Председатель

Глава 20

Лето 1920

Праздник кончился и начались те самые суровые будни, три недели недоконгресса недокоминтерна вымотали меня почище первой русской революции. Возраст, наверное, семьдесят два года, не шутка. А может, оттого, что все время перескакивал с языка на язык – то на французский, то на немецкий, то на английский, изредка возвращаясь к русскому. Столько раз за день переключался, что под вечер порой сам не понимал, с кем и на каком языке говорю.

Большинство зарубежных гостей собралось на празднование Первомая, да так и осталось в Москве почти до июня, вырабатывая принципы нового интернационала. Стремительная советизация Италии, Польши и Германии многим кружила голову почище шампанского и мираж мировой революции манил, как никогда. Опять же, извечная мечта левой интеллигенции – диктатура пролетариата в лице самой левой интеллигенции. Да еще некоторые товарищи приехали нелегально, а подпольная работа весьма способствует радикализации, так что лозунг «Даешь Париж! Даешь Лондон!» если не провозглашался с трибун, то в умах точно витал.

С этими вот иллюзиями и настроениями я и воевал. По очевидным причинам Ленин «Двадцать одно условие вступления в Коминтерн» не написал, условия выработали иные. В первую очередь – объединять всех, кто за Советы, как форму общественного устройства, наиболее близкую и понятную рабочему классу. И что интересы этого самого рабочего класса в приоритете. Специально написали завуалированно – буржуев не пугать, пол бетонный, – но чтобы любой грамотный социалист тут прежде всего увидел слова «отмена эксплуатации человека человеком» и «общественные формы собственности».

Главными моими оппонентами выступали Никола Бомбаччи и Герман Мюллер. Первый больше по итальянской живости характера – заносило его буквально по каждому вопросу, да еще горячность в споре почти всегда приводила к «срачу в комментах». Второй наоборот, упертый в социал-демократическую программу и ни шагу от нее. И чего он не в консерваторах?

А уж когда они между собой сцеплялись… очень наши дискуссии оживляли склоки холодного рассудительного немца и шило-в-заднице-итальянца. Выглядело весьма забавно, мелкий Никола приходился солидному Герману по плечо и наскакивал на него, как собака на медведя.

Впрочем, по вопросам работы в профсоюзах и кооперативах у них было трогательное единогласие, разве что Мюллер полагал достаточным поддержку и агитацию в уже существующих, а Бомбаччи разделял постулат о всемерном создании новых, в дополнение к имеющимся. А вот по рабочему контролю они, наоборот, расходились вплоть до ругани, приходилось их буквально по углам ринга растаскивать. Но стоило перейти к созданию общественной собственности, то бишь кооперативов, как опять полное согласие, разве что не остывший Никола продолжал подкалывать немца.

– Зачем создавать новые организации, если есть старые, опытные, обладающие ресурсами и уважением в обществе? – упрямо гнул свое Мюллер.

– Рабочие не верят старым, реформистским, организациям! Живое творчество масс требует новых форм! – вспыльчиво возражал Бомбаччи.

– Право меньшинства разрушает единство действия и дисциплину! – бетонной глыбой упирался Мюллер.

– Право меньшинства позволяет расширить движение и приучать к совместным действиям! – с отчаянной жестикуляцией втолковывал Герману итальянец.

Пункт этот вызвал самые большие споры, но без него широкий фронт, который мы включили в основные методы будущего Интернационала, невозможен. Очень трудно шла идея, что меньшинство, несогласное с решением большинства, имеет право не участвовать в его выполнении, но обязано не мешать и не агитировать против него.

Ситуацию перломил основной докладчик по широкому фронту – китаец Чэнь Дусю, у них там как раз складывался союз с Гоминьданом. Причем именно Гоминьдан был на первых ролях и обладал подавляющей численностью. Тут-то все и призадумались.

С Чэнем мы общались на французском, а по самым интересным, кулуарным вопросам я выдернул в качестве переводчика Ян Цзюмина.

– Товарищ Чэнь, вам обязательно нужно создавать свои вооруженные силы. Совместные отряды с Гоминьданом это хорошо, но доктор Сунь не вечен, его преемники могут иметь другие взгляды на союз с Советской партией.

– Да, мы уже ведем такую работу, – кивал лысеющей головой китаец, – нам очень помогают ваши товарищи в Маньчжурии. Туда в последнее время большой поток беженцев, вот мы и стараемся использовать его.

– И как, получается?

– О да! В первую очередь благодаря поведению русских. Понимаете, у нас очень конфуцианское отношение к жизни. Так вот, ваши командиры и служащие полностью соответствуют канону цзюнь-цзы, «благородного мужа», в отличие от китайских офицеров и чиновников.

– То есть?

– Они люди долга, – Чэнь отпил чая, заваренного Яном, возвел глаза к небу, просмаковал и продолжил. – Никому из ваших не придет в голову, например, продать рис своего полка, деньги положить в карман и оставить солдат голодать.

Криво усмехнувшись, я подумал, что до конфуцианского идеала все-таки далеко, хотя в Маньчжурию посылали служить не самых худших. Но что же тогда творится во всех этих китайских военных кликах?

– Советские видят в нас братьев, не «кули», не «ходя», а именно братьев. И нам очень легко объяснять новичкам, что такое международная солидарность и как должен выглядеть антиимпериализм.

По кооперативами отличные наработки привез из Палестины Цви Радомисаль, с которым сразу полез брататься товарищ Ульянов, а я, после некоторого ступора, опознал Гришу Зиновьева. Вообще, идея создания массовых самоуправляемых организаций очень окрепла после того, как мы одного за другим свозили иностранных гостей в подмосковные артели и на московские заводы, посмотреть на кооперативы и профсоюзы живьем.

Требование борьбы с правыми и с бюрократией ни у кого возражений не вызвало. Единство организационной, издательской и парламентской работы – тоже. Обязанность пропаганды и агитации в войсках, деревне и старых профсоюзах прошла на ура. Взаимная поддержка партий и групп «Совинтерна» подразумевалась по умолчанию.

Поскольку приняли стратегию широкого фронта, то согласились и на ситуационные союзы с партиями Второго Интернационала, пусть даже и реформистскими, хотя Бомбаччи тут чуть не взорвался. Ничего, успокоили, уговорили.

И только потом, присмотревшись к делегатам, получив данные по нашим зарубежным каналам, выполнив некоторые проверки, отобрали узкую группу тех, кто будет создавать глобальную нелегальную сеть. Мировая революция дело неблизкое, хоть и желательное и швырять на на него деньги, которые позарез нужны самим, идея так себе. А вот создать структуру «практиков» по всему миру, да еще хорошо мотивированную, да еще законспирированную… ммм… Вельяминов точно одобрит.

Никакого Мюллера к этим разговорам, естественно, не допускали. Его увеселяли по отдельной программе – сперва Красин таскал его по Нармининделу, а потом спихнул на меня. И немец торчал на углу Воздвиженки и Моховой, в приемной председателя ВЦИК, где я три дня в неделю отсиживал присутственные часы.

Ходоки шли с самыми разнообразными вопросами, но по большей части им требовалось, так сказать, одобрение свыше и разговоры у нас были почти стандартные:

– Вот такая беда, Михал Дмитрич, как бы ее решить?

– Так у вас же Совет есть!

– Есть, как не быть, вот мы как раз все в Совете…

– Погодите, а почему же вы сами не можете разобраться с таким вопросом?

Тут обычно начинали чесать затылки и приводить тысячи резонов – лишь бы не самим.

– Нет уж, дорогие мои. Мы власть Советов для того устанавливали, чтобы вы сами были хозяевами своей жизни. Так что решайте сами и отвечайте за решение сами.

– Непривычно как-то…

– Привыкайте.

– Ну тогда… тут для вас, Михал Дмитрич… рыбешку поймали… Закоптили в лучшем виде… Закушайте, Михал Дмитрич. Исключительно вкусная рыба. Поймали прямо в воде…

Без гостинцев не обходился ни один визит и к концу приемных часов у меня накапливалось много полезного. Прямо-таки музей «Поля Чудес».

Мюллер сперва смотрел на это широко раскрытыми глазами – ну ей-богу, трудно ему представить себе, что швабский бауэр притащит на прием к рейсхпрезиденту, скажем, кровяную колбасу. Но ничего, привык, потом еще и хихикал.

– А куда все это, – он сделал широкий жест в сторону стола, на который складывали принесенное, – потом?

– Частью в столовую, частью в подшефный детский дом.

– А вы не хотите вообще запретить эту практику?

– Люди несут от чистого сердца, как подарок. Зачем их обижать отказом?

– А разве их не обижает ваш отказ принять решение?

– Герман, вы же помните про отчуждение от результатов труда. Так отчуждение от принятия решений опасно не менее – люди отвыкают думать и начинают уповать на бога, царя, героя, доброе патерналистское государство в лице начальника, который придет и все за них сделает. А начальники, видя такое, начинают делать так, как удобнее лично им, а потом и вовсе как лично им выгоднее.

– Ну-у, для предотвращения этого есть демократические институты и процедуры!

– Европейская демократия не очень работает в других культурах. А вот советская система, как показывает опыт Италии, Китая, Ирландии и даже Персии – вполне.

– Но Советы это та же демократия! – воззрился на меня Мюллер и даже отложил свои записки.

– Та, да не та. В обычной демократии что плохо? Во первых, прямые выборы на любой уровень.

– Но…

– Погодите. На нижнем уровне это работает, поскольку такая система создавалась для малонаселенных древнегреческих полисов. Но как только мы переходим на уровни высшие, начинается проблема. Вот у вас сколько человек проживает в избирательном округе?

– Ммм… – Герман возвел очи горе, что-то прикинул в уме, – примерно сто пятьдесят тысяч.

– И что, он все лично знают каждого кандидата?

– Но для знакомства с кандидатом проводятся встречи, агитация, газеты, в конце концов!

– Правильно. И как результат – избиратель видит не реального человека, а то, что ему решили показать. Как вы понимаете, это могут быть очень разные вещи и я вам гарантирую, что с каждым годом буржуазия будет все более и более ловко это использовать.

– Да они уже и сейчас… Некоторые избирательные кампании просто верх цинизма!

– Во-от! В узкой же группе все на виду, качества каждого известны.

– Но как тогда формировать высшие уровни?

– Делегировать с нижних. Собрался первичный Совет, поработал, узнали друг друга и решили, кого наверх послать. Причем не обязательно члена Совета, можно и доверенного человека со стороны.

Мюллер естественным образом возразил – у такого делегата нет ответственности перед своими избирателями. Но советская система тут имела болт с винтом в виде императивного мандата или наказа делегату, от которого он не должен отступать. А коли отступал, то мог быть отозван в любую минуту.

– Но право отзыва дезорганизует всю работу!

– А фактическая невозможность отозвать парламентария делает его вообще неподконтрольным.

– В такой системе очень трудно избираться по партийным спискам!

– Вот и хорошо, нам нужны делегаты, которые будут голосовать за требования народа, а не за то, что решили партийные бюрократы.

Да уж, дорогой товарищ Мюллер, видел бы ты «народных избранников» моего времени, причем из любой страны. Всей разницы, что где-то приличия соблюдаются получше, где-то похуже, да еще отличается марка дезодоранта в парламентских сортирах.

Тяжело убеждать человека, накрепко утвердившегося в своих воззрениях. И немец на моей шее был не один, сколько таких разговоров было…

За-дол-бал-ся.

А может, дело вовсе не в возрасте, а в том, что я уехал из Сокольников? Так-то я человек городской, но с лесом за окном живется полегче. Перебраться, что ли, в какие-нибудь Горки? Вон, Архангельское опустело… Нет, Архангельское это слишком жирно, рожа треснет. Или новый дом построить где поближе? Как Королеву Сергей Палычу рядом с ВДНХ построили – не зная и не поймешь, что там за забором дачка очень секретного конструктора.

Где-нибудь в Нескучном саду, а? Как раз решение о создании парка приняли, под это дело и обосноваться… Мечты, мечты, кто ж меня отпустит? Разве что в отставку уйти, оставить за собой парочку должностей – почетный святой, почетный великомученик и почетный папа римский. И кончать с этой политикой. Социалистов воспитывать, народный фронт поддерживать с возрастом все тяжелее. Отойти в сторонку, уехать в лес…

Но к черту малодушие. Наше дело лево, держаться надо до конца. Вот помру я, скажем, завтра – где гарантия, что послезавтра товарищи не начнут оппонентов стрелять? Предпосылки ведь имеются, с четырнадцатого года миллионы мужиков в теплое-мягкое штыком тыкали, попривыкли. Да, гражданскую (по сравнению с моим вариантом истории) мы прошли на отлично, но предпосылки никуда не делись. И это кажется так легко – бац, и нету ни человека, ни проблемы. А пока дотумкают, что проблемы нарастают в том числе и оттого, что не стало человеков, бог знает сколько лет пройдет. А уж вложить в голову, что минус один человек сегодня – это минус два человека в следующем веке, вообще задача неподъемная, «бабы новых нарожают».

Сейчас среди полутора миллиардов населения мира каждый десятый – бывший подданный Российской империи. Через сто лет в РФ будут те же сто пятьдесят миллионов (ну, плюс-минус), только доля в пять раз упадет – каждый пятидесятый, так-то. Даже есть взять в границах 1914 года, все равно наберется миллионов триста, каждый двадцать пятый. А не развались страна, не будь этих адских потерь, за четыреста шагнули бы точно, глядишь, и до пятисот бы добрались. Совсем другой коленкор.

Ну да я свою работу тут сделал, минус потери гражданской, минус массовая эмиграция, минус коллективизация. Осталось приучить соратников шашкой не махать и не стрелять почем зря. Смертная казнь это вообще присвоение государством права над жизнью человека, не оно рожало – не ему и убивать. Опять же, расстрел суть решение необратимое, а судебные ошибки были, есть и будут. Но тут Коля Муравский хорошо постарался, что с Уголовным кодексом, что вообще с юридической пропагандой и среди Союза Труда крепнут взгляды, что лучше уж шарашки устраивать, чем стрелять, если оппозицию давить невтерпеж. Сколько такое убеждение продержится не знаю, но подпирать его буду до самого конца.

Что еще? На носу только голод в Поволжье.

– Здравствуй, Савелий Анисимович!

– И вам не хворать, Михал Дмитрич, – поднялся мне навстречу из-за стола во весь свой рост Губанов.

Работать он любил в своем старом кабинете в Центросоюзе, несмотря на свой нарминовский статус. Впрочем, определенный резон в этом был – большинство продовольственных вопросов так или иначе решалось именно через Центросоюз, хоть министерские и ворчали.

– Что по запасам зерна?

– Копим резерв на будущий год, но с большим трудом.

– В чем проблема?

– В экспорте. Всем нужна валюта, всем нужны станки и технологии, а из экспортного товара у нас, почитай, только зерно и лес. Вот и трясут меня на каждом заседании Совнармина, как грушу – дай хлеб, дай хлеб…

– А ты?

– А я не даю. Ты же мне всю плешь проел, что засуха будет, я-то тебе верю, а вот мне остальные не очень. Как я им объясню, а?

– Да хоть на мой ревматизм ссылайся. Надо! И все тут! – посоветовал я, а сам подумал, что никак иначе мое послезнание не залегендируешь. – И всех, кто сомневается, гони ко мне, я им лично политпросвет проведу.

– Ага, вот я к тебе все село, от артелей до последнего единоличника и направлю. Им-то интереснее урожайные сорта сеять, а не засухоустойчивые! Экономика!

Нда, загвоздочка… Силком не заставишь, а денег на такую операцию сейчас нет. И Губанов правильно подметил – вот я уверен, что засуха будет, вот есть десяток-другой людей, которые меня знают давно и привыкли к моим словам прислушаться, но как втолковать всем остальным? Так-то все понимают, что лучше сегодня потратить пару миллионов золотом на профилактику, чем вбухивать десятки миллионов в экстренной ситуации, но откуда товарищ Скамов взял, что такая ситуация неизбежна? Какие есть ваши доказательства? Сплошной волюнтаризм выжившего из ума старикашки.

– Хорошо… То есть, плохо, конечно, но давай-ка еще раз прикинем, что мы сможем сделать.

– Ну, закрыть вывоз хлеба, как только станет ясно, что у нас засуха. Но это не раньше июня, к тому времени запасов почти не останется.

Как там это в мое время называлось? Госрезерв? Отличная идея, жаль, что только сейчас вспомнил, ну да лучше поздно, чем никогда.

– Так, а знаешь что… Давай твои резервы превратим в государственные.

– ???

– Постановлением Совнармина, образование специального хранения, утвердим на ВЦИК и вуаля – никто свои лапы на запас зерна не наложит. Позвони Муравскому, подготовьте проект постановления, я внесу.

Может я себя успокаиваю, но у нас обстановка все-таки заметно лучше: нет такой катастрофы с транспортом, сельское хозяйство продвинутое (ну, как минимум в артелях), многополье не в новинку, рабочих рук хватает.

Главное – война Поволжье не затронула. А где затронула, то есть в Западной Сибири, на Украине, Кубани, Дону и Тереке, все прошло быстро и «малой кровью» в прямом и переносном смыслах.

– Миша, тебя не беспокоит, что у нас все получается?

Я чуть не вздрогнул. Дотянулся чертов скептик до болевой точки, дотянулся – вдруг все посыпется, как только я уйду? Вечный мой страх, но есть надежда, что за двадцать с лишним лет я привил привычку к анализу, прогнозу, тщательной подготовке и планомерному исполнению. Ведь на стройке никак иначе нельзя: приехала бетономешалка, ты ее разгрузил, приехала следующая – и ее в дело. И так далее, шаг за шагом. А если ура-ура и штурмовщина и приехало сразу двадцать, то что с ними делать? Или наоборот, нет ни одной? Очень строительное производство приучает к порядку. А если на площадке бой, порыв и подвиг, то инженеров и руководство нужно гнать поганой метлой. А то и выпороть прилюдно, чтобы в следующий раз неповадно. Чтобы как у американцев «Утюг» строили: неделя – этаж, неделя – этаж, год – и небоскреб.

Вот мы и готовимся. Изо всех сил.

– Меня больше беспокоит, что мы перестанем вперед думать. А коли нет, так ведь при правильной постановке задачи, подготовке и планировании все и должно получаться. Так что давай-ка ты заблаговременно с Колей пишите постановление об остановке вывоза, о запрете на непищевое использование зерна и о беспроцентных ссудах до нового хлеба.

Губанов кивнул и сделал пометку в своем настольном органайзере.

– Надо будет еще КБС подключить, – заметил он, закончив писать.

– Спекуляции?

– Спекуляции, перекупка, сговор с целью повышения цены, сокрытие хлеба.

Теперь уже пометки делал я.

– Понял, тогда Борису, как увижу, задачу поставлю.

Черт, еще же надо врачей настропалить! Если дело до массового голода дойдет, неизбежны эпидемии! Кто из врачей мне поверит? Федоров, Гедройц? Вот всем вместе на Семашко и насесть, а еще Наташу подключить, Николай Александрович к ней прислушивается. Но это на завтра, сейчас к Борису.

Савинков мои замечания выслушал, в свою очередь сделал несколько дополнений – например, что обязательно нужно будет подготовить милицию и, возможно, отряды из рабочих, охранять склады.

– Но большой проблемы с нашей стороны я тут не вижу. Обычная работа по саботажу.

Он почесал кончик носа резинкой фаберовского карандаша – пока немецкого, но на следующий год в Дорогомилове начнется строительство Концессионной фабрики канцелярских товаров и будут у нас свои карандаши не хуже.

– Но меня другое волнует. Что-то у нас все больно легко получается.

И этот туда же. Они что, сговорились?

– Что значит «легко»? Ты же знаешь, мы все готовим загодя, стараемся думать на два хода вперед…

– Да это понятно. Я о другом. Видишь… – Борис задумался, подыскивая подходящие слова.

Потом встал, прошел к окну, поморщился, с досадой щелкнул пальцами…

– Не знаю как сказать.

– А ты попробуй.

– Слишком… все получается без сучка, без задоринки. И люди привыкают и думают, что так будет всегда. А если нет? Если вдруг встанет колом, что тогда? Испугаются? Посчитают, что плохо подготовились и ну ее, эту нерешаемую задачу? Трудности нужны…

– Для превозмогания?

– Миша! Ты же отлично понимаешь, что это не шутки!

– Боря, у нас впереди задач незнамо сколько! И возможный неурожай это еще не самое сложное. Нам предстоит драться за нефть, поскольку кто будет владеть ею – будет владеть миром.

– То есть схлестнуться с англичанами на юге, в Персии и Месопотамии?

– И не только там. И даже это – не главная схватка.

– А какая главная?

– Вторая Мировая война.

Савинков заторможено повернулся ко мне от окна.

– Снова? После такой бойни? Нет, это невозможно…

– Возможно. Как только вырастет невоевавшее поколение. И нам нужно любой ценой создавать крепкий блок в Европе, так, чтобы англичане не могли сунутся на континент. Пусть они с американцами грызутся, те давно на британское наследство зарятся. Пусть свою «свободу» друг другу насовывают. А нам надо следить, чтобы все справедливо было и не бояться советских чиновников к порядку приводить.