Председатель

Глава 21

Осень 1920

Кончать надо с политикой. Интриги мутить, соратников убеждать, пальцами искрить в моем возрасте уже тяжело. Три часа в приемной председателя ВЦИК – и все, меня можно разве что в тихом месте прислонять к теплой стенке, на большее не годен. Смена выросла, а я ей, пока силы есть, напишу нечто вроде политического завещания. Вот прямо сейчас, только дождусь, когда солнце намного сдвинется за Антипьевскую церковь и лучи, бьющие прямо в окна моего кабинета, оттуда, где встанет (или не встанет) Дом на набережной, перестанут слепить глаза. Минут пятнадцать и все, можно начинать. А пока сижу на солнышке, греюсь.

Кроме обычной писанины, ко мне попадали и все прошения о помилованиях, шедшие во ВЦИК нескончаемым потоком. Во первых, КБС крепко взялась за старых специалистов и местами вылезало не просто неприятие власти Советов, а натуральное вредительство, в паре-тройке случаев организованное. А народные заседатели, как и на Донбассе, снисхождением не увлекались и фигачили приговоры на полную катушку. Постановление Верховного Суда полгода назад мозги малость вправило и высшую меру по нерасстрельным статьям давать прекрати, но наш человек изобретателен – стали навешивать именно что расстрельные. Вот я и разбирался.

Во вторых, помимо саботажников, хватало и прошений по делам о хулиганстве. Вспышки случались в основном там, где местная власть с прохладцей относилась к принятому прошлой осенью постановлению Исполкома Союза Труда. Ничего особенно нового мы тогда не придумали – массовый спорт, вплоть до традиционных кулачных боев, молодежные отделения партий с их кружками и секциями, волонтерская работа, учебные программы, – главное, занять свободное время. Как там советские прапорщики формулировали, «солдат без дела – потенциальный преступник». Чеканно.

Я разве что внес предложение совместить это с возведением жилья и субботниками, чтобы в свободное время желающие могли помогать на стройках. Ну и бонусы за отработку – либо засчитывали в пай, как члену кооператива, либо двигали по очереди вперед. Но с очередями не очень получилось, работали ведь многие и вместо пользы выходили эдакие крысиные гонки, пришлось отменять. В целом худо-бедно досуг молодых рабочих заняли, а к тем, кто все-таки выходил хулиганить, никакой снисходительности, как к «социально близким», не проявляли. Хулиганишь? Значит – враг Советов, получай по полной. И вот тут народные суды и власти тоже увлекались и перегибали палку. Я же пытался вдолбить, что высшая мера – вещь экстраординарная, уникальная и не может применяться там, где не было жертв, тем более за преступления экономического характера. Пусть отрабатывают – НМВД разворачивал сеть исправительно-трудовых лагерей при строительстве заводов, каналов и прочей полезной инфраструктуры. И везде, где было возможно, после консультаций с Колей Муравским, удовлетворял апелляции о замене высшей меры. Нехрен пули тратить, пусть работают.

Но такая политика нравилась далеко не всем, росла, росла оппозиция по этому вопросу, даже Савинков пару раз высказался. Непублично, разумеется, в разговорах с глазу на глаз посетовал мне, что КБС ловит злодеев, а председатель ВЦИК их отпускает.

– Так уж и отпускает? Полных помилований, насколько я помню, всего два за год, да и то, не по твоим делам. А так – либо срок уменьшен, либо наказание изменено.

– Сотрудники обижаются.

– Ты сотрудникам скажи, чтобы они лучше работали и материалы тщательно готовили, тогда наказание будет соразмерно и оснований для помилования не останется. А то ишь, моду взяли, валить все на дедушку Скамова.

– Угу, а как прикажешь всю шушеру, что антисоветские разговоры ведет, в узде держать?

– Вести советские разговоры и пошире. Понимаешь, если мы, как власть, не можем противопоставить этим шепоткам массовой уверенности в нашем деле, то мы что-то делаем неправильно. Оппозиция будет всегда, но наша политика должна быть такой, чтобы за нее горой вставало большинство.

Савинков тогда восторга не выразил, и я его понимаю – всю жизнь ловил провокаторов, вел сложные игры с охранкой, сейчас рулит государственной безопасностью по факту. То есть заточен на комбинации и силовые решения, а массовую поддержку считать за необходимость не очень привык, у Красина с этим получше.

Едва слышно скрипнула дверь и у стола появилась Наташа с кофейником. Она так время от времени проверяла, не заснул ли я за работой – зайдет, принесет попить или перекусить, чмокнет в макушку и уйдет. Но сейчас не ушла:

– Ты помнишь, что у нас через час гости?

– Да, я уже заканчиваю.

Ровно через час в прихожей загудел волжский бас и зазвенел хрустальный смех и мы с Горьким принялись обнимать чужих жен – он Наташу, а я Машу Андрееву.

– Сколько лет, сколько зим!

– Ой, Наташенька!

– Алексей Максимыч, наше вам!

– А ваше, как водится, нам!

Немного горбясь, будто опасаясь задеть головой за притолоку, Горький прошел в гостинную, где все мы устроились на креслах вокруг небольшого стола.

– Всю Европу проехали, как и договаривались, – начала Маша. – Про Восточный блок, как нас называют, даже говорить не буду – принимали на «ура!». В Скандинавии очень хорошо, в Англии хорошо, а вот во Франции тяжело…

– Почему?

– Там Актион Франкиз… – окнул писатель, но его тут же поправила Андреева:

– Аксьон Франсез, иначе не поймут.

– Ничего, Машенька, как-нибудь разберемся.

– Так вот, во Франции эта самая Аксьон нам палки в колеса ставила – пытались срывать встречи, даже драки устраивали… – Горький говорил обстоятельно, неторопливо, будто проговаривая внутри себя и только потом выдавая вслух.

– А что полиция?

– Никого не смогли найти.

– И как же вы сумели все провести?

– Обратились в профсоюзы, к интернационалистам, они прислали охрану. И даже нашли тех, кого полиция не смогла.

За спиной Горького в щелке двери заблестели любопытные глаза, я махнул дочкам рукой. Алексей Максимович и Маша порадовались как те выросли, но тут в оставленную открытой дверь вбежал полуторогодовалый Мишка, за которым гнался Ванька. Мишка своим детским чутьем сразу определил самое безопасное место и полез на колени к Горькому. И вместо человека-глыбы, матерого человечища тут же появился просто большой и добрый дядя, который с удовольствием играл с ребенком. Маша Андреева едва успела подозвать к себе Машу Скамову, как заполошно появилась Ольга:

– Ой, простите, Мишка убежал, мешает вам…

Впечатление она производила на мужчин сногсшибательное, не стал исключением и пролетарский писатель. Пока детей сгребали в кучу и понемногу выставляли в сторону детской, Алексей Максимович не сводил с нее глаз и даже получил тычок локтем под ребра от Андреевой. А Ольга при виде живого классика, похоже, прониклась даже больше, чем когда осознала, кто Митин отец.

– Да-а, Михал Дмитрич, экий молодец у тебя вырос, такую жену сыскал! – подивился Горький, оглаживая усы.

Что да, то да. Что малая, скамовская семья, что большая, с Ивановыми и Жекулиными, со всеми, жившими вместе, никогда меня не огорчала. Может, это и есть наивысшее счастье…

– А на обратной дороге через Питер проехали. Так я скажу тебе, Миша, что отличная молодежь растет. Я там с одной писательской компанией пообщался – прекрасные ребята, надо бы их к хорошему делу пристроить, а то пока случайными заработками в газетах перебиваются.

– Давай фамилии, подумаем.

Маша тут же вытащила из сумочки блокнот, черкнула несколько строк, оторвала листок и передала мне. Валентин Каверин, Михаил Зощенко, Константин Федин, Всеволод Иванов… да, этим безусловно надо помочь.

– А что же сам не поддержишь?

– Я чем мог, посодействовал, теперь твоя очередь. Тем более, что я могу только поддержать в трудный момент, а ты – определить в место, где такие ребята нужны.

– Например?

– Дело писателя не только показывать, но и перестраивать мир! Мало ли у нас мест, про которые нужно рассказать всем – вот, смотрите, мы строим новое! Вот новый завод! Вот новый человек!

– Ладно-ладно, только руками не размахивай, – улыбнулся я и Маша взяла Горького за его лапищу.

– А из Англии к тебе просьба, Миша. Тамошний писатель, ты наверное знаешь, Херберт Уэлс…

Еще бы не знать. Машина времени, инопланетное вторжение, параллельные миры, разве что о попаданцах он не писал, этим у нас Марк Твен отметился.

– … так вот, он хотел бы приехать в Москву и поговорить с тобой.

– Так за чем дело стало? Пусть едет, у нас свободная страна.

– Побаивается. Но я передам, а ты уж прими его тогда, договорились?

– Договорились.

Уэллс появился у меня дома буквально через две недели, он был в поездке по Швеции и сразу, как получил сообщение от Горького, сел на пароход в Петроград, а оттуда на поезд в Москву. Чуть рыжеватые волосы на косой пробор, усы а-ля доктор Ватсон, хороший твидовый костюм… Я с удовольствием отметил, что носил он не крахмальный стоячий воротничок, а более привычную мне рубашку с отложным. И часы, наручные, а не луковицу на цепочке. Все-таки фантаст, устремлен в будущее.

После взаимных представлений и восторгов, Уэллс сразу перешел к делу:

– Мистер Скаммо, я несколько дней назад получил прелюбопытный документ, – с этими словами он подал мне пачку машинописных листов, – и просил бы, по возможности прокомментировать некоторые упомянутые пункты.

– Что это? Отчет из американского Сената?

– Это стенограмма выступления Катерины Брешковской перед комиссией Сената.

– О господи…

– Вы ее знаете?

– Еще бы! Екатерина Константиновна – мой самый непримиримый критик.

– То есть вы считаете, что она будет предвзята?

– Разумеется. Тем интереснее сравнить наши взгляды.

Ну что же, начнем. Комиссия, сенаторы Юмс, Овермен, Нельсон, Стерлинг.

– Скажите, функционируют ли сейчас школы в какой-либо части России?

– В прошлом году были школы, но теперь они пусты. Учителя были выгнаны большевцами, а оставшимся нечего было делать, ибо им не доставало ни пособий, ни материалов, чтобы обучать детей. Отсутствовали даже книги. Мои учителя просили меня отправиться в Америку и горячо умолять вас доставить несколько миллионов книг нашим крестьянским детям, ибо у нас не было книг.

Вот Бабушка жжот!

– Герберт, у нас действительно не хватает пособий, чернил, карандашей и бумаги, но совсем по другой причине. Сейчас мы ведем массовое обучение грамоте, больше девяти миллионов человек. Естественно, для такого числа у нас пока нет материалов. Но строятся фабрики канцелярских принадлежностей, работают библиотеки, создана Единая Школа… Да вы прямо сейчас можете встать и по внутреннему коридору, не выходя на улицу, оказаться в школе – она работает в соседнем здании! У нас при каждом институте открыты факультеты для подготовки рабочих к поступлению, они переполнены!

Герберт быстро выводил закорючки в толстой тетради. Надо же, стенографией владеет. Ну что же, дальше…

– Когда вы оставили Россию, работали ли ещё какие-нибудь фабрики?

– Вы, вероятно, читали в ваших газетах и, наверное, узнали от собственных граждан из Красного Креста и Христианской ассоциации в России, что там нет ни одежды, ни пищи, ни товаров. Даже наши кооперативы ничего не продают крестьянам, потому что у нас теперь нет никакой промышленности. Фабрики разрушены; с другой стороны, отсутствует и ввоз, потому что у нас нет транспорта и нет железных дорог.

– Боюсь, сведения госпожи Брешковской устарели года на два, а то и на три. Да, у нас был период, когда из строя выбыло более четверти паровозов, но сейчас положение восстановлено и вы сами видели железную дорогу на пути из Петрограда.

– Да, она не производит впечатления стагнации и деградации.

– Вот план развития народного хозяйства, – я встал и снял с полки один из томиков плана. – Он на русском, но я надеюсь, вы сможете найти переводчика, если нет – дайте знать, я помогу. В плане перечислены работающие предприятия, которые подлежат модернизации и те, которые предстоит построить. Мы отмечаем также рост производительности сельского хозяйства, разного рода услуг и легкой промышленности. Создаются новые артели и даже частные производства…

Уэллс вскинул бровь.

– Частные? Они же национализированы?

– Только крупные предприятия и тяжелая промышленность. Легкая почти вся в руках прежних владельцев, но под рабочим контролем.

– И что, такая схема работает?

– Не буду скрывать, трения есть, – ну не рассказывать же гостю про КБС и злонамеренные банкротства, – но в основном, да, работает. Например, могу познакомить вас с известным текстильным магнатом, Саввой Морозовым, он сейчас во главе комиссии по реконструкции текстильной отрасли при Совете народного хозяйства.

– А как вы финансируете строительство новых заводов?

– Пока акционерными обществами, в них вступают те, кто нуждается в новой продукции, а государство вносит еще столько же. Уже действует станкостроительный консорциум, готовимся запустить металлургический и несколько других. На будущее планируем внутренний индустриальный заем.

Так, что там дальше…

– Все, кто служил нашим тиранам в России, – старый класс бюрократов, жандармы, все люди старого режима – стали большевцами и предприняли широкую кампанию в целях низвержении Временного правительства в России.

Тут уж я просто заржал, ну надо же! Это у нас сыщик Маршалк большевец или беспартийный Собко… Нет, мы многих на службу приняли, а некоторые, как Болдырев, даже и в Сюз Труда вступили, но какова трактовка!

– Временное правительство само поставило себя вне закона. Сперва объявлением республики, хотя обязано было дождаться решения Учредительного собрания, потом отказом от созыва оного в установленные сроки.

– Но вы же арестовали его!

– Да, по законному решению Учредительного собрания, принятого в присутствии послов, в том числе и английского, и никто по этому поводу нам никаких протестов не подавал.

Дальше Брешковская (вот же говорящая фамилия, а?) заявила, что в в Сибири и по всей России уголовные преступники выпущены на свободу. Пришлось с руганью вставать и искать на полках сборники сводок НМВД, постановления об усилении борьбы с уголовной преступностью, кстати, с опорой на старые кадры сыскной полиции. У нас уйма строительных задач, вот там самое место осужденным и военнопленным, как польским, так и мятежникам. Пусть для начала достроят хотя бы Волховскую ГЭС.

Еще пара листов заключала рыдания Бабушки, о том как все в России ужасно.

– Знаете, что? Давайте-ка сделаем перерыв на ланч.

Обедали мы вечером, когда все мужчины – Митя, Иван, Терентий – возвращались с работы. Так что днем за столом доминировали женщины и дети, как раз вернувшиеся из школы. И Герберт, известный, кстати, бабник, только и успевал вертеться, так и не решив, на кого ему положить глаз – на Наташу или на Ольгу? Вот ей-богу, мне бы такие проблемы, а не всю эту политику.

К стенограмме мы вернулись в кабинете, перейдя после обеда на «ты».

– Я писала вашему посольству в России, что если бы вы оказали нам поддержку (в виде 50 000 хороших солдат вашей армии), большевики были бы свергнуты. Я не получила ответа.

– Ну, Герберт, это уже за гранью. При том, что ее собственная партия входила (и до сих пор входит) в правящую коалицию, она ввязалась в мятеж и требовала интервенции! Нет, это уже ни в какие рамки.

– Должен сказать идея интервенции бродила в некоторых умах, в основном, из-за того, что вы желаете мировой революции.

– Желаем. Но считаем, что всему свое время. Созрели условия – и рабочие взяли власть в России, Германии, Италии…

– А Польшу вы завоевали.

– Польша, если вы помните, напала первой. И наших войск сейчас там нету. Так что мы, вопреки некоторым горячим головам, не рвемся нести пламя революции всему миру, мы хотим упорядочить Россию. А вот кто хочет мировой революции – так это ваша буржуазия.

– Наша???

– Ну, судя по ее действиям, ничем иным подавление рабочего движения и международные авантюры кончится не могут. Сколько нам еще бодаться с Детердингом на Кавказе? У нас там вылавливают по несколько диверсантов каждый месяц.

– Детердинг это нечто особенное, с его взглядами и поддержкой правых.

– Ну, так он же такой не один… Что же касается мировой революции – мы перестраиваем Россию на своих внутренних принципах и никому их не навязываем. Если найдутся желающие последовать за нами на этом пути – добро пожаловать.

Разумеется, я не стал рассказывать Уэллсу о конспиративной сети практиков, о дублирующей ее Международной рабочей помощи (созданной вполне себе в Германии, и оперирующей из Берлина) и о прочем Месс-Менде. Незачем англичанам, даже фабианским социалистам, знать лишнее.

– Мы просим вас обо всём. Мы просим вас дать нам бумагу, дать нам ножницы, дать нам спички, дать нам одежду, дать нам кожу для сапог. Мы просим вас обо всём не потому, что мы так бедны, а потому, что все наши богатства скрыты в недрах земли. Промышленность и сельское хозяйство России разрушены. Там вообще нет никакой промышленности.

– Насчет того, что это беспардонное вранье, вы можете убедиться, просто пройдясь по магазинам. Торговля исправно функционирует, мы наращиваем оборот с нашими восточными соседями – Персией, Китаем и, разумеется, с европейскими Советами.

– Каковы чувства крестьян по отношению к большевистскому правительству?

– Они все против большевиков. Большевцы считают крестьянина буржуем, если у него есть корова, немного семян и картофеля. Только пролетариат, только те, которые ничего не имеют, могут бродить по России и грабить кого захотят.

– Большевцы, между прочим, всегда поддерживали сельские кооперативы, туда тоже можно съездить и посмотреть на то, как крестьяне работают в Советах и строят локальный социализм.

Дальше Бабушка гнала что большевцы обманывают и убивают всех, в особенности порядочных людей, что честные и интеллигентные люди в России истреблены. И даже не постеснялась заявить, что за голову Гучкова мы обещали сто тысяч рублей – при том, что арестованный нами Гучков после разбирательства был просто выслан из страны. И при том, что кровожадные большевцы выпустили в Данию царя со всем семейством.

Затем шел пассаж что все страны наводнены бывшими русскими, и что Истинные Революционные Эмигранты образовали ряд комитетов для помощи беженцам, которые спасаются из Совдепии совершенно раздетыми. Это при том, что эмиграция у нас преимущественно монархическая, то бишь минимальная. Ну и высылаемые вовсе не раздеты – едут с багажом и кое-каким имуществом.

– Думаете ли вы, что это правительство губит свободу русского народа?

– У нас уже нет свобод в России. Нет ни университетов, ни средних, ни низших школ.

– Я не знаю, Герберт, какой ей еще свободы надо. Действуют партии, даже буржуазные – те же кадеты. Проводятся свободные выборы, работают независимые суды. Почитайте наши газеты – там такая свобода слова, такая критика власти, что у вас бы за подобное разорили издание, а журналистов выгнали с работы или вообще посадили в кутузку. Возьмите нашу спайку советов, кооперативов и профсоюзов с практиками – и вы увидите подобие вашей же лейбористской партии, только гораздо более решительное.

Что там еще? «Я утверждаю далее, что большевики разрушили и раздробили Россию и развратили русский народ. Они напустили на народ всех преступников, которые были в тюрьмах и на свободе. Эти преступники теперь заодно с большевиками. У них нет ни одного Совета, в который бы входили честные люди. Они представляют собой отбросы русского народа». В общем, такую личную неприязнь испытывает Бабушка, что кушать не может и несет откровенную пургу.

А я, будто больше заняться нечем, ее опровергаю.