Председатель

Глава 12

Лето 1918

– Вот примерно так, – Нестор опустил бинокль. – Рейдовая группа сильнее всех, кто может ее догнать. И быстрее всех, кто может ей вломить.

– А если зажмут? – хоть Митя и знал ответ, но как же старого приятеля не подколоть.

– Так не отрывайся далеко и не давай себя зажимать. Ну и радио у тебя есть.

– И чем оно поможет?

– Вон, видишь – высокий, в папахе, с длинным лицом? Фома Кожин, мой земляк, командир пулеметного полка. У него тоже есть радио. А за ним и остальной резерв подтянется.

В июне Медведник двинул свои части на юг. Три конно-моторизованные группы, девять бронепоездов, семнадцать советских полков, две дюжины аэропланов. Демобилизованные с фронтов не все стремились к мирной жизни, часть пошла служить за паек и жалованье – республика Советов худо-бедно, но создавала свои вооруженные силы, забирая лучшее из старой армии и дополняя по своему разумению.

Мите, после всех его подвигов, досталось командовать отрядом из пары броневиков, десятка грузовых авто, двух эскадронов и двадцати тачанок с «максимами». С учетом кавалерийских «мадсенов» на группу выходило тридцать пулеметов, сила немалая.

В небе прострекотал «дукс», покачал крыльями и ушел на юг. Нестор глянул на часы-луковицу, махнул рукой – и адъютант бахнул из ракетницы. Красный дымный след с шипением перерезал небо напополам, запели кавалерийские горны, засипел гудок бронепоезда. Первая Конная, собранная в урочище Кара-Чаплак и на полях вокруг станицы Великокняжеская, начала переправу через Маныч и наступление в сторону Сальска. Митин отряд прикрывал левый фланг в направлении на Новый Егорлык.

Кубанская Рада после разгрома корниловцев могла противопоставить Медведнику лишь тысяч десять кавалерии, да и то раскиданных на три направления и не желавших вступать в бой с заведомо превосходящим противником. Советские части двигались от станицы к станице, в каждой войска встречали артельщики и малоземельные казаки. А вот самостийники, разгонявшие Советы, предпочитали сдергивать на юг. После организации выборов красные уходили дальше, оставляя лишь малые гарнизоны и предоставляя местным налаживать жизнь самостоятельно – и большинство населения облегченно вздыхало.

Радио каждый день приносило вести о занятых станицах: Кущевская, Павловская, Кореновская, Тихорецкая, Тимошовская… Ровно так же обстояло и в селениях вдоль Большого Егорлыка, по которым шел Митин отряд. Не война, а прогулка – расход огнеприпасов минимальный, потерь нет. Дней через десять рейдовики неспешно добрались в Донское, где получили сообщение о взятии основными силами Екатеринодара. Вторая колонна при поддержке бронепоезда дошла вообще до Армавира – ей противостояли только разрозненные отряды.

Командиры эскадронов решительно высказались за марш на Ставрополь. Резоны к тому были – противник слаб, соседи в Армавире наверняка встанут на дневку, рассчитывая, что сто километров по железке они одолеют за пять-шесть часов… Опередить!

В Московское вдоль долины Ташлы отряд вышел к трем пополудни, и Митя все-таки приказал остановиться, чтобы разведать направления на Рождественское и Пелагиаду. Да и бросать застрявших в Донском инструкторов ВЦИК тоже не стоило – им еще предстояло провести выборы в восстановленный Совет.

– Соваться в крупный город вслепую, имея всего три сотни бойцов – верх авантюризма. Для начала пусть хотя бы аэроплан слетает. Командирам эскадронов приказываю выслать разведку на глубину до десяти верст, по возможности. Сам проведу рекогносцировку по дороге на Ставрополь. Будем знать, какие силы противника перед нами – сможем решить, что делать дальше.

Штабное авто с «мадсеном» медленно трюхало по тракту, следом шагом ехал конный взвод. Кавалеристы трепались, ели прямо из фуражек набранную в придорожных садах черешню и пуляли друг в друга косточками. По сторонам дороги тянулись хутора и балки. Хутор Большой… хутор Фостиковых… балка Червянка… хутор Жуковой… – Митя отмечал названия на кроках местности. Благодать…

– Дмитрий Михалыч, махнем не глядя? – хитро улыбался Петька, следовавший за Митей еще с германского фронта.

– Ну давай, что у тебя там? – Митя нащупал в кармане и сжал в кулаке перочинный ножик.

Детское развлечение в безоблачный день, можно себе позволить.

– На счет три! Раз… два… три!

В подставленную ладонь из Петькиного кулака выпало нечто холодное и скользкое. Жаба!!! Мозг пронзило забытым детским страхом – баня, монашки, жаба на груди… Митяя передернуло.

– А-а-а-а! – заорал красный командир Скамов и прыгнул в придорожную канаву.

Это его и спасло – залп со стороны ближней балочки снес возницу и пулеметчика. Все еще внутренне содрогаясь, Митя нашаривал пистолет, а кавалеристы, кто еще не был убит или ранен, рвали со спины карабины и тоже сыпались в канаву.

– Петька!

– Ась!

– Я к пулемету, прикрою, а ты пулей в Московское, предупреди!

– Есть!

Уловив паузу в стрельбе, Митя метнулся к машине, сдернул с нее тело пулеметчика, схватил «мадсен» и кинулся обратно. Противно просвистела пуля, распорола рукав. Тах-тах-тах – дал первую очередь пулемет. «Жаба!» Митю опять затрясло и, может быть, поэтому он промазал. А может и потому, что обернулся поглядеть, как Петька скачет обратно, ловко свисая с седла набок и прикрываясь корпусом лошади. Еще три-четыре очереди, и магазин закончился, но при попытке замены не захотел вылезать из горловины – заклинило!

Конники отстреливались, Митя лупил ладонью по магазину и пропустил момент, когда появились два десятка казаков верхами. Несколько секунд – и вот они уже рядом: замах, удар шашкой, темнота.

Очнулся Митя в телеге, со связанными за спиной руками, адски болела голова – судя по всему, его огрели клинком плашмя и на затылке теперь немаленькая шишка.

– Доставили, вашбродь. Вроде ахвицер, вот бумаги евонные.

Митю поддерживали два казака, и он сквозь плавающий в глазах туман разглядел, к кому были обращены эти слова – хорошо сложенный шатен в капитанских погонах, с Георгием на груди. Митя точно его где-то видел, но звон в голове мешал вспомнить, где.

– Ска-амов, – издевательски протянул капитан, – тебя-то мне сам господь бог послал, Дмитрий… Михайлович.

– Потрудитесь не тыкать. Я такой же офицер и георгиевский кавалер, как и вы, – Мите, чтобы выговорить это, пришлось собрать всю волю в кулак.

– Ах, офицер!.. Ну да, ну да, что же это я… Капитан Бородулин, к вашим услугам. Батюшка ваш обо мне рассказывать не изволил?

Митя пожал плечами.

– Впрочем, где уж нам. А что же это вы, господин офицер, со всей этой сволочью, а не там, где все порядочные люди?

– Я на стороне законно установленной власти.

– Нет! – яростно заорал капитан, схватил Митю за грудки, брызгая слюнями и нервно кривя рот. – Нет! Эта ваша власть – власть хама! Только мы! Мы, оплатившие кровью, имеем право распоряжаться в стране! Мы!!!

«Э-э-э, да он контуженый, – подумал Митя, превозмогая рвотные позывы. – Вон как его бросает. Как там Наталья Семеновна говорила, процессы возбуждения сильнее торможения, что ли?»

– Ничего, ничего, устроим мы вам порядочек! Вон, гляди, земли и власти захотели! Теперь валяются! Будет им! По три аршина на брата! – трясущимся пальцем показал Бородулин за окно, где у стены хаты лежали трое расстрелянных.

Пока довезли до Ставрополя, Митя успел дважды проблеваться. «Как бы не сотрясение мозга» – но тошнота отступала, мало-помалу прояснялось и в голове, только шишка саднила. Но когда привезли в здание Александровской гимназии и заперли в комнатке под охраной, пришел эскулап, обработал повреждение и оставил ватку со свинцовой примочкой.

Еще через полчаса Митю выдернули в кабинет, где сидел невысокий молодой полковник в черной черкеске. На столе, помимо карт, валялась папаха волчьего меха.

– Полковник Шкуранский, – представился хозяин. – Вы, как я понимаю, сын председателя ВЦИК Скамова?

Митя кивнул, говорить не хотелось.

– Не желаете вступить в мою Отдельную партизанскую бригаду? Обещаю капитанское звание, дом в городе, полное обеспечение.

– Сражаться за независимую Кубань?

– Вот уж нет! Хоть я родился здесь, но учился в Москве и Питере, служил в Карсе, воевал в Галиции, под Ковно. Я за Россию, а Кубань – это только начало.

Митя отрицательно помотал головой. В глазах полковника мелькнула и погасла злая искра.

– Вас отвезут в Баталпашинку. Отдохните пару дней, подумайте, мы еще поговорим.

Ставрополь, Невинномысск и пункт назначения выглядели как разворошенные муравейники – скакали всадники в черкесках и кубанках, сновали повозки с генеральского вида пассажирами, полно было беженцев – хорошо одетых, с чемоданами барахла на телегах, с семействами. Единственное, что роднило их с беженцами 1914 года в Москве – растерянное и даже загнанное выражение лиц. И вопросы – куда податься, где найти безопасное место? В Пятигорск? Да, там Голицыны и Волконские. Но Рябушинский, Манташев и Гукасов – в Кисловодске! Пробираться в Новороссийск, господа, оттуда в Константинополь!

Разговор состоялся прямо на следующий день, как только его довезли до места, но не с полковником Шкуранским, а с вальяжным мужчиной лет шестидесяти, в зеленом френче, с приглаженными седыми волосами. Он сидел за накрытым столом, на стуле, скрипевшем под его немаленьким весом.

– Здравствуйте, Дима. Вы меня не узнаете? – вальяжный указал на стул напротив. – Ну как же, у вашего отца сколько раз дома бывал, я-то вас еще мальцом помню… Щукин, вспомнили?

Митя кивнул.

– Да, Григорий Иванович. Один вопрос – вы сейчас в каком качестве? Одно дело, если знакомец моего отца, другое – если вы лицо официальное.

– Официальное. Я министр правительства Юга России.

Митя неприлично фыркнул и подумал «Артист погорелого театра», но вслух не сказал, все-таки воспитание.

– Зря смеетесь, великие дела вырастают из малого. Я начинал мальчиком на подхвате, потом младшим партнером, потом старшим, потом Земгор и так далее… – он неожиданно замолчал, а потом спохватился: – Да что это я! Вот, откушать не желаете?

Он приоткрыл горшочек, и над столом поплыл сумасшедший аромат куриной лапши, от которого полуголодного Митю замутило.

– Ну и выпить-закусить, в часть старинного знакомства.

– Извините, нет, – Митя сжал зубы и поплотнее оперся на спинку стула. – У меня сотрясение мозга, от еды может быть рвота.

– Ну, тогда я, с вашего позволения, – Щукин налил стопку и жадно опрокинул ее в себя.

Сморщился, закинул в рот грибок и снова заговорил:

– Вся жизнь в трудах… а ваши взяли и все имущество отобрали. И Даниловскую мануфактуру тоже, которую мы с вашим отцом строили. Развалят все, как бог свят, развалят. Они же ничего не умеют, кроме как горланить да водку пить. И не только мануфактуры – всю Россию развалят! Только мы, опытные и деловые, можем предотвратить это.

Щукин еще долго рассказывал о перспективах, о том, что будущее России – в предприимчивых людях. Вон, полковник Шкуранский прямо здесь, в Баталпашинке организовал производство сукна, сапог, бурок, патронов и даже снарядов.

– Вы ведь дипломированный химик, как я помню? Представляете, какие перспективы вам откроются, если в России к власти придут деловые люди?!

Он говорил, наливал, пил, закусывал, говорил… Но Митино упрямое молчание и скептический вид вынудили Щукина свернуть уговоры и перейти к сути.

– Дима, вчера пал Ставрополь. В связи с тяжелым положением на фронте могу сказать, что с вами церемониться не будут. Мне крайне горько говорить это сыну моего старинного друга, но выбор у вас невелик – либо вы с нами, либо завтра утром будете повешены.

Митя вздохнул, вспомнил голодную деревню, смерть матери, пропавшую сестру, расстрелянного Петьку Лятошинского, отца, сестер, Нестора, Ольгу… Ольгу…

– Нет.

Его увели в подвальную каморку с двумя окошками чуть выше земли. По дороге казак-конвоир успел пару раз врезать нагайкой – не со зла, а так, по службе. Поймал красного, так надо нагайкой отходить.

Всю ночь Митя корил себя за легкомыслие. Дурак, расслабился, подвел людей под гибель, попался сам… Вставал, дергал решетки на окнах – крепкие, не выломать. Дверь – стерегут двое. Так глупо… После училища Мазинга, после университета в Цюрихе, после побега из немецкого плена… И после того, как он встретил Ольгу…

Часа в три охранников сменили. Новые негромко переговаривались за дверью, а потом раздался глухой удар, тихое звяканье ключей – и створка отворилась.

– Эй, малой, спишь, чи ни?

– Нет.

Нежданный спаситель затащил в комнату тело своего напарника, снял с него черкеску и подал Мите.

– Тады швыдче передягайся и айда за мной, – средних лет часовой, казак с кинжалом на поясе и карабином за спиной, махнул рукой в сторону двери.

– Вы кто?

– Со сторожи артельной. Батька твой мене до Петра Аркадьича, Столыпина приставив, царствие ему небеснэ. Як сыр у масли катався, хозяйство справил. Отжеж должок за мной.

Из здания они вышли свободно – мало ли казаков в городе. Во дворе к ним присоединился еще один, и они втроем, изображая патруль, дошли до окраины, где в сарайчике их ждали кони и четвертый, коновод.

– Верхи сдюжишь? Нам трыдцять верст скочить, до Суворовской, тамо Ванька Кочубей стоит.

Митя смог, хотя с седла его пришлось снимать.

Кочубей, уже легендарный командир артельной самообороны, был моложе Мити года на четыре и прост, как три рубля. Пока полк, который Иван гордо именовал «бригадой», шел маршем к Баталпашинской, он с любопытством выспрашивал у Мити про «самого Скамова», про Москву, про Питер, про Швейцарию, про химию, про то, как попал к казакам…

– Шкуранський? – хохотал Кочубей. – Отжеж сучий потрох! Шкура його хвамилие, Шкура! Я ж у його на германськой воював!

Рассказал Митя и про Первую Конную – про броневики и бронепоезда, автомобили и аэропланы.

– Обицай мене вещь одну, як Шкуру пибьемо. Я николы на автомобиле не йиздыв, прокатыш?

– Наши подойдут – прокачу, обещаю.

По широким полям, от Малого Зеленчука, от Мансуровского, упираясь левым флангом в Кубань, шли цепи советского полка. Ему навстречу, от Баталпашинки, пошли в разгон волчьи сотни Шкуро. Свист, гик, блеск шашек… Пехотинцы дрогнули и остановились, а из-за их спин, выгибаясь дугой навстречу кубанцам, помчались тачанки и авто пулеметного полка Кожина. Вот уже до гикающей лавы полверсты… триста саженей… С головного авто, заложившего вираж, ударила в небо зеленая ракета. Маневр мгновенно повторили остальные.

Огонь!

В лаву будто ударили огромным кулаком. Валились на полном скаку лошади, сбрасывая всадников. Через них прыгали и падали следующие. Все смешалось: задранные ноги лошадей, выбитые из седел казаки, шашки, винтовки… Минута – и оставив на месте завал из людских и конских тел, волчьи сотни редкими ручейками кинулись назад. Только посреди поля топталась лошадь, волоча убитого, застрявшего ногой в стремени.

А навстречу остаткам сотен, от баталпашинского железнодорожного моста, уже разворачивалась лава Кочубея.

В штаб группы Митя и Ваня ввалились после катания на автомобиле – том самом, который прострелили казаки, когда брали в плен. Как только заняли Ставрополь – притащили лошадьми на станцию АМО, и вот он снова на ходу. Радость по поводу разгрома Шкуро была велика, но вскоре появился и сам командующий Первой Конной:

– Товарищ Скамов, за преступную халатность я отстраняю вас от командования рейдовой группой. Сдайте должность.

Да они что, издеваются, что ли? В Москве стрельба началась шестого июля – у некоторых товарищей наступило головокружение от весенних успехов.

Восточная группа Фрунзе и Триандафилова прошла Уральск и Оренбург, автобронеотряды додавливали казачью контрреволюцию, власть Советов укреплялась.

За зиму мы договорились с финнами по базам, долгам и компенсациям, после чего весенний Съезд Советов признал независимость Финляндии, оставив Выборгскую губернию в составе России. Правительство Маннера за полгода по нашим шаблонам организовало Красную Гвардию и даже ухитрилось арестовать Маннергейма как «царского генерала». Программа СДПФ была вполне умеренной, и потому условные «белые» оказались в меньшинстве, а в конце мая был подписан союзный договор между Советами и Финской республикой.

От всех этих успехов часть анархистов, максималисты, совсем левые эсдеки и прочие радикалы Союза Труда все больше склонялись к тому, что необходимо срочно нести пламя мировой революции в Европу. В Австрии, Германии и Венгрии волнения? Прекрасно – вперед! Заодно вздрючить Польшу, пока она занята боданием с галичанами. Так сказать, «Даешь Варшаву! Дай Берлин!»

А еще ВЦИК и Совнармину пришлось бороться с желаниями провести полную национализацию и полное обобществление земли, вплоть до замены артелей коммунами. От чего среди внутренней оппозиции всю весну шли шепотки, что «необходимо выпрямить линию советской политики». То есть, со всей дури ломануться на запад, а в деревнях ввести комбеды. А как только мы советизируем Германию – немедля образуются революции в Австрии, Италии, Франции, и будет нам счастье. Эту волну, разумеется, попыталась оседлать Брешко-Брешковская, выступив в том духе, что буржуазный перерожденец Скамов тащит страну в пропасть.

Вот так у нас сложился «заговор ультралевых эсеров». Несколько советских частей подпали под влияние заговорщиков. Сигналом к началу выступления предполагался теракт против немецкого посла, что должно было привести к разрыву отношений и объявлению войны. Но случилась нескладуха – немецкое пососльство как раз переезжало в Москву, и подловить графа Брокдорфа-Ранцау не удалось. Вместо него по ошибке недострелили секретаря посольства.

Мятежники блокировали вокзалы, телефонную станцию и телеграф, но стоявшие в Кремле радиостанции обеспечили связь с лояльными полками. Трехдневные даже не бои, а выдавливания и переговоры закончились капитуляцией радикалов.

Главным итогом этой авантюры стал раздрай в правительстве, когда некоторые министры потребовали взять в заложники семьи «мятежников» и при необходимости их расстреливать. Я чуть не прослезился, когда отповедь им дал товарищ Ульянов:

– Расстреливать? Брать заложников? Вот вы призываете к братству рабочих и крестьян. При этом готовы рвать в клочья тех, с кем плечо к плечу боролись против царизма. Так вы и «братьев» тоже рвать будете.

Семеро нарминов подало в отставку. Ленин, посчитавший себя ответственным за такой бардак, тоже. За ним – остальные. Пришлось ВЦИК формировать новый кабинет во главе с Лениным же. Вот так у нас появились новые министры: военный – Лебедев, просвещения – Тулупов, финансов – Сокольников, юстиции – Муравский, продовольствия – Губанов, национальностей – Джугашвили, путей сообщения – Собко, здравоохранения – Семашко.

Ушедших в подполье недовыловленных мятежников поручили искать КБС – комиссии по борьбе с саботажем, для чего ей временно выписали дополнительных полномочий указом ВЦИК.

– Ты еще военную разведку мне передай, ага, – недовольно отреагировал на это Савинков, явившийся в мой кабинет для доклада.

У меня, как у крупного государственного деятеля мирового и даже где-то вселенского масштаба, наконец-то образовался нормальный рабочий кабинет. Столы – письменный, для совещаний и для поговорить – стеллажи с нужными книжками, штук пять телефонов, стулья, диван… Мебель, конечно, тяжеловата, но не до жиру, пусть пока так – а вот рабочее кресло на колесиках я себе пробил! И даже комнатку отдыха. Ну, и полноценный секретариат. И комнату связи, где стояли телеграфные аппараты и две радиостанции.

– И передам, могу и контрразведку добавить, – показал я Борису на кресла у малого стола.

– Нет уж, пусть этим Вельяминов с Шешминцевым занимаются, а я чем попроще.

– Да? Попроще? Что, всех ультралевых уже переловил?

Савинков сел в кресло и принялся терзать заедающий замок портфеля. Потом бросил, тяжело вздохнул и поднял красные от недосыпа глаза:

– Нет, не всех. Несколько человек не можем найти.

– Кого, например?

– Астронома помнишь?

– Дзержинского??? – я аж обомлел, вот это номер!

– Ну да. Перешел на нелегальное – и как в воду канул. Наша школа. Но он вообще в смысле конспирации талант.

– А что насчет подстрекателей и вдохновителей?

– Брешковская выслана и отбыла в Швецию. А вот подстрекатели… Есть данные, что без союзников тут не обошлось. Очень уж им не хочется допускать нас к дележу, как я понимаю. Глядишь, случится у нас бардак, переворот, и тогда можно будет отказать «незаконному правительству».

– Материалы на них собираешь? – я щелкнул тумблером, и на электроплитке тихонечко загудел маленький чайник.

– Разумеется.

– Ладно, что на Украине?

– Рвутся на помощь галичанам.

Вот проблема, так проблема – ну никак нам сейчас нельзя влезать в войну. Будем принимать беженцев, помогать Западно-Украинской Народной армии, но сами – ни-ни.