Предатели Гора (Джон Норман) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 16 Я принимаю командование

— Где Вы запропастились? — крикнул мужчина, приближаясь к нам по коридору. — Они приближаются! Таран будет у ворот уже через ен!

Я поднял правую руку, показывая, что услышал его слова. Честно говоря, таран через прореху в стене камеры я не виде, но возможно, он оказался скрыт от нас западной башней главных ворот. Он тоже махнул рукой, но уже призывая меня следовать за ним, отвернулся, и поспешил по вперед по коридору, по-видимому, по направлению к вершине передней стены.

Публия снова начала безумно извиваться на моем плече, в последней надежде привлечь к себе внимание. Должен признать, что привлечь внимание у нее действительно получилось. Правда не в том смысле, в котором бы ей хотелось. Главным образом ей пришлось выслушать множество насмешливых замечаний в свой адрес. Кроме того, некоторые из мужчин, да и женщин, мимо которых мы проходили, не преминули ударить ее, и судя по ее реакции весьма болезненно. Я не сомневался, что пока мы доберемся до стены, она уже будет изрядно избита. Испуганная и несчастная Леди Клодия следовала вплотную за мной. Мне показалось, что она тихонько вскрикивала, после каждого удара падавшего на мою беспомощную, фигуристую ношу, как будто она чувствовала боль от этих ударов. Кажется она даже плакала. Если Публия слышала ее тихие вскрики и всхлипывания, и связала их с Леди Клодией, то, судя по всему, должна была подумать, что та просто сопровождала палача по пути к стене, несомненно, как и она сама не отказалась бы сделать. Помнится, она, будучи надзирательницей, была довольно жестока по отношении к нам, и даже издевалась над Клодией, когда та была связана. Правда теперь, к своему ужасу, она обнаружила, что именно ее, несут к месту казни. Подозреваю, что сама она, в противоположной ситуации, следовала бы за палачом с нетерпеливым возбуждением, а позже, когда представление бы началось, с сардоническим удовольствием, приложила бы все возможные усилия, чтобы увеличить страдания Леди Клодии. Так что вряд ли она могла понять плач и звуки сочувствия, что раздавались позади нее. Правда, ей, в отличие от той же Клодии, еще никто не преподал особенности ее человеческой природы и пола. Однако ей довелось узнать нечто о ценности человеческой жизни.

Наконец, после долгого подъема по спиральной лестнице, миновав пост охраны, мы вышли на стену. День выдался солнечным и ветреным. Леди Публия, почувствовав прохладный ветер дувший на высоте, испустила протяжный, беспомощный, безнадежный стон.

— Вам туда, — указал нам на увенчанную зубцами стену надвратной башни, возвышавшуюся над основной стеной, стражник за которым мы следовали все это время.

Посмотрев вверх, я увидел, что там уже установлен поблескивающий на солнце, длинный, тонкий, полированный, металлический стержень. Наш проводник оставил нас, уйдя по своим делам, скорее всего заняв свое место на стене.

Бросив взгляд со стены вниз, я отметил, что длинная, похожая на сарай на колесах конструкция, под которой висел таран, действительно была уже совсем рядом с воротами. Через пролом в стене нашей камеры мы не могли его рассмотреть, поскольку тот был скрыт от нас западным бастионом. Кое-кто из несущих штурмовые лестницы и кошки уже подошли вплотную к стене. Осадные башни пока еще находились в нескольких сотнях ярдов и медленно приближались. Арбалетный болт высек искры, попав в стену чуть ниже бойницы, и отрикошетил вверх, заставив меня отпрянуть в сторону под прикрытие зубца.

В тот момент, когда мы направились по стене к надвратному бастиону, прямо передо мной, оставляя позади себя петли веревки, через проход перелетела кошка. Судя по высоте и размаху дуги, которую она описала, скорее всего, заброшена она была неким механизмом на подобии станкового арбалета. Привязанная к кошке веревка пошла назад, послышался скрежет металла по камню, потом один из крюков за что-то зацепился, и веревка рывком натянулась втугую. Вообще-то такие приспособления во время штурма практически бесполезны. Их сегмент — тайные ночные операции, когда их трудно заметить. Другое дело, в данный момент на стене было слишком мало тех, кто мог бы противостоять им. По моему мнению, такие кошки более полезны в море, во время абордажа, чтобы подтянуть судно противника на расстояние прыжка. Кстати, даже на море веревка крепится к крюку не напрямую, а через цепь длиной до десяти футов, чтобы ее нельзя было просто перерезать. Кроме кошек при абордажах зачастую применяются еще и багры, но это уже когда корабли сблизились уже совсем борт в борт. Древки багров, во избежание их перерубания под наконечником также покрывают жестью. А сам наконечник перед абордажем зачастую смазывается жиром, в результате чего обороняющимся гораздо труднее схватить их, выдернуть и отбросить.

Относительно штурмовых кошек, стоит добавить, что существуют такие весьма похожие по устройству, но отличающиеся по назначению приспособления, как гигантские цепные кошки, и родственные им крановые. Гигантскую кошку на стену, или за стены забрасывает катапульта, после чего ее цепь крепится к рычагу второй машины, направленной в противоположную сторону, и дергается с огромной силой. Таким образом можно сорвать крышу, сбросить со стены зубцы, а если повезет, то и повредить саму стену. Если бы косианцы использовали их здесь, то, возможно, зубцов на стенах сейчас было бы куда меньше. Однако, эффективность такого устройства не слишком высока, ведь из-за огромной массы кошки и цепи, летит она недалеко, а следовательно катапульту следует ставить в непосредственной близости к цели, что ставит под угрозу жизни тех, кто управляет осадной машиной. Кроме того, не стоит думать, что защитники в этот момент стоят без дела. Само собой они стараются, по возможности, избавится от прилетевшего к ним подарка.

Крановая кошка, как и предполагается из названия, подвешена к стреле крана. Это устройство уже используется со стен, обороняющейся стороной. Если стена защищает город со стороны гавани, то можно, подцепив крюком корабль нападающих и потянув лебедкой, опрокинуть его. Если это стена выходит на сушу, то при некоторой удаче, можно свалить осадную башню. Однако, такое устройство в целом неэффективно, за исключением некоторых случаев, да и то, при оптимальных или специальных условиях. Например, много ли найдется капитанов, согласившихся завести свои корабли в пределы досягаемость такого крана. Лично я ни одного, а Вы?

Взглянув на веревку, я отметил, что, хотя она и была туго натянута, но натяжение это было постоянным, без каких либо рывков, свидетельствовавших о том, что по веревке кто-то взбирается. Я слегка потянул веревку на себя, потом отпустил, позволив ей с характерным вибрирующим звуком вернуться в прежнее положение. Если бы у меня и Форпоста Ара имелось в запасе больше времени, возможно, я бы подождал, пока веревка не начнет дергаться, а потом, через некоторое время, перерезал бы ее. Понятно, что товарищам, которые поднимаются вверх подобное обращение с их собственностью, может не понравиться, особенно если они — уже находятся на высоте футов эдак под семьдесят. Это кстати требует большой храбрости от воина — подняться по такой веревке средь бела дня, да еще в условиях сражения. Так что я не сомневался, что парни, находившиеся по ту сторону стены, вероятно, даже обрадовались, когда перерезанная мной веревка вернулась обратно. Впрочем, хотя подниматься по осадной лестнице намного легче, это требует не меньшую храбрость, особенно когда стены хорошо защищены, и обороняющиеся туго знают свое дело. На мой взгляд, для отдельно взятого атакующего, особенно если стены выше, скажем, двадцати футов, гораздо лучше попытаться попасть в город по мосту осадной башни, или, еще лучше, через разрушенную стену или ворота.

Я снова выглянул в бойницу, и поспешно отступил назад, не желая на себе проверять меткость косианских лучников. Башни пока еще были далеко. Косианцам понадобится немалое время, чтобы дотащить до стены столь тяжелые конструкции. Тем не менее, они хотя и медленно, но настойчиво приближались.

Я прошел мимо парня, занявшего позицию у одной из бойниц с арбалетом в руках. Он был еще слишком молод, чтобы стоять на стене. Один болт лежал на направляющей его самострела. Еще несколько снарядов стояли около него, прислоненные к зубцу парапета, но только два из них были настоящими болтами, один с оперением из перьев, второй из металла. Остальные были немногим более чем заостренными металлическими стержнями, без какого либо намека на оперение. Попадались даже деревянные стрелки, с тупым наконечником, которыми мальчики иногда пользуются, чтобы бить птиц. Сомневаюсь, что от этих деревяшек будет хоть какой-то толк. В лучшем случае ими можно было, выстрелив в упор с не более чем одного ярда, заставить человека поднимающегося по лестнице потерять равновесие. Более вероятно они служили в качестве раздражителей. Пройдя мимо огромного котла, под которым горел огонь, я непроизвольно поморщился, от резкого запаха разогретого масла. Тут же стояли ведра с длинными ручками, которыми можно было, зачерпнув масло из котла, вылить его на нападавших.

Дальше по проходу стояли две катапульты. Но никого из прислуги рядом не оказалось, похоже, им больше не суждено сделать ни одного выстрела.

Продолжая двигаться по стене, я периодически поглядывал на платформу бастиона главных ворот, где был установлен поблескивавший на солнце, словно отполированная игла, стальной стержень. Пройдя мимо еще одного парня, я не мог не отметить, что и он слишком молод для того, чтобы находиться сейчас на стене. Таким как он, самое место не здесь, а где-нибудь в сквозных проходах рынков, где игривый ветер сдувает вуали свободных женщин, обнажая их лица, или на площади, подлавливая рабынь, задирая подолы их коротких туник, играя в «угадай клеймо», или во дворах их домов, играя в камни или обручи. Юнец сидел около кучи камней, кирпичей и булыжников. Трудно метать такие снаряды точно, если не высовываться за парапет, и не подставляя себя тем самым под стрелы и болты нападавших. Меня заинтересовало, был ли он на стене прежде, или пришел сюда впервые. Наверняка где-то в городе у него осталась мать, которая очень любила его.

Когда я проходил мимо, он поднял на меня глаза, и в этот момент я понял, что он здесь не новичок, и что, хотя биологически он действительно мог бы считаться мальчишкой, но это был настоящий мужчина. Парень недолго разглядывал меня, он почти сразу опустил голову, возвращаясь к своим мыслям, независимо от того, о чем он думал. Перед лестницей, ведущей на верхнюю платформу башни, стояли двое мужчин с трезубцами на длинных древках. Такие используются, чтобы отталкивать штурмовые лестницы от стены.

Услышав крики позади, я обернулся и увидел, как ярдах в пятидесяти позади меня, над стеной вырос шест штурмовой лестницы. Двое с трезубцами, изможденные и усталые, не обратили на этот факт никакого внимания. Впрочем, к угрозе устремилась другая группа защитников. До меня долетел звон мечей. Несколько человек все же успели спрыгнуть с лестницы на стену, прежде чем саму лестницу отпихнули прочь. Косианцы, оказались без поддержки перед лицом разъяренных воинов Форпоста Ара. Те так и роились вокруг них. Две были зарублены почти сразу, а третий вскочил на парапет и спрыгнул со стены вниз, предпочтя рискнуть последствиями такого падения, верной смерти от мечей своих врагов. Наполовину разрубленные тела двух его товарищей, лишенные оружия, последовали за ним, сброшенные защитниками.

Я поспешил подняться по широким каменным ступеням на поверхность платформы, нависавшей над главными воротами. Здесь, по крайней мере, в настоящее время, к моему облегчению, никого не было. Возможно из-за высоты и положения над воротами, атака сюда была маловероятна, тем более, что подходы для нападающих были блокированы приближающимся, скрытым под длинной крышей тараном. На мой взгляд, здесь было самое подходящее место для командного пункта Амилиана, однако, насколько я знал, он сейчас должен был находиться внизу, около ворот. Возможно, он решил, и вполне разумно, учитывая все, что я знал, что именно там сейчас было самое угрожаемое место. Полагаю, что к настоящему времени ворота были уже подкреплены тоннами камней. Тем не менее, у косианцев имелись реальные шансы с помощью тарана пробить там проход, удар за ударом вгоняя свое орудие в облицованные бронзой усиленные заклепками, толстыми брусьями и перекладинами ворота, постепенно сдвигая баррикаду из камней и песка.

Уложив Публию на спину подле крепления стержня, я тут же выбросил ее из своей головы. В настоящий момент меня больше интересовало другое.

Я окинул взглядом приближающиеся башни, тысячи мужчин, заполонивших площадь перед стеной, лестницы, осадные машины различного назначения. Потом я оценил стены. Людей было слишком мало. Судя по всему, результат сражения был предрешен. Косианцы долго ждали этого дня.

Слева от меня, на флагштоке, словно вызов захватчикам, гордо развивалось порванное в нескольких местах знамя. Желтый знак «Ар» на красном фоне, ниже которого шла, желтая волнистая линия. Штандарт Форпоста Ара, символизировавший власть Ара на Воске. Боюсь, недолго ему осталось реять над стеной, подумал я.

Затем, я вытащил длинный стержень из его крепления, и с грохотом опустил его рядом с лежащей на спине, связанной фигурой. Девушка попыталась подняться, но ее ноги по-прежнему были связаны, и она неуклюже завалилась на бок. Публия попыталась отползти, но я схватил ее за ногу и подтянул к тому месту, где я хотел, чтобы она находилась.

— Пожалуйста, не надо! — заплакала Леди Клодия, протягивая ко мне руки, но я просто отпихнул ее в сторону, чтобы не мешалась.

— Готова ли Ты признать себя рабыней? — спросил я, обращаясь к Публии.

Она заметалась, издавая дикие утвердительные звуки и энергично кивая головой упрятанной в мешке.

— Ты узнала мой голос, не так ли? — уточнил я.

Публия снова закивала. Похоже, первое, что она поняла наверняка, это то, что она прибыла на место казни на моем плече, а не на плече палача. Видимо надежда разгорелась в ней с новой силой. Ведь будь здесь палач, понятия не имеющий, кем она была на самом деле, и полагающий, что перед ним шпионка и предательница Леди Клодией, то он, скорее всего, просто загнал бы в нее кол, поставив его в крепление, ушел бы, чтобы сняв маску, занять свой пост на стене. С другой стороны, я-то хорошо знал, кем была скрытая под тканью пленница. Кроме того, мои слова, должны дать ей некоторую надежду, что она, оказавшись в моих руках, могла бы иметь, по крайней мере, небольшой шанс на пощаду, хотя за него, возможно, придется уплатить такую тревожащую ее цену, как собственное признание своего унижения до категоричной и бескомпромиссной гореанской неволи.

Леди Клодия склонила голову и прикоснулась к моему плечу, демонстрируя мне свою благодарность. Я поднял Публию на колени.

— Ты — рабыня? — строго спросил я.

Девушка энергично закивала. Леди Клодия восхищенно захлопала в ладоши, хотя сама она уже давно знала, что она ничем не лучше.

— Ты просишь разрешения, — спросил я, — придать этому законность, произнеся соответствующую формулу самопорабощения?

Она снова закивала головой, и я, ослабив узел, стянул ткань на ее лоб. Конечно, я помнил, что она была красива, но я не помнил, что настолько. Далее я ослабил узел завязок державших кляп, и вытянув промокший комок из ее рта, позволил ему повиснуть на шее девушки. Теперь она смотрела на меня с благодарностью.

— Говори, — приказал я.

— Я — рабыня! — произнесла девушка.

— Она — рабыня! — негромко воскликнула Леди Клодия.

Пленница испуганно сжалась, взволнованно задрожала, вдруг осознав себя беспомощной рабыней.

— Теперь, Ты — рабыня, Публия, — сказала Леди Клодия, с любопытством разглядывая ее.

— Она больше не Публия, — заметил я. — Ее еще никак не назвали.

Рабыня испуганно уставилась на меня. Она еще успела вскрикнуть, когда я принялся возвращать на место кляп. Потом она снова могла только мычать и стонать, когда я завязывал на ее затылке узел.

— Что Вы делаете? — удивленно спросила Леди Клодия.

Глядя в дикие глаза рабыни, умоляюще смотревшие на меня, я снова натянул ткань на место, скрывая ее смазливую мордашку, и закрепил завязки у нее на шее.

— Что Вы делаете? — повторила Леди Клодия уже громче и требовательнее.

— Она, находясь в твоем обличии, помогла нам зайти неузнанными, настолько далеко, насколько смогла, — пожал я плечами. — Таким образом, принесла нам всю пользу, на которую была способна. Больше мы в ней не нуждаемся.

— Что Вы имеете в виду? — прошептала Клодия.

Я наклонился и поднял стальной заостренный стержень.

— Нет! — вскрикнула женщина, умоляюще глядя на меня.

Я прижал острие к внутренней поверхности бедра рабыни, и она, застонав, запрокинула голову.

— Вы знали, что она объявит себя рабыней! — крикнула Клодия.

— Она — рабыня, — кивнул я. — Это было понятно сразу.

— Я — не меньше рабыня, чем она! — заявила Клодия.

— Верно, — согласился я.

— И теперь, — закричала она, — после того, как Вы вырвали из нее признание того, что она была рабыней, и она сама произнесла формулу, порабощающую ее, Вы готовы, даже не в достоинстве свободной женщины, а в страдании и унижении простой рабыни, посадить ее на кол!

— А разве Ты не знаешь, что эта рабыня, когда она была еще свободной женщиной, прямо таки жаждала увидеть тебя насаженной вот на этот стержень? — осведомился я.

— Это не важно! — крикнула женщина. — Это ничего не значит!

— Люди в Форпосте Ара, — напомнил я, — ожидают увидеть ее на колу. Если ее там не будет, то я не думаю, что мы уйдем очень далеко. Когда мы покинем эту платформу, они должны думать, что мы выполнили свою работу. Потом нам останется только найти укромное место, чтобы я мог избавиться от маски, а тебе можно будет остаться в этих тряпках и вуаль.

— Нет! — упрямо замотала головой Клодия.

— Это наша единственная надежда на спасение, — объяснил я, — Ты сдашься косианцам, а я, возможно, сумею смешаться с ними.

— Вы — храбрый мужчина, — сказала она. — Я восхищаюсь вами. Вы были суровы со мной. Вы были добры ко мне. Вы рискнули многим ради меня. Да, я хочу сбежать отсюда. Я понимаю ваши доводы. Но если на колу должно быть чье-то тело, то пусть это будет мое тело. Это я а не она виновна в измене. Так что именно я, а не она должна быть казнена.

— Но, Ты — свободная женщина, — заметил я. — А она всего лишь рабыня.

— Но Вы-то прекрасно знаете, — усмехнулась она, — что на самом деле, она не больше, если не меньше рабыня, чем я. Уж я-то, пока мы были в камере, дала вам достаточно доказательств, что самая подходящая судьба для меня, это посвятить себя самоотверженной любви и служению мужчинам!

— Ты жалеешь ее, потому что Ты сама не лучше рабыни, — заметил я.

— Я пожалела бы ее, если бы она была свободной женщиной, — призналась женщина, — и я жалею ее теперь еще больше, потому что знаю, что она — рабыня.

— Это потому, что Ты сама — рабыня, — пожал я плечами.

— Возможно, — всхлипнула она. — Я не знаю.

Хорошо, что на мне была маска, и она не видела, как я улыбнулся. Рабыни, как известно, куда более склонны к любви и состраданию, чем свободные женщины. Вероятно, все дело в том, что они — гораздо больше женщины, чем их свободные сестры.

— Тем не менее, мы должны подвесить ее на колу, — сказал я, в шутку.

Внезапно Леди Клодия бросалась вперед, прикрыв рабыню своим телам, словно в попытке защитить ее от меня. Признаться, это был трогательный жест, правда, и немного глупый. При желании, мне ничего не стоило отбросить ее на дюжину футов, или, аккуратным тычком в солнечное сплетение, немедленно сделать ее беспомощной и мечтающей только об одном, пропихнуть в себя глоток воздуха. В случае необходимости я мог просто связать ее, наглядно продемонстрировав бессмысленность сопротивления.

— Ты готова защищать ее даже ценой своей жизни, не так ли? — осведомился я.

— Да! — крикнула она сквозь слезы.

— Даже, несмотря на то, что она — возможно, твой самый заклятый враг? — уточнил я.

— Это не имеет никакого значения, — всхлипнула Клодия.

— В тебе невероятно глубокие чувства и эмоции, — заметил я. — Уверен, Ты могла бы стать превосходной рабыней.

Женщина озадаченно уставилась на меня. Ее вуаль была мокрой от слез.

— Ну, мы должны подвесить эту рабыню на колу, — объявил я, снимая с себя пояс с ножнами.

— Так Вы шутили, — внезапно поняла она. — Вы же совершенно не собирались сажать ее на кол!

— А я и не говорил, что собираюсь сажать на кол, — усмехнулся я, — я сказал, что ее надо подвесить на колу. И она будет именно висеть там.

Вытащив меч из ножен, я затолкнул ножны, между веревками и спиной рабыни, и затем воткнул острие стержня глубоко в ножны. Это, конечно, не принесло ножнам пользы, сильно раздув их, но, в конце концов, напомнил я себе, я за эти ножны не уплатил, ни одного своего собственного тарска. Затем, проткнув кончиком ножа дополнительное отверстие в ремне, я обернул его вокруг тонкой талии рабыни и застегнул пряжку, немного, подсунув ремень под плотно намотанные веревки, чтобы его не было заметно издали. Теперь кол был в ножнах, а ножны удерживались на теле девушки у нее за спиной веревками и поясом, не давая ей соскользнуть ниже. Таким образом, из города должно казаться, что предательница посажена на кол. По крайней мере, я на это надеялся. Но в конечном итоге, чтобы видеть, что это не так, надо было бы подняться на эту платформу. Конечно, при этом не будет видно крови, но, с другой стороны, ее и не должно быть много, в конце концов, при таком способе казни, кол сам запечатывает рану.

— Вы пощадили ее! — облегченно вздохнула Леди Клодия.

— В последнее время, — усмехнулся я, — я заметил, что она изо всех сил старалась быть приятной.

Прежняя Леди Публия дрожала, понимая, как легко ей удалось отделаться.

Наконец, я поднял стержень и установил его в гнездо крепления. Снизу из цитадели и со стены послышались нестройные крики, по-видимому, там собралась небольшая толпа приветствовавшая появление кола выглядящего обремененным жертвой. Тем не менее, я сильно подозревал, что большинство мужчин сейчас были обеспокоены другими делами. Позади медленно приближающихся башен, частично под их прикрытием, к стене приближались сотни врагом. Самим осадным башням осталось пройти до стены уже меньше сотни ярдов. В данный момент косианцы выравнивали строй башен. Атака будет намного более эффективной, если аппарели всех башен опустятся одновременно. Именно это сейчас интересовало мужчин на стенах, чьей задачей было защитить цитадель. Разрозненные попытки забраться на стену с помощью кошек и приставных лестниц, прекратились. Однако между приближающимися башнями, были видны и десятки тех, кто нес собой веревки с кошками и команды с лестницами.

— Изогнись, — скомандовал я новообращенной рабыне, висевшие на колу. — Теперь продолжай извиваться энергично и очаровательно, иначе я посажу тебя на кол так, как и полагается!

Девушка, принялась извиваться и дергаться, изображая полную беспомощность.

— Вы действительно сможете посадить ее на кол? — тихо спросила Леди Клодия.

— Конечно, — заверил я женщину, что кстати не было неправдой.

До нас донесся смех снизу, со стены, и, как мне показалось, даже со стороны косианских порядков. Похоже, они тоже не испытывали большого уважения к предателям.

Леди Клодия задрожала.

— Эй-эй, не так активно, — предостерег я рабыню, — подергалась немного, теперь замедляйся. Через некоторое время вытянись, замри и попытайся не шевелиться.

Рабыня, что еще недавно была Леди Публией, подвешенная на колу, промычала что-то, по-видимому, означавшее, понимание ее задачи.

— Что с тобой? — спросил я Леди Клодию.

— Это ведь я должна была сейчас дергаться на колу, — прошептала она.

— Но этого же не произошло, — успокоил ее я.

— Таран ударил в ворота, — прокомментировала женщина, донесшийся снизу глухой удар, заставивший башню вздрогнуть.

— Пора уходить, — сказал я Леди Клодии, поворачиваясь к выходу с верхней площадки.

— Но сейчас же небезопасно, — вздрогнула она, окидывая взглядом панораму перед стеной, но, тем не менее, поспешила за мной.

Оказавшись внизу, на стене, мы оглянулись назад, и посмотрели на вершину надвратного бастиона. Все действительно выглядело так, как если бы прежняя Леди Публия сидела на колу.

Осадные башни уже были не более чем в тридцати ярдах от цитадели. Лично я не видел никаких шансов на то, что когда упадут аппарели и начнется атака, оставшиеся на стене люди каким-то образом окажутся в состоянии ее остановить.

— Если ее спасут, — заметила Клодия, оглядываясь назад на обнаженную фигуру, кажущуюся посаженной на кол, — Скорее всего, она будет отрицать, что она — рабыня.

— Но ведь даже в этом случае, — пожал я плечами, — сама-то она все равно будет знать, что она — рабыня, хотя бы в ее сердце.

— Действительно, — вынуждена была признать Клодия.

Рабыня не может освободиться сама. Ее может освободить только владелец. Состояние рабства, в общем-то, не требует ошейника, клейма, ножного браслета, кольца, или любого иного видимого символа неволи. Такие атрибуты, столь символичные, столь глубоко значимые, сколь и полезные для того, чтобы пометить имущество, идентифицируя его хозяина, не так уж необходимы для рабыни. В действительности, хотя их закрепление может по закону произвести порабощение, в конечном итоге, сами по себе, лишь символы неволи, и не стоит их путать с реальностью неволи. Рабыня, сняв ошейник, не становится автоматически свободной женщиной, а остается всего лишь рабыней, которая находится без ошейника. Точно так же рабыня — по-прежнему останется ею, даже если ее клеймо вдруг волшебным образом исчезнет, или если она была сделана рабыней неким другим способом, или если она еще не была заклеймена. Некоторые рабовладельцы, возможно, как мне думается, по глупости тянут с клеймением своих рабынь, а некоторые, возможно, самые глупые, не клеймят их вообще. Однако такие девушки, попав в собственность новых владельцев, обычно обнаруживают, что эта оплошность может быть быстро исправлена.

— Рабыня, которая лжет о своем рабстве, — заметил я, — никоим образом, не становится меньше рабыней. Она становится всего лишь рабыней-обманщицей.

— Я слышала, что неволю трудно скрыть, — кивнула Леди Клодия.

— Это особенно верно, — согласился я, — если женщина была рабыней какое-то время. Это может быть выдано разными способами, движениями тела, определенной робостью, уважением, тем как она встает на колени, по оговоркам, и прочему. Известно, что работорговцы, да и другие достаточно опытные мужчины, могут опознать рабыню среди женщин одетых в одежды сокрытия, просто взглянув на ее походку, выслушав, как она говорит, или просто посмотрев в глазах. Потом ее остается только раздеть, найти клеймо и передать для наказания.

Клодия выжидающе смотрела на меня.

— Я говорил о юридической стороне неволи, конечно, — ответил я на ее молчаливый вопрос. — Возможно, Ты имела в виду врожденную неволю, проявляющуюся в женщинах, которые являются рабынями по своей природе?

Она смущенно потупила взор.

— Это, конечно, не зависит от обоснованности юридической неволи, — признал я.

— Да, — прошептала женщина.

— Безусловно, такое состояние прирожденной рабыни, точно так же, как и состояние юридической рабыни, довольно трудно скрыть, особенно при определенном стимулировании. Однако в этом случае, нет нужды считать ее виновной, в том, что в сердце расстроенной, неудовлетворенной свободной женщины живет та, кто еще не находится в собственности своего владельца. Подобное рабство могут выдать такие детали, как ее глубокая психологическая предрасположенность самоотверженно служить и любить, ее желания, и реакция на мужское доминирование, ее отношение к цепям и плети, ускорение, углубление и интенсификация ее сексуальности в условиях неволи, ее счастье и удовлетворение от нахождения себя помещенной в надлежащее отношение к ней мужчины, ее радость при исполнении ей своей биологической роли, ее наслаждение от повиновения, подчинения и любви, ее восторг от осознания того, что она находится в собственности и ей владеют, подчиняют и завоевывают, проявляемые в действиях столь тривиальных, как завязывание сандалий ее господина, или рабские судороги на мехах, когда она принуждена беспомощно отдаться оргазменному экстазу, который он желает на нее наложить.

При моих последних словах женщина рефлекторно вздрогнула.

— Есть женщины, которые понимают это, — заметил я.

— Все женщины понимают это, — вздохнула Клодия.

— Возможно, — пожал я плечами. — Откуда мне знать.

Она снова вздрогнула, как от озноба.

— Но мы говорили о той, кто прежде была Леди Публией, — напомнил я. — Теперь, произнеся те слова, она осознает себя рабыней. Она знает и то, что, как рабыня, она может быть освобождена только владельцем. Что она сделает в таких условиях? Насколько я понимаю, именно это тебя интересует?

— Не сомневаюсь, что она постарается притвориться, что никогда не говорила тех слов, — предположила женщина. — Но удастся ли ей, тем или иным способом, эта попытка скрыть свой истинный статус?

— Возможно, — ответил я. — Но при этом она все так же, в своем сердце, будет знать правду, что однажды она была рабыней.

— Да, — согласилась Клодия.

— Как и о том, что только ее хозяин мог бы дать ей свободу? — добавил я.

— Конечно, — кивнула она.

— Думаю, что это может оказаться довольно трудно жить, скрывая такую правду, — заметил я.

Возможно, нечто неудержимое, настойчивое внутри нее, рано или поздно может, наконец, потребовать от нее какого-то решения. В конце концов ей придется принять меры. Она может пойти и передать себя претору, надеясь на его милосердие, поскольку она сдалась ему сама. Или, не исключено, что она могла бы попросить некого мужчину подать претензию на нее, такое требование, по прошествии определенного времени, отменяет все прежние иски. Хотя существуют различные юридические оговорки, которые меняются от города к городу, эффективное или активное владение, вообще-то расценивается как условие крайне важное с точки зрения закона. В случае такого принятия во владение, никакие другие предыдущие требования, по истечении указанного интервала, не рассматриваются как имеющие юридическую силу. Так дело обстоит с кайилой или тарском, и точно также это имеет место в случае с рабыней. Конечно, для подачи этого иска, женщина, по-видимому, постаралась бы найти такого мужчину, который поместив требование на нее, потом предоставит ей свободу. Только для этого и имело бы смысл связываться с судебной системой. В противном случае она могла просто сдаться ему как сбежавшая или потерявшаяся рабыня. Этим способом, она могла открыть свою спрятанную правду, облегчая, таким образом, те острые моральные и физиологические конфликты и страдания, мучившие ее все это время, и избавиться от необходимости дальнейшего укрывательства, поскольку у нее больше не останется никаких законных оснований для того, чтобы вернуться на свободу. Безусловно, при подаче такого иска, существует риск и не малый, того, что когда она встанет на колени перед выбранным ей мужчиной, объявив себя его рабыней, тот запросто может приказать ей идти на кухню или в спальню на его меха. У обещания данного им ей нет никакой юридической силы, не больше чем, если бы он что-то пообещал тарску. Таким образом, она, якобы ища свою свободу, внезапно может обнаружить, что вместо этого фактически оказалась погружена в явную и неизбежную неволю, и, можно не сомневаться, что на этот раз она очень скоро получит причитающееся ей клеймо и ошейник, которые устранят возможность повторения подобной ерунды в будущем.

— Да, — прошептала Клодия, не отводя взгляда от маленькой фигурки, временно прикрепленной к металлическому штырю, над увенчанной зубцами стеной надвратного бастиона.

Я же тем временем оценивал ситуацию сложившуюся на стене и по ту ее сторону. Осадные башни уже выстроились в ряд, ярдах в двадцати или около того от стены. Как я и ожидал, они были значительно выше ее. Теперь они окажутся на линии атаки все вместе.

— Теперь, тебе было бы лучше уйти, — сказал я Клодии.

— Но я не хочу никуда уходить от вас, — удивленно ответила она.

— В тот момент, когда из этих башен на стену хлынут солдаты, — заметил я, — я не думаю, что им будет до того, чтобы останавливаться, чтобы подбирать рабынь. Уходи и прячься. Возможно, позже, когда цитадель падет, когда сопротивление будет окончательно подавлено, когда жажда крови у захватчиков до некоторой степени спадет, у тебя появится возможность раздеться перед косианцами без риска для жизни.

— А как же она? — поинтересовалась женщина, кивая на ту, что прежде была Леди Публией.

— Рабыня? — уточнил я.

— Да, — кивнула она.

— Так она уже раздета, — усмехнулся я.

— И то верно! — рассмеялась Клодия.

— А теперь тебе лучше уйти, — напомнил я.

— И все же, Вы же не собирались сажать ее не кол по настоящему, не так ли? — полюбопытствовала Клодия.

— По крайней мере, не на тот кол, который используется для казни, — признался я.

— Понимаю, — улыбнулась она.

— Разумеется, если только она не повела бы себя заслуживающим того образом, — добавил я.

— Это я могу понять, — кивнула женщина.

— Впрочем, для таких как она, существует много других, куда более подходящих способов «посадить на кол», — ухмыльнулся я.

— Да уж представляю себе! — засмеялась она.

— Впрочем, к тебе это тоже относится, — напомнил я.

— Да, — улыбнувшись, признала Клодия, — Ко мне это относится не в последнюю очередь!

— Теперь уходи, — велел я. — Башни в любой момент начнут движение.

— А почему Вы заставляли нас думать, что собираетесь казнить ее по-настоящему? — не отставала она.

— Да потому, что подлинность ее ужаса, и твое неподдельное беспокойство, добавили нашей маскировке правдивости, — объяснил я.

— Вы управляли нами как женщинами и как рабынями! — сверкнув глазами, заметила она.

— Ты — умная женщина, Клодия, — сказал я, — почему же Ты тогда теряешь свое драгоценное время, да еще и против моего желания.

— Я — свободная женщина, — напомнила мне она. — Я думаю, что останусь здесь рядом с вами.

— Свободная Ты женщина или нет, — проворчал я, — но сейчас я больше всего жалею, что у меня нет при себе рабской плети. У меня был бы шанс достаточно быстро преподать тебе послушание и покладистость.

— Я готова предложить их вам и без плети, — улыбнулась она, и добавила: — Господин.

— Повезло тебе, что Ты не рабыня! — сердито буркнул я, добившись только ее веселого смеха. — Валялась бы Ты тогда у моих ног, голая и в ошейнике.

— Ах, — притворно вздохнула Клодия, — я бы тоже с наслаждением поучаствовала в этом, мой Господин, но, боюсь, что это удовольствие, если оно вообще удовольствие, смотреть на меня в таком виде, достанется не вам, а какому-нибудь косианцу, да и то, если удача меня не оставит.

— Это будет весьма подходящим для тебя, — заметил я. — Ты — предательница. Ты объявила о том, что Ты за Кос. Так что будет правильно, если Ты будешь принадлежать косианцу.

Женщина сердито вскинула голову.

— Уходи, — приказал я.

— Я не хочу никуда уходить, — пожала она плечами.

— Здесь я не смогу тебя защитить, — попытался я объяснить ей, — ни я, ни другие, кто через несколько енов, будут на стене.

— Я останусь здесь, — упрямо заявила Клодия.

— Если Ты сейчас же не покинешь стены, — прорычал я. — То Ты можешь подвергнуть опасности очень многих, кто будет беспокоиться о тебе.

Она упрямо посмотрела на меня, и ее сердитые глаза сверкнули поверх вуали.

— Уходи, — попросил я. — Ты не должна быть здесь.

— А Ты? — спросила женщина. — Ты должен быть здесь? Ты не имеешь никакого отношения к Форпосту Ара, как впрочем, и к Косу!

— Уходи, — простонал я. — Очень скоро мужчины здесь займутся своим делом.

Внезапно Клодия опустилась передо мной на колени, хотя, по сути, она по-прежнему была свободной женщиной, и, подняв вуаль, прижалась губами к моим сандалиям.

Когда она подняла ко мне свое лицо, в ее глазах стояли слезы.

— Я готова остаться здесь, у твоих ног, как настоящая рабыня, мой Господин, — проговорила она.

— Уходи, — повторил я.

Ее глаза жалобно смотрели на меня.

— Уходи, — устало вздохнул я. — Если Ты останешься здесь, то, когда здесь появятся мужчины Форпоста Ара с мечами в руках, мне придется защищать твою вуаль, чтобы кто-нибудь из них тебя не узнал.

Клодия испуганно кивнула. Она еще раз взглянула на прежнюю Леди Публию, а теперь связанную рабыня, подвешенную на колу, потом снова на меня, и поспешила со стены.

Посмотрев ей вслед, я повернулся и окинул взглядом строй мрачных башен, выстроившихся параллельно стене цитадели. До них было не больше двадцати ярдов, и я мог рассмотреть даже прорехи в обшивке, сквозь которые виднелись многочисленные фигуры. Кожаная обшивка, местами укрывавшая фронтальные стены, была темной от воды. Таран по-прежнему размеренно бил в ворота.

Защитники стены, и гражданские пришедшие снизу, чтобы присоединиться к ним, готовились встречать атаку. Часть из них собиралась в отряды напротив каждой башни. Другие рассеялись вдоль стены, чтобы отражать атаки тех, кто попытается взобраться на стену по лестницам и веревкам. Клинки у всех были обнажены. Трезубцы взяты наизготовку. Ведра длинных шестах наполнены маслом и зажжены.

Я полагал, что Амилиан, командующий обороной цитадели, должен прибыть на стену, но как не выглядывал его, нигде не видел его шлема с гребнем из волос слина.

На какое-то мгновение в моей голове мелькнула мысль, что мне, по большому счету, не было никакого дела до того, что здесь происходит. Это была не моя война. Я никогда не был ни любителем Ара, ни почитателем Коса.

В любой момент могли прореветь трубы. Небо в этот момент было совершенно спокойным, не обращавшим никакого внимания на шум и страсти творившиеся внизу. Облака, плывшие по нему, были безразличны к крови, которая вот-вот прольется ниже, темной в их, мчащихся по земле тенях. То, что происходило здесь и сейчас, конечно, было ничего незначащим эпизодом перед лицом вселенной. Чем был этот маленький пятачок суши, по сравнению с безграничностью вселенной? Как можно сравнивать эти мелкие беспорядки и страсти этого дня, с исчезновением и рождением миров и со сложными процессами, происходящими в глубинах сверкающих небесных тел? И все же там были чувство и разум, и они, мерцающие в темноте, крохотные и слабые, как показалось мне, в этот момент засияли мощью непредставимой ученым, и своим собственным способом затмили и высмеяли неодушевленное спокойствие космоса. Может ли глаз заставляющей трепетать перед собой вселенную, открывшись, не осознать поразительности того, что он увидел? Неужели вселенная, увидев перед собой человека, не почувствовала неловкости, удивленная тем, что он существует?

Почему я нигде не вижу Амилиана?

Это не моя война. Мне надо убираться со стены подобру-поздорову. Уверен, в цитадели, мне не составит труда найти другую одежду. Мой акцент трудно принять за плавный говор жителя Ара или подобное ему произношение Форпоста Ара. Мне ничего не стоит смешаться с толпой победителей, когда они войдут в город.

Это не моя война.

Но куда же подевался Амилиан?

Какими подавленными казались защитники цитадели! Сколько было усталости и апатии в их позах! Да они, похоже, покорились своей судьбе! Как они подготовились к отражению атаки осадных башен? Они что, думали, что им предстоит иметь дело только с вялыми противниками, поднимающимися по лестницам и веревкам, отбивать атаки которых они уже приспособились за сотни предыдущих штурмов? Да выходцы из Торвальдслэнда своим яростным порывом просто смели бы их со стены, как сухие листья. Разве они не должны демонстрировать косианцам, что их мечи готовы к их шумной встрече?

— Хо, дурачье! — крикнул я, шагая по проходу. — Аппарели опустятся, и тогда Вы подумаете, что делать с лавиной стали, что обрушится на вас оттуда! Как вы собираетесь их встречать? Позволите им пройти по вашим головам? Умно, ничего не скажешь! Несите шесты! Несите камни! Ты, тащи сюда кошки и веревки. Команды катапульт по своим местам, живо! К орудиям! Вы там, вы же видите, куда подойдет эта башня. Уберите камни оттуда! Расчистите широкий промежуток! Эй вы, несите противотарновую проволоку!

— Ты вообще-то, кто? — выкрикнул один из мужчин.

— Тот, у кого в руке вот этот меч! — прорычал я. — Ты не хочешь ощутить его в брюхе?

— Но Вы не Марсий! — крикнул другой.

— Я принимаю командование, — рявкнул я.

Солдаты пораженно переглянулись.

— Но удержать стену невозможно, — заикнулся кто-то.

— Верно, — признал я. — Я не собираюсь обманывать вас. Стену не удержать. Но чего это будет стоить косианцам?

— Дорого, — мрачно ухмыльнулся один из вояк.

— Те, у кого животы не крепки, чтобы стоять насмерть, — объявил я, — пусть прячут свои шкуры среди женщин и детей внизу.

— Жизнь, конечно, штука ценная, — кивнул воин, — но ведь не настолько.

Внезапный рев труб разорвал тишину, и все одиннадцать башен, покачнулись и со скрипом поползли вперед.

— Поторапливайтесь! — рявкнул я.