Глава 8

Последний раз я видела Жиня за несколько мгновений до того, как была тяжело ранена в живот: пуля прошла навылет, задев бок и бедро. Мы отправились тогда в Ильяз, ключевую крепость, что контролировала проход через горы в восточную часть Мираджа. Пока Ильяз оставался в руках султана, нечего было и думать о наступлении на Изман и захвате трона.

Предстояла обычная разведка, но оказалось, что не мы одни понимаем значение горной цитадели для контроля над страной песков. Ильяз попал в осаду сразу двух чужеземных армий — альбийской и громанской. Я толком и не знала, где расположены эти дальние страны, но Жинь показал мне их флаги на палатках, когда мы лежали, прижавшись к земле, и наблюдали с вершины горы.

Надо сказать, что младший сын султана, командовавший мираджийским гарнизоном в Ильязе, проявил себя куда лучшим стратегом, чем его покойный брат Нагиб. Крепость успешно держалась без особых потерь против двух противников разом. Военное искусство принца оценила даже Шазад, однако взялась провести нас в город сквозь кольцо осады и укреплений. Кончилось тем, что мы угодили в гущу сражения на передовой линии крепостной обороны, которая была ещё надёжнее, чем ожидалось.

Память моя мало что сохранила из того боя. Вспышки выстрелов, озаряющие ночную тьму с обеих сторон, выкрики на незнакомых языках, кровь на камнях под ногами. Два стальных вихря, которыми Шазад пробивала нам дорогу назад, песчаные хлысты, покорные моим пальцам, и револьвер Жиня, направленный то на солдат султана, то на чужеземцев.

Случайная пуля оцарапала мне руку, мигом лишив власти над песком, и во тьме блеснул кинжал, направленный Жиню в спину. Ещё мгновение, и он был бы мёртв. Выхватив из-за пояса свой револьвер, я шагнула из укрытия и спустила курок, почти не целясь. Солдат с кинжалом осел на землю, но черноволосый мираджиец, стоявший за ним, тут же развернул ружьё, и пуля пронзила моё тело так же легко, как обычную плоть, не рождённую огнём джиннов и песками пустыни.

Обо всём, что случилось потом, я узнала уже с чужих слов, когда очнулась долгое время спустя. Жинь пробился ко мне, свалив с ног ещё троих, подхватил на руки и понёс, истекавшую кровью. Шазад шла впереди, орудуя двумя мечами. Выбравшись из гущи схватки, меня взвалили на спину Изза, который прилетел за нами в обличье гигантского рухха, но даже он не успел бы домчать до лагеря вовремя. Пришлось искать молельный дом в ближайшем городке на той стороне, во владениях султана. Обратившись снова человеком, Изз заставил святого отца поклясться, что вылечит меня и не причинит вреда, а затем повторил его слова сам, чтобы убедиться в их истинности. Из уст демджи не может выйти ложь. Тем не менее Шазад пришлось силой оттаскивать Жиня, который навёл на целителя револьвер и собирался лично присматривать за лечением.

Святой отец отнёсся к своим обязанностям добросовестно, но жизнь во мне еле теплилась. С большим трудом остановив кровотечение, он предупредил, что перевозить меня пока нельзя. Пуля прошла так неудачно, что хватило бы не на одну смерть. Однако полёт Изза не укрылся от вражеских глаз, и пришлось рискнуть. Меня доставили в лагерь и передали в надёжные руки нашего собственного святого отца.

Не будь я демджи, всё закончилось бы плохо, но огонь джиннов выжигает заразу лучше любых снадобий. Целителю было достаточно не дать мне истечь кровью, но и это оказалось непросто, так что в себя я пришла только неделю спустя в шатре у святого отца, с трудом продравшись сквозь болезненную пелену перед глазами.

Шазад спала рядом со мной, и тогда я поняла, что выжила лишь чудом. Место, где когда-то хозяйничал Бахи, подруга после его гибели обходила стороной, и даже когда вражеский меч единственный раз на моей памяти задел ей руку, я зашивала порез сама.

Она проснулась, стоило мне пошевелиться. Тревожно распахнула глаза, потянулась за оружием… и в изумлении уставилась на меня.

— Ну наконец-то! Поздравляю с воскрешением из мёртвых!


Теперь, после тяжкого объяснения с принцем, Шазад нашла меня сидящей по плечи в прозрачной воде неглубокого пруда, который ограждали от нескромных взглядов тёмные покрывала, развешанные на прибрежных кустах. Шевеля пальцами ног чёрно-белую гальку, устилавшую дно, я расчёсывала жёсткие волнистые пряди непросохших волос и бережно оттирала чистым песком кровавую корку с раны, полученной в Сарамотае. «Ерунда, заживёт само, у целителя и без того полно забот с беженками — особенно с той, что назвала меня именем моей матери. Если та уже очнулась, туда тем более пока лучше не соваться».

Шазад тоже успела стряхнуть с себя песок и переоделась в нарядный белый с жёлтым халат, цветом напомнивший мне мундиры мираджийских солдат. Блестящая смуглая кожа подруги, обожжённая солнцем пустыни, ярко выделялась на фоне светлой шелковистой ткани. Под мышкой Шазад держала какой-то свёрток.

— Наш Жинь — крепкий орешек, но лёгок на подъём, — сочувственно сказала она. — Ахмеда он тоже поначалу бросил в Измане одного.

Ту историю я знала. Когда принц решил остаться на родине предков, Жинь предпочёл отправиться дальше с кораблём, на котором братья прибыли в Мирадж. Вернулся он только месяцы спустя вместе с Далилой после смерти своей матери в Сичани.

— Во время султимских состязаний было то же самое, — продолжала Шазад, скидывая туфли на берегу. — Исчез накануне вечером и явился потом с подбитым глазом и сломанным ребром — даже не рассказал никому, что случилось.

— Подрался с каким-то солдатом в трактире из-за девчонки, — объяснила я.

— Хм… — Подруга закатала шаровары и присела на берегу, опустив ноги в прохладную воду. Лёгкий ветерок доносил птичьи трели вперемешку с обрывками голосов из лагеря. — Ладно, времени мало, давай разберёмся по-быстрому. Ты сейчас спросишь, знала ли я, что Жинь попросился уехать, а я отвечу, что не знала, — и ты мне поверишь, потому что я никогда прежде тебе не врала. Это одна из двух причин, по которым ты меня любишь.

«Что ж, трудно поспорить».

— А другая причина, о самая хитрая из подруг? — усмехнулась я.

Шазад весело рассмеялась:

— Та, что без меня тебе пришлось бы ходить голой!

Она развернула свёрток, который оказался халатом неописуемой красоты. Я как-то уже видела его на самом дне сундука с одеждой — тёмно-синий, как небо пустыни перед самым наступлением ночи, и усыпанный крошечными звёздочками. По их звяканью в руках у подруги я поняла, что это не вышивка, а блёстки из чистого золота.

К мятежникам я попала в чём была, без необходимого запаса одежды, но у Шазад её нашлось на двоих, хоть и не совсем подходящего размера. Таких прекрасных вещей я в жизни не видывала, а этот халат был, пожалуй, лучше всего, что хранилось в сундуке.

— Это по какому случаю? — поинтересовалась я, ложась в воду у самого берега и приподнимая голову.

Шазад снова усмехнулась:

— Навид каким-то образом сумел уговорить Имин выйти за него замуж.

От удивления я вдохнула так резко, что набрала в рот воды и поперхнулась. Шазад с улыбкой похлопала меня по спине.

Навид влюбился в Имин, едва попав в лагерь. Узнавал её в любом обличье безошибочно и с любого расстояния, а на празднике равноденствия несколько месяцев назад выпил для храбрости и признался в любви перед всем лагерем. Помню, как я тогда взволнованно сжала руку Шазад, ожидая, что Имин с насмешкой откажет парню, однако, как ни странно, ничего подобного не произошло, хотя прежде она держалась со всеми, исключая разве что сестру Халу, насторожённо и отстранённо. Слишком много обид причинил демджи старый мир, против которого воевали мы все.

Грозно окинув лица зевак своими золотистыми глазами, Имин посоветовала найти другой предмет для любопытства, а затем взяла под руку Навида и в изумлённой тишине удалилась с ним от общего костра.

— Ты не можешь пропустить свадьбу, — продолжала Шазад, пока я откашливалась, — и должна одеться поприличнее. Имин уже выпросила у меня три халата — её собственные, мол, стали не по фигуре.

Я с удивлением подняла брови:

— Свою фигуру она может сделать какой угодно — разве нет?

— Можно подумать, я не говорила, — сердито фыркнула Шазад, — да что толку! Теперь у меня на три халата меньше.

— Если так пойдёт, скоро совсем не останется.

— Тогда возьмём в осаду её шатёр и захватим добычу… Зато удалось отбить этот… — Она показала на свой белый с золотом. — …И твой — его хотя бы легче забрать назад, потому что мы спим рядом.

Подняв из воды руку, мгновенно высохшую на палящем солнце, я бережно провела пальцами по роскошному тёмно-синему шёлку, вспоминая историю, рассказанную подругой. Бывало, в душной тьме шатра не спалось, и мы часто беседовали, насколько хватало ночи и слов. Когда Шазад призналась родителям, что решила примкнуть к делу принца Ахмеда, отец вручил ей два меча, а мать — этот синий халат с золотыми звёздами.

— Ты хотела войти в нём в Изман, — вздохнула я, — когда мы победим.

«Если победим».

— До Измана ещё далеко. — Шазад словно услышала моё мысленное «если». — А пока нечего ему пылиться на дне сундука. Поноси вечерок, только обещай, что не вывозишь в крови.

— С меня опасно брать обещания…

Конечно, они сбудутся, демджи не может солгать, но результат может оказаться совсем не таким, какого ожидаешь.

Подруга подала мне руку, помогая выбраться на берег.

— Это всё же не поход, Амани, — даже тебе едва ли удастся попасть в неприятности.


У нас в Захолустье со свадьбой долго не тянули. Невеста быстренько напяливала свой лучший халат, доставшийся от матери и старших сестёр и порядком изношенный, и заматывала лицо куфией, чтобы в опасный промежуток времени между обручением и обрядом в молельном доме какой-нибудь гуль или джинн не забрал себе девушку, что уже не принадлежала отцу, но ещё не стала собственностью супруга.

В мятежном лагере молельни не было, но святой отец обходился и так. Церемонию проводили на песчаном холме, откуда открывался вид на весь лагерь. Всегда уже в сумерках, когда солнце скрывалось за отвесными стенами каньона. Смена дня и ночи — и перемена в двух жизнях.

Имин не стала обходиться куфией, её свадебное покрывало было настоящим, из тончайшего золотистого муслина, вышитого блестящей нитью. В последних солнечных лучах сквозь него виднелись черты лица невесты. Наша лучшая шпионка обычно выбирала неприметную внешность, но сегодня выглядела просто потрясающе и сияла улыбкой. Такой Имин мне ни разу не доводилось видеть.

Жених с невестой опустились бок о бок на колени в песок, и мы с Халой переглянулись. С того дня как Навид признался в любви, все демджи в лагере не спускали глаз с необычной пары. До появления Навида ещё никому не удавалось взять приступом крепостные стены, что возвела вокруг себя Имин.

У них с золотокожей Халой был общий отец-джинн, но матери и семьи отличались очень сильно. Ходили слухи, что Хала так ненавидела свою мать, что нарочно свела с ума, пользуясь своим даром, в то время как её золотоглазая сестра, напротив, росла в мире и покое, хоть и одиноко, у своей бабки.

Шестнадцать лет та скрывала от всех внучку-демджи, но однажды в лютую жару упала без чувств на пороге собственного дома. Не дождавшись, пока соседи заметят и помогут, Имин выскочила наружу, но худенькой девушке не под силу было поднять и перенести старушку в дом, и она превратилась в мужчину прямо на улице.

Кто-то донёс галанам, и те ворвались в дом, перебив родственников Имин, пытавшихся преградить им путь. Девушку-оборотня заключили в тюрьму, но казнить не успели — её освободили мятежники. Неудивительно, что с тех пор она относилась к обычным людям с опаской и недоверием — даже ко мне, ведь я до шестнадцати лет и не подозревала, что мой отец джинн.

Стоило Навиду допустить хоть небольшой промах, повести себя неправильно, и Имин снова замкнулась бы в стенах своей «крепости», однако никому, даже Хале, которая старалась изо всех сил, не удалось найти повода для малейшего упрёка. Все дивились, как преданно молодой человек смотрит на свою возлюбленную, и нисколько не важно, в каком она теле — молодом или старом, женском или мужском, мираджийском или чужеземном.

Приблизившись к жениху и невесте, святой отец произнёс ритуальное благословение и наполнил горящими углями из костра две большие глиняные чаши. Одну он подал Имин, другую — Навиду, а затем заговорил о том, как древние создали из земли, воды и ветра первых смертных и вдохнули в них огненную искру жизни. Напомнил, что принцесса Хава и герой Аталла стали первыми, кто принёс брачные клятвы и объединил свой огонь, чтобы тот горел ярче. И много столетий спустя мы повторяем те же самые торжественные слова.

Он говорил, а мы подходили ближе, женщины — к Имин, а мужчины — к Навиду, и опускали в глиняные чаши символические дары, благословляя новый союз. У себя дома в Пыль-Тропе я обычно бросала в священный огонь пустой патрон или прядь своих волос — ничего другого у меня не было. Теперь, впервые в жизни, что-то появилось, и сегодня, готовясь к празднику, я задумалась, что бы такое подарить. На секунду мои пальцы задержались на алой куфии, которую достал для меня Жинь в Садзи, посёлке горняков, где страшный взрыв разрушил железные копи. Прикрыв веки, чтобы Шазад могла наложить тени, я представила, как яркая ткань вспыхивает, брошенная на горящие угли, и мгновенно обращается в пепел…

«Нет, нельзя, я не настолько сильно сержусь на Жиня!»

Алая куфия осталась на мне, повязанная вокруг синего халата вместо пояса. Как всегда.

Стоя позади Халы, я смотрела, как та держит левую руку над чашей и колет по очереди иглой три оставшихся пальца — традиционное приношение от членов семьи, хотя у общего отца Халы с Имин и нет человеческой крови. На кончиках золотистых пальцев набухли алые капли, сорвались в чашу и зашипели в огне.

Хала отошла в сторону, уступая мне место. Я поднесла руку к огню и разжала пальцы. В чашу посыпался песок пустыни, рассеиваясь искорками среди языков пламени. Лицо Имин на миг осветилось улыбкой, и я уступила место Шазад, которая бросила в огонь гребешок для волос.

Стоя рядом перед свадебным огнём, Ахмед уронил в чашу Навида сичаньскую монетку. В свободной чёрной курте до колен, отороченной красной каймой, принц выглядел скорее обитателем султанского дворца, чем предводителем мятежного лагеря посреди пустыни. С Шазад в её белом с золотом одеянии они составляли великолепную пару.

За спиной у них близнецы Изз и Мазз вырывали друг у друга из рук синее перо рухха, толкаясь локтями за право кинуть его в огненную чашу. Шазад бросила укоряющий взгляд через плечо, и братья-оборотни притихли, но тут же радостно замахали, приметив меня рядом с невестой. Мы не виделись с тех пор, как меня ранили, а когда они вернулись в лагерь, я была ещё в Сарамотае.

Наконец свадебные дары были принесены, и молодожёны повернулись друг к другу, чтобы произнести священные обеты.

— Отдаю тебе себя. — Имин аккуратно наклонила свою чашу, и горящие угли вперемешку с пеплом от наших даров посыпались, взметая ослепительные искры, в третий глиняный сосуд, который держал святой отец. — Всё, что моё, отдаю тебе… навсегда, до последнего дня нашей жизни!

Навид повторил те же слова, добавляя свой огонь, и единое пламя ярко вспыхнуло, поднимаясь в воздух. Святой отец поставил сосуд на песок между супругами и воздел свои обнажённые татуированные руки в благословении.

На миг все затихли. Последний солнечный луч исчез за стенами каньона, и лагерь погрузился во тьму, озаряемую лишь священным огнём. И тогда Навид вскочил на ноги, подхватил Имин в объятия и поцеловал, вызывая оглушительный хор восторженных воплей и поздравлений. Торжественная церемония закончилась, наступало время угощений и бурного веселья.

— Амани! — окликнули сзади, и не успела я обернуться, как ярко-синие руки обхватили меня и развернули, подбрасывая в воздух.

Едва удержавшись на ногах, я со смехом оттолкнула полуголого демджи. Синеволосый Мазз рядом с ним пока оставался в одежде, но Изз уже поспешил избавиться от парадной рубашки и щеголял в одних шароварах. Близнецы чаще бывали в обличье животных и терпеть не могли одеваться.

— Мы с тобой одинаковые! — Изз широко улыбнулся, показывая на свою грудь и мой халат.

— Ну хоть не одинаково голые, — усмехнулась я. — Значит, в Амонпуре всё обошлось? Как там дела вообще?

Вынужденно уступив в своё время Мирадж галанам, альбы заключили союз с Амонпуром. По словам Шазад, вначале договор был просто бумажкой с подписями, но, когда пошли слухи, что галанов прогоняют из песков, его тут же использовали, чтобы заставить амонпурцев пропустить альбийское войско к западной границе Мираджа в надежде поживиться в свою очередь. Наш лагерь находился в опасной близости, и принц послал близнецов на разведку — вдруг альбы перейдут в наступление. Войны на два фронта нам хотелось бы меньше всего.

— Слоны! — Изз восторженно вскинул руки, и я невольно отшатнулась, едва не ступив в костёр. — У амонпурцев есть слоны, ты знала?

— А если знала, почему не говорила? — подхватил Мазз, забросив смуглую руку на голые плечи брата и уставив на меня обвиняющий палец. Синяя кожа и синие волосы, казалось, принадлежали обоим вместе, и говорили они словно один человек.

— Давай, колись, подружка-демджи! — подмигнул мне Изз.

Я с усмешкой выкатила глаза:

— Даже если б знала, промолчала бы! Вижу, вижу, что вы задумали.

— Разве ты не хочешь увидеть слона? — Мазз уже сбрасывал туфли, готовясь к перевоплощению.

— Нужно больше места, — озабоченно проговорил Изз, обводя руками вокруг, будто хотел раздвинуть веселящуюся толпу.

«Добром это не кончится», — с опаской подумала я.

— Что, как в прошлый раз, когда вы познакомились с носорогом?

Близнецы смущённо переглянулись.

— Ну, вообще-то…

— Слоны, они…

— Немного покрупнее… так что…

Я весело фыркнула:

— Нет уж, лучше в другой раз, когда вокруг будет меньше толкотни. Договорились?

Переглянувшись и печально вздохнув, так им не терпелось показать слона, Изз и Мазз с досадой кивнули и принялись взамен наперебой расписывать мне слона во всех деталях. Больше про Амонпур я ничего не узнала, но было ясно, что вторжение с той стороны пока не началось.

В лагере уже горели факелы и гремела музыка, пёстрая толпа пировала и танцевала. «Как хорошо, что можно не воевать хотя бы сегодня!» В такие вечера моя вера в наше общее дело становилась сильна как никогда. Вот она, вольная и счастливая жизнь, которую мы обещаем всему Мираджу!


Я заметила его в толпе часа через два и сперва не поверила своим глазам — выпито было уже немало, могло и показаться. Будто вспышка в памяти: запрокинутое лицо, беспечно хохочущий рот — как тысячу раз до того. Сбившись с шага посреди танца, я пошатнулась, едва не ступив в костёр, — хорошо, кто-то успел оттащить, иначе лучшему халату Шазад пришёл бы конец. Обернулась снова, вглядываясь в сумрак, полный весёлых лиц, — нет его, исчез словно видение…

Толпа на миг расступилась.

«Вот он, опять! Жинь! Вернулся!»

Он стоял по другую сторону от костра, в дорожной одежде, чёрные волосы запорошены пылью, небритый… Невольно вспомнилось, как кололась щетина в прошлый раз, когда мы целовались. Сердце заколотилось, рванулось навстречу, но я одёрнула себя, стараясь успокоиться, и торопливо отвернулась, пока он не заметил. Не готова я ещё с ним встречаться.

В голове шумело от вина и усталости, и я глянула на Шазад. Подруга стояла в нескольких шагах и разговаривала с Ахмедом. Руки её стремительно порхали, словно мотыльки вокруг огня, поддерживая яростный спор. Тоже подвыпила — трезвая Шазад не увлекалась лишними движениями, — однако, поймав мой взгляд, прочитала меня как открытую книгу.

Я чуть заметно кивнула себе за спину, и Шазад чуть прищурилась, как бывало в бою, когда она высматривала противника. Затем лицо её дрогнуло. Отлично, значит, точно он, а не какая-нибудь иллюзия вредной Халы.

Не рассчитывая увидеть Жиня так скоро, я надеялась, что успею прийти в себя и встретить его спокойно. Пока же я чувствовала себя будто выпотрошенной. Стоит оказаться лицом к лицу, и все слова полезут наружу, в том числе и лишние.

Утерев вспотевшую шею, я увидела на ладони кровь. На какой-то миг померещилось, что во мне и впрямь дыра, но это просто открылась рана на шее. Поспешно наложенные в Сарамотае швы не выдержали буйных танцев. Вообще-то ерунда, царапина, но, чтобы смыться, предлог удобный.

«Жинь сбежал от меня, когда я была при смерти, так что имею полное право!»

Жара и шум праздника остались далеко за спиной. Здесь, на краю лагеря, было совсем темно, впереди смутно вырисовывались очертания целительского шатра. Под его пологом, расшитым звёздами, я проснулась в первый раз, попав к мятежникам. Шатёр целителя немного изменился с тех пор, как здесь обитал Бахи, но от этого не стало легче. Полгода назад Бахи погиб от рук моего злосчастного брата, и я до сих пор, появляясь здесь, ощущала как наяву запах горящей плоти. Неудивительно, что Шазад старалась держаться отсюда подальше, ведь она, в отличие от меня, знала Бахи с самого детства. Да и звёзды на шатре остались те же, я первым делом заметила их, войдя внутрь.

Женщина на одной из коек тревожно вздёрнула голову. Я не ожидала никого здесь встретить, во всяком случае, не спящего. Ближе к входу неподвижно лежала Саида, а напротив неё — молодой парень с рукой, забинтованной от локтя до запястья. Он также был под действием снотворного зелья, которое помогало забыть о потере пальцев. А на третьей койке лежала та самая женщина, что мы привезли без сознания из Сарамотая, — я с тех пор и не вспоминала о ней. Та, что знала мою мать. Стало быть, пришла в себя.

— Извини… — Я помедлила, придерживая полог шатра. С какой стати извиняться? Это она здесь гостья. Однако я почему-то вновь ощутила себя маленькой девочкой из Пыль-Тропы. — Не хотела тебя будить… Просто у меня… кровь. — Я показала руку, словно требовались доказательства.

— Святого отца нет… — Женщина приподнялась на локте, беспокойно озираясь в тусклом сиянии лампы. Казалось, она ищет пути бегства.

— Да, он ещё на свадьбе. — Я наконец переступила порог, и тяжёлая ткань опустилась, закрывая вход за моей спиной. — Мне нужно только кое-что взять, — объяснила я, стараясь не глядеть на Саиду.

Очнувшись полумёртвая после Ильяза, я провела в этом шатре достаточно дней, чтобы в памяти отпечатался каждый уголок. Вот он, окованный железом деревянный сундук, расписанный священными словами, где святой отец держит бинты и снадобья.

— Там заперто, — предупредила незнакомка, когда я опустилась на корточки возле сундука.

— Знаю. — Я протянула руку к горящей масляной лампе из синего стекла. Целитель всегда оставлял в шатре свет на ночь, чтобы никому не пришлось умирать в темноте.

Пальцы нащупали за подставкой маленький железный ключ. Замок послушно щёлкнул, и я откинула крышку. Под ней рядами выстроились бутылочки, коробочки с иглами и порошками, сбоку аккуратно лежали хирургические ножи и прочие инструменты. Ничего похожего на всегдашний беспорядок у Бахи, который разбрасывал свои медицинские принадлежности где попало. В душе шевельнулась горечь: был человек, и вот ничего от него не осталось.

— Мне уже приходилось тут бывать, — добавила я через плечо, вытаскивая пузырёк с прозрачной жидкостью, которой целитель промывал раны, и отставляя в сторону. Затем поморщилась, перебирая на свету иглы. «Какие огромные! Неужели не найдётся какой-нибудь поменьше?»

— Ты сама себе собираешься накладывать швы? — с опасливым уважением спросила женщина.

— Тоже приходилось… — Я выбрала иглу наугад и повернулась к незнакомке.

Сейчас она выглядела куда лучше, чем в тюремной камере, когда лишь на миг пришла в себя. Лихорадка прошла, глаза смотрели осмысленно, лицо почти вернуло нормальный цвет.

— Я… — начала она и вдруг запнулась, нервно облизывая пересохшие губы. — У меня есть способности к целительству… так что, если хочешь…

Помощь мне, в общем-то, не требовалась, можно было взять всё необходимое и уйти. Забыть, что когда-то была девочкой из Пыль-Тропы, мать которой звали Захия. Но тогда пришлось бы встречаться с Жинем, да и спасаться бегством от трудного разговора в очередной раз не хотелось. Опять же, втыкать самой себе в кожу острое железо не очень-то приятно.

Подсев к незнакомке, я протянула ей пузырёк с жидкостью, нитки и иглу. Женщина робко отвернула ворот моего халата и, смочив пальцы, принялась осторожно смывать запекшуюся кровь. Кожу сразу защипало, но я не обращала внимания, а разглядывала в тусклом свете лампы склонившееся ко мне лицо, пытаясь отыскать в нём знакомые черты.

— Ты выпила, — проговорила она тихо. — Я чувствую по запаху. Спиртное разжижает кровь, вот она снова и выступила. Зашивать ничего не надо, только перевязать… и осторожнее пока с выпивкой.

То, как она произнесла последнее слово, убедило меня окончательно. Конечно, акцент сгладился за годы скитаний, но только у нас в Пыль-Тропе о питье говорят, будто сглатывая сухой комок. Напевные интонации тоже не оставляли сомнений. Я распознала бы этот выговор — мой собственный — даже среди шумного базарного разноголосия.

— В бреду ты обратилась ко мне по имени! — выпалила я, не успев смутиться. — Это имя моей матери — Захия аль-Хайза… — Я пристально глянула в глаза собеседнице. — До замужества — Захия аль-Фади.

Лицо женщины сморщилось, как от удара. Отшатнувшись, она отпустила ворот моего халата и прижала ладони к губам, сдерживая изумлённый рыдающий вздох.

Наверное, стоило оставить её в покое, дать прийти в себя, но я по-прежнему не могла оторвать глаз.

— Значит, ты Амани, — сдавленно выдохнула она наконец. Затем сердито тряхнула головой — у нас в песках женщины не плачут. — Вылитая Захия в твои годы. — Мне и раньше приходилось такое слышать. Незнакомка протянула руку, словно хотела меня потрогать. Глаза её были полны слёз. — Я как будто снова в Пыль-Тропе… в тот день, когда прощалась с сестрой.

— Что? — Я отдёрнулась, не дав её пальцам прикоснуться к щеке. — Ты… Сафия аль-Фади?

Только теперь стало ясно, что так странно притягивало меня в её лице. Сходство с моей матерью, столь очевидное во мне, проглядывало и в чертах этой женщины. Средняя из трёх сестёр аль-Фади, младше тётушки Фарры, она первая сбежала из нашего Захолустья и постылого жениха, чтобы самой строить свою жизнь. Та самая, к которой так мечтала уехать моя мать и я сама, когда покинула Пыль-Тропу — до того как предпочла Жиня и мятежников.

— Ты же уехала в Изман, — растерянно проговорила я.

— Да, в Изман… — Она вдруг отвернулась и засуетилась, перебирая бутылочки в целительском сундуке и окидывая их быстрым, опытным взглядом. — Отправилась туда искать свою судьбу… — Откупорив один из пузырьков без ярлыка, она задумчиво принюхалась, избегая моего взгляда.

Мне не нравилось, что она здесь. Что-то неправильное чудилось в том, чтобы среди всех бескрайних песков встретиться там, где ни она, ни я быть не собирались. Казалось, сам окружающий мир прогнулся, чтобы свести нас вместе. Не моих ли рук дело? Может, выдала что-нибудь этакое, когда мы с Жинем шагали через пустыню, а я всё ещё надеялась добраться до столицы? Взяла и случайно предрекла — не знала ещё тогда, что я демджи и не могу произнести ложь, а правда о будущих событиях может оказаться опасной, потому что насильно подгонит их под себя. Достаточно было обронить, что непременно найду свою тётку, вот звёзды и повернулись, чтобы так и вышло! Только вот правда оказалась с горькой начинкой… А может, и случайное совпадение, кто знает?

Дрожащие пальцы целительницы наконец выбрали нужную баночку и стали втирать мне в рану какую-то густую дурнопахнущую мазь.

— Как же получилось, что потом оказалась в Сарамотае? — не унималась я.

— Судьба — такое дело… — вздохнула тётушка, но подробностей я не дождалась. — Признаться, никогда не думала, что она приведёт меня в темницу руками мятежника, который вознамерился перевернуть мировой порядок.

— Малик был предателем, — возразила я, морщась от прикосновения её пальцев к больному месту.

— Ну вы же не копаетесь в душе каждого, кто хочет к вам… — Она нажала ещё сильнее. — Малик действовал от имени вашего принца, вот и всё, что я знала… ещё немного, и убил бы меня. Такой революции мы не просили. — Вытерев руку тряпкой, она отодвинулась. — Впрочем, как говорили у нас в Пыль-Тропе, есть судьба, а есть рок.

От этих двух слов я будто вновь оказалась в молельном доме на проповеди. Наш святой отец упоминал их, когда наступали особенно трудные времена. Так и есть: судьба и рок — не одно и то же, кому, как не мне, в этом разбираться.

— Вот, возьми. — Тётушка Сафия вытащила из сундука ещё один стеклянный пузырёк, на этот раз с пилюлями. — Они снимают боль и помогут уснуть.

Знакомые слова, родной выговор… В голове тут же вспыхнуло имя, и я сжалась как от удара в грудь.

«Тамид…»

Уже много месяцев я задвигала мысли о нём в самый дальний уголок памяти, но сейчас, в сумраке шатра, он будто возник перед глазами с такой же, как эта, бутылочкой — единственный мой друг из прежних времён, что зашивал когда-то мои раны и лечил ушибы.

Которого я бросила истекать кровью на песке.

Может, сказанная когда-то правда и повернула мою судьбу так, чтобы напомнить о людях, которые страдали и погибли из-за меня?

Вдруг остро захотелось и в самом деле выпить какого-нибудь зелья и поскорее забыться. Однако не успела я взять из рук тётушки пилюли, как полог шатра резко отдёрнулся. Я обернулась, думая, что Жинь всё-таки проследил за мной, но смутно различила на пороге два человеческих силуэта, тесно прижавшихся друг к другу. Жинь пришёл бы один. Подвыпившая парочка с праздника перепутала шатры в поисках уединения?

Тут фигуры сдвинулись, и в жёлтом свете лампы блеснуло лезвие ножа! Я вскочила на ноги ещё прежде, чем услышала, как знакомый голос испуганно выдавил моё имя.

«Далила!»

Загрузка...