Прятки с охотником

Глава 10

3 года назад. 327 год со Дня Объединения Пяти Королевств

Аяна

Я спрыгиваю с телеги на въезде в город и машу рукой возничему: мол, спасибо, дальше сама.

Ночь сегодня темная, дождливая. На мне кожаный плащ с капюшоном, длиной до щиколоток, но даже он не способен защитить от сырости. Вода соскальзывает с капюшона и норовит затечь за ворот. Я опускаю голову ниже и шагаю по хлюпающей грязи в Уланрэй. Другого городка поблизости нет, да и возничий дважды повторял, что мы едем именно в Уланрэй.

Крошечный город расположен недалеко от моря и прямо у тайги, а частично даже в ней. В частых вспышках молнии ночь становится светлой как день и можно без труда рассмотреть окрестности. Вон ратуша с часами, рядом с ней каменное здание управления стражи: они во всех городах одинаковые с тех пор, как королевства объединились. Из карты города, что лежит в кармане, я помню, что здесь есть больничный корпус, храм, рынок, кафедральный собор, несколько таверн и множество маленьких лавчонок, от продуктовых и кондитерских до хозяйственных.

Главная улица тянется от городских ворот и упирается в глухой забор: дальше дороги нет.

Роланд просил меня спрятаться в ней, но он ведь не имел в виду «внутри тайги». Скорее всего, намекал именно на этот милый городок. Многие дома скрывались за деревьями, и, если мне повезет арендовать в одном из них комнату, это можно считать большой удачей. При необходимости, если сюда вдруг заявятся охотники, я могла бы убежать в тайгу за считаные минуты.

Я любуюсь аккуратными двух- и трехэтажными домиками, выстроенными так близко друг к другу, что между ними не пройти. Через каждые сорок-пятьдесят шагов в домах зияют чернотой арочные проходы на соседние улицы, и повсюду горят фонари. Город хорошо освещен: я где-то читала, что в поселениях возле лесов всегда стремятся осветить каждый уголок в целях безопасности. Хищники предпочитают забираться к людям по ночам, а так хоть какой-то шанс, что они не станут нападать. Да, городская стена защищает, но в таких стенах всегда есть давно забытый лаз, который никто никогда не залатает.

Это место кажется мне и правда защищенным. А еще далеким от остального мира. Я добиралась сюда дольше двух месяцев, в последние пару недель не встречала на пути людей. Ни одного города вокруг, и деревень тоже не попадалось.

Может, Роланд был и прав, когда гнал меня сюда… Знала бы я об Уланрэе раньше, не пришлось бы страдать так долго.

Воодушевленная, я подставляю лицо холодным струям дождя. И плевать, что он тут же затекает под ворот, сочится в штаны и сапоги. Я счастлива быть здесь, вдали от всех тех ужасов, что пережила.

Я сворачиваю на тротуар с проезжей части, где в такой час ни одной кареты. Брусчатка мокрая, скользкая, я не шагаю, а семеню, чтобы не упасть. Хотя даже если упаду, то не огорчусь: раскину руки и ноги и буду любоваться дождем, льющим с чернильно-синего полотна неба. По привычке огибаю оранжевый круг света от фонарного столба — прятаться в тени проще, — и ныряю в арку. Сразу за ней еще одна улочка, узкая, по такой и карета не проедет.

Из размышлений меня выдергивает чей-то стон. Я замираю и озираюсь по сторонам, пока мой взгляд не падает на девчушку, сидящую на отмостке у дома. Она жмется спиной к стене, обнимает себя руками и морщится, словно от боли. Или правда от боли?.. Я смотрю на нее, не понимая, что делать. Мне и самой сегодня придется ночевать под открытым небом, если я не найду комнаты в какой-нибудь таверне, но пройти мимо я не могу. Девчонка в такую погоду одета в юбку и тонюсенькую кофточку, на ногах растоптанные башмаки. Сейчас только начало лета, в такой одежде еще рано ходить!

Она не замечает меня, хотя я стою в нескольких шагах от нее. В голове одно за другим проносятся воспоминания: мой первый побег, жизнь в приюте, скитания по подворотням и ночевки в трущобах, где иногда даже приходилось драться. Боец из меня никакой, но, когда кто-то стремится своровать у тебя кусок хлеба, за который ты весь день работал, сила появляется сама собой.

Может, и эта девушка такая же, как я? Что, если и она прячется здесь от ищеек?

— Вы в порядке? — осторожно спрашиваю я, делая шаг ближе. С такого расстояния даже в полумраке легко можно было увидеть темные круги под глазами и бледность лица.

Девушка вскидывает голову, смотрит на меня пустым взглядом, обнимает себя еще крепче и прижимается спиной к стене.

Сейчас я замечаю, что она сидит не просто у дома, а прямо у входной двери с вывеской «Лавка доктора Эллса Вартона». Через маленькое окошечко внутри видно стеллажи и прилавок, кресло и зажженный торшер. Возле него в глубоком кресле развалился упитанный молодой мужчина. Он читает газету, потягивая напиток из крошечной кофейной чашечки.

— Вам нужно к доктору? — догадываюсь я и быстро шагаю к двери. Дергаю за ручку, она поддается. Я закрываю и оборачиваюсь к девушке. — Здесь открыто.

— Он не пускает, — шепчет она и заливается слезами. — Доктор Вартон умер, а его сын… Я сказала ему, что не уйду и буду ждать, что умру прямо здесь и это будет на его совести. Но ему все равно!

Я мигом забываю все, что планировала сделать по прибытии в город: найти место для ночлега, горячий ужин, постирать вещи и купить новые, отыскать работу. Работа понадобится еще нескоро, Роланд дал мне с собой немного золотых. Их хватит на год, а то и дольше, но сидеть без дела я не привыкла.

Передо мной на отмостке — я из прошлого. Отчаявшаяся, испуганная, думающая, что вот-вот умрет.

Я снимаю плащ и, не спрашивая разрешения, набрасываю на плечи девушки. Сажусь рядом, неуклюже обнимаю ее, а она не отталкивает.

— Я постараюсь помочь, если вы расскажете, что случилось.

Девушка перестает плакать, кутается в плащ.

— Йерек Вартон сказал, что не даст мне ни одной упаковки порошка. Как будто он ему нужен! Кому продавать-то будет? Его папа был другом моей мамы и всю мою жизнь лечил меня бесплатно. Йерек ругался, что отец так разорится, и требовал прекратить благотворительность. Хотя порошок этот никому больше не нужен... Я не думала, что Эллс умрет так рано, и не была готова! У меня нет ни одной упаковочки, понимаете? Я до утра не доживу.

Последнее она проговорила едва слышно, вновь содрогаясь от рыданий.

Чем болеет, почему до утра не доживет, я не сообразила. Не припоминаю болезней, которые так скоро убивают человека, но при этом лечатся каким-то одним порошком. Впрочем, расспрашивать подробности сейчас не хотелось, а вот уйти с сырой улицы — очень даже.

В кошеле под кофтой столько денег, что я, наверное, могла бы скупить половину лекарств у этого противного Йерека.

— Какой порошок нужен?

— Витанастаракон. Это выпаренная вытяжка из болиголова с добавлением… не помню, в ней много компонентов. — Девушка обернулась на дверь и прокричала: — Он единственный мне помогает, и создал его именно Эллс!

Я вхожу в лавку и громко хлопаю дверью, а Йерек уже стоит за прилавком с дурацкой ухмылкой. Он наверняка слышал нас и теперь намеревался вдоволь поскандалить с попрошайками.

— Витанастаракон, — бросаю я без приветствия.

Мне Йерек ничего плохого не сделал, и деталей их отношений с той незнакомкой я не знаю, но почему-то появилось жгучее желание разнести лавчонку человека, которому плевать на беды себе подобного. Если бы люди всегда протягивали друг другу руку помощи, то, может, мир стал бы добрее и нелюдей бы никто не тронул.

— Ни пакетика не осталось. — Йерек разводит руками и улыбается, обнажая желтые зубы.

— Лжет, — всхлипывает за моей спиной девушка.

Я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь: как она тут оказалась?

Продавец тоже ее видит и морщится. Нехотя хватает с полки слева от прилавка мешочек из белоснежной ткани и вытаскивает из него другой, крошечный, перевязанный черной лентой.

— Побиралась? — спрашивает он с презрением. — Сдохла бы уже, чего тянуть-то? Не будешь же всю жизнь попрошайничать.

Отвечать ему нет смысла: он уверен в своей правоте, а у мне не хочется портить себе настроение. Спрашивать цену у него я тоже не стану, обращаюсь к незнакомке.

— Сколько стоит?

— Три, — выдыхает она и неуверенно добавляет: — Серебряных.

Огромная сумма. Треть месячной платы простого работяги, и даже для моих накоплений это существенная потеря.

Я вытаскиваю девять золотых монет, кладу их одну на другую на стойку и двигаю ближе к Йереку. Он шумно сглатывает, глаза расширяются, брови лезут на лоб. Моя новая знакомая, кажется, даже не дышит.

Йерек отсчитывает маленькие мешочки: пять, десять, двадцать… За еще десятью он ныряет под стойку и выкладывает и их.

Все происходит в напряженной тишине: я жду, когда смогу уйти, Йерек будто ошалел от счастья, а девушка не верит, что кто-то с улицы, кого она видит впервые в жизни, отдал за ее жизнь столько денег.

Мне чуть-чуть жаль расставаться с золотом, да и эта девушка мне никто. Может быть, она вообще возьмет порошки и завтра продаст их кому-нибудь? Будет радоваться, что облапошила дурочку.

Но я отчетливо помню каждый свой день, проведенный в борьбе за право просто жить, и то, как тяжело мне было одной, и не могу поступить по-другому. Если она меня обманула, то пусть это остается на ее совести, мне все равно. Зато я во много раз лучше всех тех, кто отворачивался от меня, когда я просила помощи. Я тогда обещала себе, что никогда ни с кем не поступлю так же.

Мы выходим из лавки, а Йерек тут же запирает за нами дверь. Ему больше незачем работать ночами: денег хватит надолго.

— Меня Ланой звать, — шепчет девушка. Она протягивает мне руку, второй крепко прижимает к себе мешочек с порошками. Опомнившись, прячет его под плащ, чтобы не промок. — Я — Лана, — повторяет она и взглядом ищет на моем лице ответ: почему я так потратилась?

— Аяна. — Я пожимаю ее пальцы. Холодные, словно сосульки. — Тебе есть куда идти?

— Я живу недалеко, вон там. — Она кивает на арку под домом, за которым сразу начинается тайга. — А ты откуда? Я провожу тебя, можно? На улицах безопасно, но вдруг что… Я поблагодарить тебя хочу. — Лана стискивает зубы, чтобы подбородок дрожал не так сильно. — Не знаю, что ты попросишь взамен, да и ладно. Хоть что проси! Мне этих лекарств… Того, что ты купила, надолго хватит.

Я улыбаюсь и тоже едва сдерживаю слезы. Столько искренности в словах Ланы и благодарности в ее глазах, что у меня щемит сердце.

— Я только что приехала, — говорю я. — Мне ночевать негде, и может ты пустишь меня к себе на одну ночь?

Лана растерянно кивает и спрашивает:

— И все?..

— Все.

Об ужине я не заикаюсь: непохоже, чтобы она могла накормить меня чем-то сытным. Худющая, едва стоит на ногах, да и урчание ее живота подсказывает, что и сама Лана не прочь поесть.

Живет она в просторной комнате на чердаке двухэтажного многоквартирного дома, стоящего вплотную к кедрам. Комната чистая и уютная, даже теплая — у стены большой очаг, который сейчас, впрочем, потушен, но рядом лежит охапка дров. Здесь же стоят два простеньких кресла, накрытых вязаными покрывалами.

Через все три окна открывается очаровательный вид на тайгу, в форточку доносится шум дождя: он хлещет по крыше, по листьям, по дороге.

Лана вешает плащ на крючок у двери, оставляет мешочек с порошками на столике, бережно поправляет его и разувается. Я тоже скидываю сапоги и жду, пока Лана выпьет разведенный в кружке воды порошок.

— Прости, пожалуйста, — оправдывается она, — я должна была выпить лекарство еще утром, так что…

— Незачем извиняться.

Я с любопытством разглядываю комнату: кухонная зона в углу, там полно утвари, навесные шкафчики и тумбы, таз вместо раковины. Стол и два стула с высокими спинками: стулья выбиваются из общей картины, они слишком громоздкие и будто бы очень дорогие. Обитые потертым бархатом, с золотистыми заклепками, резными деревянными подлокотниками.

Под одним из окон широкая кровать под балдахином: сама кровать простенькая и хлипкая, а вот балдахин, наверное, покупался вместе со стульями. Или не покупался, а был принесен с мусорки возле дома какого-нибудь богача. Вторая кровать узкая и притулилась в углу, рядом с ней громоздкий шкаф с зеркалом.

На полу от стены до стены толстый ковер, настолько старый, что в некоторых местах протерт до дыр.

Лана включает верхние лампы, и полумрак рассеивается теплым светом.

— Поесть ничего нет, но есть продукты и я могу что-нибудь приготовить, — говорит она, суетясь на кухне. — Яичницу, например?

Мой живот отзывается голодным урчанием, но я вижу, как тяжело Лане стоять, и мотаю головой.

— Я сама сделаю, посиди.

— Но ты… Хорошо.

Она улыбается мне и идет к креслу, садится и закутывается в покрывало.

Мне нетрудно пожарить яйца, но сначала надо бы переодеться. Лана просит меня взять из шкафа что приглянется, так что я нахожу домашнее платье из мягкого хлопка и натягиваю его. Мокрая одежда свалена в кучу в крошечной комнатке, где оказалась ванная. Если точнее: объемная лохань, бочка с водой и дыра в полу, куда стекает вода.

— На чердак воду не провели, — виновато объясняет Лана. — Но я набираю у соседки снизу, она никогда не отказывает.

— Арендуешь жилье?

Я приступаю к готовке: разбиваю яйца в миску, пока нагревается плита. В холодильном шкафу нашелся кусочек кровяной колбасы, я добавляю в яичницу и ее. Хлеба не вижу, и других продуктов тоже: полки пустые.

— Нет, эта комната досталась мне от родителей. Они погибли, когда… — Лана кидает на меня встревоженный взгляд и почему-то решает не скрывать правды: — Когда все началось. Ну, знаешь… То, что происходит с нелюдьми…

Я вопросительно вскидываю брови. Лана спешит объясниться:

— Нет, не волнуйся, тебя не привлекут за укрывательство! Хоть это и мой дом… Все равно, тебе ничего не сделают, не бойся. Я человек, мои мама и папа тоже были людьми. А вот подруга моей матери — гномиха, и мама спрятала ее и ее дочь. Не прошло и ночи, как их нашли, ну а вместе с ними и моих родителей.

Лана устремляет грустный взгляд в пол.

— Я их плохо помню уже. Мне тогда десять лет всего было. Жила какое-то время с бабушкой, потом она умерла и меня передали тете. Тетка запойная была, тоже умерла, а мне исполнилось восемнадцать, и я переехала сюда. Полгода тут живу всего-то.

Ни за что не расскажу Лане, кто я. Если ее родители погибли, покрывая нелюдей, то какая у нее, должно быть, травма? Может быть, даже ненависть к таким, как я.

Я помешиваю яичницу и выкладываю на тарелки. Одну отдаю Лане, со второй сажусь в кресло. Мы едим молча, слушаем шум дождя, думаем каждая о своем. Я жду, что Лана расскажет о болезни, но она не спешит. Меня гложет любопытство, так что я начинаю разговор.

— Чем ты…

— Болею? — перебивает она со смешком, и мне слышится в ее голосе то ли обида, то ли злость, но сердится она не на меня.

Лана ставит тарелку на подлокотник, вздергивает левый рукав.

На запястье — буквально вросший в руку черный металлический браслет. Кожа вокруг него в шрамах, таких же, как у меня на ногах после ожога. Сморщенная, как у старухи.

— Блокиратор, — подсказывает Лана. — Мне не повезло родиться с магией. Мужчин набирают в королевскую гвардию с пеленок, обучают и дают им роскошную жизнь под защитой короны. Тем редким девочкам, у которых выявлена хоть искра, ставят блокиратор в первые годы жизни. Он гасит магию, и девочка умирает. Многие не доживают и до пяти. Мне же посчастливилось быть знакомой с доктором Эллсом Вартоном. Он несколько лет бился в поисках нейтрализатора яда, что впрыскивается в кровь из браслета, для своей дочери-магички, а изобрел рецепт через месяц после ее смерти и за год до моего рождения.

Лана натягивает рукав до самых пальцев и берет в руки тарелку.

— Заблокированная магия убивает быстро и почти незаметно, но чем старше девочка, тем мучительнее и медленнее становится смерть. Сейчас мне хватает одной порции лекарства на две недели, а раньше требовалось пить его каждый день. Почему ты так на меня смотришь?

Я захлопываю рот и моргаю. Лана ошарашила меня.

— Мне не доводилось встречать кого-то с магией, — говорю я. — О блокираторах даже не слышала.

— Неудивительно. О девочках, ставших жертвами тупой королевской системы, не пишут в газетах и не болтают. Нас мало, а тех, кто доживает до моего возраста, наверное, вовсе нет.

Если бы кто-то из стражей услышал фразу «тупой королевской системы», то Лана была бы уже приговорена. Короля нельзя оскорблять, его законы не подлежат осуждению, а за любое неповиновение — смерть.

Так было после его коронации до судной ночи, и не изменилось после. Наш новый король мнит себя богом. Это я слышала от родителей, подумала еще тогда: «Странно, почему все его восхваляют? Папе он не нравится, маме тоже, но никто кроме них не ставит под сомнение его власть».

Боялись, как оказалось, вот и все.

— Не новый король это придумал, — хмурится Лана. — Я имею в виду блокиратор. Магию в девочках блокируют уже почти четыре века, насколько я знаю… Это началось с того, что в роду оборотней вдруг родилась магичка. Та, которая потом затеяла войну с драконами. Страшное было время, а виной всему — девочка с магией. Так что когда потомок драконов, каким-то чудом выживший, занял престол и захватил все королевства, то издал указ: блокировать магию в девочках, а мальчиков с рождения изымать из семей и обучать под присмотром в королевской академии. Все думаю: не проще ли было сразу убивать магичек, к чему такие сложности с браслетами? Папа как-то сказал, что таким образом магичка умирает якобы не по приказу короля, а из-за собственной магии, и никто не обвинит его в жестокости. Но по-моему это глупость! Смерть она всегда одинаковая, хоть от меча, хоть от блокиратора. Правитель все равно попадет в ад…

Я недоверчиво прищуриваюсь.

— Откуда тебе все это известно?

— Мой отец работал в архиве, от скуки читал всякое. Меня с собой на работу брал, и я тоже читала все подряд. Знаю, что о войне с драконами на занятиях по истории не рассказывают, так ты, наверное, ничего и не слышала?

— Я в это не верила, — признаюсь я, смутившись. Почувствовала себя глупой гусыней, а особенно обидно стало, что Иво погиб, так и не сумев доказать мне, что война с драконами — не вымысел. — Когда началось истребление — по-другому и не назвать — особей, я осознала, что это правда. Что оборотни действительно нападали на драконов, а нынешний король, потомок этих самых драконов, мстит всем нелюдям за оборотней. Но я даже подумать не могла, что могущественных существ и впрямь кто-то уничтожил.

— Оборотница с магией, — фыркнула Лана. — Из-за нее потом пострадали магички, а теперь еще и нелюди. В архивах, конечно, не было информации, но я думаю… хм… думаю, что не нынешний король все это затеял. Мне кажется, его отец или дед придумал и не успел воплотить в жизнь, а он просто продолжает дело. А может, я не права. Откуда мне знать. Да и какая теперь разница?

— Все равно это не закончится, пока всех не истребят, — киваю я понимающе.

Лана отворачивается к окну. Задумчиво жует губами, плотнее закутывается в покрывало.

— Может быть, пить нейтрализатор нет никакого смысла, — бормочет она. — Все равно, пока на мне этот браслет, я едва живу.

— Почему?

— Мне все время хочется спать. — Лана пожимает плечами. — Я часто засыпаю в самых неподходящих местах. Как-то раз очнулась и обнаружила себя у молочной лавки: я шла в нее за сыром и уснула по пути. Работать я не могу, завести семью тоже. Разве что выйти замуж за человека, которого устроит вечно сонная супруга, не способная родить ребенка.

Моя судьба казалась мне худшей из всех, но история Ланы доказывает обратное. Как страшно ей, должно быть, знать, что однажды лекарство закончится и она не проснется.

Мне плохо давалась история, я не любила этот урок. Да многое и скрывали, выстраивая историю мира так, как того желали короли последних трех веков. Они захотели, чтобы мир забыл об истреблении драконов, — историю переписали. Захотели, чтобы все думали, будто война пяти королевств была избавлением для народа от диктаторского правления, — тоже переписали.

Время идет, поколения сменяются, и уже никто и не помнит, с чего все началось. В будущем, когда на свете не останется ни одной ведьмы, оборотня, гнома и даже бессмертного вампира, человечество будет думать, что нас никогда и не существовало. Какой-нибудь другой Иво, чистокровный человек, станет рассказывать своей подруге об истребленных много веков назад нелюдях, а она посмеется:

— Это все сказки, глупый!

Лана с кряхтением, совсем как старушка, встает из кресла и бредет к узкой кровати.

— Я уступаю тебе вон ту, широкую. И не спорь! Я тебе жизнью обязана теперь, что мне кровать?

— Не буду отказываться, — улыбаюсь я.

В последний раз я спала в комфорте… Да никогда, наверное. Все, что было до судной ночи, казалось теперь сном. Мамино лицо стерлось из памяти, папино тоже. Их голоса изменились, звучали глухо и однотонно. А были ли у меня родители вообще или я сразу родилась беглянкой?

В голове все перепуталось, а этой ночью вдруг снова начало выстраиваться во что-то вроде плана на жизнь.

Останусь с Ланой, вдвоем куда проще. Найду работу и, пока не закончилось лекарство, накоплю денег на будущее. Мне-то ничего не нужно, а Лане помощь не помешает. Может быть, мы обе даже когда-нибудь выйдем замуж и будем дружить семьями.

Роланд обещал мне, что в Уланрэе меня никто не найдет. Что ж, надеюсь, он прав. Потому что дальше бежать уже некуда.

3 года спустя

Мистер Бейкер недовольно хмурится и выбивает дробь по крышке стола толстыми пальцами. Смотрит то на меня, то на содержимое выдвинутого ящика. Я жду молча: лишний раз нервировать начальника не хочется, тем более в день зарплаты.

— Вот что, Аяна, — говорит он и захлопывает ящик. — Времена нынче тяжелые…

Я скриплю зубами. Знаю, что последует за этой фразой. Каждый месяц одно и то же!

— Мистер Бейкер, мне нужны эти деньги! — восклицаю я устало. — Вы обещали больше не задерживать, разве нет?

— Обещал? — У мистера Бейкера от возмущения дрожат все три подбородка. — Я не мог такого обещать! Сама же знаешь, как плохо идут дела, поставки все время задерживаются, клиентов нет…

— Только пять серебряных, — выдыхаю я. — Пожалуйста. Остальное отдадите попозже, но пять серебрушек мне нужны сегодня!

— А что жених твой не даст? Как вообще может быть, что молодая невеста днюет и ночует на работе, а? Я б на его месте тебя вообще из дому не выпустил.

— Мой жених должен давать мне денег только потому, что мне не платят за работу вовремя?

Я злюсь и чувствую, что вот-вот пошлю мистера Бейкера к чертям собачьим. Соберусь и уйду, меня в трактир «Полярная кошка» давно зовут. Да, там жалование поменьше, зато не задерживают.

— Все, — отмахивается он. — Ничего не хочу слышать. Вот завтра отработаешь, вечером рассчитаемся. Сегодня денег нет!

Я почти выплюнула гневное «Пошел ты к черту», когда в дверь постучали.

— Войдите!

— Мистер Бейкер? — Молодой мужчина с обворожительной улыбкой буквально влетает в кабинет моего начальника. Он с трудом держит объемную коробку в руках и вытирает пот со лба, когда наконец ставит ее на пол. — Ваша люстра от мастера Диборга готова. Простите за задержку, мастер долго ждал хрусталь из Швартании. Там по пути возникли какие-то…

— Замолчи ты уже, — обрывает его мистер Бейкер и тянется к ящику в столе.

Я смотрю на него многозначительно. Под моим взглядом он не спешит рассчитываться с доставщиком, ведь только что уверял, что денег нет ни медяка! Я знала, конечно, что они есть, просто мистер Бейкер платить не любит. Какая-то странная у него особенность — наслаждаться скандалами со своими работниками.

— Завтра, — говорит он мне сквозь зубы и кивает на выход.

Я выскакиваю из кабинета, яростно сжимая ладони в кулаки. Ни дня здесь больше не стану работать! То есть завтра еще отработаю, заберу причитающийся мне золотой и сразу уйду.

В таком взбешенном состоянии меня и поймал на выходе из таверны Льюис.

— Милая? — Мой жених улыбается, распростирает руки, и я падаю в его объятия.

От него, как всегда, пахнет жимолостью — любимые духи Льюиса. Говорит, они напоминают ему о лете. Зачем он пользуется ими сейчас, когда лето на дворе? Мне они не нравятся, от аромата жимолости свербит в носу, и я отстраняюсь.

— Устала? — Льюис берет меня под руку, и мы неспешно идем по тротуару. Сегодня после заката солнца на площади устраивают шоу огней, так что на улице ни души. — Мне не очень комфортно, когда я думаю, что моя будущая жена вынуждена работать…

— Мы обсуждали это, — обрываю я его чуть грубее, чем следует. — Извини. Но мы ведь правда говорили о моей работе, и ты согласился со мной!

— Согласился. Знаю, что ты никак не можешь оставить Лану, и я тебя понимаю. Поэтому хочу предложить свою помощь. Да, эти ее лекарства дорогие — хотя я никак не могу взять в толк, чем она болеет, что ей жизненно необходим какой-то порошок за баснословную сумму, — но мы справимся. Если для тебя это важно.

В этот момент я проникаюсь к Льюису еще большей симпатией и даже склоняю голову на его плечо. Я никогда не обнимала его так, как сейчас, — с нежностью. Льюис понравился мне своей открытостью к миру, он добродушный и милый, правда, совсем без чувства юмора, но это не такой уж большой минус. Симпатичный: глаза голубые и всегда сияют, светлые волосы, улыбка теплая. Он привлек меня тем, что умел обо мне заботиться, а заботы мне ужасно не хватало. Я не любила Льюиса так страстно, как пишут в любовных романах, и он об этом знал, но все равно сделал мне предложение. Я согласилась, особо не раздумывая. Рядом с ним меня ждет покой и уют, а что еще нужно?

Я со вздохом отказываюсь:

— Я не могу забирать половину твоего жалованья на лечение моей подруги, Льюис. Прости, но нет. Да и потом, как мы будем жить на оставшиеся деньги? Тебе обещали повышение?

— Пока нет, но вскоре. Представь, что ты могла бы уйти с работы и заниматься домом, Лана была бы рядом. Только и надо, что сказать: «Да, Льюис, я согласна принять твою помощь». Ну же?

Я смеюсь, качаю головой.

— Я найду другую работу, хорошо? Все равно мистер Бейкер снова задержал плату. Вот пусть ищет подавальщиц где хочет! Какая дурочка пойдет к нему работать, если он не платит?

Льюис благоразумно молчит, хотя я чувствую, что он готов сказать: «Ты, например, та самая дурочка».

Усталость и впрямь сильная, даже не от целого дня, проведенного на ногах, а от самого мистера Бейкера: только и знает, что над ухом нудить. «Аяна, ты делаешь неправильно, Аяна, не так, Аяна, вот сюда клади, Аяна, почему ты не улыбнулась гостю». Замучил!

С площади доносятся ритмичная музыка и громкие голоса. В темноте над крышами домов сверкают янтарные всполохи от факелов и искры. Льюис звал меня посмотреть выступление, я хотела по дороге забрать Лану и отвести ее на площадь, но сейчас не до развлечений.

Я рассчитывала на жалование, а раз мистер Бейкер отказал, то мне не остается ничего, кроме как ограбить Йерека. Может даже грабить и не придется, просто пригрожу, что расскажу стражам о его тайных продажах незаконных препаратов. Надо было еще утром потребовать с него лекарство в обмен на молчание…

Конечно, я к стражам ни за что не пойду, Роланд ясно дал мне понять, чтобы я держалась от них подальше. Попросить денег у Льюиса я тоже не могу, знаю, что позавчера он потратил все до последнего медяка, чтобы залатать крышу дома.

Мы останавливаемся у моего дома, и Льюис обнимает меня за плечи.

— На шоу не идем, да? — спрашивает он грустно.

В глазах беспокойство — я стараюсь его не замечать. Льюис слишком много времени думает обо мне, своих двух кошках, собаке Фони, и почти никогда — о себе.

Я виновато улыбаюсь.

— Прости.

— Только на этот раз, — вздыхает он и невесомо касается моей щеки губами. — Скоро ты станешь моей женой, Ая, и тогда тебе придется отдыхать, ложиться спать вовремя, а еще — о ужас — хорошо питаться. — Он усмехается и снова целует меня. — Доброй ночи, Ая.

— Доброй ночи.

Я провожаю его взглядом, чувствую, как на сердце разливается тепло, и губы сами собой растягиваются в улыбке. Наверное, с таким, как он, можно жить даже без любви — она потом придет, попозже. Не может не прийти.

Мое внимание привлекает храпящий мужчина — он лежит прямо на тротуаре, в трех шагах от двери в дом. Редко можно встретить кого-то настолько пьяного, чтобы сон сморил прямо на ходу. Но удивления это не вызывает, а вот кошель, валяющийся рядом с ним, заставляет меня нервничать.

Я смотрю на дверь в дом, на мужчину и снова на дверь. Лана две недели назад выпила последнюю порцию порошка. Йерек, чтоб его черти сожрали, понял, что оставшегося от отца лекарства хватит Лане на всю жизнь и что оно ей необходимо, и задрал цену до пяти монет. Почти три года его лавка работает кое-как, потому что свежих лекарств нет: Йерек не доктор, а идиот, — но его этого нисколько не заботит, потому что золотой в месяц он имеет с нас.

Сегодня я просила у него упаковку порошка в долг до вечера, он не дал. Вот умрет Лана, и на что тогда он будет жить?

Я ловлю себя на том, что не могу переступить через порог и внимательно оглядываюсь по сторонам. Не совсем соображая, что делаю, мелкими шажками пробираюсь к кошелю. Воровать мне приходилось и раньше, но не деньги, а максимум пирожок с лотка. Тогда деньги были мне нужны, но не жизненно необходимы, как сейчас Лане.

Я хватаю кошель и с бешено колотящимся сердцем мчусь в дом, молясь, чтобы никто не видел, как позорно я обворовала пьянчугу. В коридоре под светом лампы считаю монеты, радостно вскрикиваю: шесть серебрушек!

Мне понадобилось несколько минут, чтобы сбегать в лавку и вернуться назад, по лестнице на чердак я летела, а не шла. А вот в комнату входила тихонько, боясь разбудить подругу.

Та, впрочем, не спала. Вязала для меня шапку, сидя у огня. Улыбка озарила ее лицо, когда я протянула ей мешочек с лекарством.

— Мистер Бейкер наконец-то расплатился вовремя?

— Ага, — киваю я. — Чудо просто!

Говорить Лане о своем постыдном поступке не стану, она и так переживает, что я отдаю все жалованье за ее лекарства. На еду остается только то, что подкидывают гости таверны в благодарность: иногда несколько медяков, а иногда целый серебряный. О новой одежде и обуви мечтать не приходится, но не голодаем.

Я оставляю Лану и иду готовиться ко сну. Умываюсь, переодеваюсь в ночное платье. Приходится открыть форточку: от очага в комнате слишком душно, но Лане нравится смотреть на живой огонь.

В последнее время она становится все более тихой, все дольше сидит в кресле с вязанием. Готовит для меня ужины, и сегодняшний вечер не стал исключением: на столе стоит тарелка с жареной картошкой.

Я глотаю еду, не жуя, хочется уже лечь. Смотрю исподлобья на Лану, пытаюсь понять, что в ней изменилось. Она бледнее, чем обычно, но так бывает, если дотянуть с приемом лекарства до последнего дня. Теряет вес, уже ребра сквозь платье можно разглядеть, и руки стали как тростинки. Боюсь думать, что подруги скоро не станет.

Она засыпает прямо так. Руки безвольно опускаются, спицы падают из тонких пальцев на пол с глухим стуком.

Я накрываю ее одеялом с кровати и тоже отправляюсь спать. В груди ворочается странное чувство тревоги, невесть откуда взявшейся. Не из-за Ланы — я давно привыкла видеть ее такой слабой и уже не особо волнуюсь, но из-за чего? Неясно. Из-за предстоящей свадьбы, что ли? Мы с Льюисом договорились не звать гостей, на торжество нет денег, но говорят, что невесты всегда тревожатся из-за первой брачной ночи. Впрочем, меня и она не пугает — близость с Льюисом уже случилась, знаю, каково это.

Я ворочаюсь долго, прежде чем заснуть, а будит меня плач Ланы.

— Ая! — Она трясет меня за плечи, заливаясь слезами. — Ая, да проснись же ты!

— В чем дело? — Я подскакиваю на кровати, моргаю, привыкая к темноте.

Но ответ мне уже не нужен, я и так слышу: гудят двигатели мобилей, заливаются лаем собаки, а чей-то гнусавый голос орет в рупор:

— Если вы или ваши знакомые видели или слышали, где прячутся особи, немедленно сообщите! Если вы или ваши знакомые укрываете особей, будьте готовы сдаться. Если вы или ваши знакомые…

Я холодею, пальцы вцепляются в край одеяла. Лана мечется по комнате, собирая мои вещи. Я рассказала ей правду о себе год назад, посчитала тогда, что неправильно скрывать, кто я есть. А она не оттолкнула, не испугалась, и наша дружба стала еще крепче.

— Они же тебя убьют! — восклицает она сквозь слезы. О себе и не думает. — Айка, что делать-то? Может, в подвал, а?!

В коридоре раздаются торопливые шаги. Ланка вскрикивает и оседает на пол, а у меня есть всего секунда на решение. Кое-как справившись с оцепенением, я выпрыгиваю из окна, не задумавшись, что могу себе что-то сломать. К счастью, приземлилась удачно, только пятки отбила.

Мне за себя не страшно совсем — подумаешь, снова прятаться. Да, не хочется, но что поделать. Страшно только за Лану: если я не вернусь, она умрет через две недели.

И именно мысль об этом гонит меня вперед, все дальше и дальше в лес. Если я спрячусь и отсижусь, пока охотники не покинут Уланрэй, то подруге не о чем переживать.

Мои надежды затеряться в тайге рассыпались прахом, когда я поняла, что лай собак становится все ближе, хотя я уже далеко от города.