Прятки с охотником

Глава 8

3 года назад. 327 год со Дня Объединения Пяти Королевств

Аяна

Я стою в толпе зевак напротив полыхающего книжного магазинчика и не чувствую ровным счетом ничего. Лениво наблюдаю, как горит место моей работы, почти не вслушиваюсь в скулящий плач старухи, что цепляется за мой локоть. Я ее не знаю, даже никогда не видела — она просто подошла и принялась рыдать у меня под ухом.

— Да кто ж такое сделал! — голосит женщина, рвущаяся спасать книги.

Пожарные требуют, чтобы она ушла на безопасное расстояние, но она их не слышит и бегает от окна к окну, вскрикивает, отшатывается от ревущих языков пламени, но вновь лезет. Красный берет давно слетел с ее белоснежных кудрей и валяется теперь в пыли.

— Найдите того, кто устроил поджог! Найдите и посадите в тюрьму!

— Никто его не поджигал, мадам, — устало повторяет пожарный в сером комбинезоне. — Проводка коротнула.

— Откуда вам знать?! — рявкает женщина.

Со стороны может показаться, что она хозяйка магазинчика. Так переживает за свое детище, что готова лезть в огонь. Но я-то работаю… точнее, работала в нем месяц и знаю своего начальника, а эта женщина была всего лишь постоянным и очень дотошным покупателем.

Хозяин — седовласый мужчина шестидесяти лет в добротном клетчатом костюме, в начищенных до блеска туфлях из лягушачьей кожи — стоит чуть в отдалении от горящего здания. Он придерживает зубами дымящуюся трубку, пока протирает линзы очков. На его лице ни капли тревоги, скорее — скука. Будто ждет, когда уже можно будет уйти домой и при этом не вызвать подозрений.

Меноры — так называются стражи в бывшем королевстве Фронуа, которое вот уже три сотни лет не имеет своего названия, — разберутся с ним позже. Я еще вчера подслушала разговор хозяина с незнакомым мне юношей: они обсуждали поджог, чтобы получить страховые выплаты. Мне все равно, что они задумали, так что я не стала никому ничего говорить, но меноры и сами догадаются. Жаль только, что мне снова придется искать работу.

Я еще раз кидаю взгляд на догорающий магазин и пробираюсь сквозь толпу на пустынную улицу. Неторопливо шагаю по брусчатой дороге, сворачиваю через арку с Рю-Дальже на Пон-Дэзар и оказываюсь в совершенно удивительном месте. Парк, занимающий огромную площадь, к концу весны преобразился за счет множества диковинных цветов. Зеленые аллеи тоннелями убегают в разные стороны, и если пойти по крайней левой, то попадешь к необъятной клумбе разноцветных тюльпанов. А если свернуть вправо, то к клумбе с виолами. Цветы благоухают, ветерок шелестит сочными листьями на деревьях, повсюду слышится жужжание пчел и ос.

По светло-серым дорожкам прогуливаются старики — обычно только пожилые люди могут себе позволить в будний день просто гулять вот так, никуда не торопясь. Ну, и та женщина в красном берете, конечно. Мадам Жозе — супруга банкира Рога Оро, и ей на работу ходить не нужно. Только и знай, что проводи время в кофейне да мучай бессмысленными разговорами продавщицу в книжном магазинчике. К счастью, мне больше не придется с ней видеться.

Я покидаю парк и направляюсь вверх по улице в любимую кофейню мадам Жозе. От радости, что наше общение закончилось, я разрешу себе выпить чашечку кофе со слоеной булочкой — отпраздновать, скажем так.

Мсье Шарль, обнищавший герцог, открыл эту кофейню год назад, потратив все сбережения, что хранились на счету его матери. Об этом мне рассказала всезнающая мадам Жозе между сплетнями о ее соседке, которая вот уже в пятый раз выходит замуж, и о бывшей гувернантке маленькой Лили — дочери герцога Шарля. Кофейня пользуется популярностью только у богатых домохозяек вроде мадам Жозе, потому что одна булочка в ней стоит как половина моего жалования на фабрике, где мне пришлось работать одно время.

Дверь настежь: в такой теплый день незачем ее запирать. Столики, покрытые красно-белыми скатертями, на улице под навесом забиты до отказа: богатых домохозяек в маленьком городке больше, чем может показаться. Меня они замечают сразу и не отказывают себе в удовольствии бросить на меня презрительные взгляды. Ну конечно, я одета в простое платье без кринолина, на ногах поношенные башмаки, а волосы — о ужас! — не собраны заколкой с изумрудами, а тусклыми локонами лежат на плечах.

Я внимательно рассматриваю хорошо освещенную витрину: булочки с маслом, с джемом, с вареньем. Пышные и приплюснутые, с сахарной посыпкой и без. Множество фруктовых корзинок с белковым кремом на песочном тесте, эклеры с шоколадом, кокосом, карамелью. Здесь же можно купить свежий багет, одуряюще ароматный — их пекут постоянно, и запах разносится по всей Пон-Дэзар.

В кошеле прилично денег: накопила. Я не хожу в театры и рестораны, не покупаю одежду и мебель. Живу скромно, снимаю комнату на окраине городка в старом доме. Неинтересно мне и новое развлечение, вызвавшее какой-то совершенно сумасшедший шум в обществе, — кинотеатр. Мадам Жозе говорила, что кино в сто крат лучше театра. Мол, там не живые люди, а записанные на пленку. Я тогда не поняла, шутит она или снова напилась вина, и не стала придавать значения ее словам.

— Слоеную булочку без начинки, пожалуйста, — прошу я с улыбкой у мсье Шарля, нетерпеливо ожидающего за стойкой.

— Кофе с молоком, без молока, со сливками? — Его улыбка делается широкой и вполне искренней. Герцог в самом деле любит свою работу, и это видно.

— Со сливками и карамельным сиропом.

Я кладу золотую монету на бронзовую подставку. На эту сумму можно прожить целый месяц: покупать продукты, ездить в наемных кэбах из одного конца города в другой, и даже хватит на лечение, если вдруг заболел.

Сердце замирает, когда золотой исчезает в кассовом ящике. Вот так легко я рассталась с огромными деньгами? Уму непостижимо.

Мсье Шарль предлагает занять любой из свободных столиков, и, пока я ищу место на улице под навесом, мой заказ собирается. Я располагаюсь за одноместным столиком в дальнем конце террасы, когда мсье Шарль лично приносит мой кофе и булочку.

Напиток остывает. Сахарная пудра привлекает внимание вездесущих мух, а я сижу и бездумно рассматриваю яркие дома с красными дверями, коваными перилами балконов, витражными стеклами в эркерных окнах.

Мне едва хватает сил, чтобы сдержать слезы: хочется прожить в этом городе остаток дней. Выйти замуж, родить чудесную белокурую дочку, открыть свой собственный книжный магазинчик или хотя бы кофейню с приличными ценами. В нее, конечно, не будут заходить дамы вроде мадам Жозе, но оно и к лучшему.

Я прибыла сюда месяц назад на грузовом корабле из серого и мрачного Глотшира. Мне тогда удалось в очередной раз удрать от ищейки, пробраться на корабль и затаиться до отбытия из порта. Потом я показалась капитану, попросила прощения. Ох, как он злился! Чуть позже его ярость сменилась паникой, когда кок пошутил, что женщина на корабле — к несчастью. Так мы и шли по бушующему морю чуть дольше пяти недель: я не высовывалась из грузового отсека, а капитан и матросы завтракали успокоительными каплями. Несчастий я не принесла, а к концу плавания даже подружилась с капитаном.

Месяц я живу здесь, в самом очаровательном городе мира. Сколько еще у меня есть времени? Два или три месяца? Когда охотник найдет меня? Однажды я показала ему свою слабость, сдалась, но больше такой глупости не повторю.

Взгляд падает на коричневую вывеску с золотистыми буквами: «Артефакты». Глаза округляются сами собой, а в душе разгорается призрачная надежда, что в лавке продаются настоящие магические изделия.

Чтобы утолить любопытство, за что я отдала огромные деньги, я кусаю булку и запиваю ее кофе. Меня тут же настигает разочарование: ничего необычного во вкусе нет. Я второпях доедаю завтрак и бегу через дорогу к лавке, распахиваю тяжелую дверь и в ту же секунду застываю от восторга.

В прохладном помещении, утопающем в полумраке, на полках деревянных стеллажей мерцают и светятся разнообразные вещицы и бутыльки с эликсирами. Они защищены магией, в этом нет сомнений: стекло, за которым прячутся артефакты, подернуто рябью.

— Мадемуазель? — Хриплый голос нарушает волшебную тишину.

Я захлопываю открывшийся от удивления рот и спешу к стойке, где за черным матовым стеклом сидит продавец. Он выглядывает в окошечко, бросает на меня оценивающий взгляд.

— Ищете что-то конкретное?

Я отрицательно мотаю головой, но тут же киваю. Опомнившись, снова мотаю головой.

— Впервые в магической лавке? — понимающе спрашивает продавец.

— Никогда раньше не бывала.

И правда не бывала — таких лавок я не встречала еще нигде. Об артефактах только читала в газетах, с неуемной надеждой найти описание какой-нибудь мантии-невидимки, чтобы отыскать ее, надеть на себя и никогда не снимать.

Продавец скрывается за стеклом, а потом выходит из стены совершенно бесшумно. Я отмечаю про себя, что мужчина очень молод — может, лет двадцати. Черноволосый, с угольными глазами, смуглый. Одет во что-то сильно похожее на платье, но скорее на очень длинную рубаху из белого льна. В тонкой косе, перекинутой через плечо, мерцают колокольчики. Слышала, что такие прически носят жители Саара — пустыни, что на востоке занимает территорию едва ли не больше, чем Уланрэйская пустыня на юге.

— Покажите, что у вас есть, — выдыхаю я. Не могу же я сказать: а дайте мне что-то, что позволит мне скрыться от королевского охотника!

Продавец двигается вдоль стеллажей. Он смотрит на вещицы с теплом и мягкой улыбкой.

— Красивой девушке подойдет кулон из агата. — Что-то щелкает, и стеклянная створка приоткрывается. Мужчина вертит в тонких пальцах небольшой камушек на кожаной веревочке, но мне в руки не дает. — Сила заклинания, хранящаяся в нем, позволяет юным девам оставаться молодыми чуть дольше. Конечно, только внешне — старость магии не подвластна.

— Меня не волнует внешность. — Я нервно улыбаюсь. — Может, есть что-то… Отец собирается выдать меня за старика! Помогите мне избежать участи стать женой дряхлого и отвратительного…

Мужчина прерывает мою пылкую ложь жестом и идет к другому стеллажу. Берет с полки пузырек с зеленой мерцающей жидкостью и показывает мне.

— Эликсир смерти.

Я вздрагиваю и недоуменно вскидываю брови. Продавец усмехается.

— Он не убьет вас, просто название такое. Не существует артефактов, которые спасли бы вас от замужества, но если вы надумаете в корне изменить свою жизнь, то достаточно выпить всего каплю. Он изменит вашу внешность на пару недель, и у вас будет время сбежать.

Смена внешности мне не поможет. Артефакт-поисковик ищет особей не по фотографии. Я со вздохом мотаю головой и осматриваюсь: диадемы, браслеты, кулоны, камни, даже чайные ложки. Большую часть полок занимают пузырьки с эликсирами, так что снова возвращаюсь взглядом к ним.

— Папа будет искать меня с помощью артефакта-поисковика. Я уже сбегала из дома в глубоком детстве, и отец заказал у колдуна поисковик. Есть что-то, что… хм, закроет меня от него?

Мужчина глядит на меня с прищуром. Я улыбаюсь еще шире, строя из себя невинную дурочку, которой хочется вырваться из-под папиного контроля, но никак не спрятаться от ищейки! Что вы, что вы, я просто не хочу замуж!

— Тоже эликсир, — задумчиво произносит он. Возвращает бутылек на место и берет другой, с фиолетовой жидкостью. — Его действие лучше проверить до покупки, потому что он не всегда срабатывает.

— А действие-то какое?

Продавец думает как-то очень уж долго, я начинаю переживать. Вспоминает, что ли?

— Отвод глаз. Нужна всего одна капля, чтобы спасти вас от старого жениха. Выпейте эликсир, загадайте, чтобы ваш жених больше никогда не хотел на вас смотреть, и все! Для него вы навсегда станете невидимкой.

Невидимкой. Я судорожно облизываю губы, тянусь к бутыльку, но отдергиваю руку. Я же его еще не купила!

— Сколько стоит?

— О, сущие копейки! Две серебрушки.

От волнения начинает кружиться голова, и я счастливо киваю.

— Давайте!

— Одну минуту.

Мужчина запирает стеклянную дверцу, спешит к столику, на котором стоят графин и пустой бокал. При каждом его шаге колокольчики в волосах звенят, совсем как ветряные колокольчики над дверью в книжный магазин, где я работала.

— Вот. — Продавец наполняет бокал водой, капает в него эликсир, и фиолетовая жидкость причудливыми узорами тянется ко дну. — Выпейте, загадайте меня, и так мы с вами проверим: подействовало ли на вас это средство.

Я долго держу бокал в руках, верчу его, смотрю на свет. То подношу к губам, то с подозрением нюхаю. Мысли путаются, сердце колотится. Я не верю своему счастью. Неужели мне больше не придется бежать?.. Всего капля магического зелья и бокал воды помогут мне навсегда забыть о бегстве. Шесть долгих лет я мечтала жить на одном месте, не искать впопыхах извозчика и не прятаться в грузовых отсеках кораблей. Спать в ночном платье, а не в пальто. В носочках, без обуви! Не оглядываться через каждые несколько шагов, не шарахаться от теней в окнах, не прислушиваться к ночной тишине в страхе, что из-за угла вот-вот появится мобиль ищейки.

Много всякого я пережила за последние шесть лет и научилась не доверять людям. Но в этот самый момент надежда на спокойное будущее оказалась сильнее здравого смысла.

— Ой, я вашего имени-то не знаю.

Я поднимаю глаза на мужчину. С тоской осознаю, что имя охотника мне тоже неизвестно, а значит, эликсир не сработает.

— Имя не нужно. Представьте мой образ, и этого достаточно.

Я киваю, зажмуриваюсь. Вспоминаю каждую черточку лица незнакомого, но такого милого мужчины: тонкий нос с горбинкой, глубокие карие глаза, губы и каждый колокольчик в его волосах. Отпиваю глоток, второй, третий — вода как вода. Осушаю бокал и с надеждой спрашиваю:

— Получилось?

В ту же секунду голова туманится, к горлу подступает тошнота. Колени подкашиваются, я беспомощно смотрю в глаза мужчине.

— Что… — Горло дерет словно наждачкой. — Какого…

Я падаю на колени, цепляю рукой столик, и он тоже падает. Слышится звон: разбился графин или бокал. Хреновый побочный эффект у эликсира.

Продавец опускается на корточки, с улыбкой приподнимает мое лицо пальцами. И кричит, но не мне:

— Забирай, готова!

Сознание уплывает в темноту прежде, чем я успеваю сообразить: меня отравили.

Я очнулась много дней спустя уже в Сааре. Наивно решила, что в диком племени имухагов главные — мужчины и что женщин держат здесь насильно и против воли выдают замуж. Посчитала, что найду союзницу, и попросила помощи у грустной женщины в синем одеянии, что принесла мне миску каши и кувшин молока. Жестами просила: мы говорим на разных языках. Но она поняла, чего я требую, и ко мне приставили стражу.

Охраняют меня женщины. Они носят синие платья, платки на голове, но не закрывают лица. Чего нельзя сказать о мужчинах: единственный имухаг, чье лицо я видела, — продавец в лавке магических артефактов.

Главным в племени все же был мужчина – амгар Гаффар. Его лица я тоже не знала. Полгода назад меня представили ему, испуганную и злую. Он долго смотрел на меня, потом пробормотал что-то на незнакомом мне языке стоящей рядом женщине и кивнул. Меня увели, запихали в шатер, принесли ужин.

Тогда же я познакомилась с Лаллой — переводчицей из Глотшира. Она оставалась у меня по несколько часов в день, рассказывала о месте, в котором я оказалась, о людях, населяющих Саару. Об амгаре и его женах, об их детях. О правилах и традициях, о привычках и законах.

А потом сказала, что амгар выбрал меня в жены.

Я стану его супругой насильно, а не по обоюдному согласию, как это происходит у имухагских женщин. Амгар имеет трех жен. Последняя родила вчера в полдень, и теперь он может жениться в четвертый раз. Почему-то на мне, а не на одной из своих соплеменниц. Причины мне неизвестны, знаю только, что та лавка артефактов была открыта специально для того, чтобы похитить одинокую несчастную девушку, пропажи которой никто не хватится. Ею оказалась я, и продавец понял, что искать меня никто не станет, несмотря на мою ложь об отце и замужестве с дряхлым стариком.

У меня нет ни единого шанса на спасение. Я пыталась. В первый раз мне и из шатра выйти не удалось — когда я попросила о помощи в побеге. Во второй раз — месяц спустя. Мне удалось преодолеть несколько барханов, прежде чем меня схватили. Больше я не убегала, мне доступно объяснили, что вокруг, куда бы я ни пошла, сотни километров песка и ничего кроме. Без воды мне не протянуть и двух дней, умру под палящим солнцем.

Я злилась. Потом страдала. Отказывалась есть и пить, требовала отпустить меня. Снова злилась, плакала и умоляла. Даже старалась доказать, что пользы от меня никакой, лгала, что не могу забеременеть, потому что в детстве простудилась. Мне, конечно, не поверили. В конце концов пришлось признаться, что я беглая ведьма, за мной идут охотники и, когда они узнают, что племя держит меня у себя, то всех казнят.

На что Лалла только покачала головой:

— Мы не подчиняемся законам королевства, Аяна. Сюда никто не сунется.

Тогда я смирилась. Стыдно признать, но, кажется, даже почувствовала облегчение: жизнь в пустыне в качестве жены вождя ничуть не хуже бесконечного бегства по миру от ищейки. В чем-то даже лучше: меня одевают в шелка и драгоценности. Сытно кормят. Я сплю спокойно. Мне не холодно: в Сааре тепло даже ночью. И не жарко: внутри шатра всегда сохраняется комфортная температура. Со мной начали разговаривать, и пусть я не понимала ни слова, но Лалла почти всегда была рядом и переводила.

Вот и сейчас, пока я уплетаю пшеничную кашу с лепешками, Лалла лежит на подушках и дает последние наставления перед брачным обрядом, который случится завтра на закате.

— Гаффар красивый хоть? — спрашиваю я со вздохом.

— Тебя это не должно волновать, — улыбается она. — Его лица ты никогда не увидишь.

— Как это? Нет, ты говорила мне, что мужчины всегда в этих своих платках…

— Тачельмустам.

— В тачельмустамах, — поправляюсь я. Хотя, как по мне — платок и платок. — Но при жене они разве не раздеваются?

— Нет.

— И спят одетые?

— Ага. — Лалла хихикает. — Я сама еще к этому не привыкла, хоть и живу здесь половину своей жизни. Лишь однажды мне довелось увидеть своего мужа без одежды, когда я без спросу вошла в его шатер. Ох, какой был скандал! С меня взяли клятву забыть. А как я могу забыть? Он такой красавчик! — Лалла тоже вздыхает.

Я медленно жую, раздумывая, хорошо это или плохо — никогда не узнать, как выглядит человек, от которого мне предстоит родить ребенка. Склоняюсь к мысли, что хорошо. Моя жизнь теперь здесь, в Сааре, в диком племени имухагов, и другой не будет. Меня защищают, меня берегут, а потом появится ребенок и я погружусь в его воспитание. Когда уже мое дитя станет родителем, я буду занята внуками. Так ли нужно любить кого-то еще? Наверное, нет.

И все равно сделалось грустно. У меня были другие мечты: окончить институт, выйти замуж за Иво, родить ему дочку, а потом еще троих детей, дожить до старости в родном городке и умереть с мужем в один день. Мечты рассыпались прахом много лет назад, но в любовь я все еще верю.

— Ты любишь его? — спрашиваю я Лаллу.

— Мужа? Полюбила еще до того, как увидела его внешность, а теперь даже чуточку больше. Он страстный ночью и заботливый днем, что еще нужно?

— И тебя не смущают две другие его жены?

— Ничуть. Не сказать, что мы с ними дружим, но поддерживаем хорошие отношения. Переживаешь из-за жен Гаффара?

— Немного. Если мне все равно, что он уже трижды женат, то они могут и обозлиться на новенькую.

Лалла смеется, поправляет подушку под головой и складывает руки на груди.

— Не волнуйся, я слышала их разговор о тебе. Одной ты импонируешь, вторая осталась равнодушна, а третья теперь и вовсе занята младенцем. Ей не до тебя.

— Ну, не отравят из ревности, и то хорошо, — соглашаюсь я со смешком.

Я отставляю миску, отпиваю молоко прямо из кувшина и в стотысячный раз любуюсь свадебным нарядом. Лалла принесла его сегодня, повесила на крючок в стенке шатра, чтобы расправилось. Тяжелый синий бархат, расшитый камнями, — невыносимо жаркий в пустыне, но я сниму его почти сразу. Племя будет веселиться у костров, а меня амгар уведет в свой шатер.

К платью полагаются украшения: серебряные браслеты с изумрудами, рубинами и топазами. Колье из нескольких десятков крупных сапфиров. Платок из тончайшего синего шелка, тоже сплошь усыпанный камнями. Я не буду закрывать им лицо, женщинам это делать необязательно. Разве что если ветер поднимется и придется защищаться от песка.

Гаффар будет одет в белое с ног до головы, говорила Лалла. Праздничное одеяние вождя — тонкий белый лен. Я ему немного завидовала: в льняной накидке куда удобнее, чем в тяжеленном наряде невесты.

Лалла желает мне спокойных снов и уходит, а я ныряю в ворох подушек в надежде выспаться. Прошлой ночью не удалось: гиены напугали верблюдов, и до самого рассвета в лагере царил хаос.

Ладонью нащупываю что-то на ковре, хмурюсь и подношу к глазам — клочок бумаги.

«За тобой сегодня придут. Соглашайся. Если родишь девочку — тебя убьют».

Сон слетает мигом. Больше нет ни спокойствия, ни легкого волнения из-за свадьбы, остается только жуткий, леденящий кровь ужас. Эта записка — чья-то злая шутка? Очередная проверка? Что это?!

Я вскакиваю и прыгаю к сундукам с одеждой. Трясущимися руками вытаскиваю белое льняное платье — обычный ночной наряд местных женщин. Сдергиваю с себя украшения все до единого, бросаю в сундук.

Я смирилась с участью пленницы, даже научилась видеть в новой жизни одни только плюсы. Но умереть, родив амгару дочь, в мои планы не входило.

Некстати вспоминаю детей вождя — мальчишки. Одни мальчишки! Повезло его трем женам, ни одной девчонки не родили. Или жен было больше?

А кто придет-то?!

Всхлипываю без слез, тут же зажимаю рот ладонью. За шторой недвижимо стоят стражницы, и если они услышат что-то подозрительное, то обязательно зайдут проверить. Увидят, что мечусь по шатру в панике, возникнут вопросы.

Осторожно прикрываю крышку сундука. Переодеваюсь из шелкового красного платья, нетипичного для этих мест, в белое. Оно чем-то похоже на то одеяние, в котором я видела продавца в лавке артефактов. Удобное, не сковывает движения… бежать в нем можно.

Обуви как таковой у меня нет, разве что войлочные тапочки. Их и надеваю. Собираю волосы в косу, надежно закрепляю, чтобы не растрепались.

Я ложусь на подушки, прикрыв одной из них ноги, чтобы стражницы не заметили тапочки. Сердце колотится как сумасшедшее, но я так давно привыкла к бегам, что даже не боюсь. Переживаю только, чтобы меня сумели выкрасть и мы не попались. Меня же собираются именно своровать из-под носа амгара, разве нет? Иначе к чему эта фраза в записке: «За тобой сегодня придут».

Заснуть можно и не мечтать. Я слушаю шорох песка, хлопанье ткани, крик погонщика — он ставит верблюдов на стоянку. Вдалеке хохочут дети, но вскоре замолкают и они. Племя готовится ко сну.

Когда открывается полог и в шатер входит некто в синем, с полностью закрытым лицом, я подбираюсь и вскакиваю на ноги. Мужчине ко мне нельзя! Не сразу соображаю, что это и есть мой спаситель.

Ни слова не говоря, он хватает меня за руку и выводит на улицу. Вокруг темень. У входа лежат стражницы в неестественных позах, но они живы — в свете фонаря из моего шатра я вижу, как вздымается грудь одной из них.

Все происходит в полнейшей тишине, но не успеваем мы отбежать от шатров, как над лагерем проносится гневное:

— Шарах манат!

В переводе «она сбежала». Лалла не уставала учить меня имухагскому, а мне от скуки нечем было заняться, кроме как на самом деле учить их язык. Не сказать, чтобы я умела говорить на нем, но понимать речь — вполне.

Мой спаситель тоже это слышит. Он замирает всего на миг, а когда над шатрами вспыхивает яркий свет, крепче перехватывает мою руку, и мы со всех ног несемся к дюнам. Спрятаться на ровной местности невозможно, а посреди барханов шанс есть.

У меня полный рот пыли, легкие горят, из горла рвется хрип. Одной рукой придерживаю подол платья, другой впиваюсь в ладонь незнакомца. То и дело спотыкаюсь — мелкий как пыль песок набивается в тапочки, ноги утопают в нем, и нужно прикладывать невероятные усилия, чтобы еще и бежать.

Слышится погоня: крики, рев рога. Тьма пустыни рассеивается под натиском пламени факелов.

Мужчина дергает меня, и мы кубарем катимся вниз по бархану. Там он быстрыми ловкими движениями снимает с себя синюю накидку, набрасывает ее на меня и начинает закапывать в песок. Пока я пытаюсь отдышаться, чтобы не выдать нас хрипами, он ныряет ко мне под накидку и продолжает зарываться.

За секунду до того, как нас поглощает полнейшая темнота, я вижу на шее мужчины кожаную веревочку и камень-поисковик.

Ищейка.

Я жмусь к нему. Дышать почти невозможно, воздух не способен пробиться под песок. Топот верблюдов совсем рядом, и я с нервной усмешкой думаю, как глупо будет погибнуть, если нас просто растопчут.

Они проносятся мимо, и все затихает.

Над горизонтом алеет рассвет, а повсюду, докуда хватает взора, ярко-оранжевый песок и редкие клочки травы. Рассеянно смотрю на мелкие арбузы, падаю рядом с ними и остаюсь в таком положении.

Я больше не могу идти. Пустыня и вокруг меня, и внутри, губы слиплись и не размыкаются. Не хватает сил даже моргать, глаза высохли и страшно чешутся.

Ищейка возвращается ко мне, садится рядом. Я ничего не чувствую ни к нему, ни к происходящему в целом. Воздух накаляется, и к усталости прибавляется духота.

— Нам не выбраться, — шепчу я из последних сил. — Мы далеко.

— Не очень. — Ищейка тоже шепчет, и мне слышится в его голосе какая-то… нежность, что ли.

Или мерещится от усталости?

— Зачем ты за мной пришел? Оставь здесь, я сама умру. Как же пить хочется…

Охотник приподнимает мою голову ладонью и смотрит мне в глаза.

— Ты еще не поняла?

Я хмурюсь. Чего он от меня хочет? Ему доставляет удовольствие эта долбаная игра в кошки-мышки?

— Ты не моя добыча, Аяна. Все это время я надеялся, что ты стремишься к Уланрэю, к месту, где тебя не будут искать. Но ты оставалась в городах, жила у всех на виду. Так нельзя. Мне приходилось гнать тебя дальше, и я даже сказать тебе об этом не мог.

Его слова доносятся до меня как сквозь толщу воды. Я хлопаю глазами, сосредотачиваюсь на губах охотника. Пытаюсь читать по ним.

— Я жил в среди вас почти неделю. Знаешь, не так-то сложно скрываться с их традиционной одеждой, но пришлось притвориться больным, чтобы со мной не говорили. Я ни слова не понимаю из речи имухагцев. Каково же было мое удивление, когда я встретил Лаллу. Мы с ней знакомы с самого детства, а потом она вдруг пропала… Впрочем, не о ней сейчас. Она помогла мне спасти тебя.

Я смотрю поверх его плеча на поднимающийся диск солнца. Жмурюсь от песка, поднятого порывом ветра.

— Ты не собирался меня казнить?

— Нет.

— И когда все только началось… Тогда я встретила тебя у калитки. Ты не отвлекся, а просто отпустил меня?

— Нетрудно это понять, да? — усмехается охотник.

Трудно. Я вспоминаю каждый день последних шести лет и чувствую, как меня начинает трясти.

— Мог бы и сказать. Ты обрек меня на скитания, нищету, голод и постоянный страх.

— Над миром сетью раскинута магия. Каждое мое действие, каждое мое слово было бы донесено стражами до короля. Я спасал тебя, но не собирался делать это ценой своей жизни.

— А здесь? — Я смотрю на него непонимающе.

— Саара — свободная земля, так же, как и тайга в Уланрэе. Король не властен над ней. Аяна, когда мы покинем пустыню, я превращусь в того, от кого ты бежала. Ясно? Делай что хочешь, спасайся как можешь, я дам тебе возможность уйти. Но беги к уланрэйской тайге.

Я подбираю под себя ноги, сжимаюсь и киваю. Слова ищейки все еще кажутся мне идиотской шуткой, но я начинаю прислушиваться внимательнее.

— Это далеко, — продолжает охотник. — Для начала ты должна попасть на территорию бывшего Кирына, пересечь его до южной границы и уже оттуда занырнуть в тайгу. Она занимает тридцать тысяч квадратных километров, найти тебя в ней — все равно что искать иголку в стоге сена. То есть практически невозможно. Как жить там — разберешься. Другого выбора нет.

— Сдаться, например? — Я грустно улыбаюсь и морщусь от боли: сухие губы трескаются.

— Можешь и сдаться. — Голос ищейки дрогнул. — Но я бы хотел знать, что ты жива.

Я почему-то верю ему. Может, потому, что вымоталась? Я и продавцу в лавке артефактов поверила из-за усталости и глупой надежды на чудо. Поднимаюсь на нетвердых ногах и позволяю ищейке взять меня за руку.

Хочется пить и спрятаться от песка, но в то же время я понимаю, что, как только мы выйдем из пустыни, я снова окажусь зайцем, за которым гонится голодный волк. Поэтому я не спешу, шагаю медленно, наслаждаюсь временем, когда мне не нужно думать, что за мной идет охотник. Он рядом и так же, как и я, боится казни.

У него была тысяча возможностей поймать меня и отвезти в столицу, но я каждый раз ускользала. Как я наивно думала — потому что я хитрее. Надо же быть такой дурой!

Когда впереди виднеется что-то похожее на жилые дома, я сбавляю шаг еще. Не хочу. Не хочу!

— Иди ко мне. — Охотник резко притягивает меня к себе, обнимает крепко-крепко.

В любое другое время я бы как минимум удивилась, отпрянула, а сейчас позволяю ему положить мою голову на плечо и гладить по волосам.

Я дрожу от усталости, от жажды, от голода. От жары. В пустыне невыносимое пекло, как в бане, и воздух сухой до невозможности.

— Не хочу покидать пустыню, — признаюсь я. — Что там дальше?

— Я выведу тебя под руку, посажу в мобиль, и мы поедем по тракту на восток. Отсюда до столицы чуть более пяти тысяч километров, это несколько недель пути. Все как и в прошлый раз — я оставлю тебя без присмотра, ты сбежишь.

— Ты говоришь, за тобой следят. Разве они не видят, как глупо ты меня упускаешь? Это должно вызвать подозрения!

— И вызывает. Поначалу никто ко мне особо не присматривался, но с каждым годом следят все внимательнее. Где это видано, чтобы опытный охотник шесть лет бегал за одной особью! Меня спасает пока только то, что я сказал отцу, будто хочу лично поквитаться с тобой.

— Поквитаться? — Я отодвигаюсь, смотрю в его лицо. — Что я тебе сделала?..

— Ничего, Аяна. Но, пока все в подразделении думают, что ты меня страшно обидела, за тобой не посылают никого другого. Только боюсь, что вечно это продолжаться не может. Особ… прости — нелюдей остается все меньше. Когда вас было больше, ловили тех, кто ближе, но теперь ищут точечно, а ты и я давно под слежкой.

Я устало прикрываю глаза, но всего на миг.

— Ничего не понимаю. Почему ты тогда мне помогаешь? К чему все это? Ты тратишь время и силы, рискуешь!

— Моя мать была ведьмой, — бросает он и вновь обнимает меня. Я ошарашена настолько, что не могу противиться. — В первый судный день, когда меня послали к семье Ротесов — то есть к вам — и сообщили, что цель — взрослая женщина и ее дочь, ведьмы, я отправился в твой дом без колебаний. А потом встретил тебя у калитки. Растерянную, перепуганную, пострадавшую от огня. Ты была невинным ребенком. Потом еще несколько лет я не понимал, почему не могу выполнить свой долг и отвести тебя на казнь, как положено…

— Кому, черт возьми, положено?!

Охотник меня не слышит. Он говорит быстро, сбивчиво, словно старается высказаться в кратчайший срок.

— …но каждый раз я вспоминаю свою маму. Ей повезло, она умерла задолго до коронации Эйерада, но если бы она была жива? Ее бы не пожалели, я уверен. Несмотря на то, что она жена близкого родственника короля, ее бы не миновала участь погибнуть на гильотине. Эйерад никого не жалеет.

Я начинаю злиться. Оправдания охотника — а его слова кажутся именно оправданиями — больно бьют по сердцу. Моя-то мама погибла!

— Мне жаль, Аяна. Жаль, что ты оказалась в такой ситуации. Я бы рад спасти всех нелюдей, да только это не в моей власти. Я мелкий охотник, ищейка, давший клятву, и меня никто не посвящает в дела королевства. В первый судный день всем нам были выданы списки с именами и адресами нелюдей. В моем списке первыми были ты и твоя мама. Я не убивал ее, Ая, это сделали помощники…

— Я знаю, видела их.

— …и никого больше не убивал. Все шесть лет я якобы ищу тебя, нахожу, упускаю и снова ищу. Думал, это может продолжаться бесконечно, но, к сожалению, нет. Король дал приказ — очистить мир от нелюдей. Охотников тысячи, и они справляются гораздо быстрее, чем я рассчитывал.

— Как страшно все это, — шепчу я, на глазах выступают слезы — в теле, кажется, нет ни капли влаги, но я реву. — Зачем все это королю? В газетах пишут чушь о драконах, никто не говорит правды!

— Никому она не известна. Так уж сложилось, что правители обычно не делятся своими планами ни с кем. Но о драконах вовсе не чушь — Эйерад действительно их потомок, и, как болтают в народе, он спал и видел, как становится королем и мстит. Кто-то даже пустил слух, что Эйерад занял престол не совсем законным способом, да разве это имеет значение теперь?

— Он уничтожает часть населения мира только потому, что злой и мстительный? Никакой другой причины? Да как такое возможно! Я устала бежать, устала, понимаешь? Не могу больше!

— Знаю. — Ищейка вдруг целует меня в макушку, и меня будто прошибает током. — В последний раз, ладно? Доберись до Уланрэя, спрячься, я сообщу, что ты погибла, и мы будем свободны.

— Я так боялась тебя. Не жила, а существовала в страхе, что ты придешь. Не осознаю, что все скоро кончится.

— А я злился из-за того, что ты никак не можешь понять, где нужно спрятаться. Тайга же, ну? В тайге проще всего затеряться!

— Да откуда бы мне знать! Можно подумать, мне кто-то выдал инструкцию, куда бежать!

— Тш-ш-ш. — Он снова целует меня, я прячу лицо в его шею. — Уланрэй. Запомни. Это большая территория бывшего королевства Уландагара, на ней множество городов, поселков и деревень, но в основном — тайга. Тебе нужно туда. Год назад ее уже прочесывал отряд охотников, больше туда никто не поедет. Половина наших погибла, на поиски нелюдей потребовалось много времени, кого нашли — увели, кого упустили — останется там навсегда. И ты тоже, если поступишь, как я сказал.

— Я верю тебе. — Я всхлипываю и обнимаю охотника. Я. Обнимаю. Охотника. — Верю. Чувствую, что ты не лжешь, тебе незачем лгать, да?

— Да.

— В тайге меня не тронут?

— Не тронут. Главное, не попадайся на глаза стражам — я не знаю, как они отслеживают перемещения нелюдей, но они безошибочно определяют местоположение каждого. Думаешь, сам бы я смог находить тебя каждый раз? Конечно, нет. Мир огромен, а ты в нем — песчинка.

Мы стоим так еще какое-то время, обнимая друг друга. Мне не хочется, чтобы этот миг заканчивался, но время не остановить.

— Я счастлив, что наконец рассказал тебе все. Нам пора, Аяна. И не бойся меня, прошу! Я не причиню тебе вреда, но буду делать вид…

— Я понимаю. Давай… давай еще две минуты помолчим.