Протокол «Иерихон»

28. «岸»

С каждым ударом грести становилось все тяжелее. Он почти выдохся. Руки ныли от усталости. Он отдал бы полжизни, чтобы лечь на землю и просто полежать. Когда он готов был сдаться на милость пучине, впереди замаячил берег. Он проморгался, опасаясь, не обман ли это зрения. Но берег не исчез и, кажется, даже приблизился.

Он перевел дух и снова заработал руками, помогая себе грести всем корпусом. Берег приближался. Вдруг позади раздался всплеск. Он оглянулся — ровная морская гладь. Сердце заработало с удвоенной силой. Тяжело дыша, он снова пустился в плавание. И снова раздался всплеск, на этот раз гораздо ближе. Он быстро обернулся и увидел край плавника, взрезавшего поверхность воды, как нож масло.

Он поплыл, растрачивая жалкие крохи последних сил, чтобы оторваться от чудовища. В памяти вспыхнуло название существа, но от знания не стало легче. Какая разница, знаешь ты свою смерть по имени или нет? Он со страхом ожидал, что вот-вот жуткая пасть отхватит ногу, но проходила секунда, другая, а он еще оставался жив. И каждая новая секунда превращалась в пытку ожиданием. Он решился обернуться; плавник был близко, но акула не торопилась и, похоже, решила поиграть.

До берега оставалось не меньше сотни метров. Страх придал силы, но и этот запас быстро таял. Он понял, каков план чудовища: подождать, пока жертва выбьется из сил и не сможет сопротивляться. И тогда он развернулся к акуле лицом, нырнул — как раз вовремя. Раззявленная пасть надвигалась, готовая перекусить его пополам. Он схватил эту пасть руками, за нижнюю и верхнюю челюсть, не давая акуле сомкнуть ее на своем теле. От мощных взмахов хвоста его повело в сторону, в другую, акула толкала его перед собой, мотая башкой, но он упрямо держал ее. А потом возникла идея — сумасшедшая, отчаянная, какие посещают людей только в минуты смертельной опасности. Он выбрал удачный момент, перевернулся, сделав что-то вроде сальто над головой, и прыгнул твари на спину. Акула забилась еще сильнее, но он не смог держать ее; теперь все зависело от того, как долго он сможет удержаться на спине. Под ногами мощно сокращались мышцы, хвост рассекал водную массу, словно лопасть машины, и акула почти сбросила его.

Тогда он нащупал ее глазницы и надавил что было силы. Акула резко вильнула в сторону, и его выбросило прочь. Он почти забыл дышать; легкие разрывались от недостатка воздуха, но перед тем, как вынырнуть на поверхность, все же оглянулся. Ослепшая акула нарезала круги, клацая челюстями.

Он бросился к спасительному берегу.

Еле добравшись до полоски песка, он повалился наземь и потерял сознание.

..Казалось, прошла лишь секунда. Но судя по удлиннившимся теням, он пролежал на песке долго. Все тело ныло, но боль — это хороший знак, говорящий, что ты еще жив. Он воздвигся на ноги и окинул сушу долгим, изучающим взглядом. Ровный пляж плавно переходил в отлогое взгорье, поросшее пальмами. На самой вершине горы белела фигура правильной формы, похожая на постройку.

Он стал подниматься по узкой тропинке между пальм. Стоило вступить в джунгли, как жара накрыла горячей влажной простыней. Обливаясь потом, он упрямо поднимался вверх и вскоре смог видеть залив и полоску песчаного пляжа, окаймлявшую этот участок суши. Все выше и выше, он карабкался по горным уступам, подтягивался по лианам, перескакивая с одного валуна на другой, пока не оставил позади себя джунгли и не увидел развалины древнего храма, выполненные из белого с серыми прожилками камня.

Этому сооружению было много лет. Барельефы давно истерлись, из трещин в стенах пробивались мощные ростки. Природа медленно переваривала храм, но до ее окончательной победы было еще далеко. Причудливая архитектура сочеталась в этой постройке с монументальной величественностью. Он прошел по выложенным плитам к крыльцу и ступил внутрь. Несмотря на удушливую жару, здесь царила пещерная прохлада. Он с величайшей осторожностью крался мимо стен с нишами, в которых прятались скульптуры древних богов. Казалось, те провожают его взглядом, отчего становилось неуютно. Впреди виднелся выход, и он без колебаний устремился туда.

Проход открывал вид на внутренний двор — квадратную площадку с обелиском посередине. Он внимательно огляделся по сторонам. Мертвый храм дремал в сонной тишине. День клонился к закату, разогретые за день камни остывали. Он вышел на площадку.

Обелиск представлял собой усеченный конус из пяти поставленных друг на друга цилиндрических камней. Огромный каменный палец, словно вросший в землю. Из-за обелиска показался человек.

Тот самый, что брел по песчаному пляжу.

— Что ты здесь делаешь?

Человек улыбнулся, обнажая полумесяц белоснежных зубов.

— Я ждал тебя.

— Как ты оказался здесь, ведь я видел тебя на том берегу?

— Есть много способов попасть из одной точки пространства в другую, — сказал человек, поправляя белый саван. — Но это неважно. Ты чувствуешь боль?

— Еще какую.

— Очень хорошо, — довольно сказал человек. — Ты чувствешь гнев, страх, отчаяние?

— Не так сильно, как хотелось бы.

— Прекрасно. Ты преодолел порог.

Он, первый, который с такими трудностями доплыл до берега, начинал понимать. Он вспомнил их первый разговор.

— Кажется, я сделал то, что не смог никто.

— Нет, ты второй, — поправил человек в саване. — Однажды и мне удалось сделать это. Ты знаешь, как меня зовут.

Верно. Он знал. Все знал с самого начала. Это знание было спрятано в нем, и настала пора открыть его.

— Ты — Максуд. Тот самый миллиардер, сын богатого шейха, заказавший Архимеду Спанидису проект Термополиса.

Белый человек сложил ладони лодочкой.

— Продолжай.

— Ты дал архитектору деньги на проект. Фактически пожертвовал семейным капиталом ради осуществления этой затеи. Ты заказал Спанидису не одну, а семь башен. И подробно описал все, чем их следовало наполнить. Ты каким-то образом знал, что человечество погибнет. Стал Ноем для своего времени. Но не попал на борт, потому что скончался от болезни. Почему я разговариваю с тобой? Кто ты, призрак?

Максуд рассмеялся:

— О нет, мой дорогой друг. Это довольно сложно объяснить. Ты уже догадался, отчего я как ты выразился, «умер»?

— В архивах об этом нет никакой информации. Но раз ты первым достиг берега, то выходит, что… ты…

— Был первым пороговым. Я был молод и заболел до того, как Спанидис взялся за строительство. Лихорадка длилась три месяца. Я валялся в постели еле живой, родные готовились к самому печальному концу. Но когда однажды я проснулся и осознал себя по-новому, мир изменился. Мой мир. До болезни я вел разгульную жизнь и ни в чем себе не отказывал. Кто может осудить меня? Эти вопросы из области этики мало волнуют человека, когда ему двадцать лет.

Но после болезни во мне открылись удивительные способности. Я легко запоминал все, что прочитывал. Появилась гибкость, выносливость, необыкновенная мышечная сила. Математика распахнула целую вселенную. Я прошел ускоренный курс обучения по физике, химии, биологии. Смог предугадывать мировые тенденции, глобальные процессы. Я чувствовал дыхание будущего на кончиках пальцев. Видел его в зеркале, и даже говорил с ним. Знаешь, какой у будущего цвет?

В глазах Максуда запульсировал золотой огонь. Он снова рассмеялся и звонко хлопнул в ладоши.

Из тени на ступеньки храма выбрались фигурки. Дети, тысячи детей, одетые в хламиды. Их глаза горели расплавленным золотом. Сотни пар маленьких огоньков. Максуд произнес:

— Все, что произошло с человечеством, было неизбежно. Как ты понял, мне хватило даже поверхностных знаний по истории эволюции, чтобы понять, что если появится новый вид Хомо, эволюционную гонку современный человек не выдержит. Даже хуже. Начнется война. Старое всегда ненавидит новое. Старое боится перемен. Стариков пугает будущее. Потому что они не в силах его контролировать.

— Ты знал, что пороговых будут преследовать.

Максуд молчал, и это молчание было утвердительным.

— Ты придумал программу «Иерихон».

— Нет. Не я. Природа сама постаралась. Я лишь транслировал поток, был пером, записывающим эту поэму. Каждую ночь, день за днем, я слушал голос моего нового вида. Множество сценариев, от полного уничтожения, до полного поглощения и слияния. Отсюда и разные протоколы — «Армагеддон», «Санктум» и другие, включая даже контакт с внеземным разумом.

— Что ж, ты победил.

Максуд грустно покачал головой:

— В тебе странным образом сочетается старый тип мышления и формация нового человека. Победил кого? В этой битве нет победителей и проигравших, только старому виду была нужна война. Им, — он указал на сидевших детей, — нужно совсем другое. Но для начала, им необходим новый дом, выращенный по принципиально новой технологии, революционной даже для техники башен.

— Кажется, я понимаю. Речь идет о той штуке овальной формы?

— Колыбель, — подтвердил Максуд. — Ковчег, выращенный на потоках нейтрино, сгенерированных из стержней башен. Корабль, сотканный из материи не как машина, но как…

— …живое существо, — подхватил теперь уже второй.

— Правильно. Огромная биомашина, настроенная на электромагнитное излучение мозга обновленного человека — человека следующей ступени эволюции.

— Прямой контакт с машиной. Нейроинтерфейс?

— Совершенно верно. Ты все знаешь. Значит, ты готов открыть дверь.

— Я… — он помедлил, — не уверен.

Максуд ждал, вглядываясь в него. Солнце почти зашло за горизонт, окрашивая перья облаков и верхушки деревьев багрянцем.

— Ты боишься, — озвучил Максуд очевидное.

Не сразу, но тот, кого в реальной жизни называли Риком, вынужден был признать:

— Да.

Максуд понимающе кивнул.

— Порой мы боимся исполнить песню, оттого что не знаем слов или не имеем голоса. Страх губит нас, ведь именно он и есть порог. И это хорошо. Страх нужен, он существует, чтобы преодолевать его. Преодолевая его, ты становишься сильнее. В этом вся суть.

— Легко сказать.

— Но такова правда. Каждый человек — это законченое произведение природы, симфония генов. К сожалению, лишь единицы способны услышать и пробудить в себе эту музыку. У тебя такой шанс есть. Теперь я ухожу.

— Вот так? — удивился Рик. — И это все?

Максуд развел руками.

— А чего ты еще хотел? Упреков, угроз, уговоров? Этого не будет. Просто взгляни на них, — он указал на маленьких зрителей, — и подумай, какое будущее они заслужили. Темное, холодное и враждебное, как твоя жизнь, или какое-то иное. Выбор за тобой.

И, прежде чем скрыться за обелиском, Максуд улыбнулся краем губ. Рик не стал преследовать его и обходить обелиск кругом. Рик знал: все это — проекция, искусно воссозданная картинка из коллектвной памяти, унаследованной от далеких предков.

— И что дальше? — крикнул он детям. — Будете ждать, когда я освобожу вас?

Молчание. Тишина.

— А если я не хочу? А вдруг я не тот, на кого следует рассчитывать?

Никакого ответа.

— Я могу найти десятки причин не делать этого. И буду прав. Слышите? — он сам с трудом верил в то, что говорит.

На внутренний дворик быстро спускалась ночь. Зажигались первые звезды. Небо наливалось глубоким ультрамарином.

Он вслушивался в тишину. Постепенно внутри нарастало сладкое, ноющее чувство. Кровь медленно закипала в жилах, на языке налипло что-то вязкое, возникло тягучее ощущение, похожее на жажду. Она ширилась, занимая собой все мысли. Вдруг он понял, что дети не нуждаются в свободе.

Дети рождаются свободными.

Это он находится в клетке и смотрит на открытую дверцу. Все, что требуется — выйти наружу. Бежавший некогда из крепости Коммуны, Рик только сейчас понял, что так и не покинул свою внутреннюю башню и по-прежнему остается узником в опустевшей цитадели.

Он заплакал, вцепившись ладонями в лицо. Слезы текли, как обжигающие потоки лавы. Потом, отняв руки, он увидел неподалеку колокол, подвешенный под аркой. Дети исчезли. Над храмом мерцала мириадами звезд ночь. Он постоял еще немного, любуясь звездным покрывалом, ведь время больше не имело значения. А потом подошел к колоколу, провел рукой по литому металлу, чувствуя подушками пальцев каждую щербину, каждую выпуклость. Неподалеку лежал молот. Рик поднял его, взвесил в руке, приноравливаясь к тяжести. Прицелился. Все его существо ликовало. Хотелось кричать от счастья. Слезы мгновенно высохли, он замахнулся и по ширкой дуге нанес удар.

Колокол заговорил.

Низкий звук всколыхнул все внутри, и тело с готовностью откликнулось на этот призыв. Рик со стуком уронил молот. Внутри рождалось что-то, как цветок в распускающемся бутоне.

Он запел.

Он не знал мелодию, не знал слов, но это было неважно, потому что песня рождалась на ходу. Это была песнь его жизни — о прошлом, настоящем и будущем. О друзьях, врагах, обо всем, что он испытал или пережил. Он пел и наблюдал за тем, как гаснут звезды. Словно свечи, задуваемые ветром. Одна за другой. Вскоре мир поглотила Тьма.

Тьма изначальная.