Проклятый Лекарь. Том 4

Глава 1

Первое, что я почувствовал — запах карболовой кислоты. Резкий, медицинский, въедливый. Запах, который для меня был синонимом пробуждения.

Второе — жёсткость стандартной больничной койки под спиной.

Третье — тупую, разлитую по всему телу боль, словно меня методично пропустили через мясорубку.

Я открыл глаза.

Знакомый узор трещин на потолке палаты смотрел на меня. За время работы в «Белом Покрове» я изучил их досконально.

Вот эта, похожая на профиль Сократа, скорбно взирающего на своих учеников. А вон та, у самой лампы — вылитый Платон.

Палата номер двенадцать. Моя неофициальная комната отдыха после особенно тяжёлых смен. Моя любимая.

Так, надо разобраться с произошедшим.

Я живой. Это уже радует.

Обратил свой внутренний взор на Сосуд. Тёплая, успокаивающая волна золотистого света плескалась в магическом резервуаре.

Тридцать процентов.

Значит, сработало. Аглая пришла в себя и успела поблагодарить. Успела вовремя.

Иначе проклятье, найдя Сосуд пустым, уже начало бы свой пир, пожирая меня изнутри. Ноль целых две десятых процента — это не просто критическая отметка. Это практически подписанный смертный приговор.

Что-то лёгкое, но настойчивое запрыгнуло мне на грудь. Я дёрнулся, но это был всего лишь Нюхль. Костяная ящерица материализовалась прямо на больничном одеяле и, не теряя ни секунды, начала активную пантомиму.

Сначала он картинно раскинул все свои когтистые лапки, изображая безжизненное тело. Затем лапки безвольно повисли, а голова трагически свесилась набок — пациент скончался.

Следом он принялся энергично тереть глазницы костяшками, изображая вселенскую скорбь. И наконец — перешёл к финальному акту, изобразив энергичное копание могилы.

— Не дождётесь, — хрипло сказал я. Горло пересохло, голос звучал как скрип несмазанной двери. — Рано хоронить Святослава Пирогова.

Нюхль радостно цокнул, подпрыгнул и показал большой палец вверх — жест, который он явно подсмотрел у людей и теперь использовал к месту и не к месту.

— Как долго я был без сознания? — спросил я.

Невидимка поднял одну костяную лапку.

— День?

Он энергично закивал.

Я нахмурился. Целые сутки. Это было… неправильно. Слишком долго.

Полное истощение должно было привести к коллапсу на несколько часов, не больше. Я уже проходил через это с Воронцовой. Сутки без сознания после стандартного пополнения резерва — это аномалия.

Значит, что-то изменилось. В механике самого проклятья. Или в моём теле.

Ещё одна загадка. Ещё одна переменная в уравнении моего выживания.

Дверь палаты тихо скрипнула и открылась. Вошла Аглая.

В её руке был стандартный картонный стаканчик, из которого поднимался тонкий, нерешительный столбик пара.

Запах ударил в нос раньше, чем я успел сфокусировать на ней взгляд — крепкий, горький, с отчётливыми нотками жжёной резины и тихого больничного отчаяния. Кофе из автомата.

— Ты проснулся! — воскликнула она, и на её бледном, уставшем лице расцвела искренняя, тёплая улыбка.

Я поморщился — скорее от запаха, чем от боли.

— А нет ли чая? — спросил я, мой голос всё ещё звучал хрипло. — Или хотя бы воды? Этот… напиток пахнет как машинное масло с примесью дёгтя. Подозреваю, это канцерогенный отвар, который медсёстры используют для травли тараканов.

— Ой! — она мгновенно смутилась, и румянец залил её щёки. — Прости, я думала, все врачи любят кофе. Сейчас я принесу чай!

Она торопливо поставила стаканчик на тумбочку, но вместо того, чтобы уйти, вдруг шагнула к кровати и схватила мою руку обеими ладонями. Её пальцы были тёплыми, живыми.

— Святослав, я так переживала! Ты был без сознания целые сутки! Доктора говорили, что не знают, очнёшься ли ты вообще! Твой пульс едва прощупывался, дыхание было таким слабым, что зеркало, которое подносили к губам, почти не запотевало! И никто не знал, что с тобой!

Классические симптомы терминального магического истощения.

Организм, пытаясь выжить, входит в режим глубокой консервации, замедляя все метаболические процессы до абсолютного минимума. Интересно было бы изучить этот феномен в лабораторных условиях, но в качестве подопытного кролика выступать не слишком приятно.

— Со мной всё в порядке, — успокоил я её, чувствуя, как тепло её рук медленно пробивается сквозь остаточный холод в моём теле. — Ты же меня поблагодарила?

— Как ты и сказал! — тут же заверила она меня. — Сразу как пришла, начала благодарить со всей искренностью.

— Ну вот, — усмехнулся я. — Ты меня спасла. Как твоя дыра? Якорь снят? Покажи плечо.

Она, ни секунды не колеблясь, без малейшего стеснения спустила ворот платья с плеча. Её доверие ко мне как к врачу было абсолютным, перекрывающим любые аристократические условности.

Кожа была чистой, гладкой, без единого следа синей аномалии. Даже шрама не осталось.

— Всё отлично! Смотри! — она слегка повернулась, демонстрируя плечо. — Исчезла. Примерно через час после того, как ты… потерял сознание. Георгий Александрович сказал, что это настоящее чудо!

— Рад, что всё обошлось, — сказал я. — Теперь ты полностью свободна от влияния Волка.

— Благодаря тебе, — она сжала мою руку крепче, её глаза блестели от непролитых слёз облегчения. — Я никогда не забуду, что ты для меня сделал. Я твоя должница. Навеки.

— Ну ладно, пора вставать, — я откинул одеяло и сел на кровати, игнорируя протестующий стон мышц.

— Какой вставать⁈ — Аглая всплеснула руками. Её глаза расширились от ужаса. — Ты же сутки пролежал без сознания! Доктор Семёнов, который тебя осматривал, сказал — минимум три дня строгого постельного режима!

— Доктор Семёнов — прекрасный доктор, но, как и все они, патологический перестраховщик, — я спустил ноги с кровати. — Постельный режим для больных. А я здоров.

Тридцать процентов в Сосуде — это не просто жизнь, это вполне рабочее состояние. У меня масса дел.

— Но ты же едва не умер!

— «Едва» — ключевое слово, — я встал. Мир на мгновение качнулся, но я удержался на ногах, вцепившись в спинку кровати. — Видишь? Стою. Значит, могу и ходить.

Мышцы затекли, суставы протестующе хрустнули, но тело подчинялось. Я сделал несколько шагов по палате, разминаясь. Каждый шаг был маленькой победой воли над физической слабостью.

— Ты невозможный! — Аглая покачала головой, но в её голосе уже не было паники. Только восхищение.

Я вышел в коридор. У дверей, на двух стульях, сидели двое людей Ярка. Бритые затылки, чёрные костюмы, внимательные, сканирующие всё вокруг глаза. Увидев меня, они вскочили так резко и синхронно, что их стулья с грохотом опрокинулись.

— Доктор Пирогов! — выпалил один.

— Вы в порядке? — добавил второй.

Ещё бы честь отдали. Или на одно колено встали, как перед монархом. Цирк.

— Отдыхайте, господа, — кивнул я им. — Опасность миновала. Можете возвращаться к обычному графику.

— Приказано охранять вас до особого распоряжения, — отчеканил первый, его лицо было непроницаемым.

— Чьего распоряжение?

— Господина Ярка.

Интересно. Либо Георгий Александрович искренне обо мне заботится, либо следит. А скорее всего — и то, и другое. Профессиональная паранойя телохранителя — полезное качество, пока оно не мешает мне работать.

— Как хотите, — пожал я плечами и пошёл дальше по коридору. — Охранять придется пустую палату. За мной вы не пойдете.

— У нас приказ!

Охранники пытались протестовать, но я просто вышел в коридор. Быстро подпер дверь шваброй, которую оставила уборщица. Так я смогу улизнуть. И они не смогут меня догнать, даже если очень захотят продолжить преследование.

Через пару минут их крики услышит главная медсестра и откроет дверь. Этого времени мне хватит.

Шаг за шагом я возвращался к жизни, к своим делам.

Главная задача — мёртвый метаморф на базе «Северный форт».

В его теле застряла игла моей собственной некромантской энергии, которую я ввёл в него в последние секунды его жизни. Это был не дар и не метка. Это был консервант.

Тончайший некротический импульс, который, как якорь, удерживал его душу на самой границе, не давая ей окончательно покинуть тело.

Он не был жив, но и не был до конца мёртв. Он находился в идеальном состоянии для того, чтобы с ним можно было поговорить.

Нужно было забрать его и провести допрос, пока остаточная Жива в его тканях не иссякла полностью. Эта аномалия может дать не просто ответы на вопросы. Она может стать ключом к пониманию того, как изменилось моё проклятье.

Охота ещё не закончена. Она просто перешла в новую фазу. Фазу посмертного вскрытия.

— Святослав, подожди! — окликнули меня.

Торопливые, но лёгкие шаги за спиной. Я остановился у лестницы, не оборачиваясь. Аглая.

— Куда ты так спешишь? — робко спросила она.

— Дела не ждут.

Она обогнала меня и встала на пути, преграждая проход. Больше не испуганная девушка, а решительная молодая женщина.

— Папа хочет тебя видеть! Очень хочет поблагодарить лично! — выпалила она. — И Георгий Александрович тоже ждет! Сказал, что нужно срочно поговорить! И главврач Сомов приказал немедленно сообщить, как только ты придёшь в себя!

Я остановился, мысленно расставляя приоритеты.

— Слишком много визитов для человека, который десять минут назад был практически мёртв, — заметил я.

— Тогда давай разделимся! — тут же предложила она, и я не мог не оценить её сообразительность. — Ты иди к главврачу, раз это по работе. А я скажу папе и Георгию Александровичу, что ты в порядке и скоро зайдёшь.

— Разумный план, — согласился я. Она учится. Быстро. — Скажи им, что я обязательно навещу. Через час, максимум — два.

— Хорошо! — она просияла. — Папа будет так рад! Он все время спрашивал о тебе!

Я смотрел, как она почти бегом направилась обратно к палате отца, и свернул в сторону административного крыла. Первым делом — Сомов. Нужно убедиться, что моя марионетка не расшаталась за сутки моего отсутствия.

Сомневаюсь, что охранники станут меня там искать. А потом смогу выскользнуть через черный ход.

По привычке, которая выработалась за последние недели, я направился к сестринскому посту, центральному узлу нашего отделения.

Глафира Степановна, вечный страж этого бастиона порядка, сидела за своим столом и с методичностью опытного счетовода заполняла какие-то журналы.

Увидев меня, она отложила ручку. Её суровое, обычно непроницаемое лицо на мгновение дрогнуло, смягчилось.

— Святослав Игоревич! — в её голосе, к моему удивлению, звучала неподдельная, почти материнская теплота. — Как ваше самочувствие? Мы все так переживали!

Интересная метаморфоза. Ещё пару дней назад она смотрела на меня как на врага народа, выскочку и похитителя чужих должностей. А теперь — едва ли не слёзы на глазах.

Забавно наблюдать, как успех творит чудеса с репутацией в коллективе.

— Спасибо, Глафира Степановна, уже лучше. Где найти Сомова? — уточнил я.

— Пётр Александрович теперь в кабинете главного врача, — она произнесла это с ноткой гордости, словно это её личное достижение. Она даже встала, что было верхом уважения с её стороны. — Третий этаж, восточное крыло. Вас проводить? Вы ещё так слабы после всего пережитого!

— Справлюсь, спасибо за заботу, — вежливо, но твёрдо отказался я.

— Святослав Игоревич, — она понизила голос до заговорщического шёпота, когда я уже проходил мимо. — Вы уж там… присмотрите за ним. Он врач хороший, но наверху его съедят. А на кого нам тут надеяться? На вас одна надежда и осталась.

Я кивнул, не останавливаясь.

Поднимаясь по широкой парадной лестнице, я размышлял над её словами. Даже Глафира Степановна, этот бронированный динозавр медицины, растаяла. Статус пациента, которого ты спас, оказывается важнее самого факта спасения. Полезное наблюдение.

Кабинет главврача располагался в самой престижной части клиники. Здесь пахло не лекарствами, а деньгами и властью. Натёртые до зеркального блеска паркетные полы, лепнина на высоком потолке, тяжёлые дубовые панели на стенах.

Из позолоченных рам на меня с неодобрением взирали суровые бородатые мужи в пенсне — отцы-основатели «Белого Покрова».

В просторной приёмной за массивным столом из карельской берёзы сидела новая секретарша. Молодая, в строгом, идеально сидящем костюме, с волосами, собранными в тугой пучок. Она не читала журнал, а работала на блестящем новом компьютере.

— Доктор Пирогов? — она подняла на меня взгляд, и я понял, что моё лицо здесь теперь знают.

— Он самый.

— Пётр Александрович сейчас занят, у него представители из министерства. Но он просил вас подождать, — её голос был ровным и деловым. — Присаживайтесь. Хотите чаю?

— С удовольствием.

Я устроился в глубоком кожаном кресле. Сомов обзавёлся атрибутами власти. Правильно. Фасад важен не меньше, чем содержание. И эта профессиональная, эффективная девушка — часть нового фасада. Он хорошо играет свою роль.

Роль, назначенную мной.

Я не заметил, как окунулся в размышления.

Мой суточный блэкаут. Это была аномалия, опасное отклонение от установленного протокола моего собственного тела.

Я мысленно открыл «историю болезни». Случай с княгиней Воронцовой. Обстоятельства были схожи: полное опустошение Сосуда, состояние, которое местные врачи назвали бы клинической смертью, а затем — мощный, спасительный приток Живы.

Восстановление тогда заняло… пару часов? Глубокий сон, и я снова был в строю.

Но на этот раз — целые сутки. Полный день, вычеркнутый из жизни. Непозволительная роскошь.

Первое и самое логичное предположение: проклятье адаптируется. Это не статичный кусок кода. Это живая, паразитическая сущность. Оно учится. Оно эволюционирует.

Оно увидело мой метод «перезагрузки» через полное истощение и решило установить… более длительную последовательность запуска. Защитный механизм, чтобы сделать меня более уязвимым после каждого «воскрешения».

Или, наоборот, оно слабеет?

Как умирающий двигатель, оно требует больше времени и усилий, чтобы провернуться. Цикл перезарядки становится длиннее, мучительнее. Второй вариант казался… слишком оптимистичным. Оптимизм — это роскошь для тех, у кого на душе не висит паразитический бог смерти.

Нужно было проанализировать изменения.

Мои некромантские способности, без сомнения, росли. «Реанимация» Ветрова была грубой, силовой работой…

Но контроль, который я продемонстрировал с призраком в моей квартире, точность связывающей руны, которую я наложил на охранников… это была работа мастера, а не подмастерья.

Мои целительские навыки тоже обострялись. Скорость и эффективность, с которой я разобрался с паразитом Ольги… это было за гранью простой интуиции.

Итак, оба полюса моей силы — светлый и тёмный — становились мощнее. Но система, которая их связывала… само проклятье… становилось более нестабильным, более непредсказуемым.

И это привело меня к последней, самой тревожной гипотезе. Той, к которой мой разум возвращался снова и снова, как мотылёк к чёрному пламени.

Что, если они неразделимы? Что, если проклятье — это не просто контейнер для двух противоборствующих сил?

Что, если это — конвертер? Симбиотический двигатель, который питается самим конфликтом между жизнью и смертью? Что, если, усиливая свою некромантию, потакая своей истинной природе, я одновременно кормлю и усиливаю то самое проклятье, которое пытаюсь сломать?

Это означало бы, что каждый шаг, который я делаю к возвращению своего былого могущества — это шаг к какому-то неизвестному, катастрофическому сбою всей системы.

Это означало бы, что я заперт в идеальном парадоксе: чтобы стать достаточно сильным для разрушения проклятья, я должен сначала сделать его нерушимым.

Ход моих мыслей, уходящий в довольно неприятную бездну, был прерван.

Дверь кабинета открылась, и на пороге появился Пётр Александрович Сомов. Он выглядел… старше. За одни сутки вес власти лёг ему на плечи, оставив тени под глазами и новые морщинки в уголках рта.

— Святослав, — выдохнул он с облегчением. — Слава богу, вы очнулись. Нам нужно поговорить. Срочно.