Проклятая попаданка серебряной совы

Глава 31

Солнечный луч, пойманный на клинке старинных сабель, пляшет перед моими глазами ослепительным зайчиком. Этот беззаботный блик кажется насмешкой в мрачном царстве оружейного зала. Воздух здесь густой, пропитанный запахом олифы, металла и вековой пыли. Каждый стеллаж, уставленный смертоносным железом, напоминает мне о хрупкости собственной жизни. Я сжимаю в кармане платья холодный футляр с шестерёнкой, и его форма впивается мне в ладонь.

Виктор неподвижен, как изваяние. Он стоит у высокого окна, его могучая фигура заслоняет свет, отбрасывая на каменные плиты пола длинную, искажённую тень. Он смотрит в сад, но взгляд его пуст. Моё заявление повисло между нами тяжёлым, ядовитым облаком. Мои нервы натянуты до предела. Каждый мускул тела призывает к действию. Я больше не могу терпеть эту пассивность, это ожидание следующего удара из темноты.

— Мы не можем больше ждать, — мой голос разрывает тишину, как нож рвёт шёлк. — Ты сам видишь, что происходит. Марта бесследно исчезла. Тварь, что прячется в этом доме, перестала скрываться. Она показывает свою силу. Я следующая на очереди. Или ты. Разве ты не понимаешь?

Он не двигается. Кажется, он даже не дышит. Его прямая и непреклонная спина внезапно представляется мне самой ненадёжной защитой в мире.

— Твой план, Виктор? — настаиваю я, делая шаг вперёд. Скрип половицы под моей ногой звучит оглушительно. — В чём он? Продолжать эту жалкую пародию на нормальность? Шептаться украдкой, прятаться по углам, пока тьма не пережуёт нас и не выплюнет, как косточки? Мы должны сказать Киллиану. Сегодня же. Пока у нас ещё есть хоть капля контроля над ситуацией.

Он медленно поворачивается. Его лицо — высеченная маска изо льда, но в глубине глаз бушует ад. Гнев, страх, отчаяние. Всё смешалось в этом взгляде.

— Это чистейшее безумие, — произносит он отточенно, отчеканивая каждое слово. — Я знаю, что он из себя представляет. Мы не в состоянии его сдержать, когда… если всё пойдёт не по плану.

Я уже не раз ловлю его и себя на слове «снова», или «когда», или «в этот раз». Мне известен мой конец, а Виктор продолжает говорить так, будто уже проходил через это. Не раз. Может, Алисия была не первой? Может, до неё были другие, в чьи тела Киллиан пытался вдохнуть душу Елены, и Виктор был свидетелем каждой такой попытки? От этой мысли становится не по себе, но мы не можем просто стоять на месте и ждать конца.

— А мы что-то контролируем сейчас? — в моём голосе проскальзывает истеричная нотка. — Мы просто марионетки, пляшущие под дудку этого проклятого места! Он знает механизм, он изучал его годами! Он понимает природу силы, что в него вселилась! Только объединившись втроём, мы сможем ей противостоять! Вместе мы угроза. По отдельности — просто жертвы.

— Втроём? — он издаёт короткий, безрадостный звук, похожий на треск ломающейся ветки. — Ты призрак из будущего. Я… — он запинается, его взгляд на мгновение становится остекленевшим, — я слишком долго нахожусь в эпицентре этого шторма. А он одержимый гений, уверенный, что ты реинкарнация его умершей любви. Прекрасный союз. Что может пойти не так?

— А что наша альтернатива? — я почти кричу, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в кожу. — Бежать? Или ты предлагаешь сидеть сложа руки и ждать, когда он окончательно смешает реальность с бредом и решит, что пришло время «вернуть память» своей Елены каким-нибудь чудовищным ритуалом? Ты действительно готов наблюдать за этим? Опять?

Последнее слово вырывается случайно, но оно висит в воздухе. Опять. Виктор вздрагивает, его выкованная броня даёт глубокую трещину. Он отворачивается, проводя рукой по лицу, и этот жест выдаёт немыслимую усталость, копившуюся не недели, а, судя по всему, годы.

— Он… он мой друг. — В его словах я слышу груз десятилетий доверия, братства, совместно пережитых потерь и боли.

Внезапно горячий порыв сострадания поднимается во мне. И прежде чем я успеваю осознать, моя рука тянется и касается его кулака. Кожа холодная, а под ней стальные, напряжённые мышцы.

— Я понимаю, — чужим мягким голосом говорю я. — И поэтому мы должны попытаться. Не как враги, а… как те, кто помнит о его человечности. Иначе тьма заберёт Киллиана безвозвратно. И его, и тебя, и последние обломки вашей дружбы.

Виктор оборачивается и растерянно смотрит на мою руку, сжимающую его. Затем он поднимает глаза на меня. Я подошла к нему близко и теперь вижу крошечные крупинки на золотистой радужке. И следы бессонных ночей, морщинки у глаз, которые появились явно не от смеха. В нём нет привычной насмешки, только оголённая уязвимость и что-то неловкое, трепещущее, притяжение, которое вспыхнуло здесь и застало нас обоих врасплох.

Он медленно, будто во сне, разжимает кулак, но пальцы не обвивают мои, он разворачивает руку, и моя ладонь теперь лежит в его раскрытой, шершавой от оружия. Это точка контакта, крошечный островок тепла в ледяном океане кошмара, отчего дыхание у меня перехватило.

В миг что-то меняется. Борьба на его лице не утихает, но в ней появляется решимость иного рода. Не от отчаяния, а от чего-то хрупкого, что мы только что ненадолго создали между нами.

Он закрывает глаза и обхватывает мою руку, а другой подносит пальцы к вискам, с силой надавливая на них, будто пытаясь вытеснить назойливый голос.

— Нельзя… — бормочет он, но уже не мне, а куда-то в пространство, и его голос становится чужим, с металлическим отзвуком. — … рисковать всем… опасно… не время…

Это тень? Диалог длится всего мгновение. Его пальцы под моей ладонью на мгновение дёргаются, будто собираются сжаться сильнее. Он резко, с силой встряхивает головой, словно сбрасывая с себя невидимые оковы. А когда снова открывает глаза, в них читается изнеможение, но взгляд его собственный.

— Хорошо. — Он выталкивает из себя слова с таким трудом, будто каждый слог ранит его горло. — Будет по-твоему. Мы попробуем.

Медленно я вытягиваю свою руку из его ладони, и внезапное облегчение смешивается с целой бурей новых чувств, которые я не в силах сейчас распутать. Оно пьянящее, но тут же тонет в волне нового, ещё более пронзительного страха. Мы действительно это сделаем.

— Мы расскажем ему, — быстро говорю я, пока он не передумал. — От начала и до конца. Не как обвинение. Как… как просьбу о помощи. Ему необходимо знать всю правду. Только так он осознает масштаб катастрофы.

— Да, мне тоже есть чем поделиться. — Виктор кивает. Решение принято, но оно не принесло ему мира. — Сегодня вечером, в гостиной, после ужина. Я приведу его туда под каким-нибудь благовидным предлогом. Ты будешь ждать нас там. И… — Он заглатывает воздух, его горло двигается с усилием. — И будь осторожна.

Он разворачивается и уходит, не оглядываясь. Шаги эхом отдаются в пустом зале, а потом затихают в коридоре. Воздух, кажется, всё ещё вибрирует от того короткого, немого диалога, который произошёл между нами без единого слова.

Оставшиеся до вечера часы, пытка иного рода. Каждая минута наполнена этим новым, неосознанным чувством, которое путает все карты. За обедом я ловлю себя на том, что ищу взгляд Виктора, а не слежу за Киллианом, который кидает милые, но ничего не значащие фразы. Это безумие. Самое опасное из всех возможных здесь.

Наконец наступает время. Перед зеркалом в своих покоях я вглядываюсь в своё отражение. Глаза всё такие же чужие, но в них есть что-то от меня, которая решилась на отчаянный шаг. И бледность, синяки под глазами и бездонный страх.

Пора. Я протягиваю руку к двери, чтобы выйти в коридор. И замираю.

Прямо за дверью раздаются шаги. Размеренные, незнакомые. Чьи-то ноги движутся по старому паркету с мерным, почти механическим стуком. И, приблизившись к моей двери, останавливаются. Совсем близко. Прямо по ту сторону деревянной панели.

Моё сердце замирает, и я перестаю дышать. Кто бы это ни был — это не Виктор. И не Киллиан.

Шаги не возобновляются. Не доносится ни звука дыхания, ни шёпота, ни малейшего шороха одежды. Только оглушительная, звенящая тишина и острейшее, неоспоримое ощущение, кто-то там стоит и ждёт. Прислушивается к моему затаённому дыханию так же внимательно, как и я к его безмолвию.

Проходят секунды, растягиваясь в вечность. Я не могу пошевелиться, не могу сделать вдох.

И тогда шаги раздаются вновь. Тихо, неспешно, они начинают удаляться, растворяясь в гулкой глубине коридора. Но ощущение чужого, незримого присутствия не исчезает.

Кто-то только что вынес мне предупреждение. Или приговор.