Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 11

Сидя в своей комнате, я не могла избавиться от ощущения, что стены с дорогими обоями медленно надвигаются на меня. Мысль о побеге вспыхивает и тут же гаснет. Куда бежать? В незнакомом XIX веке, без денег и малейших знаний о мире? Поступок равносилен самоубийству.

Остаётся лишь одно место, где враги заключены в переплёты. Библиотека должна дать ответы хотя бы на самые простые вопросы.

Остаток дня я провожу в комнате, сославшись на мигрень. Я ещё не разобралась, какое сейчас время года, но солнце садилось около пяти, возможно, конец ноября. Поэтому едва стемнело, я принялась расшнуровывать корсет. Марфа, застав меня измождённой у зеркала в борьбе с платьем, с сочувствием помогает переодеться в ночную сорочку. Позже приносят ужин, который в стрессе я проглатываю за несколько минут, не ощущая вкуса.

Когда за окном окончательно сгущаются сумерки, я натягиваю шерстяные носки, найденные в ящике комода, и накидываю на плечи тёплую шаль. Приглушив пламя лампы до крошечного огонька, бесшумно выхожу в коридор.

Особняк, и без того мрачный, поглотила непроглядная тьма.

На этот раз я двигаюсь быстро и целенаправленно, стараясь не думать, что каждая тень может обрести форму.

Посетить библиотеку ночью, моя наиглупейшая идея в жизни, но у меня не оставалось иного выбора.

Дубовые двери оказываются невероятно тяжёлыми, но я толкаю их с такой решимостью, что они поддаются почти беззвучно. Я сознательно даже не смотрю в сторону механизма, хотя чувствую его магнетическое притяжение, больше похожее на угрозу смерти, чем на обещание вернуть домой. Вместо этого подхожу к ближайшим стеллажам и начинаю водить пальцами по корешкам, словно читая шрифт Брайля. Тусклый свет лампы выхватывает из мрака золотые тиснения и потёртую кожу. Латынь, французский, немецкий… Прабабушка говорила, что у каждой знатной семьи есть книга по истории рода. Такая должна быть и у Крыловых. Найти бы хоть что-то. Семейные хроники, дневники предков. Всё, что может пролить свет на природу «старых грехов» и дать мне какую-то власть над надвигающимся концом.

На верхней полке, куда не достаёт свет лампы, я замечаю большой том в чёрном кожаном переплёте. На нём нет никаких опознавательных знаков, и он словно прячется в тени. Встав на цыпочки и обхватив книгу обеими руками, я с трудом стягиваю её с полки. Она невероятно тяжёлая, словно набита свинцом.

Руки трясутся, пока я ищу подходящее место для её изучения и нахожу стол у холодного камина.

Первый разворот испещрён убористым почерком, похожим на паутину из чернил. Хроника? Исповедь? Я склоняюсь над страницей, почти касаясь её носом, и вглядываюсь в выцветшие рукописи. Даты относятся к концу XV века. С трудом разбирая слова, я постепенно погружаюсь в бесконечные повествования о земельных спорах, о постройке усадьбы, о рождении и смерти давно истлевших предков…

И натыкаюсь на запись, от которой перехватывает дыхание.

«…Привёз он из своих странствий не только диковинные ткани, но и некое устройство, кое назвал Хранителем Времени. Утверждал, что собрал его в пути по найденному в походе рисунку и тот способен уберечь род наш от ошибок, ибо заключает в себе память о грядущем. Не виданный ранее хронометр. Сие есть чистое колдовство, говорил я ему, но он рассмеялся в лицо моё…»

Мои руки задрожали, едва не повредив хрупкие страницы. Я лихорадочно перелистываю в поисках продолжения с такой поспешностью, что старинная бумага хрустит под пальцами.

Записи мелькают, как в кошмаре: рождения, смерти, свадьбы, ссоры. Ищу одно слово, намёк. И нахожу снова, спустя десятилетия, в записи другого автора. «…Одержимый безумными идеями отца, он проводил дни и ночи у Хранителя. Говорил, что слышит в тиканье голоса предков и шёпот ещё не рождённых потомков. Жена его, Изабелла, скончалась в тоске и забвении, а он, ожесточившись, совсем заперся в башне. Сегодня утром нашли его мёртвым. Лицо его… было искажено ужасом, будто он узрел саму гортань ада, а механизм… разбит вдребезги. Словно что-то вырвалось из него наружу».

С каждым поколением история повторяется с жутким постоянством. Кто-то из Крыловых, отчаявшийся, честолюбивый, одержимый, обращался к «Хранителю», пытаясь переписать прошлое или украсть знание о будущем. И каждый раз это заканчивалось кровавой трагедией: насильственной смертью, безумием, исчезновением. Упоминания о механизме с годами становятся всё туманнее, словно потомки боятся не только прикасаться к нему, но и вписывать в хроники. Его пытались расплавить, утопить, прятали в склепах… Но он всегда возвращался, как бумеранг рока, находя нового одержимого хозяина.

И вот последняя запись, сделанная рукой, которую я уже знала. Почерк Киллиана, но более размашистый, полный отчаянной энергии.

«Отец запретил даже подходить к фамильному склепу, где он спрятал его от меня. Но я должен починить Хранитель и исправить то, что нельзя исправить. Воспользоваться силой ещё раз. Ради Елены. Я должен вернуть её… Я готов заплатить любую цену».

Его первая жена? Тот самый «груз прошлого», о котором говорила Марта, что он отчаянно пытался снять с плеч? Значит, Киллиан уже активировал механизм, чтобы вернуть свою возлюбленную? Но вместо этого… призвал меня? Или это ещё не произошло? Не понимаю…

Вдруг ощущаю чьё-то присутствие. Но шагов я не слышала, не видела движения в полумраке. Моя спина напрягается от ожидания, и я с трудом преодолеваю оцепенение, чтобы поднять голову от книги.

В дальнем конце библиотеки, в самой густой тени между стеллажами, стоит фигура. Высокая, тёмная, неестественно неподвижная. Очертания размыты, будто человек застрял в мареве горячего воздуха.

Паника сжимает моё горло стальным обручем. Я стараюсь не двигаться, подавляя животное желание бежать, кричать, спрятаться.

Мы смотрим друг на друга через всю длину библиотеки. Глаз я не вижу, но чувствую на себе тяжесть взгляда, полного бездонной ненависти. Время сжалось в точку между мной и этим безликим силуэтом. Страх пульсирует в висках, а моё сердце колотится с такой силой, что его стук, кажется, разносится эхом под сводами.

«Встреть её с чистым сердцем», — вспоминаются слова Марты. Но какое сердце может быть чистым, когда оно бьёт по рёбрам, а по спине струится ледяной пот? Во мне только всепоглощающий, парализующий страх.

Не знаю, что сделала, я готова была лишь закричать. Но в следующий миг тень шагнула вперёд. Не ногой, она приблизилась, не двигаясь, будто тенистая завеса между нами сгустилась.

И я увидела. Лунный свет из окна на долю секунды высветил черты, проступившие из тьмы. Подобие лица, искажённое безмолвной болью, с глазами-пустошами и беззвучно кричащим ртом. Лик абсолютного отчаяния, вне возраста и пола.

Внезапно раздался оглушительный удар. Моё тело пронзает дрожь, я закусываю губу, давясь воздухом, и понимаю, что совсем перестала моргать.

— Алисия?

Голос Киллиана режет тишину. Он стоит на пороге библиотеки и смотрит не на меня, а поверх головы, в тот самый угол, на существо.

Рывком перевожу взгляд обратно. На месте тенистой фигуры лишь ряд книжных корешков, освещённых лунным светом. Было ли оно вообще? Или мой разум, перегруженный страхом и прочитанным, сыграл со мной злую шутку?

— Что вы здесь делаете? — Киллиан быстрыми шагами подходит ко мне. Его взгляд падает на раскрытую рукопись на столе, и глаза темнеют, наполняясь разочарованием. — Зачем ты её взяла?

Он не даёт возможности ответить, с силой захлопывая книгу, и звук удара разносится в подобии выстрела.

— Мне не спалось. — Меня съедает ужас от увиденного, но я пытаюсь говорить твёрдо. — Я думала, в библиотеке безопасно, но… кто-то пробрался в особняк. Я видела…

— Это всего лишь ветер играет со шторами, — резко перебивает он. — Пойдём, я провожу тебя в твои покои.

— Но если это вор, люди могут быть в опасности! — пытаюсь я настаивать, отчаянно цепляясь за логичное объяснение. От страха хочется разбудить весь дом, а не оставаться одной в этой тёмной ловушке. Но когда я поднимаю глаза на Киллиана, слова застревают в горле. Он смотрит на меня взглядом загнанного в угол зверя.

— Алисия, это был всего лишь ветер, — твёрдо говорит он.

И в этом отчаянном самообмане я поняла самую страшную правду.

Он видел её не впервые.