Проклятый Лекарь. Том 4

Глава 4

Не успел Костик добежать до процедурного стола, как парциальный припадок у пациента перешёл в следующую, куда более уродливую фазу.

Тело Шуры выгнулось дугой в тонической судороге, мышцы напряглись до каменной твёрдости, отчего кровать протестующе скрипнула. Изо рта пошла пена, почти сразу окрасившись алым — пациент прикусил язык.

Костик, увидев это, окончательно рассыпался на части.

— Что делать⁈ — он не просто паниковал, он метался по палате как загнанный зверь, его руки беспомощно взлетали к голове. — Он же умрёт!

Я молча перехватил у него из рук ампулу и шприц. Его пальцы тряслись так, что он скорее проткнул бы себя, чем набрал препарат.

— Держи его руку, — приказал я. Мой голос был единственным островком спокойствия в этом хаосе.

Он вцепился в предплечье Шуры как в спасательный круг. Вена на локтевом сгибе вздулась, как синий шнур под кожей. Игла вошла легко, почти без сопротивления.

Медленное, выверенное давление на поршень. Прозрачная жидкость, несущая спасительное забвение, потекла в кровоток.

Десять секунд. Ничего.

Двадцать… тридцать…

На сорок третьей секунде напряжение, до этого ломавшее его тело, начало спадать. Мышцы, бывшие твёрдыми как дерево, расслабились. Тело перестало выгибаться дугой.

— Пульс сто двадцать, — я проверил сонную артерию. — Дыхание восстанавливается. Зрачки реагируют.

Он обмяк. Глубокий, хриплый сон, следующий за бурей.

— Что это было? — испуганно прошептал Костик, вытирая пот со лба.

— Классический большой эпилептический припадок, — объяснил я, поправляя подушку под головой пациента. — Точнее, сложный парциальный приступ с вторичной генерализацией. Начинается с фокального очага в височной доле — отсюда симптомы, которые он описывал. Затем возбуждение лавиной распространяется на весь мозг.

Но что-то здесь было не так.

Я разглядывал потоки Живы в его успокаивающемся после приступа теле, и увидел… аномалию. Это не было похоже на хаос, который сопровождает опухоль, где потоки давят и искажаются. Не было и характерного затухания, как при инсульте.

Это было похоже на… помехи. На рябь. Словно в его идеально отлаженную энергетическую систему внедрили чужеродный элемент, который работал на другой частоте.

Он не блокировал и не разрушал потоки Живы. Он потреблял их, создавая вокруг себя локальные зоны истощения, крошечные энергетические «провалы».

Именно эти провалы, очевидно, и вызывали катастрофические сбои в работе нейронной сети мозга.

Пациент Александр Выборгов лежал, погружённый в глубокий постиктальный сон — защитный механизм мозга, отключающий систему после перегрузки.

Костик, бледный, но уже пришедший в себя, молча убирал разбросанные инструменты.

Через пять минут Александр зашевелился. Его веки дрогнули, он издал тихий, растерянный стон. Затем он медленно открыл глаза. Взгляд был мутным, дезориентированным — как у человека, вынырнувшего из глубокой, тёмной воды.

— Где… где я? — прохрипел он. — Что случилось?

— Вы в больнице, — мой тон стал мягче, спокойнее. Голос, который я использовал для напуганных детей и умирающих стариков. Инструмент, как и любой другой. — У вас был эпилептический приступ. Как себя чувствуете?

— Голова… раскалывается, — он попытался сесть, но я мягко удержал его за плечо. — Приступ? Но я не эпилептик!

Страх. Отрицание. Классическая реакция на внезапный, пугающий диагноз, который грозит перевернуть всю жизнь. Я предложил ему стандартную, успокаивающую ложь. Или, вернее — часть правды.

— Иногда первый приступ случается и во взрослом возрасте, — объяснил я. — Вы помните, что было перед тем, как вы потеряли сознание?

Он нахмурился, его глаза затуманились, пока он пытался пробраться сквозь туман в своей памяти.

— Я… я рассказывал вам анекдот, — неуверенно произнёс он. — Про медведя и балалайку… А потом — провал. Пустота.

Полная ретроградная амнезия на иктальный и постиктальный периоды. Он не помнил ни сам припадок, ни то, что было до, ни сразу после. Как по учебнику.

Но книги не описывали каждого пациента. Они описывали в основном симптомы, а не причины. А причина, которую я видел своим особым зрением, была куда сложнее классического варианта.

Моя задача была уже не просто лечить симптомы.

Я должен был найти передатчик. И отключить его. Навсегда избавиться от причины, провоцирующей приступы.

— Костик, срочно МРТ головного мозга, — распорядился я.

МРТ поможет лучше просканировать его мозг.

Я смогу увидеть то, что не вижу некро-зрением. Оно видит потоки Живы, видит энергию, но оно не рентген в привычном его понимании.

Если патология чисто биологическая, не имеющая собственной яркой магической ауры, я могу видеть лишь последствия её жизнедеятельности — рябь, помехи, зоны истощения, но не самого возбудителя.

Мне нужна была физическая картина. Изображение.

В этом мире нужно было сначала поклониться богам технологий. Провести ритуал сканирования, прежде чем переходить к истинным, невидимым причинам.

МРТ было не просто диагностическим инструментом. К тому же оно было моим алиби. Способом получить неопровержимые доказательства существования аномалии, которую потом можно будет лечить моими методами, которые сильно отличаются от принятых схем лечения.

— Нужно исключить органическую патологию. Опухоль, аневризму, кисту — что угодно может провоцировать такие приступы, — пояснил я.

— Сейчас организую, — Костик, уже пришедший в себя и вернувшийся к роли исполнительного ординатора, помог Александру пересесть в каталку.

— Доктор, это серьёзно? — спросил Александр, его голос дрожал от тревоги. От былой веселости не осталось и следа.

— Пока рано говорить. Дождёмся результатов исследования, — ответил я ровным, успокаивающим тоном. — Но в любом случае, это лечится.

Дверь за каталкой закрылась.

МРТ даст мне час, может, полтора. Драгоценное время.

Все мои мысли были уже далеко, на базе «Северный форт». Там, в холоде и тишине, ждал своего часа мой главный ресурс. Тело метаморфа.

Игла моей силы, мой некротический консервант, всё ещё была там. Она не просто удерживала его душу на границе. Она была моим проводником, моим каналом связи с его угасшим сознанием.

Он был мёртв, но его память, его знания — всё это ещё можно было извлечь. Он мог дать мне ответы на вопросы, которые не знал никто другой. Кто стоит за ним? Откуда он получил силы? Каковы были его истинные цели?

И артефакт, который он сжимал в руке. Он был чертовски важен.

Ярк уже должен был освободиться. Я отправился на его поиски.

В палате Ливенталей застал только Аглаю.

Она сидела в кресле у кровати и тихо читала отцу вслух какой-то исторический роман. Граф — бледный, но умиротворённый — дремал под монотонный, успокаивающий голос дочери.

Картина почти пасторальная, если не знать, какие бури бушевали вокруг этой семьи всего сутки назад.

— Георгий Александрович здесь? — спросил я шёпотом, чтобы не разбудить графа.

Аглая подняла голову, приложила палец к губам и, аккуратно отложив книгу, вышла ко мне в коридор.

— У него очередные «дела рода», — пояснила она. — Защита интересов семьи Ливенталь не даёт ему передохнуть. То срочный суд, то переговоры, то ещё что-то.

Дела рода. Суды, переговоры, сбор долгов… обычная, рутинная работа по поддержанию аристократической империи.

— Понимаю. Мне нужно попасть на вашу базу «Северный форт». Где она находится?

— Это закрытая территория, — Аглая развела руками. — Туда без личного разрешения Георгия Александровича не пускают даже меня. Хочешь, я попрошу отца дать распоряжение?

Графа?

Он благодарный пациент, но также политик и аристократ до мозга костей. Он начнёт задавать вопросы: «Зачем вам понадобилась база, доктор?», «какие именно эксперименты вы собираетесь проводить с телом?»

И какой ответ я ему дам? «Собираюсь провести запрещённый ритуал, чтобы извлечь из него остатки своей тёмной силы, ваше сиятельство. А плюсом было бы неплохо получить ответ на вопросы»?

Нет.

Граф — источник Живы и покровительства, а не конфидент в вопросах некромантии. Его лучше держать в неведении.

— Не стоит, — покачал я головой. — Не будем тревожить его сиятельство по пустякам. Подожду Ярка. Лишь бы с трупом ничего не случилось.

— Не волнуйтесь, база хорошо охраняется, — заверила она.

Я внимательно посмотрел на неё. Что-то неуловимо изменилось.

Исчезла прежняя неуверенность, та робость жертвы, которую я видел ещё пару дней назад. Девушка держалась прямо, смотрела в глаза, говорила чётко и по делу. Её аура, раньше хаотичная и трепещущая, теперь была ровной и сфокусированной.

Снятие душевного якоря дало неожиданный побочный эффект?

Якорь был не просто проклятьем. Он был психологической клеткой, подавлявшей её волю. Освободившись от постоянного, пусть и неосознанного влияния Волка, она словно обрела себя.

Робкая девочка исчезла. На её месте появилась дочь графа Ливенталя. Это делало её куда более интересным и ценным союзником.

— Попросите Георгия Александровича позвонить мне, как только он объявится, — попросил я.

— Конечно, — кивнула она без малейших колебаний.

Она вернётся к отцу, а я — к своим делам. Время ожидания можно было потратить с пользой. Например, изучить результаты МРТ моего пациента с припадками. Возможно, там найдётся что-то интересное.

В ординаторской меня ждал Костик с распечатками снимков. Он метался, размахивая томограммами, как флагом капитуляции.

— Святослав, посмотрите на это! — он разложил чёрные глянцевые листы на светящемся экране негатоскопа.

Я наклонился над снимками. Идеальные срезы головного мозга, серое и белое вещество в безупречном контрасте. Идеальные, если не считать аномалии, на которую указывал дрожащий палец Костика.

В тот же миг я почувствовал это. Тяжёлый, сверлящий взгляд.

Даже не оборачиваясь, я знал, что Рудаков наблюдает за нами, стоя в дверях. Его пронзительный взгляд буквально буравил мне затылок.

Это было не простое любопытство. Это было целенаправленное наблюдение. Внимание хищника, выбравшего жертву.

Слишком пристальное внимание для первого дня работы. Он не просто знакомится с отделением. Он охотится. И, судя по всему, своей жертвой он хочет сделать меня.

— Доктор Пирогов! — его голос, ровный и обманчиво-дружелюбный, прорезал тишину ординаторской. — Можно вас на минутку?

Я медленно выпрямился, намеренно не спеша, и подошёл к нему. Костик испуганно отскочил в сторону.

— Слушаю вас, Фёдор Андреевич, — ровным тоном сказал я.

— Я тут изучал документацию отделения, — он стоял, сложив руки на груди, в классической позе доминирования. — И обнаружил любопытный факт. У вас, доктор Пирогов, на данный момент нет ни одного пациента под личным наблюдением. В клинике полно больных, ординаторы завалены работой. А вы, наша главная звезда, бездельничаете. Как это понимать?

Вот оно. Первый удар. Не в лоб, а с фланга, с использованием бюрократии и формальностей.

Он не спрашивал. Он обвинял. Это был не вопрос. Это был тест.

Проверка на прочность. Он хотел увидеть, как я буду реагировать. Буду ли я оправдываться? Злиться? Роптать? Он пытался с самого начала поставить меня на место. Показать, кто здесь новый вожак.

Наивный лис. Он думает, что зашёл в курятник. Он не понимает, что попал в клетку к волку, который просто притворялся курицей.

Тридцать процентов в Сосуде. Не изобилие, но комфортный оперативный резерв. Достаточно на несколько недель спокойной работы.

Но если проклятье, этот мой невидимый надзиратель, решит, что я отлыниваю от спасения жизней… оно может начать капризничать.

Поэтому атака Рудакова была не просто неуместной. Она была несвоевременной. Но я был в хорошей форме. И готов к диалогу с ним.

— Я всех своих пациентов вылечил, Фёдор Андреевич, — ответил я спокойно. — Включая дочь графа Ливенталя, если эта фамилия вам о чём-то говорит.

Я констатировал факт. И положил на стол между нами очень тяжёлое, аристократическое имя.

Теперь его ход.

Рудаков слегка поморщился. Укол достиг цели, но он был хорошим фехтовальщиком и не показал, что ранен.

— Я не видел записей об этом в больничных протоколах, — ответил он.

Бюрократический выпад. Он не мог оспорить факт, поэтому атаковал форму. Предсказуемо.

— Мои возможности и сфера деятельности простираются далеко за пределы этой клиники, — я выдержал его взгляд, не мигая. — Не всё лечение, Фёдор Андреевич, происходит в стенах больницы и фиксируется в журналах учёта. Наш главврач знает об этом. Можете спросить у него.

Я давал ему понять простую вещь: я не его ординатор. Я — независимая сила, которая по своему усмотрению пользуется ресурсами этой клиники. И он, как временный управляющий, должен с этим смириться.

— Мне не нравится такой подход, — процедил он, и в его голосе прорезалась сталь. — В моём отделении всё должно быть задокументировано. Каждый шаг. Каждый диагноз. Каждый пациент. Ясно?

— Обязательно учту ваше пожелание, — я вежливо кивнул.

Не дожидаясь ответа, я развернулся и пошёл обратно к Костику и снимкам, оставляя его стоять в дверях.

Противостояние только начинается. Я выиграл первый раунд, но это была лишь разведка боем.

Рудаков — не Морозов. Он не будет действовать грубо. Он будет плести паутину из протоколов, инструкций и докладных. И мне придётся либо научиться танцевать в этой паутине, либо просто сжечь её вместе с пауком. Хотя оба варианта мне не нравились.

— Что это с ним такое? — шёпотом спросил Костик, когда Рудаков покинул поле зрения. Он нервно оглядывался, словно боялся, что новый заведующий услышит его даже через стену. — Чего он к тебе прицепился?

Инструмент в руках Бестужева. Острый, любопытный и, судя по всему, направленный прямо на меня.

— Не обращай внимания, — ответил я. — Новое начальство всегда пытается показать, кто тут главный. Это как метка территории. Пройдёт. Давай лучше займёмся пациентом. Что там у Александра?

Костик с облегчением сменил тему.

— Вот, смотрите, — он указал дрожащим пальцем на один из снимков. — Правая височная доля, медиальные отделы.

Я наклонился над снимками. И увидел это на одном из срезов. Идеально круглое образование размером с горошину. Яркое кольцо, накопившее контрастное вещество, с ещё более яркой, почти светящейся точкой в самом центре.

— Что это, чёрт возьми? — пробормотал Костик.

Я изучал снимок.

Мне не нужно было МРТ, чтобы увидеть аномалию, но изображение подтвердило её физическую привязку. Энергетический «шум», который я видел в его ауре, исходил именно отсюда. Эта штука была не болезнью. Она была словно антенной.

Я прогнал в голове дифференциальный диагноз, скорее для проформы. Это не было похоже на классическую опухоль, глиому, — слишком правильная, чёткая форма. Не инсульт — не было характерных ишемических изменений в окружающих тканях. Не простая киста — она бы не накапливала контраст так активно.

— Похоже на абсцесс, — предположил я вслух. — Или туберкулёму. Видишь это кольцевидное накопление контраста? Типично для инкапсулированного гнойника.

— Абсцесс мозга? — Костик присвистнул. — Откуда?

— Хронический отит, синусит, даже кариозный зуб может стать источником инфекции, которая с током крови попадёт в мозг. Назначай цефтриаксон два грамма два раза в день, метронидазол пятьсот миллиграммов три раза. И добавь противотуберкулёзные препараты на всякий случай.

Я выписал стандартный протокол лечения.

Антибиотики были правильным первым шагом согласно любому учебнику в этом мире. Это покупало мне время. Это создавало документальную историю стандартной терапии, которая оправдает мои последующие, более… прямые методы.

Если они понадобятся, конечно.

Внезапно из коридора донёсся оглушительный, металлический грохот — кто-то уронил целый процедурный лоток со всем его звенящим содержимым.

Костик вздрогнул и обернулся на шум.

Я не отреагировал. Шум больницы был для меня не более чем фоном. Но в тот момент, когда его внимание было отвлечено, воздух прямо передо мной дрогнул, сгущаясь в знакомую полупрозрачную фигурку.

Материализовался Нюхль.

Он не просто жестикулировал. Его буквально трясло от тревоги.

Он отчаянно ткнул когтистой лапкой себе в грудь, затем несколько раз указал вниз, в пол. А потом принялся отчаянно перебирать всеми четырьмя лапками на одном месте, имитируя бег. И снова ткнул когтистой лапкой в сторону коридора, в сторону выхода.

Вниз. Бежать. Вниз, в подвал. В морг.

Я понял его без слов. Все мысли о странном пациенте, о Рудакове, о Ярке — всё это мгновенно ушло на второй план. Нюхль никогда не паникует без причины.

А это означало, что в моём тихом, упорядоченном царстве мёртвых, на моей территории происходит нечто из ряда вон выходящее. И мне это категорически не нравилось.

— Костик, начинай лечение по протоколу, — бросил я через плечо, уже направляясь к выходу. — Мне срочно нужно отойти.

Я влетел в морг, едва не сбив с ног санитара с пустой каталкой.

Всеволод Кириллович Мёртвый сидел за своим столом, невозмутимо попивая горячий чай из гранёного стакана. Спокойствие посреди урагана.

— А вот и вы соизволили явиться, — проворчал он, не отрываясь от своего напитка. — А я уж думал, придётся в розыск подавать.

— Что случилось? — я огляделся.

Холодильные камеры были приоткрыты. Тело Алексея Ветрова, которое я оставил у стенки, сейчас отсутствовало. Но оно ведь не могло само уйти, верно? Да и я не планировал целые сутки в отключке провести. Обычно Мёртвый не такой расторопный, а тут проявил чудеса прыти.

— Где тело? — спросил я.

— Мест нет, — Мёртвый равнодушно пожал плечами. — Этот твой… пациент был вообще неучтённый. Без паспорта, без документов — типичный бомж. У нас тут, дорогой коллега, не камера хранения до востребования, а морг, который имеет свойство регулярно заполняться.

— Но раньше такого не было, — я подошёл ближе. — Вы же всегда держали неопознанные тела минимум неделю! На случай, если объявятся родственники. Это протокол.

— Новое начальство — новые порядки, — философски заметил Мёртвый. — Приказали очистить помещение от балласта.

Новое начальство. Сомов. Мой ручной главврач. Марионетка, которую я сам же и посадил на трон. Он не мог отдать такой приказ. Тем более находясь на должности второй день.

— Кто приказал? И где тело⁈

— Пётр Александрович Сомов лично распорядился. А труп на кремацию повезли.

— Что? — мои худшие подозрения подтвердились. — Вы с ума сошли? Это же незаконно! Кремировать неопознанное тело без решения суда! Мне этот труп нужен.

— Не знал, что вы к нему так привязались, — усмехнулся Мёртвый в усы. — Спрятал бы за шторкой, если бы предупредили.

— Когда увезли?

Мёртвый лениво посмотрел на большие настенные часы.

— Да вот Семёныч только что уехал. Минут пятнадцать назад.

Кремация. Уничтожение. Нет-нет-нет! Так не пойдет!

— Чёрт! Что ж вы раньше не сказали⁈

— А вы не спрашивали! — невозмутимо ответил Мёртвый, делая ещё один глоток чая.

Не стал больше терять ни секунды. Развернувшись, я бросился к выходу. Гонка началась. И я уже проигрывал на пятнадцать минут.

Я нёсся по подвальным коридорам. Тело, ещё не до конца оправившееся от истощения, протестовало, но воля гнала его вперёд.

Сомов приказал сжечь неучтённый труп?

Мысли метались в голове, отказываясь складываться в логическую картину. Это же прямое, вопиющее нарушение закона!

Даже последнего бомжа нельзя кремировать без разрешения полиции и прокуратуры!

Нелогично. Иррационально. Самоубийственно для только что начавшейся карьеры Сомова.

Что-то здесь было нечисто.

Либо Сомов окончательно потерял голову от внезапной власти и решил навести порядок самыми дикими методами, либо… кто-то дёргает за ниточки.

Но кто? Что-то в этой истории не чисто

Алексей… И… Чёрт. Метаморф!

Мысль ударила, как физический удар, заставив меня споткнуться.

Они были связаны. Не физически, а магически. Якорь, который я забрал у Ваксина, принадлежало изначально Ветрову. Их души соприкоснулись в момент смерти и передачи.

Механизм якоря был такой, что связь, пусть и разорванная, оставила след. Энергетический шрам.

Если сейчас тело Ветрова сгорит… Это будет обрыв магического канала с чудовищным выбросом энергии.

И этот выброс активируется в непредсказуемой форме. Он может тянуть за собой метаморфа, мою главную цель. И еще…

Додумать я не успел.

Рванув на себя последнюю дверь, я ворвался в крематорий — маленькое, облицованное кафелем помещение в самом дальнем углу подвала, где стояла старая, чугунная печь для утилизации.

Семеныч, спиной ко мне, как раз заталкивал каталку с одним телом, накрытым простынёй, в открытую, тёмную топку.

— Стой! — заорал я. — Немедленно остановись!

Но лысый мужик меня не слышал. В его ушах были старые, потёртые наушники, из которых доносился какой-то бравурный, оглушительный марш.

Он сделал последний, натужный толчок. Каталка со скрипом въехала в тёмное, ненасытное жерло печи.

Семеныч, довольный проделанной работой, с лязгом захлопнул тяжёлую чугунную дверцу.

Его рука потянулась к большому красному рычагу розжига.

— НЕТ!