны постепенно прояснялось. В ее глазах зажегся огонек надежды.

— Вне конкурса... Как специальный гость... — она повторила, обдумывая. — Да... Это... это идея. Это действительно может сработать. Формально — ты выступил. Фактически — все остаются при своих. И конкурс остается честным. Да, Александр, это гениально и просто!

Она даже улыбнулась, впервые за весь разговор — искренне и с облегчением.

— Спасибо тебе, Саша. Ты настоящий дипломат.

Выйдя из кабинета, он пошел по пустынному коридору, но в душе у него не было ни облегчения, ни радости. Слишком уж ловко и цинично была построена эта ловушка. Слишком явно пахло провокацией.

«Распоряжение свыше... Обеспечить участие...»

Мысли крутились в голове, складываясь в тревожную мозаику. Вчерашний визит «товарищей», сегодняшний ультиматум... Это не было случайностью. Это был четкий, продуманный план. Заставить его, члена Союза композиторов, выступить на школьном конкурсе. А затем либо обвинить в неспортивном поведении, если он победит, либо публично унизить и дискредитировать, если его «случайно» засудит подконтрольное жюри, отдав победу кому-то другому. И тогда вопросы посыплются не только к нему, но и к его покровителям — Фурцевой, Брежневу. «Смотрите, вашего протеже обычные школьники обошли! Он и композитор-то никакой!». А еще был вариант если бы он отказался от участия, могли бы начаться разговоры что Саша не Советский человек, не комсомолец, заразился всякими буржуазными идеями, зазведился наш Сашенька.

Ледяной ком сжался у него под ложечкой. Это была не просто глупость районного отдела образования. Это была тонкая, ядовитая игла, запущенная откуда-то очень сверху. Возможно, от самого Хрущева, или какого то инициативного прихвостня его. Обязательно надо встретится либо с Фурцевой либо с Брежневым им надо узнать об этом.

Он вышел на школьное крыльцо и глотнул майского воздуха. Солнце светило так же ярко, но теперь его свет казался Саше обманчивым и колючим. Он понимал, что его маленькая победа и найденный компромисс — это лишь отсрочка. Игра только начиналась, и правила в ней диктовал не он.