Председатель

Глава 1

– Слово для отчетного доклада предоставляется Председателю президиума Верховного Совета Советского Союза, Генеральному секретарю Центрального комитета Коммунистической партии товарищу Скамову Михаилу Дмитриевичу.

Сияние ламп. Громадные хрустальные люстры. Зал, похожий на Кремлевский Дворец Съездов, тысяч на пять мест, не чета Большому театру.

Я собрал бумажки и шаркающей старческой походкой двинулся к трибуне, на груди в такт шагам закачались награды. Дойти бы, не упасть, в моем возрасте это не шутка…

Съезд победителей встал как один человек и приветствовал меня оглушительными аплодисментами.

Соратники за спиной хлопали в ладоши с не меньшим энтузиазмом – Муравский, Красин, Ульянов, Чернов, Кропоткин, Натансон, Савинков, Губанов, Сталин, Жаботинский…

«Господи,» – мелькнуло в голове – «а его когда успели избрать?»

Добрался, поправил микрофон, разложил текст, прокашлялся… черт, в горле сухо как при похмелье, хорошо хоть графин тут стоит. Налил полстакана, предательски звякнув несколько раз о край, выпил до дна.

Собрание терпеливо ждало.

– Тоа… кх-кхе… ини… – несмотря на воду, в глотке першило, и я подавился первыми словами.

Из зала на меня смотрели тысячи глаз. Все первые ряды занимали известные мне люди – военные, ученые, инженеры, путейцы, кооператоры…

– Тоа… – попытался я еще раз.

– Жги, Митрич! – выкрикнул из партера Ваня Федоров.

Горло сжало как обручем, язык еле ворочался. Похоже, я не смогу выдавить даже пресловутые «сиськи-масиськи»…

Понемногу нарастали шепотки, сливаясь в гул.

– Тоа… – я закашлялся, глаза налились слезами.

Схватило сердце, тело повело влево, рука скрежетнула ногтями по бортику кафедры, а я завалился на пол, безуспешно цепляясь за опору.

И проснулся.

– Миша? Что с тобой, ты такие странные звуки издавал… – поднялась на локте Наташа.

– Кошмар, просто кошмар, спи, – я вытер мокрый лоб и откинулся на подушку.

– Тебе надо пустырник на ночь пить…

Да тут пустырником не отделаешься, такие дела идут…

Зима 1916-1917

На перронах Николаевского вокзала мы заметили пока только одно изменение – вместо привычных жандармов и городовых стояли по двое-трое молодые ребята с красными повязками. Одеты они были пока что вразнобой, но Московский совет уже думал, как привести «народную милицию» к презентабельному виду.

Оглядывая пути, составы и паровозы я зацепил взглядом толпу пассажиров третьего класса, среди которых вдруг мелькнул знакомый облик. Я прищурился… похож! Вроде бывший пристав Кожин, но далеко, не разглядеть. Только я собрался кликнуть патруль и послать за ним, как засвистел наш паровоз, Наташа поцеловала меня на прощанье и перекрестила на дорогу.

– Бросьте эти поповские штучки, мадам Скамова. Нам, революционерам, это неприлично, – с максимально суровым видом поцеловал я ее в ответ.

Тем временем заинтересовавшая меня согнутая фигурка скрылась среди людей, пара и вокзальной суматохи. Ну и черт с ним, не до приставов сейчас, нам до Петрограду пора, в помощь Муравскому и Носарю, уж больно там все круто заварили. Оттого пришлось и делегацию собирать серьезную, и охрану с собой брать, и целый поезд у фон Мекка выпрашивать. Бог весть как там с жильем и питанием обернется – а у нас все с собой.

Красин, Губанов, Савинков, увязавшийся с нами Тулупов и председатель Московского Совета товарищ Скамов – избрали меня без малого единогласно. Город оставили на Ваню Федорова, Медведника и Митю, Сокольники на Терентия, кооперативы на Свинцова. Отбили телеграммы Ломоносову и Собко, получили зеленый свет и поехали со спокойным сердцем – было кому нас заменить, выросли отличные кадры и в Симонове, и на Пресне, и в Центросоюзе. За комитет Городской думы мы тоже не беспокоились, там все больше говорильня и ее неизбежная спутница бестолковщина, вся власть в Москве реально в руках Совета. Наиболее дельные работники из комитета Гордумы бились-бились неделю, потом плюнули и потихоньку подались к нам под крыло.

Так что трамваи ездили, электростанции работали, с продовольствием тоже норма – Совет первым делом наложил арест на спекулянтские запасы. Порядок худо-бедно поддерживали патрули Красной гвардии и военных, даже с юнкерами в училищах договорились. Но вот ликвидация в революционном угаре городской полиции уже вышла боком – в городе пошаливали, особенно ночью. До серьезной стрельбы пока дело не дошло, но дойти могло и нужно срочно принимать меры.

Савинковцы взялись за правопорядок в городе, чему немало помогло, что при освобождении политических мы сумели не выпустить уголовных. Ну и что почти всех городовых и жандармов спасли от самосуда отряды красногвардейцев во главе с ребятами Бориса. Сейчас сатрапы прежнего режима сидели под временным арестом, заодно проходили фильтрацию, и наименее одиозные уже возвращались на службу, пока в качестве консультантов.

О чем Савинков и докладывал по дороге в вагоне, оборудованном под учебный класс.

– Почти весь состав сыскной части приступил к службе, во главе опытнейший следователь Карл Маршалк. Я еще хочу в Питере найти Кошко и перетащить к нам. С жандармами плотно работаем, четверо уже согласились на сотрудничество, сейчас пишут обстоятельные справки о методах и что-то вроде учебных пособий.

– А низовой состав?

– Пока только патрули. Желающие есть, сейчас создаем краткосрочную школу милиции.

К здешней «февральской революции» в ноябре подпольное наше государство подошло, что называется, в силах тяжких. Но без армии и полиции. И если армия у России еще была, то вот с полицией требовалось создавать все почти что заново, участки разгромили по всей стране, не обошлось и без расправ над полицейскими.

А так – кооперативы охватывали восемьдесят с лишним миллионов человек, правда, серьезно рассчитывать можно было лишь на треть. Остальные по преимуществу были дети и «на новенького» – очень здорово выросла численность за три года войны, когда людей приперло, а пример «старых» кооперативов показывал, что скопом выживать куда легче. Но проникнутся артельным духом за это время деревенские, конечно, не успели и чудили порой очень неслабо. Пользуясь растерянностью, а то и отсутствием местных властей, мужички-богоносцы начали потихоньку растаскивать усадьбы и явочным порядком приватизировать барскую землю. А вот артелям это было невыгодно, куда правильнее было на этих землях создать новые «колхозы», а в усадьбах – школы, больницы или там центры переработки продукции.

– Так что в деревне у нас намечается неожиданный классовый раскол, – излагал обстановку Губанов середняки-артельщики за социализм, а голь перекатная во главе с кулаками – за приватизацию.

– Что, прямо все-все?

– Нет, конечно, и зажиточные многие с нами предпочитают сотрудничать, и среди бедняков Союз Труда популярен, но стоит нам упустить, как все покачнется.

Казалось бы, рецепт известен – Комбеды, натравить неимущих на богатеньких, но оно нам надо? И крепких хозяев расточат, а они нужны как противовес, чтобы артели не борзели, и демагоги мелкотравчатые наверх вылезут… Плохо кончится, родной.

Срочно, прямо срочно нужен Чернов с его эсерами, без них мы ничего толком в деревне не вытянем.

Пока же мы собрались пить чай и тут, уловив паузу, заговорил Леша Тулупов. Долгое время он оставался как бы «законсервированным», то есть, состоял в организации чисто формально. Сам при этом занимался педагогикой – организовал три школы, одну из них в колонии толстовцев, печатал учебники и тому подобное. Даже в классные чины вышел, не генерал, но коллежский асессор по министерству народного просвещения. Впрочем, он всегда тяготел к административной и академической работе, методичен до занудности. И таких вот «спящих» у нас после первой революции было много, время от времени они нам помогали по мелочам, а сейчас стали фактически кадровым резервом. Ну, те, кто убеждений не поменял, конечно.

Так Леша насел с тем, что нужно все бросить и немедленно учинить реформу образования. Вот прямо сейчас вынь да положь ему всеобщее хотя бы начальное. Нет, он, конечно, прав и без этого ни о каком развитии страны и речи быть не может, но, блин, вотпрямщаз? Тут новой власти без году неделя, фронт того и гляди треснет пополам, в городах с продовольствием все не здорово…

Ему талдычили, что у нас почти поголовная грамотность в артелях, что рабочие курсы и народные университеты в каждом городе (и вот голову на отсечение, что их больше, чем в моей истории), но Леша упертый, его не проймешь. Желаю быть царицею морскою, то бишь великим просветителем. Своего рода фанатик, хоть и в полезном направлении.

Заткнуть его удалось только когда вспомнили про стандартные вопросы – а есть ли у вас план, мистер Фикс? В смысле, есть ли проект реформы? Источники финансирования? Сколько надо школ построить? Где для них взять учителей?

Очень Тулупов озадачился и ушел в свой угол, что-то черкать, время от времени приставая к мне с вопросами по строительству школ.

– Алексей, чтоб ты нам был здоров! Сделать проект мы сделаем, ты только скажи, что тебе нужно. Сколько классов должно быть? Пять, десять, двадцать? Сколько педагогов?

И он уходил опять что-то высчитывать. Ничего, до Питера доедем, сдадим его министерским, там тоже умные головы есть, над реформой давно думают, пусть Леша их взбодрит.

В Лихославле нас дожидалась телеграмма от Муравского – в столице бардак и погромы, делегация Петросовета будет встречать нас на станции Тосно. Отбили ответную с просьбой дать подробности, а сами снова засели в учебном вагоне, пытаясь понять, что же там творится.

Информация поперла начиная с Волочка, причем, прямо скажем, поганая.

Не в пример Москве, на брегах Невы все обстояло гораздо хуже. У нас-то крепкий Совет, на фоне которого потуги городской думы смотрелись хило, а тут неслабая Дума Государственная, подпертая военными. Плюс бешеные толпы запасных, вышедших из-под контроля. Минус количество винтовок – если в Москве мы тупо стрясли с думцев тысяч восемьдесят винтовок для Красной Гвардии, то в Питере этот номер не прошел и Петросовет вынужденно опирался на солдат и матросов, у которых в голове ходили очень разные мысли. Положение в городе сложилось неопределенное, пагубное безначалие, как писал Салтыков-Щедрин. По улицам туда-сюда носились грузовики, набитые солдатами, матросами и вооруженными штатскими, все в красных бантах и пулеметных лентах, эдакий революционный шик. Причем что это за люди – никто не понимал, то они кого-то разоружали, то их, аресты произвольные, пальба… Под видом поисков «контрреволюционеров» пошли грабежи с разбоями и даже убийства. А начиналось-то все с митингов и демонстраций, «Свобода!», но что-то пошло не так. Опять же, с продовольствием в столице было куда хуже, чем в Москве – вокруг болота-с, на одном финском молоке не далеко не уедешь.

В Окуловке получили продолжение первой депеши: революционные массы добрались до винных складов, и понеслось. Мало-мальски надежными Петросовет считал учебные команды, школы прапорщиков, офицерские училища и некоторые экипажи Балтфлота, все остальные пошли вразнос. Штаб округа до появления Корнилова сопли жевал, не зная, что делать. Предыдущий командующий Хабалов вообще витал в облаках и, например, когда ему доложили, что в ходе революционных выступлений казак зарубил городового, воскликнул «Вот уж этому я никогда не поверю!» Хорошо хоть Лавр Георгиевич войска малость в меридиан привел и начал устанавливать порядок, но, как оказалось, поздно.

Часть третья, телеграмма в Малой Вишере, педантично сообщила как хвосты за хлебом смешались с пьяными солдатами и что в городе третий день погромы, причем безадресные. Под раздачу первыми попали «немецкие» заведения, потом еврейские со сходными фамилиями на вывесках, а потом дело дошло до «контрреволюционеров». Стоило кому-нибудь обозвать лавочника или приказчика «провокатором», как пьяная толпа разносила лавку. И хорошо если указанный успевал удрать и остаться в живых.

Попутно людское скопище разнесло здание Окружного суда и Дом предварительного заключения на Шпалерной улице, из коих, а также из «Крестов», выпустили всех сидельцев, невзирая на то, политический он или уголовный.

Но это, как оказалось, еще цветочки, ягодки питерцы приберегли для последнего сообщения, полученного в Чудово. Отрекшийся Николай находился в Пскове как бы под стражей, а императрица – в Александровском дворце. Вот ее Временный комитет Госдумы и решил арестовать и направил в Царское село специального комиссара с отрядом. И нет бы сделать это тихо, не привлекая лишнего внимания, хрена там, распирало, надо было непременно речь произнести, мать их!

За комиссаром немедленно увязалась громадная орда доброхотов, подогретых вином.

– Вот, в общем, так и вышло, – мрачно рассказывал встретивший нас в Тосно Муравский. – Тысячи две человек, ворвались во дворец вслед за комиссаром…

– А конвой что? – удивленно спросил Савинков.

– А что конвой… казаки сами с красными бантами по Царскому ездили.

– И что дальше? – подбодрил Красин.

Коля только рукой махнул и отвернулся.

– Все плохо, товарищи, – продолжил за него Носарь. Ворвались, начали громить, прислуга разбежалась. Комиссар как раз до личных покоев добрался и только предложил одеться и проследовать за ним, как в толпе заорали «Немку спрятать хотят!», ну и…

– Что «ну и»? Что вы мямлите? – не выдержал я.

– А то! – неожиданно твердо выплюнул Коля. – Штыками перепороли, как Драгу Сербскую. Дворец разгромлен и сожжен.

– А дети? – охнул Губанов.

– Девочек отстояли, половина отряда полегла.

– Наследник?

– Кровью истек. Видимо, в свалке зацепили, лейб-медик его выдернул, да пока отбились, пока пожар тушили, стало поздно.

Мать, мать, мать! Хотел без расстрела в Екатеринбурге обойтись – так пожалуйста, никакого Ипатьевского дома не будет, все как заказывали. Зато будет Александровский дворец. Ммма-а-ать…

Я расстегнул сумку, вытащил взятую в дорогу плоскую фляжку – чуял, что пригодится. Глоток спирта провалился в живот, как вода, фляжка пошла по рукам.

– Свидетели есть? – продышавшись, задал вопрос.

– Ищем, – буркнул молчавший доселе Вася Шешминцев.

– Найти. Любой ценой. Установить зачинщиков, арестовать и судить.

– Так судьи же разбежались…

– Революционным судом. Вы Совет или кто?

Муравский с Носарем переглянулись.

– Черт, как все нехорошо вышло! – с тоской проговорил Красин. – Ладно, давайте думать, что мы из этой ситуации извлечь можем. Сколько у вас рабочей милиции?

– В списках пока девяносто восемь тысяч человек, но оружия мало, едва-едва каждый четвертый.

– Запасных в городе сколько?

– Почти полмиллиона, – подал голос Вася.

– Точнее!

– Четыреста двадцать – четыреста тридцать тысяч.

– Под это дело можно у Думы винтовки вытребовать, – заметил черкавший в блокноте Красин.

– Именно. Мотивировать созданием противовеса запасным.

– В казармы все равно идти надо, говорить с солдатами, – заметил Губанов, – там и артельных, и рабочих много.

– Правильно, формировать из них какие-нибудь «революционные роты», и аккуратно устанавливать контроль над оружием, – Леонид говорил и продолжал писать. – Затребовать офицеров для подготовки отрядов Красной Гвардии. В частях продвигать командиров, которых солдаты уважают, но понемногу закручивать гайки. Надеюсь, никто не догадался издать какой-нибудь приказ о введении демократии в гарнизоне?

– Нет, мы как договорено, – замотал головой Носарь. – Был там один присяжный поверенный, Соколов, что-то говорил насчет отмены чинов и званий, так мы на него на улице выпивших солдат натравили, еле отбился и с тех пор большой сторонник укрепления дисциплины.

– Нам бы с Корниловым договориться, как в Москве, – ввернул Муравский.

– Есть у меня знакомый в отделе генерал-квартирмейстера, попробую через него.

– В Огенкваре? – поднял голову Савинков. – Однако, уровень.

– Ну так Болдырев же, поедем вместе, познакомлю.

Столица производила удручающее впечатление. Заколоченные досками витрины, неубранные улицы, местами пьяные компании и поверх всего бардака – красные флаги, лозунги и банты. Офицерство после событий в Царском селе раскололось на три группы, самая большая встала в демонстративную оппозицию к новой власти, вернее, игнорило ее и выполняло только приказы военного командования.

Некоторые взъярились, один прямо в Таврическом дворце, пользуясь всеобщей неразберихой, устроил стрельбу и успел положить пять человек, прежде чем его самого изрешетили набежавшие солдаты. Еще от полусотни до сотни монархистов было застрелено, заколото или иным способом убито непосредственно в частях. Это при том, что свежеизбранный Центробалт удержал ситуацию на флоте, расправ над флотскими командирами в Ревеле, Кронштадте и Гельсингфорсе не было. Закон сохранения, мать его.

Ну и небольшая часть офицеров пошла-таки на службу Думе – судя по всему, это были прожженные прохиндеи и приспособленцы.

Командующий округом генерал Корнилов за пару дней сумел привести в нормальное состояние учебные команды нескольких полков, и теперь они несли караулы в Таврическом дворце, охраняли министерства и посольства. Послы же ничего внятного не высказали, и неудивительно – сами подпихивали ситуацию к отречению и смене власти. Причем что в Англии, что во Франции революции кончались казнью монархов, уж это они должны были помнить.

Корнилов организовал охрану госпиталя Веры Гедройц, куда поместили дочек царя. И арестовал остальных членов императорской фамилии – целее будут. Николая же теперь охранял целый георгиевский батальон – и Алексеев, и командующие фронтами единогласно приняли такое решение, во избежание расправы над бывшим царем. Но по сообщениям из Пскова там нужнее врачи-психиаторы, как бы Николай от таких новостей не рехнулся, жену-то он реально любил, а тут еще и сын…

По городу видно, что власть думцы взять-то взяли, но пользоваться ей не умеют. Да что там думцы! Упустили город, сейчас надо все приводить в порядок. Об этом пришлось долго спорить с членами Петросовета в особняке Кшесинской. Зря, конечно, они в Таврическом дворце не остались, чтобы Думу и Временный комитет мало-мало контролировать, ну да ладно, будем держать дистанцию.

В особняке все было устроено на удивление правильно – телефонисты, машинистки, охрана, разделение по комитетам – и причина этого довольно скоро объявилась. Звали причину Петя Рутенберг, вывалился он на меня из дверей с объятиями и горящими глазами. Впрочем, вечер воспоминаний не состоялся, дел было по горло.

Пока, в отсутствии «шведов» порешили наш подпольный актив легализовать лишь частично, потому как нужно сохранить глубокий резерв. Хрен его знает, как там дальше повернется, вдруг утратим некие территории? А так будет там действующая сеть.

Ну и главное – самим наверх не лезть, дать кадетам облажаться по полной, хотя куда уж больше. Но у нас пока ни сил, ни возможностей взять власть не хватает, нужно создавать Советы везде, где только можно, усиливать там влияние «практиков» и понемногу всю эту структуру унифицировать. Ровно по программе, выработанной эмигрантским «теневым кабинетом» в Швеции.

– А зачем тогда Советы?

Незнакомый делегат, наверное, из новых, из заводских, еще не успел во все вникнуть.

– Сейчас главный лозунг «Вся власть Учредительному собранию!» Выборы мы однозначно выиграем, – поддержал план Муравский. – Мы ведь и в куда худших условиях Думу выигрывали.

– Вот именно. То есть, если мы проведем большинство в Учредительное, то просто проголосуем о передаче власти Советам.

– Так кадеты возмутятся! – возразил новенький.

– Кадетам от убийства в Царском теперь не отмыться, так что флаг им в руки, барабан на шею, – делегаты усмехнулись, а я продолжил. – Опять же, если сейчас взять власть, то мы все проблемы не вытянем. А так, в тени Думы, подучимся на ходу, разделим ответственность – заслуги нам в зачет, а за провалы пусть эти клоуны отдуваются.

И тут как прорвало. Заговорили почти все сразу, перебивая друг друга, выкладывая давно задуманное и только что пришедшее в голову.

– Надо съезд Советов готовить, общероссийский.

– Правильно, причем в Москве.

– И профсоюзов! Сперва по отраслям, потом общий.

– А что с армией? Солдаты воевать не желают.

– Запасные да, не желают, им и тут хорошо.

– Фронт хочешь-не хочешь, держать надо. Если немцы сомнут, революции гаплык.

– Значит, нужно как-то усиливать армию, – кивнул Красин. – Создавать ударные части, отряды Красной Гвардии, объяснять, пропагандировать. «Ушел с фронта – отдал немцу свой хлеб», в таком духе. И никаких «демократизаций».

Все верно, несущий каркас, как в строительстве.

– Почему?

– А ты на улицы посмотри. И Царское Село вспомни. Стоит открыть калитку, такое попрет – потом не расхлебаем. Так что пока никакой воли комитетам в строевых и боевых вопросах.

Делегаты Совета переглянулись и только собрались возразить, как от двери неожиданно раздалось с легким грассированием:

– Здравствуйте, товарищи!

Я повернулся на знакомый голос – Ленин! Ленин и Андронов! Но как?

– По льду, товарищи, по льду. Балтика встала, так мы через Аланды на санях и вот здесь! – радостно сообщил Старик, вешая в углу пальтишко и ушанку. – В Швеции остались за старших товарищи Гарденин и Коба. Там сейчас составляют списки на выезд, за месяц должны сюда всех переправить.

Ну и отлично, теперь я за Питер спокоен. И за пропаганду тоже.

– Что решили? – присел к столу Ильич.

– Да все как планировали. Союз Труда входит во все общественные структуры и не входит в государственные.

– То есть де-факто брать власть, де-юре от нее дистанцироваться. Замечательно, замечательно! – Ленин потер озябшие руки. – Выборы в Учредительное собрание когда намечаются?

– Будем продавливать на февраль, чтобы собрать как можно раньше, примерно в апреле.