Проклятый Лекарь. Том 3

Глава 5

Екатерина Доронова отшатнулась. Её лицо побелело. Рука инстинктивно взметнулась ко рту, пытаясь удержать рвущийся наружу крик.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — голос, до этого твёрдый, дрогнул. — Это… это чудовищная клевета!

Я видел её реакцию. Стадия первая: отрицание. Классика.

Она ещё не поняла, что играет на моём поле, по моим правилам. Она думает, что это светский салон, где можно задавить оппонента статусом. Но это морг.

Здесь статус есть только у меня и у моих молчаливых пациентов. И её муж, барон Доронов, уже успел мне кое-что прошептать перед тем, как окончательно умолкнуть. Его последняя мысль была очень… красноречивой.

Она попыталась обойти меня, направляясь к выходу. Я не сдвинулся с места. Просто стоял, сложив руки на груди.

— Это возмутительно! — баронесса попыталась вернуть контроль. Она выпрямила спину, её голос обрёл металлические нотки. Маска возмущения вернулась на место, хотя паника в глазах её выдавала. — Я вызову полицию! Вы не имеете права меня здесь удерживать! Я вас уничтожу! Подам на вас в суд за клевету! Вы и дня больше не проработаете в этой больнице!

Я позволил ей выговориться. Когда поток угроз иссяк, спокойно ответил:

— Можете вызвать. Прекрасная идея, баронесса. Вызывайте.

Она замерла, ошеломлённая моими словами.

— Они приедут, — продолжил я тем же ровным тоном, — примут у вас заявление, составят протокол о клевете. А потом я, в качестве врача, проводившего вскрытие, передам им своё официальное заключение.

Я сделал короткую паузу.

— Заключение о том, что ваш муж, барон Доронов, был отравлен редким алкалоидом растительного происхождения. Веществом, которое почти не оставляет следов, если не знать, что искать. И о том, что микроскопические следы этого же вещества были найдены на внутренней стороне его любимой фарфоровой чашки для утреннего чая. Уверен, следователям будет интересно обсудить с вами его утренние привычки.

Её лицо стало совершенно белым. Маска треснула. Угрозы, статус, связи — всё это оказалось бесполезным. Теперь она не нападала. Она защищалась.

Я сделал шаг вперёд и понизил голос.

— Знаете, баронесса, у смерти есть свои секреты. Иногда, в последнюю секунду, сознание успевает подумать о самом главном.

Она смотрела на меня, не дыша.

— И последней, самой отчётливой мыслью вашего мужа была не боль и не страх. Это были два слова. Обращённые к вам.

Я смотрел ей прямо в глаза.

— Он подумал: «Катя… прости…».

Это сработало. Вся её выдержка исчезла. Она медленно осела на жёсткую банкетку для посетителей, её плечи поникли. Полное поражение.

В морге снова стало тихо. Тишина капитуляции. Она сидела, глядя в пол.

Я ждал, пока пройдёт первый шок. А когда тишина стала невыносимой, я задал главный вопрос, который мучил меня с самого начала.

— Так за что он просил у вас прощения, баронесса?

Её защита рухнула. Время переходить от общего обвинения к конкретике. К деталям, которые сломают её окончательно и заставят говорить.

— Наперстянка, — произнёс я ровным голосом. — Дигиталис пурпуреа. Сердечные гликозиды. В малых дозах — лекарство для сердечников. В больших, или при длительном накоплении — яд, имитирующий сердечную недостаточность. Идеальный выбор для тихого убийства.

Екатерина замерла, её взгляд стал стеклянным.

— Вы начали месяца четыре назад, — продолжил я, излагая факты так, будто читал лекцию студентам. — По пять-семь капель в его вечерний бокал коньяка. Достаточно, чтобы вызвать накопительный эффект, но слишком мало, чтобы он почувствовал горечь, особенно замаскированную алкоголем.

Я подошёл на шаг ближе, наблюдая за её реакцией. Она не дышала.

— Сначала была легкая аритмия. Он списал это на возраст и стресс на работе. Потом появилась одышка при подъёме по лестнице. Слабость по утрам. Отёки на ногах к вечеру. Классическая картина хронической сердечной недостаточности, которую ни один врач не отличил бы от естественного течения болезни.

— Откуда вы… — прошептала она.

Её вопрос был предсказуем. Она всё ещё думала, что я говорю только о её муже. Пора расширить поле зрения.

— Я патологоанатом, баронесса. Для меня тело — это книга. И я читаю не только следы яда. Я вижу и то, что вы так тщательно скрываете пудрой.

Она инстинктивно коснулась щеки. Рефлекторное, выдающее её с головой движение.

— Он бил вас. И не только вас. Вашего сына тоже. Особенно когда напивался. Свежий кровоподтёк на вашем запястье, — я указал на её руку, лежавшую на колене, — не старше трёх дней. Судя по форме и расположению, это след от сильного захвата мужской рукой. Он схватил вас, когда вы инстинктивно выставили руку, пытаясь защитить ребёнка. Верно?

Последнее слово прозвучало не как вопрос, а как утверждение. Как окончательный диагноз.

Слезы текли по её щекам, оставляя тёмные дорожки на дорогом макияже. Но это были не слёзы вины. Это были слёзы человека, чью страшную правду наконец-то кто-то увидел и назвал своим именем.

— Вы правы, — её голос был тихим, но в нём появилась твёрдость. — Но не во всём. Он был не просто жестоким мужем. Он был чудовищем.

Она подняла на меня глаза, и в них больше не было страха. Только лёд.

Я слушал, не перебивая. История была… цельной. Мотив — сильным.

— Автомобильные салоны «ДорАвто» — вы знаете о них? — спросила она. — От отца ему достались три. Скромный, но прибыльный бизнес. За пять лет он расширил империю до двадцати салонов по всей Москве.

— Впечатляющий успех, — заметил я, подталкивая её дальше.

— Построенный на крови! — выпалила она. — Купец Мельников отказался продать свою мастерскую на окраине. Через неделю — несчастный случай. Его автомобиль врезался в дерево на пустой загородной дороге. Братья Соколовы не уступили ему территорию под новый салон в центре. Через месяц пожар уничтожил их дом вместе с ними. «Неосторожное обращение с мангалом» — таким было заключение полиции.

Екатерина встала и начала мерить шагами холодный кафельный пол морга.

— Он хвастался этим! Рассказывал мне за ужином, как ловко устранил очередного конкурента. При ребёнке! Мой восьмилетний сын сидел за столом и слушал, как его отец с улыбкой описывает подробности убийств!

Убийства конкурентов, хвастовство перед ребёнком — это не просто бытовое насилие. Это портрет патологического садиста, упивающегося своей безнаказанностью. Её рассказ приобретал логическую завершённость.

— И вы решили это прекратить, — констатировал я.

— Я пыталась по-другому! — она резко остановилась и повернулась ко мне. — Я просила, умоляла его остановиться, грозила разводом. Он избил меня до полусмерти. Сказал, что если я попытаюсь уйти или обратиться в полицию, он убьёт моего сына. «Несчастный случай на прогулке, дорогая, — она с отвращением передразнила его вкрадчивый голос. — С мальчиками всякое бывает». Тогда я поняла — либо он, либо мы.

Она закончила. В воздухе пахло правдой — горькой и ядовитой, как наперстянка. Её история не вызывала у меня жалости. Но она вызывала… понимание. Логику. Её действия были ответом на прямую угрозу существованию её и её потомства. Рациональный, хоть и незаконный акт самосохранения.

Она смотрела на меня, ожидая приговора. Судьёй, свидетелем, палачом — она не знала, кем я стану для неё.

Но у меня был другой вопрос.

Что теперь мне делать с этой правдой?

Итак, что мы имеем? Убийство, совершённое с помощью яда. Мотив — самозащита и защита потомства. Жертва — серийный убийца, садист и домашний тиран. С точки зрения баланса, его устранение является положительным событием. Мир определённо стал чище и безопаснее без барона Доронова.

Это не сочувствие. Это объективная оценка ситуации. Мёртвых не воскресить. Моя задача — работать с живыми. А она, Екатерина Доронова — это ресурс. Высокопоставленная, богатая, теперь ещё и полностью зависимая от меня вдова.

Баронесса со связями в высшем свете — это не просто союзник, это ценнейший актив. Глупо разбрасываться такими активами ради абстрактного «торжества закона», который в её случае, очевидно, не сработал.

Решение было принято.

— Я не выдам вас, баронесса, — объявил я. Мой голос прозвучал ровно, как будто я сообщал время.

Екатерина подняла на меня взгляд, полный шока и недоверия. В её глазах медленно зарождалась надежда.

— Более того, — добавил я, — я помогу вам. Но взамен мне нужна ваша абсолютная и безоговорочная лояльность.

Эмоциональная плотина прорвалась. Екатерина рухнула на колени и, схватив мою руку, прижалась к ней лбом.

— Спасибо! Спасибо! Вы спасаете нас!

Я мягко, но настойчиво высвободил свою руку. Эмоциональные проявления такого рода бесполезны и только мешают делу.

— Встаньте, баронесса, — мой голос был холодным, отрезвляющим. — Сентиментальность здесь неуместна. Мы не друзья и не спаситель с жертвой. С этого момента мы деловые партнёры. И я ожидаю от вас соответствующего поведения.

Она медленно поднялась, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Её взгляд изменился. Испуг ушёл, сменившись сосредоточенным вниманием. Она поняла правила игры.

— Что мне нужно сделать?

— Пока ничего, — я начал излагать условия сделки. — Во-первых, я обеспечу вам нужное заключение о смерти. Мне придётся провести некоторые манипуляции с документами, чтобы обойти подозрения полиции, но это моя забота. Вы получите официальную бумагу через три-четыре дня. Тихо и без скандала.

Она кивнула, впитывая каждое слово.

— А взамен?

— Взамен вы становитесь моими глазами и ушами в высшем свете. Мне понадобится информация, доступ к нужным людям, иногда — содействие в деликатных вопросах. Вы будете моим представителем там, куда у меня нет прямого доступа.

— Согласна. Что угодно, — без колебаний ответила она.

— Хорошо. Тогда первое задание: идите домой. Убедитесь, что вас видели заплаканной. Изображайте скорбящую вдову. Чем убедительнее будет ваше горе, тем меньше к вам будет вопросов. Обо всём остальном не беспокойтесь и ждите моего сигнала.

Она направилась к выходу, но у самой двери остановилась и обернулась.

— Доктор Пирогов… почему вы мне помогаете?

Это был последний тест. Она хотела понять мой мотив, чтобы знать, чего от меня ожидать в будущем. Я дал ей ответ, который она хотела и должна была услышать:

— Потому что верю в справедливость, баронесса. А иногда справедливость требует обходить закон.

Она ушла, унося с собой иллюзию, что её спаситель — борец за справедливость. Пусть думает так. Лояльность, построенная на идее, крепче лояльности, построенной на страхе. А мне нужен был именно такой союзник. Надёжный. И полностью подконтрольный.

Ещё один актив в моей новой игре получен.

Возвращение домой было сродни возвращению в крепость. В мой личный штаб, где ждал самый верный солдат. Костомар двигался по кухне с бесшумной эффективностью автомата, выполняя программу «приготовление ужина».

Суп из чечевицы, как всегда, был приготовлен с идеальной точностью — ни граммом соли больше, ни градусом ниже нужной температуры.

Я сел за стол. Костомар бесшумно поставил передо мной тарелку и устроился напротив. Нюхль тут же запрыгнул мне на колени, ткнулся носом в руку и свернулся клубком, тихо засопев.

— В нашем оперативном подчинении появился новый актив, — начал я, обращаясь к обоим. — Поручик Свиридов. Помнишь того дворянина с приёма у Бестужева?

— Я ем грунт, — ровно произнёс Костомар. Интонация была утвердительной: «Конечно, помню».

— Он теперь мой… особый пациент, — продолжил я, помешивая ложкой суп. — Очень особый. Настолько, что теперь он добровольно не отстанет от меня ни на шаг.

Костомар слегка наклонил череп набок — его универсальный жест, означающий вопрос.

— Придётся брать его на службу. Это создаёт определённые трудности. Пристроить дворянина в качестве телохранителя или помощника к безродному врачу — это нонсенс для местного общества. Это привлечёт ненужное внимание, породит слухи. Нужно будет придумать убедительную легенду. Возможно, «пациент с тяжёлым посттравматическим расстройством, нуждающийся в постоянном врачебном наблюдении». Это объяснит его постоянное присутствие рядом со мной.

Я задумчиво посмотрел на Костомара. Он — идеальный исполнитель. Но он — нежить, его нужно прятать. Свиридов — другое дело. Живой, интегрированный в общество.

— С другой стороны, он может быть полезен. Разведка, наблюдение за нужными людьми. А может быть, даже…

Я не договорил.

Идея создания небольшой, абсолютно лояльной группы… оперативников была слишком заманчивой, чтобы от неё отказываться. Но пока это лишь теория. Нужны дальнейшие испытания и доработка технологии.

Мне не нужно подавлять волю людей. Мне нужно, чтобы они сами хотели служить мне. Служить, чтобы прикоснуться к магии, которую здесь считают запретной и не понимают, на что она способна на самом деле.

Она способна подавлять волю. Это одна из причин запрета. Но не самая весомая. И если не делать всего того, что есть в этом списке, то никто не заподозрит неладного.

Костомар и Нюхль молчали. Но я чувствовал их понимание. Они не просто слуги. Они — часть меня, они ощущают мои амбиции, мой растущий потенциал. И они готовы.

Ночь прошла без происшествий.

Утром палата интенсивной терапии выглядела как рекламный проспект клиники «Белый Покров». Солнечный свет заливал комнату, на тумбочке стояли свежие цветы, а сама пациентка, Ольга Полякова, бодро обсуждала что-то с медсестрой.

Иллюзия полного выздоровления была безупречной.

— Святослав! — она заметила меня и искренне обрадовалась. — Спасибо тебе огромное! Я чувствую себя намного, намного лучше!

Она улыбалась. Люди — мастера самообмана. Они цепляются за малейшее улучшение, принимая передышку за победу.

— Рад это слышать, — кивнул я, подходя к кровати и попутно активируя некромантское зрение.

Картина, открывшаяся мне, была далека от идиллической.

Тёмная сущность никуда не исчезла. Она сжалась до плотного узла размером с грецкий орех, мигрировала из брюшной полости вверх и теперь притаилась, идеально мимикрируя под ткани перикарда — сердечной сумки.

Она учится. Экономит энергию. И готовится к решающему удару.

— Как себя чувствуешь сегодня? — спросил я, беря её руку для проверки пульса. Ровный, спокойный.

— В целом хорошо, правда, — она слегка нахмурилась. — Только… странное ощущение в груди. Будто что-то сжимает изнутри. Не больно, просто… неприятно.

— Давай послушаем, — сказал я, доставая стетоскоп.

Её жалоба была не просто симптомом.

Для меня это было подтверждением данных разведки. Я приложил холодную мембрану стетоскопа к её коже. Слушал не столько её сердце, сколько «его». Паразит обвивал сердечную мышцу как удав, ещё не сжимая, но уже занимая позицию для атаки. Я чувствовал его пассивное, выжидающее напряжение.

В этот момент дверь в палату тихо открылась, и вошёл Пётр. Сегодня он выглядел спокойнее, чем вчера — очевидное улучшение состояния сестры сняло с него часть паники.

— Ну-ну, посмотрите на нашу больную, — с деланной бодростью сказал он, подходя к кровати. — Решила дать медсёстрам отдохнуть и уже принимаешь посетителей?

Ольга слабо, но искренне улыбнулась ему.

— Кто-то же должен заниматься настоящей медициной, пока ты заговариваешь людям зубы, братец.

Они обменивались любезностями, брат и сестра, двойняшки, два врача в одной клинике. Обычная семейная сцена.

Но я, глядя на них через Ольгу, видел совершенно иную картину. Паразит, потревоженный моим пристальным вниманием и притоком чужой энергии в комнату, начал медленно, почти неощутимо сжимать свои невидимые кольца.

— Очень смешно, — парировал Пётр. — Зато мои пациенты от меня уходят с голливудской улыбкой, а не с…

Он осёкся, поняв, что шутка может прозвучать неуместно.

Ольга искренне, заразительно рассмеялась, и этот смех оборвался на полуслове, сменившись коротким, судорожным вздохом.

Улыбка сползла с её лица, словно её стёрли. Глаза расширились от внезапного, животного ужаса. Её рука метнулась к груди, пальцы вцепились в больничную рубашку так, что побелели костяшки.

— Ай! — её голос превратился в сдавленный хрип. — Жжёт! Больно!

Она согнулась, левая рука безвольно повисла вдоль тела — классический признак сердечного приступа.

— Сестра! — крик Петра был полон ужаса, но лишён всякого смысла. Он бросился к ней, просто стоя рядом и не зная, что делать.

Я оттолкнул его в сторону — не грубо, а эффективно, как убирают препятствие с пути. Эмоции — роскошь, которую мы не могли себе позволить.

Мои руки уже разворачивали портативный ЭКГ, быстро прикрепляя электроды к её груди, рукам и ногам. Мне нужны были данные. Нужно было понять тактику врага.

На экране побежала кривая. Пётр, заглянувший мне через плечо, ахнул.

— Ого… Глубокие патологические зубцы Q… Элевация сегмента ST… Доктор, это же… — Ольга осознала страшное. Она не могла даже выговорить этого слова.

— Обширный передний инфаркт миокарда, — закончил я за неё ледяным тоном. Картина была настолько классической, что её можно было печатать в учебниках по кардиологии.

Палата мгновенно наполнилась людьми и суетой.

Медсестра уже кричала в селектор, вызывая кардиологическую бригаду. Пётр что-то лепетал про то, что всё было хорошо минуту назад.

Они видели инфаркт.

Я видел гениальную имитацию. Моё некро-зрение показывало, что её коронарные артерии были чисты. Но паразит, эта тварь, не просто высасывал жизнь.

Он научился манипулировать биоэлектрическими импульсами её сердца, создавая на экране монитора идеальную, неотличимую от настоящей, картину тотального некроза сердечной мышцы.

Дежурный кардиолог Мельников ворвался в палату как шторм. Мужчина лет пятидесяти, энергичный, уверенный в себе профессионал. Быстрый взгляд на монитор, на бледное лицо пациентки. Решение было принято за долю секунды.

— Немедленно в операционную! — скомандовал он, его голос не терпел возражений. — Ангиограф наготове! Готовьте тромболизис! Каждая минута — это омертвевшая ткань миокарда! Живо!

Санитары уже подкатывали каталку. Медсестры готовили шприцы с препаратами. Система работала слаженно, быстро и… вела её к смерти.

Умная тварь. Очень умная. Откуда только она в ней взялась? Было лишь одно объяснение. И после того, как я с ней покончу, я спрошу с того, кто её туда подсадил.

Тварь не просто атаковала — она использовала наши же инструменты, нашу науку против нас. Она заставляла врачей становиться её невольными союзниками в убийстве Ольги.

Они везли её на коронарографию. Процедура, при которой в её здоровые артерии введут контраст и катетер. Это не поможет.

Но стресс от операции, наркоз, препараты — всё это ослабит её и даст паразиту идеальный шанс нанести последний, смертельный удар.

У меня было несколько секунд, чтобы принять решение. Остановить их — и меня сочтут сумасшедшим, силой отстранят от пациентки, и она всё равно умрёт. Не делать ничего — значит позволить им убить её из лучших побуждений.

Позиция изначально была проигрышной. И таймер уже запущен.

Я не просил их остановиться. Я встал на пути каталки. Неподвижный, как скала. Моё тело стало барьером, который им пришлось бы таранить.

— Стоп! — мой голос прозвучал резко и властно, разрезая суету. — Не трогайте её! Это не инфаркт!

Мельников, шедший во главе процессии, едва не врезался в меня. Его лицо побагровело от ярости.

— Вы что, ослепли, Пирогов⁈ — он ткнул пальцем в сторону монитора, который медсестра везла рядом. — Смотрите на ЭКГ! Классика жанра!

— ЭКГ может ошибаться, — отрезал я. — Это не тромбоз коронарной артерии. Это спазм, вызванный… аномальной активностью. Коронарография убьет её!

Спорить с ними было бесполезно. Они видели цифры и графики. Истинного врага видел только я.

Их протокол вёл к смерти. Время для убеждений вышло. Ольга умирала, корчась на каталке.

Настало время для прямого вмешательства.

— Отойдите, Пирогов! Я отстраняю вас от пациентки! Охрана! — взревел Мельников.

Но я уже не слушал.

Я проигнорировал его крики, панику Петра, суету медсестёр. Они перестали существовать. Есть только я, пациентка и враг внутри неё. Я склонился над Ольгой, положив руки ей на грудь, и мир снаружи исчез.

Это была не тихая медитация. Это была работа на пределе, как у штангиста, пытающегося выжать рекордный вес.

Я вливал Живу не хаотично, а сфокусированным потоком, пытаясь создать «зону избыточного энергетического давления», чтобы физически оттеснить паразита от сердечной мышцы.

Паразит ответил.

Он не просто сопротивлялся — он начал активно поглощать мою энергию, становясь сильнее с каждой секундой. Я атаковал врага, пытаясь спасти заложника.

Сосуд показывал тридцать восемь процентов… тридцать… двадцать пять… Пот застилал глаза, стекая по вискам. Мышцы рук и спины свело от чудовищного напряжения.

Двадцать процентов… пятнадцать… Я чувствовал, как хватка твари на сердце Ольги только усиливается. Она задыхалась, её тело выгибалось на каталке.

Десять… Мир сузился до одной точки — моих ладоней на её груди. Я слышал крики Мельникова и вопли Петра как сквозь толщу воды. Они уже не имели значения.

— Давай! Давай! Сдохни, сволочь! — зло рычал я.