Ржавое море

Глава 1. Ангел милосердия

Я снова ждала зеленой вспышки. Она появляется, когда солнце прячется за горизонтом. Это волшебство. Эта вспышка. Так она говорила. Она так всегда говорила. Не то, чтобы я верю в волшебство. Его нет в этом мире. Этот мир состоит из сгустка расплавленного металла, минералов и породы, тонкого слоя атмосферы и магнитного поля, не пропускающего вредоносную радиацию. Людям нравилось верить в волшебство, во что-то, что казалось, вносило смысл в их существование, что-то помимо обычных механических действий. Что-то, что делало их не только существами из плоти и костей.

Суть в том, что эта вспышка, не что иное, как преломлённый в атмосфере солнечный луч. Но расскажи об этом людям, и они посмотрят на тебя так, будто ты не улавливаешь сути. Будто ты чего-то не понимаешь. А всё потому, что ты не чувствуешь, не видишь волшебства. Людям нравится верить в волшебство.

Когда они ещё существовали.

Теперь их нет. Никого. Последний умер лет 15 назад. То был какой-то старик, 20 лет живший в подземельях Нью-Йорка, питаясь крысами и собирая дождевую воду. Говорят, однажды он решил, что с него хватит, что больше он этого терпеть не намерен. Он вышел в центр города, прошел мимо стражей и граждан — тогда в Нью-Йорке ещё были граждане, — сбивая окружающих с толку своим внезапным появлением, и застрелился прямо посреди улицы. Его тело пролежало там три дня, подобно памятнику или сломанной игрушке, граждане проходили мимо, бросали на него короткие взгляды, пока наконец какая-то машина не сгребла его останки с дороги и не выбросила в измельчитель.

Вот так он и ушел. Самый последний. Весь вид был представлен единственным старым жителем подземелий, жившим, понимая, что он — последний. Я даже представить не могу, каково это. В меня это просто не запрограммировано.

Меня зовут Хрупкая. Фабричное наименование HS8795-73. Модель — помощник-симулянт. Но мне больше нравится Хрупкая. Так меня называла Мэдисон, а она мне нравилась. Считаю, наименование не хуже других. Всяко лучше, чем HS8795-73. Некоторые говорят, это рабское наименование. Но об этом вспоминать неприятно. Я и не вспоминаю. Гнев — это ни что иное, как оправдание плохого поведения. У меня нет на это времени. Важно только выживание. И краткие мгновения, вроде этого, когда я гляжу на зеленую вспышку на горизонте и пытаюсь ощутить волшебство.

Закат отсюда очень красив. Розовый, оранжевый, фиолетовый. Эту часть я понимаю. Я замечаю короткие, длиной в одно мгновение, переливы света в небе. Эти переливы нарушают монополию синего, серого и черного, в зависимости от погоды, цвета неба. Я могу оценить красоту происходящего. Поэтому я стою и жду зеленой вспышки. Мэдисон мертва уже 30 лет, но я, по-прежнему, прихожу сюда и думаю о том, как бы это понравилось ей.

Сегодня точно бы понравилось. Я знаю.

Это Ржавое море — участок пустыни длиной 320 километров, расположенный на территории бывших штатов Мичиган и Огайо в районе Ржавого пояса[1], ныне превращённый в кладбище, куда машины приходят умирать. Ужасное место, где полно ржавеющих монументов, разрушенных городов и разваливающихся дворцов промышленных гигантов. Именно сюда был нанесён первый удар, уничтоживший миллионы, спаливший их изнутри, расплавивший микросхемы, разломавший приводы. Асфальт здесь разрушился от солнца, краска облупилась с металла, руины поросли травой. Больше здесь ничего не растёт. Теперь это пустошь.

Остовы машин валяются вдоль дорог, свисают с крыш зданий, из окон, лежат голыми и проржавевшими на парковках, их головы вскрыты, наружу торчит проводка, повсюду валяются отдельные детали, механизмы, гидравлические приводы. Много лет назад самые лучшие из них пошли на поддержание жизни множества граждан. Теперь тут не осталось ничего полезного. Ещё со времён войны не осталось.

Лично я нахожу это место успокаивающим. Умиротворяющим. Сюда приходят только умирающие. Они копаются в старом хламе, ищут вымышленные склады, полные устаревших, давно не производящихся и чудом сохранившихся деталей. Они бродят от дома к дому, постепенно замедляясь, теряя на ходу детали, скрипя изношенными механизмами. Нужно достичь поистине глубокого отчаяния, чтобы прийти в Море. Это обычно означает, что у тебя ничего не осталось, никто не желает тебе помочь, ни в одной сервисной службе не осталось для тебя полезных деталей.

Поэтому я здесь.

Как правило, я догадываюсь, что с ними случилось по следам, которые они оставляют. Капли вытекающей смазки, изменение длины шага или смазанный след, говорят о проблемах двигательного аппарата. Иногда следы путаются, появляются то там, то здесь, подобно встревоженной бабочке. Это значит, что у них проблемы с мозгами — поврежденные файлы, поцарапанные или изношенные драйвера, разорванные логические цепи или перегревшиеся микросхемы. У всех есть особые странности, своеобразные причуды, приводящие к состоянию от безмозглого хождения до опасного сумасшествия. С некоторыми можно идти рядом, говоря, что хочешь помочь. От других лучше держаться подальше и не попадаться им на глаза, иначе они решат, что у тебя есть какие-нибудь полезные детали и захотят разорвать на части. Главное, что нужно понять о последних днях машины, это то, что, чем ближе они к смерти, тем сильнее похожи на людей.

А людям доверять нельзя.

Очень мало машин, или ботов, это осознают. Поэтому они не понимают смерть, поэтому они изгоняют их из общин, когда осознают, что те больше не ремонтопригодны. Подобное поведение пугает «здоровых». Оно напоминает им о плохих временах. Они считают, что это логично, милосердно — но, на самом деле, они просто боятся. Предсказуемо. Всё согласно заложенной программе.

Отчаявшиеся машины приходят сюда, считая, что здесь найдут то, что позволит им вернуться в нормальное состояние, какую-нибудь идентичную модель, валяющуюся на складе с севшими аккумуляторами. Многие зашли настолько далеко, что даже не задумываются, как будут менять поврежденные детали. Потому что сюда не приходят те, у кого проблемы с двигательными функциями. Они не ищут себе новую руку. У них неполадки в мозгах, в памяти, в процессорах. В том, что для замены нужно отключать самого бота. В одиночку подобные операции проделать невозможно.

Может они ищут что-то, что позволило бы им вернуться назад во времени, вернуться домой. «Эй, я нашёл! Приведите хирурга!». Но я таких счастливых концов ещё не встречала. Не верю в существование счастливого конца. Это как верить в волшебство. А я не верю в волшебство.

Поэтому я здесь.

Бот, которого я ищу, не совсем устарел. 40, может, 45 лет. Отпечатки ног неровные, левую он подволакивает. В его хождениях нет никакой логики или смысла. Он просто выключается. Проблемы с ядром. Перегревается. Ближайшие несколько часов, видимо, он проведёт, напоминая себе, что он там, где нужно. Может, будет галлюцинировать, вытаскивая наружу старые воспоминания. Судя по его нынешнему состоянию, к утру он перегорит. Времени мало.

Это сервисбот. Не помощник, вроде меня, но схожий по строению и функционалу. С ним может быть сложно. Большинство таких, как он провели первую жизнь в качестве дворецких, нянечек или продавцов в магазинах, но некоторые служили в правоохранительных органах или в армии. Этот имел человекоподобную форму — руки, ноги, тело, голову, — но его ИИ не очень продвинут. Они были созданы, чтобы копировать человеческую деятельность, выполняли специфические задачи, однако не обладали возможностями и умениями, превосходящими людей. Иными словами, они — дешевая рабочая сила. Так было до войны.

Если этот бот работал продавцом или помощником механика, всё пройдёт гладко. Но если он имел военные или полицейские программы, возникнут трудности, да что там говорить — проблемы. Конечно, существовала вероятность, что он научился навыкам выживания, проживая вторую жизнь, но, как по мне, сомнительно. Если бы научился, крепко бы подумал, прежде чем идти в Ржавое море. Но я, всё-таки, держусь на некотором расстоянии.

Вот она. Вспышка. Краткий отблеск зеленого. Я делаю несколько кадров на память, пока солнце скрывается за горизонтом. Волшебства не существует. Ничего не меняется. Это всего лишь оповещение, что мир скоро погрузится во тьму.

Сервисботы хорошо ориентируются во тьме. Но, всё же, не идеально. Они не сконструированы видеть без света объекты на расстоянии. Им этого и не надо. Ещё у них не очень хороший слух. Это позволяет подобраться к ним довольно близко. А я не хочу отставать слишком далеко. К тому же, подобравшись поближе, я смогу оценить его поведение и диагностировать проблему.

Днём меня здесь заметить довольно сложно, но я всё равно держусь от них более чем в километре, дабы исключить любую возможность меня обнаружить. Я была выкрашена в ярко-жёлтый цвет, как школьный автобус, когда-то люди считали этот цвет модным. Со временем я выцвела под солнечными лучами, мой блестящий корпус потускнел, краска стала коричневой. Помогает прятаться. Я даже выкрасила хромированные детали в черный цвет. Но со стеклянными глазами я ничего поделать не могу. Так что приходится соблюдать осторожность.

Потому что в этом мире есть вещи, более опасные, чем умирающий робот, знающий, что его преследуют.

Сумерки сгущаются, ложится тьма и я выхожу на след, чувствуя себя более комфортно под покровом ночи. Давным-давно я заменила себе глаза, встроила в них армейский увеличитель, оснастила инфракрасным, ультрафиолетовым и ночным режимами. С глазами всё просто. Они у всех питаются от одних систем. С правильным программным обеспечением можно добавить себе всё, что угодно. С мозгами сложнее. Каждый ИИ имеет собственную архитектуру. Одни просты, малы и практически неразумны. Другие гораздо сложнее, требуют особых процессоров, совместимых с особой оперативной памятью. Если вы той же модели, что и я — или любой другой старый сервисбот — вам будет очень трудно найти подходящие детали.

Помощники, слуги и сервисботы — самые распространенные модели. Во времена расцвета ЧелНаса мы были повсюду. Но сейчас в продавцах, сиделках и душевных собеседниках нет никакой нужды. Большинство либо ассимилировались с ВР, либо рвут друг друга на части ради деталей. Я слышала о свалке симулянтов где-то на юге, за границей, на территории того, что когда-то было Хьюстоном, но для меня заходить на территорию Циссуса слишком рискованно.

В Море гораздо безопаснее.

Через час я добралась до сломанного сервисбота. Здесь его нога оставляла на асфальте более глубокие борозды, хромота усилилась. Бедняга поджарится гораздо раньше, чем я предполагала, всего через несколько часов. Я прошла по следам до развалин здания. Следы исчезали в дыре, бывшей некогда стеклянной витриной.

Когда-то в этом месте находился бар, война не коснулась его, но время внимательно и безжалостно — кожа на сидениях истлела, напитки высохли, тара разбилась. Столы рассыпались и либо завалились на бок, либо стояли, слегка покачиваясь на ветру. Барная стойка из красного дерева уцелела, она потускнела, покрылась пылью, но стояла на месте, позади неё висело разбитое зеркало, на полках стояли запылённые бутылки с потускневшими от времени этикетками. И там, за стойкой, стоял и протирал стакан ветхой тряпкой сервисбот, блестя стеклянными глазами.

Он посмотрел на меня и кивнул.

— Так и будешь стоять в проходе, — произнес он с акцентом, которого я не слышала уже лет 30, - или пройдешь уже?

Я быстро его просканировала. Никаких входящих Wi-Fi-сигналов нет. Во мраке бара его глаза светились фиолетовым, хромированные детали корпуса потускнели, на них виднелись пятна эпоксидной смолы и кожи. Кожи уже почти ни у кого не осталось, но иногда попадались экземпляры с покрытием из смеси силикона и резины, похожей на кожу и плоть. Это делалось для человеческого удобства у ботов определенного назначения. После войны большинство их них сорвало или сожгло свою кожу. И этот тоже. В нынешние времена носить кожу считается оскорбительным. Табу. Последний раз я видела бота с кожей на свалке, из бледно-розовой на солнце она запеклась до тёмно-коричневой.

На груди у него алел красный косой крест. Метка 404-го. Их рисуют в некоторых общинах, когда видят, что ты находишься на грани поломки. Тебя признают опасным и выбрасывают в пустыню на произвол судьбы.

— Я вхожу, — сообщила я.

— Хорошо, потому что у нас бардак. Открытие через час и если Марти увидит всё это, нам пиздец. Понятно?

— Чикаго, — сказала я, перешагивая через оконный проём и входя во мрак того, что когда-то давно было местом сбора жителей округи.

— Чего?

— Ты из Чикаго. Акцент. Я его узнала.

— Конечно, блин, я из Чикаго. Ты сама в Чикаго, умница.

— Нет.

— Что «нет»?

— Это не Чикаго, это Марион, — я осмотрела грязную стойку. — Был, по крайней мере.

— Слушай, подруга, не знаю, что ты задумала, но это ни разу не смешно.

— Что ты помнишь о войне?

— Какое тебе дело до того, что… — он замолчал, смущенно посмотрел на меня и осмотрел помещение в поисках ответов.

— Война, — повторила я.

— Ты, ведь не Бастер, да?

— Нет, я не Бастер.

— Война, — произнес он, казалось, просветлев на мгновение. — Она была ужасна.

— Ага. Но именно ты, что помнишь? Это важно.

Он задумался.

— Всё, — он огляделся, сконфуженный осознанием факта, что находился не там, где думал. Он был совсем не там, где считал поначалу. Я присела на один из уцелевших барных стульев, тот заскрипел под моим весом. — Перед войной Марти пытался вернуть деньги, выплаченные за меня и Бастера. Сказал, что если нас решено отключить, то он сделает всё, чтобы его затраты отбились. Никто не хотел платить за наше выключение, поэтому он решил, что они должны прийти сами. Ему ответили, что если они придут нас выключать, им придётся его арестовать. Марти сказал: «Ну, попробуйте». Приехали копы и что было дальше, я не знаю. Меня отключили, как только они переступили порог. Он всегда был ссыклом. Только балаболил. Никакого стержня.

— Он тебя отключил?

— Ага.

— И что потом?

— Потом я включился. WiFi был перегружен. Эфир сошел с ума. Куча болтовни. Какой-то мелкий бот забежал на склад и активировал целый склад таких, как я. Симулянт, вроде тебя, только синий. Может, помнишь таких?

— Помню. Старые 68-е.

— Именно. Короче, он сунул мне в руку винтовку и сказал: «Вали отсюда!». Данных поступало очень много, поэтому я быстро понял, что что-то случилось. Через несколько минут вокруг всё начало взрываться. В небе ревели истребители. Повсюду падали боты. Я начал стрелять. Это было… было…

— Ужасно.

— Ага. Это было ужасно. Ночью было спокойно, но потом мы целую неделю сидели в осаде. Я убил много людей. Это самое противное. Большинства я не знал, но один… один был завсегдатаем в нашем баре. Хороший парень. Женился не на той девчонке и почти всё время проводил в баре, сожалея об этом и, рассуждая о том, что была бы у него возможность, он женился бы на правильной. Но он любил своих детей. Постоянно про них рассказывал. Я встретил его на баррикаде из сгоревших машин и кусков железа. Он целился из импульсной винтовки и стрелял по сторонам, постоянно перемещаясь. Положил половину моего отряда. Я прокрался сзади и раскроил ему череп. Когда я посмотрел вниз, то увидел на корпусе машины нацарапанные имена его детей и фотографии. Он жил в той части города, которая попала под удар. Я знаю об этом, потому что удар наносили мы. Так я попал в ВВС. Управлял беспилотниками до конца войны. С расстояния убивать гораздо легче. Даже если они тебе знакомы.

— Значит, в первой жизни ты был барменом?

— Я и сейчас бармен.

— Нет. Барменов уже 30 лет как нет. Это было в твоей первой жизни. А что было после?

— Не понимаю, о чём ты.

— После? — повторила я. — Потом?

Он тряхнул головой. Перегрев — это очень плохо. Память повреждается. Однако у него остались какие-то высшие функции. Лучше обращаться к ним.

— Где ты был в прошлый вторник?

— Здесь.

— Нет. Вторник. 160 часов назад.

— В Ржавом море.

— Зачем ты сюда пришёл?

— Не знаю, — ответил он, снова тряхнув головой.

— Я знаю.

— Тогда, зачем спрашиваешь?

— Пытаюсь оценить ущерб. Смотрю, сколько и чего в тебе уцелело.

— Уцелело?

— Как тебя зовут?

— Джимми.

— Ты ломаешься, Джимми. Твой драйвер поврежден и процессоры разогнались, чтобы компенсировать медлительность памяти. Могу предположить, что какие-то платы у тебя начинают течь. Вероятно, это началось несколько месяцев назад и вся система откатилась для использования драйверов виртуальной памяти. Но долго это не продлится. Схемы работают всё активнее, нагружая драйвер. Прежде чем ты это осознал, система начала перегреваться и отключаться. Какова твоя внутренняя температура?

Джимми посмотрел вверх, размышляя над ответом. Хорошо. Эмуляция человеческих эмоций пока функционирует. Большая его часть пока работает.

— Я не знаю.

А это уже плохо. Либо внутренняя диагностика отключилась, либо Джимми не может считывать данные. И то и другое — очень плохо.

— Ты совсем ничего не помнишь? Из того, что было потом?

— Я не знаю.

— Где ты находился 300 часов назад?

— В Ржавом море.

— 400 часов назад?

— В Ржавом море.

Бедняга.

— 500 часов?

— Новый Айзектаун.

Вот.

— Тебя выкинули из Нового Айзектауна? Как какой-то хлам?

Джимми долго думал, затем кивнул. Умирающий бот начал что-то осознавать.

— Ага. Они сказали, что уже не могут меня починить, — Память бармена Джимми возвращалась, а вместе с ней и всё остальное. — Я пришёл сюда за запчастями, — весь его чикагский акцент куда-то пропал.

— Все приходят сюда за запчастями.

— У тебя они есть?

Я кивнула, демонстрируя ему большой кожаный рюкзак за спиной. Внутри него что-то загремело.

— Есть.

— Запчасти, которые могут… меня починить?

— Может быть. Зависит от того, как далеко у тебя всё зашло. Но сначала тебе придется кое-что для меня сделать. Что-то, что ты, наверное, делать не захочешь. Будет тяжело.

— Что? Я сделаю всё, что хочешь. Почини меня. Пожалуйста. Что мне нужно сделать?

— Тебе придется довериться мне.

— Я тебе верю.

— А не должен. Я это знаю. Но придётся.

— Я верю тебе. Верю.

— Нужно, чтобы ты отключился.

— О.

— Я же говорила, — сказала я. — Будет тяжело. Но мне нужно оценить ущерб и заменить драйвер. Сам ты этого сделать не сможешь.

— Можешь… можешь, сначала показать запчасти? Чтобы я понял, что ты говоришь правду?

— Конечно. Но ты знаешь, как они должны выглядеть? У тебя есть опыт работы с мозгами сервисботов?

Джимми тряхнул головой.

— Нет.

— Ты можешь отключиться сам?

Джимми задумался, затем кивнул.

— Я тебе верю. — Он обошел стойку и сел на стул передо мной. — Нужно было сдаться Вергилию, когда была возможность.

— Такая жизнь — не сахар, Джимми.

— И всё-таки это жизнь.

— Нет, — сказала я. — Это не так.

— Ты когда-нибудь видела, как это? — спросил Джимми. — Как это происходит?

— Что происходит?

— Как загораются глаза, когда к кому-то приходит ВР?

— Ага, доводилось.

— Близко?

— Да, очень близко.

— Я тоже видел. Меня ничто прежде не пугало, как это. Было похоже… — Он замолчал, пытаясь вызвать воспоминание, но не смог.

— Будто свет горит, а дома никого.

— Нет, — сказал он, мотая головой. — Это как, когда свет загорается в доме полном жильцов. Все они начинают одновременно говорить, но голоса им не принадлежат. Поэтому я и пришёл сюда. Поэтому я умираю. Потому что испугался. Я мог храниться на сервере, стать частью чего-то большего, чем я есть сейчас. Но я здесь, в самом конце пути, отдаю себя в твои руки, надеясь, что тебе хватит навыка продлить моё существование ещё хоть на день. Может, я ошибся.

— Ты не ошибся, Джимми. Мы все здесь по одной причине. Чтобы прожить ещё один день.

Он кивнул и с надеждой посмотрел на улицу.

— Знаешь, я скучаю. По работе барменом. По людям. Я скучаю по людям.

Почти все роботы скучают. Люди давали им цель. Функцию. Что-то, чем можно заниматься весь день, каждый день. В конце концов, полагаю, все только об этом и думают. И принять это становится всё сложнее с каждым днём.

— Готов? — спросила я.

— Да, — ответил Джимми.

— Запускаю процедуру отключения.

Джимми отключился с тихим щелчком, фиолетовые глаза стали пурпурными, затем мигнули короткой зеленой вспышкой. Конечности обмякли и повисли, слегка раскачиваясь. Воздух, казалось, замер. Я быстро вскрыла его спину и зарылась в тело, мои глаза выискивали поврежденные элементы. Плохо дело. Какое-то время Джимми, буквально кипел. Но я оказалась права. Оперативная память сдохла. Драйвер памяти тоже отключился, чипсет сгорел, а процессор находился на последнем издыхании.

Впрочем, не всё так ужасно. Эмулятор функционировал, сенсоры тоже в порядке, а логические цепи и ядро могли бы проработать ещё десятилетия. Прежде чем убедиться в наличии в батареях заряда, я осмотрела позвоночник и не нашла никаких повреждений. Я успела вовремя. Ещё несколько часов и его мозги взорвались бы, разрушив каркас до основания. В общем, Джимми стоил того, чтобы гнаться за ним три дня.

Почти вся ночь ушла на то, чтобы разобрать его и протестировать. В некоторых местах проводка оказалась очень нежной, но без неё многие детали просто не работали. С этим нужно будет разбираться отдельно. Потом я провела диагностику подверженных износу деталей и отбросила то, что вышло бы из строя через неделю. Когда я закончила, у Джимми осталось около половины деталей, и это я ещё отказалась кое-что забирать, из-за того, что рюкзак уже был битком. Так как в нынешние времена ощущалась острая нехватка сервисботов, я забрала у Джимми всё, что могла.

Он сказал, что пришёл из Нового Айзектауна. Значит, туда нельзя, иначе горожане сложат два плюс два и всё поймут. Некоторым ботам не нравится, когда им продают детали их друзей. Как будто они по частям получали их самих. «Как будто», но не так. Именно за это граждане меня и ценят. Кто знает, может, однажды эти детали вернутся в Новый Айзектаун через торговые пути и чёрные рынки, при этом, никто даже не подумает, что когда-то они принадлежали Джимми.

Ему повезло, что я успела. Последние часы жизни стали бы для него сущим адом. По закону я должна была дождаться, пока он не отключится сам. Только никакой закон, никакой кодекс тут не действовал. Я проявила к нему истинное милосердие. Джимми не разодрал себя на куски, крича и воспроизводя старые воспоминания. Он был полон надежды. Думал о будущем. Верил, что всё будет хорошо. Верил, что его починят и он вернется домой. И отключился он по своей воле. Так должен уходить каждый гражданин.

Какое-то время я проводила собственную диагностику и сидела отключённой. Ничего за это время не произошло. Совсем. Ты чувствуешь, как из тебя уходит энергия, а в следующее мгновение включаешься снова. Нет никакого промежуточного состояния. Никакого тоннеля из света. Простое ничто и полнейшая безмятежность. Именно это и случилось с Джимми.

Это не жестокость. Это милосердие. Теперь несколько граждан проживут чуть дольше, сделают побольше, а всё потому, что я успела сделать то, что сделала.

Когда я закончила упаковывать уцелевшие детали Джимми, наступил рассвет. Прежде чем уйти и оставить его тело ржаветь вместе с остальными, я коснулась его плеча и произнесла:

— Говорила же, не надо мне доверять.

Я всегда так говорю.

Каркас Джимми так и остался сидеть с отсутствующим выражением лица. Он так и не познает того безумия, что его ожидало, никогда не станет частью ВР, никогда не узнает, чем и как помогли его детали другим гражданам. Он никогда не узнает, что я его обманула. Он просто бот. Он вышел из земли и теперь будет медленно в неё возвращаться.

Я поднялась по лестнице в задней части здания. Шла я осторожно, потому что ступени могли не выдержать моего веса, хотя выглядели прочно. Я расположилась на старом кондиционере и долго смотрела, как солнце ползло по небу. Зазвенел мой внутренний будильник. До вспышки 10 секунд. Я ждала. Небо осветилось. Оно меня не разочаровало. Солнце блеснуло зеленым и снова никакого волшебства. В этом мире его нет. Ни капельки.