Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 39

Тишина, воцарившаяся после слов Елены, не похожа ни на одну другую, в ней звенят последние отголоски того, кем она была на протяжении восьми лет. Воздух в библиотеке-чистилище всё ещё мерцает, но теперь его переливы кажутся не таинственными, а скорбными, как свет сквозь слёзы.

Острые края обгоревшего жетона впиваются в кожу, когда я сжимаю его в ладони, напоминая о реальности боли, о потере, которая для меня живое воспоминание, а для этого мира стёртая страница.

Елена медленно поднимается со своего стула из сияющей субстанции, который тут же растворяется. Её движения грациозны, но в них чувствуется непривычная тяжесть, будто она заново учится владеть своим освобождённым телом. Она подходит к Хранителю и кладёт ладонь на его сложный корпус.

— Он здесь, — говорит она тихо, сливаясь с едва слышным гулом механизма. — Виктор стал ядром. Новым стабилизатором. Когда он отдал своё место в линейном времени, чтобы разорвать петлю, его сущность… не исчезла полностью. Она вплелась в структуру этого места. Он держит теперь то, что раньше держала я. Хрупкое равновесие между тем, что было, и тем, что могло бы быть.

Я смотрю на мерцающий циферблат, на застывшие шестерни, и мне представляется не механизм, а клетка. Прекрасная, совершенная, и Виктор внутри.

— Его можно освободить? — спрашиваю я хрипло, сдерживая эмоции. Елена оборачивается с глазами бездонной печали.

— Да. Но цена… будет последней. И окончательной. — Она делает паузу, собираясь с мыслями, чтобы произнести приговор. — Артефакт должен быть разрушен. Не просто деактивирован, как мы сделали, а уничтожен полностью. Его структура, связь с временной тканью, всё должно быть разорвано. Это действие… разомкнёт петлю до самого основания. До той самой точки, когда предок Киллиана впервые нашёл чертежи и решил воплотить их в металле. До того, как Хранитель Времени был создан.

Киллиан, всё ещё стоящий на коленях, поднимает голову. Его лицо, мокрое от слёз, выражает мучительное понимание.

— Всё вернётся назад, — шепчет он. — Крыловы… никогда не найдут его? Никто не начнёт эту цепь?

— Да, — подтверждает Елена. — История перепишется. Трагедии не произойдёт. Я… — она касается своей груди, — я останусь жива в том времени. Мы с тобой, Киллиан, возможно, никогда не встретимся. Или встретимся иначе. Мир пойдёт по другой ветви.

— А Лидия? — спрашивает Киллиан, глядя на меня.

— Лидия вернётся туда, откуда пришла, — говорит Елена. — Алисия никак не влияла на прошлое или будущее, поэтому мир Лидии не изменится. Проход между эпохами, который пробило создание механизма, навсегда закроется. Она вернётся в своё время. Но это будет реальность, где проклятия Крыловых не существует.

— А Виктор? — задаю я самый главный вопрос, сжимая жетон так, что он готов раскрошиться. На лице Елены появляется болезненная улыбка.

— Виктор… получит шанс. Когда артефакт исчезнет, его душа освободится. Он вернётся к жизни, где я не исчезла, где его друг не сошёл с ума. У него будет… обычная судьба. Без памяти о нас.

Вот почему его не помнит Киллиан. Не просто стёрли память, а стёрли саму возможность существования Виктора в этой линии событий. Он стал платой за перезапуск, которого вычеркнули из истории, чтобы спасти всех остальных.

— Но для этого, — продолжает Елена, и её голос становится твёрже, — нужно согласие. Всех, чьи судьбы сплетены здесь. Моё. Киллиана. И твоё, Лидия. Это должен быть акт… абсолютного самоотречения. Мы должны добровольно отказаться от того, что получили. От шанса быть вместе здесь и сейчас. Чтобы гарантировать, что этот кошмар никогда не повторится.

Смотрю на Киллиана, а он на Елену, а она переводит свой светящийся взгляд между нами. В её глазах не просьба, а предложение. Самый трудный выбор, перед которым я когда-либо оказывалась.

Киллиан поднимается, будто его тянет вверх невидимая сила, и встаёт перед Еленой. Восемь лет безумия тоски, восемь лет боли навсегда отпечатались в его осанке, но теперь в них нет одержимости. Есть лишь бесконечная страшная ясность.

— Я потратил жизнь, — говорит он, и каждый звук даётся ему с усилием, — чтобы вернуть тебя. Украл чужую, — его взгляд скользит по мне, — пытался перекроить реальность. Всё из-за любви к тебе, которую тень довела до фанатизма. — Он делает шаг к Елене, его рука тянется, чтобы коснуться её вновь. — И теперь… я понимаю. Чтобы по-настоящему тебя любить… я должен тебя отпустить в тот мир, где я, возможно, никогда не причиню тебе боли. Где ты будешь жива и счастлива… даже если не со мной.

Его голос дрожит, но в нём слышится железная воля, выкованная в горниле страдания. Елена кладёт свою руку поверх его, прижимает его ладонь к своей щеке. В её глазах светятся слёзы, но она улыбается бесконечно грустно.

— И я тебя, мой безумный, мой бесконечно любимый гений, — шепчет она. — Чтобы спасти брата… я готова на забвение. На ту жизнь, где я не знаю, через что мы прошли. Где он жив. И где ты… свободен от своего демона.

Я смотрю на них, и сердце в моей груди сжимается благоговением перед силой такой любви, которая способна на последнее, самое трудное самопожертвование, отпустить объект своей любви ради его же спасения.

— Шестерёнка, — говорю я, вдруг вспоминая. — Та, что я нашла в твоей комнате.

— Когда я осознала, что стала частью механизма… — Елена отрывает взгляд от Киллиана. — Я попыталась вмешаться в момент активации, в тот первый раз, когда я поняла, что Киллиан хочет сделать с Алисией.… Мне удалось вытолкнуть из схемы одну ключевую деталь, что связывала механизм с моей личной памятью, с моей любовью к Киллиану. Я надеялась, что без этого звена у него ничего не сработает. Но ошиблась. Он сработал иначе, стерев всё, чем она была, но не до конца. Эта шестерёнка стала… лазейкой. Физическим ключом к моей тюрьме. И когда ты коснулась её… ты стала тем самым внешним фактором, который мог всё изменить. Моя маленькая надежда, спрятанная в шкатулке, наконец-то нашла того, кому была предназначена.

Так вот откуда моё «везение». Не каприз времени. А воля женщины, заточенной в сердце бури, протягивающей руку помощи сквозь годы и слои реальности.

Разжав кулак, в котором до сих пор лежит жетон Виктора, я кладу его рядом с основанием Хранителя. Рядом с тем, что осталось от него здесь.

— Значит, решено, — произношу я, и мой голос звучит удивительно ровно. — Мы освободим его. И… отпустим друг друга.

Киллиан и Елена смотрят на меня, а затем переводят блестящие глаза друг на друга. В их взгляде целая жизнь и целая вечность прощания. И согласие.

— Как? — спрашивает Киллиан, в его голосе снова слышны отголоски инженера, человека, который привык видеть механику мира. — Как разрушить то, что питается самой временной тканью?

Елена оборачивается к Хранителю, и её лицо становится сосредоточенным.

— Обратным резонансом, — говорит она. — Он создавался для контроля и стабилизации времени. Чтобы его уничтожить, нужно создать вибрацию абсолютного отказа от порядка, который он представляет. Наша воля… отказывающаяся от своих самых сокровенных желаний, от своих исправленных судеб… сконцентрированные в одном импульсе. Вместе мы будем сильнее любой магии. Это будет… чистым актом свободы.

Она протягивает руку Киллиану и мне. Её муж без колебаний берётся за неё, я же делаю глубокий вдох, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, и кладу свою руку поверх их соединённых ладоней. Её кожа тёплая, его холодная. Под нашими руками лежит обгоревший жетон, символ того, ради кого мы это делаем.

Мы образуем полукруг перед пульсирующим сердцем Хранителя. Трое людей, чьи жизни были искалечены одной машиной, и теперь становимся её могильщиками. И ценой прощания со всем, что едва успели обрести в этом исправленном, но таком хрупком мире, мы даруем тому, кто пожертвовал собой.