Простые истины

Глава 12

— Наверное, ты теперь считаешь меня истеричкой? — спросила у Олега Ревина, которая утром с ним даже не поздоровалась, а во второй половине дня вдруг сменила гнев на милость. — Да? Ну или провинциалкой, которая на уровне инстинктов ненавидит всех москвичей, потому что они тут зажрались?

— Нет, — пожал плечами юноша, сидящий на своем обычном месте и традиционно же погруженный в чтение какого-то древнего дела. — С чего бы?

Он не соврал. О ком, о ком, а о Елене и тараканах, живущих в ее голове, он совершенно не задумывался, ни вчера, ни сегодня. Более того — и дело, находящееся в его руках, юноша, что скрывать, тоже вовсе сейчас не изучал. Так, держал для виду, да и только.

Вся штука в том, что Ровнину и без коллег, что нынешних, как Ревина, что тех, чьи дела и подвиги были задокументированы в пыльных папках, было над чем голову поломать. Более того, такого разброда мыслей и чувств, какой юноша испытывал в данный момент, у него в жизни ранее, пожалуй, вообще не случалось. Даже весной его так нравственно не колошматило, как сейчас, а уж тогда ситуацию кроме как кризисной назвать было никак нельзя.

А самым скверным являлось то, что Олег осознавал один простой факт — он не пытается решить для себя, как поступить в сложившейся ситуации, а попросту ищет оправдание тому, что уже сделано. Сам себя перед собой отмазывает, по сути. И именно это молодому человеку не нравилось больше всего, поскольку очень уж отчетливо от данной формулировки тухлецой попахивало.

Вот только все, поезд ушел, его не догонишь. Даже в детстве, во дворе среди пацанов считалось, что заднего в серьезных темах включать западло. Что уж тут говорить о тех, кто живет в Ночи? Слово сказано, слово услышано, как иногда выражается Савва.

А что именно это было, минутная слабость или, к примеру, необдуманный поступок, уже никого не волнует. Кроме, собственно, Олега, который за время, прошедшее со вчерашнего вечера, себя измучил мыслями так, что, наверное, разрушил половину запаса своих нервных клеток, которые, как известно, не восстанавливаются.

— Олег, с тобой все нормально? — обеспокоенно поинтересовалась Ревина. — Ты какой-то не такой сегодня. Что-то случилось?

Молодому человеку очень хотелось сказать, что да, случилось, причем еще вчера, но он делать этого, разумеется, не стал. Просто понимал: таким делиться ни с кем нельзя. Особенно здесь. Сейчас он это осознавал предельно отчетливо, а вот накануне… Накануне почему-то такой уверенности не было. Наверное, потому что он очень устал. Не от работы, нет. От постоянного прессинга сомнений и страхов. Настолько устал, что хотелось хоть какой-то определенности. Теперь она есть, а душевного покоя не прибавилось, наоборот, стало Олегу еще хуже. Не сразу, конечно, потом, но стало. С той только разницей, что раньше он боялся одного, а теперь другого.

Конечно, самым простым было бы списать все на свившиеся в петлю обстоятельства, которые захлестнули его горло, или пустить в ход убийственный аргумент вроде «Если Францев из этого источника пьет, так чего бы и мне пригоршню не зачерпнуть», но…

Хотя, ради правды, именно последнее обстоятельство и подтолкнуло Олега к принятию сложного решения, которое зрело в нем с недавнего времени. Не шли у юноши из головы слова Ленца о том, что он может без особых хлопот и сложностей решить опостылевшую проблему. Ведь все же просто — протяни руку и возьми.

И да, он почти решил, что не стоит ввязываться в эту свистопляску, что стоит поискать другие варианты, пусть неясно пока какие, но тут как снег на голову свалился непонятный и пугающий запрос сверху, тот, что касался его скромной особы. А под конец еще и Францев, по сути, сделал почти то же самое, от чего он, Олег, отказывается. Причем в ситуации куда менее критической, чем его. Ну да, он, Ровнин, конечно, не знает, что в голове у начальника происходит, какие логические выкладки скрываются за его решением, только тут-то на кону не лишь его, Олега, жизнь, но и родительские. Что, если мстительный Алирзаев сначала к ним придет? Как потом жить с осознанием того, что он мог своих предков спасти и этого не сделал?

И жизнь ли это будет?

Собственно, вот тогда, в скрежещущей «четверке», он и принял те два решения, которые теперь разъедали его изнутри. Первое — плюнуть на все и сказать Ленцу «да». Второе — ничего не рассказывать Францеву. Почему? Потому что он, в свою очередь, может произнести «нет», и тогда все, что ему останется делать, так это сидеть и ждать, когда дела станут совсем плохи.

А теперь он себя за эту минутную слабость и корил, понимая, что обратной дороги нет. Если Аркадий Николаевич узнает, что за его спиной сотрудник заключил сделку с представителями той стороны, то все, кранты шесть. В лучшем случае пинком под зад вышибет и из отдела, и из органов. А в худшем… На это у Олега фантазии не хватало. И моральных сил не было что-то придумывать.

Хотя, правды ради, сделкой случившееся назвать все же трудно. Сделка — это когда обе стороны берут на себя какие-то взаиморасчетные обязательства, а тут ничего такого даже в первом приближении не стояло.

Ровнин прикрыл глаза, не обращая внимания на насторожившуюся Ревину, и словно снова оказался в ночном клубе, где он сначала пару часов просто сидел в баре, а после наконец направился к его владельцу. Да и с ним он не сразу начал говорить о главном, что уж там. Ломать себя пришлось, почти через колено.

— Правильное решение, — благодушно сообщил ему Ленц, откинувшийся на мягкую спинку небольшого диванчика. — Я тебя, наверное, не удивлю информацией о том, что люди — они разные.

— Не удивишь, — угрюмо подтвердил Олег.

— Твой недоброжелатель из тех людей, которые никогда ничего не забывают, — продолжил вурдалак. — Мало того — такие, как он, не состоянии услышать какие-то доводы или понять, что месть не всегда уместна. Для него есть или «да», или «нет». Это как с нарывающей раной — если ее не вычистить, то рано или поздно она тебя доконает. А мне, не скрою, этого не хотелось бы. Не ради личной выгоды, ее, как я и говорил ранее, здесь нет и не будет, порукой тому мое слово. Просто я давно живу и в состоянии оценить потенциал человека. Ты умеешь думать на перспективу, Олег. Это редкое качество в принципе, применительно же к тому месту, где ты несешь свою службу, почти уникальное. Любое лихолетье рано или поздно кончается, и нынешнее скоро к концу подойдет. А значит — что?

— Что?

— Значит, мы, как я тебе в нашу прошлую встречу говорил, станем договариваться, — подался чуть вперед Арвид, — новые вертикали и горизонтали отношений выстраивать. И я хотел бы это делать с таким, как ты, а не с таким, как этот ваш… Рыжий…

— Он уже не рыжий, — вяло ответил Ровнин, на которого вдруг навалилась невероятная слабость.

— Но умнее, сменив цвет волос, он не стал, — довольно жестко заметил Ленц. — Впрочем, на этом беседу о нем закончим. Не люблю, знаешь ли, за спиной кого-то хаять. Это и некрасиво, и неправильно. Э-э-э, да ты никак засыпаешь?

— Что-то разморило, — не стал отрицать очевидное Ровнин, хлопая глазами. — День тяжелый, погода сопливая…

— Ну так и спи, — предложил ему вурдалак. — Понимаю, что прозвучит странно, но в моем заведении ты можешь чувствовать себя в полной безопасности. Не исключено, что для тебя это самое спокойное место в Москве, потому что здесь тебя никто никогда не тронет. А утром позавтракаешь, и тебя на Сухаревку отвезут.

— Да ты чего? — встрепенулся Олег. — Представляешь, что будет, если…

— Высадят за три квартала до места назначения, — успокоил его Ленц. — Ну сам посуди — куда ты сейчас попрешься? Ночь глухая на дворе, дождь, еще и тащиться на другой конец города… Не успеешь приехать, как вставать время наступит. Потому вон ложись в уголке да дрыхни. Народу даже в зале нынче мало, а тут, сам видишь, вообще кроме нас никого нет. А я пока в Саратов позвоню, попрошу кое-кого твоим делом заняться.

— Но я тебе ничего за это не должен? — уже в третий раз повторил Ровнин.

— Еще раз — клянусь Ночью и Луной в том, что ты, Олег Ровнин, ничем не будешь обязан мне за помощь, оказанную тебе в этом деле, — произнес Ленц, подняв вверх правую руку, а левую, в которой был зажат сотовый телефон, приложив к груди. — И я никогда не напомню тебе ни словом, ни делом о сей услуге.

И вот в этот момент Олег окончательно сдался. Он кивнул, побрел к мягкому диванчику, что стоял в углу, рухнул на него и уснул. Правда, до того успел услышать, как Ленц негромко произнес в трубку:

— Алекс, привет. Помнишь, мы говорили про одного бандюка, который лезет туда, куда не следует? Помнишь? Это хорошо. Знаешь, я тут подумал — ты прав, лучше бы ему не быть. Но сделать все надо по уму…

Утро, как оказалось, действительно вечера мудренее. Правда, в случае Олега еще пакостнее, потому что он, проснувшись, ощутил себя почти предателем. Какой рычажок у него в голове перещелкнулся, с какой стати — поди пойми, но прежние переживания одним махом ушли на второй план, уступив свое место новым, более заковыристым.

И, как результат, сидел самый младший сотрудник отдела в дежурке, ел себя поедом и всерьез начинал подумывать о том, что если Ленц не подведет и все кончится так, как надо, то, может, самым лучшим вариантом для него, Олега, станет свалить из Москвы куда подальше. На Севера какие-нибудь или за Уральский хребет. Что именно он там будет делать, Ровнин не знал, в первую очередь потому, что, скажем прямо, никакой полезной профессией, кроме той, которая у него была сейчас, не владел. Но, в конце концов, терпение и труд все перетрут.

И все бы ничего, всем хороший выходил план, вот только Олег прекрасно понимал, что это все несерьезно, из серии «сбегу из дома в лес, пусть им будет хуже». В детстве такое срабатывает, а тут… Вряд ли. Плюс он предельно четко осознавал, что если уйдет отсюда, из отдела, то вряд ли найдет себя где-то в другом месте. Работу — да. Подобие наполненной каким-то смыслом жизни — возможно. А себя — нет.

— Олег, не пугай меня, — попросила его Ревина жалобно. — Чего случилось?

— А? — отвлекся от мыслей юноша. — Да ничего. День просто такой.

— Какой?

— Серый. И он серый, и мысли такие же. Ты чего хотела-то, Лен?

— Пойдем покурим, — предложила девушка. — Угостишь сигаретой?

— Так ты же вроде не любитель табака? — удивился Ровнин.

— Иногда могу согрешить, — усмехнулась Ревина. — И с сигареткой, да и вообще… Я же женщина. Хоть вы, гады, про это периодически забываете.

— Неправда, — возразил ей Олег, а после неожиданно для себя самого вдруг пошутил: — Я не забываю. Я просто об этом не думаю.

— Чего и следовало ожидать, — девушка вытянула сигарету из протянутой ей пачки «Монтаны», — совсем тебя эти оглоеды испортили.

Они вышли на крыльцо, где Ровнин, щелкнув зажигалкой, сначала дал прикурить коллеге, а после и сам задымил сигаретой.

— Знаешь, а я ведь не Елена, — сообщила ему девушка, глядя на лужи, пузырящиеся от капель дождя.

— В смысле? — чуть не подавился дымом Олег. — А кто тогда?

— По паспорту меня зовут Эльвира, — криво улыбнулась Ревина, — Эля. Вот такое имя мама придумала. Уж не знаю зачем и почему. Может, в кино каком его услышала или в книжке вычитала. Она читала много. Она библиотекарем всю жизнь проработала.

— А почему тогда… — Олег показал рукой на входную дверь. Логики в этом поступке было немного, но Елена поняла, что он хотел сказать.

— Я это имя ненавижу, — ровно, почти механически произнесла девушка. — Слышать его не могу. Потому, когда сюда пришла в первый раз, назвалась Еленой. В документах и удостоверении, конечно, настоящее имя написано, но ты же знаешь Францева. Ему все равно, что значится в бумагах. Хочет человек, чтобы его другим именем называли, значит, у него есть на это причины. Делу ведь не мешает? А ребятам вообще ничего не объясняла, они как данность приняли тот факт, что я Лена.

— А причины, я так понимаю, есть? — уточнил Олег и тут же добавил: — Нет, если не хочешь — не рассказывай. Чего прошлое ворошить?

— Да я сама не знаю, с чего меня на откровенность пробило, — помолчав, ответила девушка и стряхнула пепел с сигареты. — Удивляюсь даже. Вот не хочется мне отчего-то, чтобы ты про меня плохо думал. Всегда пофиг было, а тут прямо даже ночью ворочалась. Слушай, может, я в тебя влюбилась?

— Я не знаю, — на мгновение оторопел Ровнин, не ожидавший подобных откровений, — но лучше не надо. Ничем хорошим такие вещи не заканчиваются.

— Да шучу, шучу, — успокоила его Елена. — Не трясись. Но объяснить кое-что я тебе все же хочу. Я, Олежка, не конченая сука, и комплексы мне на душу не давят. Но да, таких, как вчерашняя наша клиентка, на нюх не переношу, чего никогда и не скрываю. И снова да, моя бы воля, даже делать вчера не стала бы ничего. Хоть бы их всех этот призрак порешил. Всю семейку.

— Резко, — оценил Олег, никогда ничего подобного ранее от Елены не слышавший. И интонаций таких он у нее тоже до того не замечал. — Но не просто же так ты их вот так приговорила бы?

— Нет, — мотнула головой девушка и щелчком отправила окурок в лужу. — Просто вот такая же стерва мою маму убила.

— О как! — снова опешил Ровнин. — Тогда понимаю и поддерживаю.

— Ну, не прямо вот такая. — Ревина руками показала, насколько велика в бедрах вчерашняя дама из «Дома на набережной». — Та другая. Стройная, высокая, холеная, перстней на пальцах пять штук, все с вот такими камнями… Но это ничего не меняет, хрен редьки не слаще. Она хоть внешне и не похожа, а такая же гниль.

Олег тоже выбросил чинарик, а после опять полез за пачкой в карман. Он понимать-то понимал, что курить стал больше, что эта привычка его затягивает в свои тенета все сильнее, что она вредна невероятно, но и тут, увы, нес поражение по всем фронтам.

— Ей библиотека мамина понравилась, — глухо пояснила Ревина. — Не книги, конечно, а здание. Оно было почти в центре города… Городка, если точнее. Твой Саратов по сравнению с моей малой родиной столица. Потому библиотек в ней было всего две — взрослая и детская. А теперь на их месте парикмахерская и косметический салон, оба называются «Людмила». По имени владелицы.

— Ясно, — вздохнул молодой человек.

— Это же государственная собственность, — с горьким сарказмом продолжила девушка. — И если мэр решил, что его сестра распорядится ей лучше, естественно, преследуя государственные же интересы, то кто ему возразит? Тем более что книги читают не все, а красота нужна каждому.

Елена повернулась к Олегу спиной, при этом немного ссутулившись.

— Они выкидывали книги прямо в грязь, представляешь? Как какие-то варвары из войска Атиллы. Причем с шутками, прибаутками, со смехом. А самое жуткое, что кое-кто из этих ублюдков в мамину библиотеку ходил еще школьником. Мама их знала, лица помнила, имена… Мне кажется, именно это ее и ударило больше всего. Не готова она была к подобному скотству, потому что привыкла прятаться от всего за стенами библиотеки. Как результат — нее случился нервный срыв, спровоцировавший инфаркт. Сердце… — Ревина немного помолчала. — Утром накрыло, а уже к вечеру ее не стало. Под самый конец она тихонько так стонать начала: «Эля», «Эля», «Эля». Ничего уже не осознавала, не понимала, что я рядом, просто говорила и говорила, пока… Ну, ты понял. И с тех пор я ненавижу это имя. Его и таких, как эти твари — уверенных в своей силе, в правоте, в том, что пуленепробиваемое стекло спасет от всего. Не-на-ви-жу! Знаешь, как я была очень рада, что накануне как раз получила диплом? Невероятно. Потому что останься я в городе, то Людмилу эту почти наверняка бы выследила и грохнула. А так обошлось. Даже наоборот, считай, повезло — переехала в Москву, где меня не послали куда подальше, а сначала оформили дознавателем в одно из окраинных ОВД, а потом перевели сюда.

— Все, что ни делается, — к лучшему, — подытожил Олег.

— Возможно, — как-то лающе рассмеялась девушка. — Только вот что делать с пеплом Клааса, который стучит в мое сердце? Вчера еле удержалась, чтобы этой толстухе как следует жизнь не попортить. Много ли надо для того, чтобы в ее доме горе-злосчастье поселилось? Не-а, всего ничего. Для меня всего ничего, имеется в виду.

— Да уж понял, — хмыкнул юноша, а после добавил: — Только тебе фиг бы стало легче, ты и сама это знаешь. Хуже — да, лучше — нет. Но я бы тебе слова не сказал, если что. Во-первых, потому что все равно не заметил бы ничего и не понял. Во-вторых, даже сообрази я, так все равно ты мне своя, а тетка эта нет. Тем более мне она тоже не понравилась. Как говорит мой отец, слишком много о себе понимает.

— Ну, я же не знала, насколько тебя папа правильно воспитал, — улыбнулась Ревина. — Мне отчего-то стыдно стало, я и смылась по-быстрому. А сейчас вот, решила поговорить.

— И зря. Могли бы в пиццерию сходить, внезапную премию обмыть. — Олег выбросил окурок, причем на редкость метко попал им в урну. — О, видела! Снайпер, а?

— Соколиный Глаз, — подтвердила Елена. — А вообще… Я знаю, что ты меня в любом случае поддержал бы. Мы же все тут, в отделе, не просто так оказались, у каждого за спиной есть что-то такое, после чего только здесь и можно нормальным человеком себя ощущать. Своим среди своих. И вместо того, чтобы этот свет ненавидеть, пытаться сделать его чуточку лучше. Вот такой парадокс.

— Ну да, парадокс, — тихонько повторил Олег, вздохнув и подумав о том, что если вчерашнее всплывет, то недолго ему придется на Сухаревке обитать.

— Что-то потянуло меня на философию, — потерла лицо ладошками девушка. — Пошли уже внутрь, я замерзла. Сдается мне, скоро снег ляжет. И не пробник, как вчера, а такой, основательный. И очень хорошо. Надоела эта слякоть.

Дежурка встретила молодых людей телефонным трезвоном. Сняв трубку, юноша услышал недовольный голос Францева, причем ему показалось, что начальник немного удивился, услышав именно его голос.

— Алло! Ровнин, это ты?

— Я.

— Сразу вопрос: ты какого лешего в отделе сидишь? Ты где должен быть?

— А где я должен быть? — уточнил Ровнин, судорожно вспоминая давешний вечер.

— Не знаешь? Покопайся в памяти, вчера разговор у нас с тобой на эту тему велся. А пока ты это делаешь, позови Морозова к телефону.

Олег положил трубку на стол и направился на второй этаж, попутно осознавая, что не было вчера ему отдано никаких поручений, кроме одного. Причем и оно не подразумевало поездок куда-либо, скорее наоборот, их отменяло.

Потому, вернувшись обратно с Морозовым, он последнему сразу трубку не дал, а перед тем сам ее взял.

— Аркадий Николаевич, покопался в памяти. Не было ничего такого. Вы меня про Машку спрашивали, сможет она по-быстрому информацию пробить или нет. И все.

— Ну или так, — согласился с ним начальник. — Аркадий Николаевич уже старенький, он что-то и перепутать может. Давай бери бумажку и записывай данные парочки фигурантов. Завтра утром мне доложишь, кто эти люди, где родились, где крестились, братья-сестры, тети-дяди, где проживали, судимости… Короче — все, что только можно. Если что-то прямо очень важное выяснишь — звони мне на домашний номер. Ну, где там Морозов?

Само собой, Олегу куда проще было бы Машке попросту позвонить и попросить ее в срочном порядке нарыть информацию о тех, кого назвал Командор, а после присоседиться к Морозову, который спешно засобирался на выезд. Явно где-то что-то очень интересное случилось, поскольку обычно сдержанный Саша, во-первых, очень уж заковыристо материться принялся, во-вторых, среди отборной брани прозвучало слово «василиск», до того знакомое Олегу только по книгам в жанре фэнтези.

Но вместо этого он лично направился в центр, туда, где теперь работала его любовница. Да, василиск — это очень интересно, но Маша — она такая Маша. У нее своя таблица приоритетов, и пожелания Францева в ней стоят далеко не на самой высокой строке. А вот если он, Ровнин, станет отираться где-то рядом, то шансы получить данные сегодня значительно возрастут. Ну и потом — в дороге черные мысли не так одолевают. И когда Машка рядом — тоже. Ну, по большей части.

— Маме ты очень понравился, — вместо приветствия сообщила ему девушка. — Я прямо удивилась даже.

— Звучит обидно, — заметил Олег, доставая из кармана сложенную вчетверо бумажку с данными. — Ты настолько в меня не верила?

— Да это тут при чем? — нахмурилась Маша. — Просто у мамы есть… Как верно сказать-то… Ну, короче, она меня лет с десяти за сына тети Светы сватает. Сначала вроде в шутку, ну, как обычно — вот вырастут детки, и мы с тобой породнимся. А года три назад шутки как-то кончились, став почти правдой. Тем более что муж тети Светы где-то в Москомимуществе серьезный пост занял, а Павлик в аспирантуру МГИМО намылился. Отличная партия — так мама сказала. Причем сто тысяч раз сказала.

— Тогда да, — согласился с девушкой Олег. — Против аспирантуры МГИМО мне не сдюжить. Даже с пистолетом.

— А тут — поглядите-ка, — продолжила Маша, — и интеллигентный мальчик ты, и из хорошей семьи, пусть даже провинциальной, и начитанный. До сих пор ломаю голову — она это всерьез все говорила или есть какой-то подвох?

— Тебе прямо сильно важно? — уточнил Олег. — Маш, вот серьезно — пусть это будет самой твоей большой проблемой.

— Ровнин, ты дурак? — постучала почему-то себя саму по лбу Остапенко. — Не исключен тот вариант, что тебе с ней жить.

— Ну, такой себе вариант, — усомнился юноша. — И, надеюсь, не сильно скорый.

— Не говори «гоп», — посоветовала ему Маша. — А если я завтра забеременею? И все, он не то что скорый, он моментальный. Я на аборт не пойду, даже не надейся. И с животом до носа замуж выходить не стану. Я не суеверная, если что, и в декабре могу расписаться. Потому поверь, мнение мамы — это прямо сильно важно.

Олег задумчиво посмотрел на девушку, в очередной раз отметил, насколько ей идет милицейская форма, и подумал о том, что, наверное, надо как-то им уже потихоньку расходиться. Одно плохо — с учетом характера Маши подобное мероприятие без ругани и хлопанья дверьми обойдется вряд ли, а это плохо. А что еще хуже — она дама мстительная, потому есть риск не только этот источник в информационном центре потерять, но и заработать себе не лучшую репутацию в глазах остальных его молодых, а также разведенных сотрудниц.

Но и ждать особо долго нельзя. Другой яркой чертой характера Марии являлось упорство в достижении поставленных перед собой целей. В данном случае это был брак с ним, Олегом Ровниным, причем непосредственно его мнение по данному поводу вообще никак не учитывалось. Причем дело даже не в том, что Машка его за человека не считала. Конечно нет. Просто она относилась к той категории женщин, которые уверены в том, что они отлично знают, как всем будет лучше.

— Ты пока мне эти два туловища пробей, — мягко попросил он, впихивая девушке в руку бумажку. — А со свадьбами, мамами и всем прочим мы обязательно разберемся по ходу движения.

— Ровнин, Ровнин. — Маша развернула бумажку. — И почерк у тебя, конечно, ужасный, и в жизни ты ничегошеньки не понимаешь. Тебе к когда данные нужны?

— К еще с утра, — пояснил юноша, выделив голосом букву «к». — Причем к вчерашнему.

— Совесть имей! — сдвинула брови девушка. — Все понимаю, но…

— Маш, вот поверь: если бы не крайняя нужда, сроду бы не попросил, — вложив в голос всю свою искренность, произнес Ровнин. — И потом — часто это делаю?

— По работе нет, — подумав, кивнула Остапенко. — Ну, так чтобы хватай мешки — вокзал отходит. Ладно, сделаю, жди. И вот еще что: ты тот костюм, в котором вчера был, особо не занашивай. Он тебе очень идет. Настолько, что даже на свадьбу его, пожалуй, можно надеть.

Олег дослушал то, что Маша говорила, после глянул ей вслед и подумал о том, что, возможно, его кто-то сглазил. Ну не бывает же так, чтобы на одного человека за сутки с небольшим столько бед сразу навалилось, причем друг с другом не связанных.

Ждать пришлось долго. Дождь закончился и начался снова, за окнами стемнело, а пачка сигарет, которую Олег только утром купил, начала показывать дно.

— На, держи. — Маша сунула Ровнину стопку листов, подколотых скрепкой. — Чего эти гопники натворили-то? Изнасиловали кого или старушку грабанули?

— Гопники? — уточнил Олег.

— Ну да. Мелкая шпана из Гатчины. Это пригороды Петербурга, если ты не знаешь. Забавно, кстати, выходит. Тамбовские и курские бригады едут в Питер, а питерские, выходит, в Москву. Вопрос — куда тогда наши с тобой земляки отправляются в поисках удачи и славы?

— Я из Саратова, — напомнил девушке Олег, листая бумаги.

— Но ты и не бандит. А вообще эти ребята, похоже, настырные и стремящиеся к успеху, так что по первому серьезному сроку, думаю, им скоро обломится. Да по-другому с таким дядюшкой и не получится. Сто процентов они к нему и приехали, мол — подтяни к движению по-родственному.

— А кто у них дядя? — уставился на нее Ровнин.

— Константин Соколов, — охотно ответила Остапенко, — в народе более известный как Сокол. Эти двое его племянники, один от старшей сестры, другой — от младшей. Вот такой вот семейный подряд. Слушай, может, сходим куда-то поужинать? Мне работать всего полчаса осталось.

— Маш, это вряд ли, — ответил Олег, убирая бумаги в рюкзак. — Извини.

— Ну, другого и не ждала, — рассмеялась девушка. — Правильно вчера про тебя папа сказал.

— А что он сказал?

— Ну-у-у… — Девушка скорчила рожицу, как видно, копируя отца, и низким голосом произнесла: — Опыта маловато, навыки в зачаточном состоянии, собой владеть пока не научился, но хватка есть. А если она есть — остальное придет.

— Так себе комплимент.

— Будь здоров комплимент, — посерьезнела Маша, — уж поверь мне. Я знаю. Ладно, свободен. Но завтра позвони обязательно! У меня кое-какие планы на выходные появились, и ты в них значишься.

Спорить с девушкой Олег не стал, рассудив, что оно ему дороже встанет, потому чмокнул ее в щеку, покинул здание и уже через несколько минут вставлял карточку в синий телефон-автомат, гадая, хватит на ней денег для звонка Ровнину или нет.

— Аркадий Николаевич, эти двое родня Соколу, — протараторил юноша сразу после того, как на том конце провода сняли трубку. — Они его племянники.

— Очень интересно, — ответил начальник. — Давай-ка, Олег, приезжай ко мне прямо сейчас.

— Так я ваш домашний адрес не знаю, — сообщил ему Ровнин. — Куда ехать-то?